Помоги проекту - поделись книгой:
Далее он отмечает, что «Хрущев… очень охотно вступает в беседу, непринужден и открыт в общении, особенно когда мы – если не считать переводчиков –оказываемся наедине. Какой бы значительной ни была разница между нами по происхождению, образованию, убеждениям, нам удалось установить настоящий доверительный человеческий контакт».
Генерал, беседуя с Хрущевым в Рамбуйе, объявляет ему (он тщательно продумал эту интермедию), что Франция только что успешно провела второй раунд ядерных испытаний в Сахаре, и, описывая реакцию собеседника, подчеркивает «его доброжелательность и замечательную человеческую нотку». «Спасибо за Вашу внимательность, – говорит Хрущев, – я понимаю Вашу радость, когда-то мы и сами испытали такую же». А затем заключает, немного снисходительно: «Но знаете, ведь это – очень дорого». Генерал де Голль не отвечает на это замечание, убежденный, что произвел желаемый эффект87. Генерал отмечает у гостя не только непринужденный характер, но и чувство юмора, когда Хрущев объясняет ему: «Я не работаю. Указ Центрального комитета предписывает, что после 65 лет – а мне 66 – запрещено работать более 6 часов в день и 4 дней в неделю. Это как раз то время, которое мне нужно для моих передвижений и приемов», – отсылая по вопросам реального управления к Косыгину, который сопровождает его в Париж. Это заставляет генерала де Голля задаться вопросами, на которые он найдет ответы в очень близком будущем. Не скрывается ли за юмором, к которому прибегает собеседник, спрашивает он себя, намек на некий страх перед возможным соперником?88 Идет 1960 год, и ничто, по крайней мере внешне, еще не угрожает власти человека, освободившего свою страну от культа Сталина. Несомненно, в конце визита де Голль также улавливает в одной из речей, произнесенных по радио, как его добродушный собеседник уступает место коммунистическому доктринеру. Но он объясняет эту смену тона необходимостью компенсировать столь открытое поведение, которое характеризовало Хрущева в течение всего его визита во Францию. Утром в день отъезда, 5 апреля, он находит его снова «сердечным и веселым» и остается «под впечатлением от силы и энергии его личности, располагающей верить, вопреки всему, что мир в мире возможен, у Европы есть будущее, и в убеждении, что в исконных отношениях между Россией и Францией произошло что-то важное, изменившее их глубинную суть»89. Такое заключение подтверждает впечатление о своем собеседнике, которое было у генерала де Голля еще до его приезда, и то, каким ему представили Хрущева по окончании американской поездки, совершенной им ранее. Все находили этого человека «жизнерадостным и импульсивным».
В столь теплой обстановке, которую постоянно подчеркивал генерал де Голль, на повестке дня стояли совсем не простые вопросы. В первую очередь, как всегда, Германия, но также европейская безопасность и разоружение.
В этих переговорах Германия оставалась вечным яблоком раздора. Хрущев настаивает на стабильности положения новой Германии; восточногерманская республика, говорит он, «создана на века». Затем спрашивает своего собеседника, который, по его убеждению, говорит он, «не хочет, чтобы воссоединенная Германия однажды взялась за старое»: «Почему бы вам не признать Республику Панков [т. е. ГДР; Панков – район Берлина. –
В ответ собеседнику, столь красноречиво рассуждающему о немецкой опасности и «немецком реваншизме» (по мнению де Голля, СССР использовал данные темы для оправдания раздела Германии), генерал напоминает, что в 1944 г. именно он предложил Сталину такую организацию побежденного Рейха, которая навсегда исключила бы всякую опасность «реваншизма». Сталин отверг это предложение и решил, пишет генерал, «напрямую и щедро обслужить себя сам, оторвав от тела Германии Пруссию и Саксонию, силой установив там покорный себе режим и оставив остальное в подчинении Запада»90. И не игнорировал ли Хрущев позицию, выражаемую генералом де Голлем с марта 1959 г. по определяющему вопросу воссоединения Германии, которое «представляется нам естественным путем развития немецкого народа»?91
Напрасно Хрущев приводит довод, что, если мирный договор не будет заключен с обеими республиками, то есть восточную республику не признают, у него не останется иного выхода, как подписать мирный договор с ГДР в одностороннем порядке. Миру грозит столько опасностей, заявляет он, если Москва не будет услышана.
Генерал де Голль невозмутимо отвечает, что угрозы производят на него мало впечатления, поскольку, «какой бы договор Москва ни подписала с Панковом, он будет лишь клочком бумаги, состряпанным коммунистами и касающимся только их самих».
Если же говорить об угрозе войны, это – напрасные слова, поскольку задачей является организация мира, и кому, как не тому, кто, придя на смену Сталину, проводил идею мирного сосуществования, участвовать в ее обсуждении. Затем генерал де Голль нападает на Хрущева в свою очередь: «Вы повсюду говорите о мирном сосуществовании, в вашей стране Вы задним числом осуждаете Сталина, три месяца назад Вы были гостем Эйзенхауэра, сегодня Вы – мой гость. Если Вы не хотите войны, не вставайте на ее тропу».
Спокойствие генерала де Голля помогло перевести дебаты на менее опасную почву, что, впрочем, казалось, вполне устраивало и Хрущева.
Для генерала ключ от мира и свободы всех народов – в Европе, сознающей свою роль и значимость. И он заявляет Хрущеву: «Мы хотим Европу от Атлантики до Урала, отношения, связи и климат, которые прежде всего будут способствовать сглаживанию остроты проблем Германии, включая и Берлинский вопрос, затем приведут Федеративную Республику и вашу Восточную Республику к сближению и объединению и, наконец, урегулируют и организуют эту немецкую систему в рамках Европы мира и прогресса»92.
Концепция генерала де Голля в силу того, что в центре его европейского проекта стояло примирение Германии, не могла удовлетворить Хрущева, который горячо защищал в марте 1960 г., а затем в письме де Голлю от 12 сентября 1960 г. идею европейского сотрудничества, основанную на европейской солидарности, которая приведет к сближению двух Европ в их существующей на тот момент конфигурации, а в перспективе – позволит Европе самой определять свой путь и обеспечивать свою безопасность, исключая тем самым Соединенные Штаты. Итак, за любезными речами, произнесенными по европейскому вопросу, не могло укрыться, что два взгляда, французский и советский, находят камень преткновения в германской проблеме.
Обсуждение вопросов разоружения оказывается для Хрущева еще менее обнадеживающим, даже несмотря на то, что в этом пункте французская позиция в той же мере, что и советская, противоречит американской.
Приняв во внимание стратегическое равенство, установившееся между Вашингтоном и Москвой в конце 1950-х гг., генерал де Голль делает совершенно определенный вывод: «Мой проект состоит в том, чтобы вывести Францию не из Североатлантического договора, членство в котором я намереваюсь сохранить в качестве предосторожности на крайний случай, а из объединенных сил НАТО под американским командованием, чтобы установить с каждым из государств Восточного блока, и прежде всего с Россией, связи, имеющие своей целью разрядку, согласие, сотрудничество… наконец, чтобы превратить Францию в ядерную державу, на которую никто не сможет напасть, не опасаясь потерпеть ужасающие потери».
Де Голль уже начал реализовывать свои цели, выведя французский средиземноморский флот из-под командования НАТО, а затем заявив о своем желании снабдить Францию ядерным оружием. США косо смотрели на эту стратегическую эмансипацию одного из своих союзников, Москва же ее одобряла. В данном пункте позиции Парижа и Москвы расходятся. Москва выступает за сокращение обычных вооружений, в то время как генерал де Голль излагает следующую точку зрения: «Мы можем согласиться на прекращение производства расщепляющихся материалов, только если нам гарантируют уничтожение уже существующих их запасов. Если этого не произойдет, мы не примем на себя никаких обязательств, поскольку мы хотим располагать ядерным оружием, коль скоро им располагают другие». К тому же генерал считает, что этот процесс должен быть постепенным и находиться под строгим военным контролем, с каковым не соглашается советская сторона, выдвигая аргумент, что доверие, установившееся благодаря мерам по разоружению, приведет к естественному контролю. В конечном счете, как и в случае с Германией, расхождения очевидны, но конференция на высшем уровне могла бы стать возможностью для возвращения к дискуссии по этому вопросу. Потому по возвращении из поездки, где ему оказали исключительно теплый и торжественный прием, Хрущев готовится к следующему этапу. По возвращении в Москву он с удовлетворением расскажет об этом, упомянув беседы в Рамбуйе, встречи в провинции и прогресс, достигнутый на пути к установлению взаимного доверия. Его душевный тон понятен. Визит был долгим, около 10 дней, с разнообразной программой, проникнутой торжественностью официального визита главы государства. В ней не хватало только посещения нефтяных установок Хасси-Мессауда, предложенного генералом де Голлем, но отвергнутого. Объяснение этому будет дано одним из сотрудников Хрущева, ставшего затем послом в Париже. Он уверял, что Хрущев якобы хотел взамен за такой визит, который укрепил бы французские позиции в Сахаре, получить признание Францией ГДР. Другое объяснение связано с будто бы возражениями против этой идеи Коммунистической партии Франции, которую присутствие Хрущева в Сахаре (проблема жителей Западной Сахары служила в тот момент одной из тем пропаганды КПФ) поставило бы в затруднительное положение93.
Когда Хрущев покинул Париж, итог визита для его главных действующих лиц выглядел неопределенным. Для советского руководства генерал де Голль, несмотря на постоянный и твердый отказ на их просьбу признать ГДР, остался главой западного государства, который постоянно подчеркивает свое уважение немецких границ, прочерченных на исходе войны, и в особенности границы по Одеру–Нейсе. Даже если советская дипломатия, надеявшаяся по случаю визита в Париж получить официальное одобрение своей позиции по Германии и европейской безопасности, потерпела поражение, атмосфера встречи, прием народа, включая толпы, которые мобилизовала для приветствия Хрущева Коммунистическая партия, постоянно упоминаемая тема разрядки и перспективы встречи на высшем уровне, несмотря ни на что, оправдывали позитивный тон последующей реакции советских лидеров. Для генерала де Голля визит, в ходе которого он ни в чем не уступил, но ничто и не было решено, интересен тем, что он стал подготовкой к предстоящей встрече на высшем уровне. Во-первых, он позволил решительно заявить, что Франция принадлежит к западному лагерю, что она – верный союзник Североатлантического договора, при всем ее стремлении сохранить в нем полную самостоятельность. Во-вторых, этот визит утвердил генерала де Голля в его убеждении, что в более или менее долгосрочной перспективе нужно делать ставку на разрядку, а данная поездка будет способствовать ее подготовке. Он также думал, что не ошибался, считая русского медведя любителем поиграть мускулами, не расположенным, однако, к разрушительным конфликтам. «Вот человек, который совсем не готов развязать мировую войну. Он очень стар… и слишком толст», – якобы сказал генерал94. Все произошедшее за время визита укрепляло его во мнении, что коммунистические идеи уходят на задний план перед лицом государственных интересов, а еще более – перед историческими интересами и союзами. За спиной «товарища» Хрущева, жизнерадостного и неотесанного, он видел русского человека, озабоченного проблемой безопасности своей страны, сознающего, что ее связывает с Европой, и обеспокоенного усилением устрашающего своей многочисленностью противника – Китая.
Генерал де Голль предвидел, представлял, а затем наблюдал советско-китайские разногласия. В начале 1960-х гг. признаки ссоры, которая проявится открыто только два года спустя, уже многочисленны. В середине 1959 г. Хрущев, выступая с речью в Польше, с резкой критикой отозвался о китайских коммунистах. Ранее он уже высказывал сомнения на их счет в переговорах с американскими гостями, но резкость его высказываний в Польше, в рамках публичного выступления, состоявшегося в одной коммунистической стране и относящегося к другой братской стране, имела особое значение. Три месяца спустя агентство ТАСС опубликовало декларацию о приграничном конфликте, противопоставившем Китай и Индию, помещая оба государства в одну и ту же категорию «воинственных стран»95. Китайцы не ошиблись, считая это коммюнике, которое «нарушало принципы солидарности между коммунистическими странами», моментом начала китайско-советского конфликта. С самого начала генерал де Голль относился к нему с большим вниманием и считал его причиной, не позволявшей Хрущеву зайти слишком далеко в декларируемых воинственных проектах относительно Берлина.
Критики де Голля, обеспокоенные его презрением к коммунистической идеологии, которую он считал отжившей и неэффективной, в 1960 г. опасаются возможного кардинального изменения в конфигурации союзов. Действительно, его стремление к независимости в отношениях с НАТО и США, которое почти совпало по времени с приемом хозяина СССР во Франции, и каким пышным приемом, могло означать возможную переориентацию Франции. В том же русле настойчивость, с какой генерал де Голль постоянно говорил о важности и исторической преемственности франко-русского союза, могла служить аргументом для тех, кто побаивался, как бы подобный союз не заменил собой Североатлантический договор. Но если внимательно проанализировать ход визита Хрущева, разногласия и особенно документы, становится ясно, насколько такие страхи не были оправданы. Генерал де Голль невозмутимо преследует свой изначальный замысел: обеспечить для собственной страны первостепенную роль в международной жизни. А последующая конференция на высшем уровне, о подготовке которой говорилось во время визита, становится для этого прекрасной возможностью. И если поездка во Францию оказалась для Хрущева относительным поражением, генералу де Голлю она помогла подтвердить «ранг» Франции в мире. Какой путь пройден между встречей со Сталиным в Москве и диалогом с Хрущевым! В 1960 г. генерал с удовлетворением отмечает, что Франция наконец может говорить с главным коммунистическим государством и могущественным хозяином СССР на равных.
Провал саммита
Встреча на высшем уровне 4 великих держав, которая должна состояться в середине мая, сначала планировалась в Москве. Но генерал де Голль перехватил инициативу идеи саммита, которая понравилась Вашингтону и Лондону, и сделал из нее французский проект. Это был настоящий реванш после унижений, перенесенных Францией в Ялте и Потсдаме: Франция, приглашающая другие великие державы на совещание в Париже, таким образом становилась «столицей великих держав», организующей их встречу на высшем уровне! Все силы прилагались, дабы обеспечить успех Парижской конференции. С 19 по 21 декабря 1959 г. генерал де Голль созывает, все в том же Париже, подготовительный саммит, в котором впервые участвует президент Эйзенхауэр вместе с премьер-министром Макмилланом и канцлером Аденауэром. На саммите обсуждается прежде всего Берлинский вопрос, но главное – принимается решение, что четырехсторонняя конференция – без немцев – пройдет 16 мая в Париже. Сколько надежд возлагалось на эту встречу Востока с Западом, первую встречу в таком формате после саммитов конца мировой войны! Хрущев согласился на нее без переговоров. Не надеялся ли он повлиять на ход саммита благодаря тому, что как раз накануне этой грандиозной встречи будет гостем генерала де Голля?
Более или менее удовлетворенный свиданием с тем, кого он назовет «человеком, который сам себя сделал, без базовой культуры и образования», в промежутке времени до саммита генерал де Голль, не теряя времени, 5 апреля направляется с официальным визитом к английской королеве. Прием, оказанный ему в Англии, – одновременно и королевский, и радушный, переговоры с Гарольдом Макмилланом – плодотворны, все сделано для того, чтобы укрепить связи Франции со страной, приютившей взбунтовавшегося генерала, где солдат с неопределенным статусом превратился в государственного деятеля. Где бы он ни был, генерал де Голль повторяет, что его борьба за мир в Европе не может увенчаться успехом без прочного союза между Францией и Англией. Затем он едет в Канаду. В Монреале, когда поднимаются стаканы, де Голль заявляет, что пьет «за Францию, каждый думает о стране, откуда он происходит». В этих словах уже просматривается будущее упоминание о «свободном Квебеке». Последний этап – поездка в США с 22 по 29 апреля. В Вашингтоне два президента, де Голль и Эйзенхауэр, имеют все возможности для подготовки саммита четырех. Если американский президент выражает надежду, что успех саммита увенчает его подходящий к концу президентский срок, то генерал де Голль не скрывает некоторого скептицизма по этому поводу и прежде всего рассчитывает, как он напишет в своих «Мемуарах», «поработать над установлением разрядки и двустороннего сотрудничества с Россией»: «Я постараюсь вывести на европейский уровень, постепенно включая в этот формат, за переделами блоков и гегемоний, все территории, граничащие с Рейном, Дунаем и Вислой».
В программе американских встреч – встреча с Ричардом Никсоном, вице-президентом США, которого де Голль находит «честным и твердым» и с которым, как он думает, сможет плодотворно работать, если тот будет избран на высшую государственную должность. Именно в ходе этого визита генерал де Голль назначает точную дату открытия саммита – 16 мая – и сообщает о ней в ходе переговоров своим английским и американским собеседникам, в то время как письмо Хрущеву он направляет из Кайенны, где находится, возвращаясь во Францию. Примечательное или роковое совпадение – письмо Хрущеву было отправлено в тот самый день, когда произошел инцидент с уничтожением U-2 под Свердловском, ставший причиной провала Парижской конференции.
Действительно 1 мая 1960 г. американский самолет-разведчик U-2 пролетает над Аральским морем и фотографирует советские пусковые установки. Самолет сбит, летчик взят в плен, а Хрущев возмущен. Белый дом пытается избежать худшего, заявляя, что речь идет не о преднамеренном нарушении советского воздушного пространства, а о простой навигационной ошибке. И обещает, что впредь подобных инцидентов не повторится. Эти малоубедительные объяснения и обещания совсем не удовлетворяют Хрущева, и он заявляет, что им не верит. Он направляет в Вашингтон угрожающие ноты и, отвечая на приглашение генерала де Голля 7 мая, сопровождает свое согласие резкими высказываниями в адрес «американского агрессора»96.
Тем не менее он приезжает в Париж 15 мая и направляется в Елисейский дворец, где генерал де Голль встречает уже совсем другого Хрущева. Улыбчивому семейному окружению, сопровождавшему его в Париж и придававшему ему образ «простодушного добряка», пришел на смену совсем иной кортеж. Помимо Громыко и посла Виноградова, при главе советского правительства находится маршал Малиновский, «ракетный маршал», чья манера держаться не имеет ничего общего с добродушием. С самого начала Хрущев вручает генералу де Голлю ноту, где перечисляются его претензии и указывается, на каких условиях он согласен участвовать в саммите. Он жаждет не более и не менее, как навязать американскому президенту настоящее унижение. Он требует подчеркнутых извинений, гарантий, что все ответственные за инцидент с U-2 будут наказаны, официального обязательства Вашингтона отказаться от практики шпионажа. Генерал вмешивается, выдвигает аргумент, что ни одно государство не защищено от пролета над его территорией самолетов или спутников-разведчиков. В сам момент, когда мы обсуждаем эту проблему, уверяет он, над Францией пролетает советский спутник97.
Но, вопреки всем усилиям по примирению, на которые не скупится принимающая сторона, Хрущев не уступает. 17 мая конференция начинается в его отсутствие. Со своей стороны, Хрущев призывает в свидетели конфликта французов и прессу. Сначала он проводит перед своим посольством на улице Гренель импровизированную пресс-конференцию, за которой следует многолюдная встреча с общественностью, превратившаяся в митинг, во дворце Шайо. Множество коммунистов и столько же антикоммунистов пришло, чтобы соответственно приветствовать и оскорбить его. Еще немного, и встреча с общественностью вылилась бы в драку. «Добродушный мужик» перевоплощается в разъяренного доктринера, выкрикивающего: «Если остатки недобитых фашистских захватчиков будут “укать” [имеются в виду возгласы неодобрения из толпы. –
После этого конференция на высшем уровне не могла быть продолжена. Хрущев покидает Париж 19 мая, не скупясь на теплые слова и комплименты в сторону генерала де Голля, но перемежая их угрозами в адрес западных лидеров, «всех троих действующих заодно в рамках НАТО», и критикой американского президента, которого называет «посредственной особой».
Это – полный провал. Однако одному человеку он на пользу: канцлеру Аденауэру, который боялся, как бы успех саммита не оказался в ущерб Германии. Кстати, он приехал в Париж в начале саммита как раз для того, чтобы убедить трех западных лидеров не жертвовать Берлином в угоду Хрущеву. Беспокойство канцлера Аденауэра возросло, поскольку, зная ответственность Вашингтона, неосторожно поставившего саммит под угрозу, он предполагал, что американский президент может попытаться загладить свою оплошность, сделав уступки по Берлинскому вопросу. Действительно, это могло бы быть одним из самых верных средств сгладить инцидент с U-2 и избежать извинений, требуемых кипящим от ярости Хрущевым99.
Кстати, генерал де Голль предполагает в своих «Мемуарах», что «англо-американцы, и в частности Макмиллан, казались готовыми к подобному торгу».
В конечном счете единая решительная позиция одержала верх, присутствие Малиновского, враждебно настроенной глыбы, наблюдающей за словами как своего премьер-министра, так и западных лидеров, убедило последних в том, что любые уступки будут бесполезны. Макмиллан предположил, что это присутствие военного свидетельствовало об ослаблении позиций Хрущева в своей стране. Зачем тогда с ним и разговаривать?
Для генерала де Голля неудача была мучительной, а разочарование огромным. Ведь он приложил столько усилий, чтобы саммит стал французской инициативой и проектом. В ходе визита Хрущева во Францию он попытался убедить своего гостя в том, что саммит – лучшая возможность для продвижения дела мира в Европе. Безусловно, саммит натолкнулся на непредвиденное препятствие, но Хрущев без колебаний воспользовался предлогом. Не указывает ли эта поспешность на то, что советский лидер искал любой повод для разрыва в случае, если он не получит того, чего требовал, то есть уступок по германскому вопросу?100
Несмотря на разочарование, генерал де Голль прежде всего попытался сохранить диалог с Москвой. В своем выступлении 31 мая он подверг критике «экстремальную» реакцию Хрущева, но в очередной раз выразил свою веру в политику разрядки. Однако такая доброжелательность продлилась недолго. Уже с лета 1960 г. отношения между Москвой и Парижем становятся напряженными, а германский вопрос и разоружение все чаще превращаются в повод для желчных пикировок.
При этом отношения между союзниками ненамного проще. Президентская предвыборная кампания, противопоставившая Никсона Кеннеди, беспокоит генерала. Возобновит ли вновь избранный президент провокации, которые привели к провалу саммита? Или же предпочтет пойти на уступки Москве, чтобы установить диалог между двумя мировыми сверхдержавами, не включая в него остальных? После избрания Кеннеди и как только проявляются первые признаки завязывания диалога между Кеннеди и Хрущевым, генерал пытается утвердить место Франции в новой конфигурации сил. В конце мая он принимает нового американского президента в Париже. Блеск этого визита – совершенно исключителен, все силы брошены на то, чтобы убедить американского президента в могуществе Франции и ее способности сохранить свою роль в европейском строительстве. Беседуя с Кеннеди, генерал де Голль пытается убедить его, что Франция, друг США, не является их
Кеннеди должен встретиться с Хрущевым в Вене, сразу же после отъезда из Франции. Генерала мучают опасения, что между ними наладится взаимный диалог, диалог только между Вашингтоном и Москвой, не включающий другие страны, и прежде всего Францию. Потому он попытался убедить своего собеседника в трудности установления связей с Москвой, в двуличности Хрущева и необходимости действовать совместно для его нейтрализации. Относительно германского вопроса он тем более настойчив, что знает стремление Хрущева включать его в повестку дня всякий раз, когда ему предоставляется для этого повод, чтобы все глубже утверждать свою позицию. Генерал также знает, что Кеннеди, обеспокоенный советской инициативой в Германии, склоняется к переговорам, чтобы, как говорит он, избежать худшего. Генерал возражает ему, отмечая, что все переговоры будут тщетными и уступки, на которые пытаются идти Кеннеди и Макмиллан, лишь повлекут за собой другие. Только единый фронт западных стран по этому ключевому вопросу, их согласованная твердая позиция, их солидарность могут воздействовать на Хрущева и предотвратить кризис, которого страшится президент США. «Нужно дать понять Хрущеву, что если вокруг Берлина разразится битва, то это будет войной», – настаивает президент Франции.
Встреча двух президентов великих держав в Вене, когда в ходе переговоров угроза войны постоянно витала в воздухе, заканчивается провалом. Хрущев понял, что не может рассчитывать на слабости западного лагеря или расхождения точек зрения внутри него, чтобы добиться своего. Он также знает, насколько твердость французского президента повлияла на ужесточение позиции Запада. Но он также понял, что в тот же самый момент генерал де Голль как никогда стеснен «алжирской гирей» и отчаянно ищет способы для разрешения ситуации. Самый несговорчивый из всех несговорчивых западных лидеров увяз в проблемах деколонизации. Хрущев делает отсюда вывод, что время проволочек прошло и настала пора для открытого столкновения101.
Стена, разделившая Берлин
Хрущев убежден, что ничего не добьется, участвуя в переговорах. Таким образом, остается только применение силы. И он решает по собственной индивидуальной инициативе изменить статус Берлина, утвержденный в 1945 г. Ночь на 13 августа 1961 г. становится частью драматической истории возвращения «холодной войны». Это событие застанет весь мир врасплох. Хотя лето и успокоение умов, характерное для этого периода, уже благоприятствовали не одному столь же неожиданному «удару» в европейской истории, как, например, убийство 1914 г. в Сараево или операция «Барбаросса» в 1941-м… Так же происходит и 13 августа, к тому же в воскресенье, глубокой ночью. Никто не мог представить, что этой летней ночью произойдет событие, которое потрясет мир. Однако оно было предсказуемым. В начале августа немецкий аналог Хрущева Ульбрихт (первый секретарь ЦК Социалистической единой партии Германии) предупредил того об оттоке людей, влекущем за собой опустошение университетов, больниц и предприятий ГДР, в направлении «другой» Германии. Границу между двумя Берлинами длиной в 43 км пересекало все возрастающее количество кандидатов на бегство из «коммунистического рая». 7 августа Хрущев, выступая на радио и телевидении, заявит: «Нужно положить конец этому человеческому потоку и закрыть эту границу, которая теперь служит только для того, чтобы “сбежать”». Нужно отметить, что это резкое высказывание лишь повторяло комментарий председателя комиссии по иностранным делам американского Сената Вильяма Фулбрайта, заявившего 13 июля: «Восточной Германии остается только закрыть свои границы. Мне кажется, у нее есть на это право»102. Никто не обратил внимания на его слова, возможно из-за летнего затишья. Но Хрущев безусловно извлек из них свои выводы, если у него еще оставались колебания.
Совет американца не пропал втуне, поскольку в полночь 13 августа полиция Восточной Германии установила проволочные заграждения и рогатки на всем протяжении границы, разделяющей два Берлина. В час ночи в официальном коммюнике было объявлено, что граница останется закрытой, пока не будет подписан мирный договор. Потом эти заграждения были укреплены бетонной стеной. Зачем устанавливать подобные укрепления, если не последовало ни одной попытки им воспротивиться? Бургомистр Западного Берлина попытался призвать на помощь западные державы, но полученный ответ не соответствовал ни его ожиданиям, ни отчаянию жителей города. Правда, по некоторым утверждениям, генерал де Голль попросил сделать «все возможное, чтобы воспрепятствовать строительству этой стены»103.
Но на практике предпринятые меры ограничились лишь направлением письменного протеста военному губернатору Восточного Берлина, подписанного тремя военными губернаторами Западного. Впрочем, этот протест не сопровождался никаким требованием об открытии границы. Это была лишь возмущенная констатация свершившегося факта.
Тогда президент Кеннеди отправил в Берлин вице-президента Джонсона, который направился туда в сопровождении генерала Клея, констатировал провокацию, а затем уехал, оставив в Берлине в качестве подкрепления пятьсот военнослужащих. В тот же момент Франция перевела одну дивизию из Алжира в Германию, и это вопреки всем трудностям, которые она претерпевала в Алжире и которые требовали скорее увеличения военного присутствия там, чем сокращения.
5 сентября, комментируя Берлинский кризис в ходе одной пресс-конференции, генерал де Голль изложил свое видение советской инициативы: «В беспорядочной веренице проявлений ненависти и предупредительных акций, организованных Советами, есть что-то настолько самочинное и настолько неестественное, что это заставляет нас отнести эти действия либо к предумышленному разгулу необузданных амбиций, либо к маневрам, отвлекающим наше внимание от серьезных трудностей». Вторая гипотеза в реальности опиралась на интуицию генерала де Голля. Он уже предугадывал озабоченность советских руководителей перед лицом оппозиционных сил, поднимавших тогда голову внутри социалистического лагеря. Прежде всего в Китае. Генерал де Голль предчувствует, что эта страна находится в процессе освобождения от влияния Москвы и становится серьезнейшей проблемой для единства блока, ею возглавляемого. К тому же генерал де Голль убежден – он беспрестанно повторяет это своим союзникам, – что в Европе Москва решила не переходить определенных границ, не провоцировать летального кризиса. Факты подтвердят его слова, когда 17 октября Хрущев, обращаясь к XXII съезду Коммунистической партии СССР, заявит, что для создания благоприятных условий продолжения переговоров он снимает ультиматум, предъявленный президенту Кеннеди в Вене в июне, угрожающий односторонним подписанием мирного договора с Восточной Германией 31 декабря 1961 г., если его требования не будут выполнены. Американские и британские лидеры заключают из этого, что нужно продолжать переговоры, искать компромисса, в то время как для генерала де Голля это означает, что реальный результат приносит только твердость. Но придерживаться такой позиции тем более сложно, чем сильнее СССР оказывает давление на Францию в другой области, в алжирском вопросе.
Уже 3 августа в ноте, адресованной французскому правительству, Хрущев изобличает противоречие между поддержкой права народов на самоопределение, которую Париж выражает в германском вопросе, и французской политикой в Алжире. Мы будем постоянно наблюдать, как Москва использует алжирский вопрос для подчеркивания «непоследовательности французской позиции»104. 21 октября 1961 г. в пространной речи Хрущев заявил, что СССР признает ВПАР (Временное правительство Алжирской республики). Но, в отличие от множества других государств, которые признали ВПАР де-юре, СССР повел себя осторожно и ограничился его признанием де-факто. Генерал де Голль был возмущен этим ничуть не менее и вызвал посла Виноградова, чтобы сообщить ему, что, если СССР перейдет к признанию де-юре, ему придется за это ответить. Тем не менее на следующий же день после подписания Эвианских соглашений 18 марта 1962 г. Москва заявляет о юридическом признании ВПАР правительством алжирского государства105. Франция реагирует немедленно. Советского посла вызывает Морис Кув де Мюрвиль, министр иностранных дел, чтобы напомнить ему, что Алжир остается под французским суверенитетом до объявления результатов предстоящего референдума, а значит, ВПАР не представляет никакого алжирского государства. Москва не меняет своего решения, и, как следствие, оба посла, Дежан и Виноградов, отзываются в столицы своих государств. Раздражение обеих сторон достигает крайней точки, но всего несколько дней спустя после отъезда из Парижа по распоряжению своего правительства в ответ на реакцию Франции Виноградов возвращается туда и демонстрирует желание работать над снижением напряженности.
Провозглашение независимости Алжира по итогам референдума 8 апреля кладет конец размолвке. Но она вспыхивает в других областях, по классическому вопросу о разоружении, куда включается и немецкий вопрос, затем на Кубе. Противоречие возникает по вопросу испытаний ядерного оружия. Принятое США, Великобританией и СССР в 1958 г. решение приостановить на один год высотные испытания и изучить возможность их запрета не помешало Франции, не участвующей в соглашении, проводить подобные испытания начиная с 1960 г. Выше мы видели, как хитро генерал де Голль объявил об этом Никите Хрущеву, принимая его в Париже. Франция подвергается, так и не прекращая испытаний, энергичным нападкам со стороны ООН. В марте 1962 г., в то время как переворачивается алжирская страница ее истории, Франция приглашена на всеобщую конференцию по разоружению, организованную Комитетом 18-ти, пользующимся твердой поддержкой Хрущева. Но де Голль отказывается в ней участвовать и объясняет причины своего отказа Хрущеву106. Если, пишет генерал, он и поддерживает всякие переговоры, которые продвигают дело разоружения, прежде всего в сфере ядерной техники, то считает, что переговоры должны вестись между государствами, которые уже обладают ядерным оружием или находятся в процессе его освоения. Кроме того, утверждает он, остановка испытаний никоим образом не будет началом разоружения, поскольку запасы, имеющиеся у держав, уже обладающих ядерным оружием, не будут уничтожены. Вместо организации столь бесполезных переговоров он предлагает конкретные меры: уничтожение и запрет транспортных средств, пригодных для запуска бомб, в данном случае самолетов и ракет. Генерал де Голль также информирует своих партнеров, что со своей стороны намерен продолжать испытания, которые проводились до настоящего момента, тем более что Эвианские соглашения позволяют Франции осуществлять их в Сахаре. Москва все более критически относилась к французской позиции, приводя три аргумента. Прежде всего она обвиняла Париж в стремлении исключить из переговоров по разоружению малые и средние державы. Далее, французские испытания укрепляют Североатлантический договор и, как следствие, Германию, о которой никогда не забывают в Москве. Безусловно, та не может обладать ядерным оружием, но не даст ли со временем ось Париж–Бонн, которую после подписания Елисейского договора 1963 г. при каждом удобном случае критикуют в Москве, Германии надежду на возможность обойти этот запрет с помощью Франции? Наконец, использование территории Сахары для проведения ядерных испытаний открывает широкие возможности для воскрешения темы колониализма или, вернее, «французского неоколониализма».
Состояние франко-советских отношений, уже омраченных Берлинским кризисом, еще сильнее ухудшается из-за размолвки по вопросу разоружения. В Москве охотно напоминают, что сближение Парижа и Бонна содержит в себе возможности для тесного военного сотрудничества между двумя странами. И что их объединяет в их высказываниях определение угрозы, для противостояния которой и развивается их сотрудничество, то есть советского лагеря.
Карибский кризис
В Москве совсем не удивились позиции, занятой Францией в кризисе, который чуть не поставил под угрозу мир во всем мире в октябре 1962 г. на Кубе107.
На первый взгляд, Франция не играет в нем никакой роди, и кризис вспыхивает в момент, когда франко-американские отношения находятся не в лучшей их фазе. В частности, одним из предметов разногласия между двумя странами является Лаос. А если брать глубже, генерала де Голля беспокоят одновременно возрастающее влияние США в Североатлантическом договоре, но также – и это во многом объясняет его стремление снабдить свою страну ядерным оружием – вывод, сделанный им из только что окончившегося Берлинского кризиса, что США совсем не готовы мобилизовать все свои силы, и прежде всего ядерные, чтобы защищать Европу. Концепция ограниченной войны (гибкого реагирования), которая уже просматривается на горизонте, убеждает генерала де Голля, что Европа может не быть приоритетом для США и что обладание собственными средствами сдерживания имеет решающее значение. Это заключение не способствовало улучшению качества отношений между Вашингтоном и Парижем.
Однако с начала Карибского кризиса США могли убедиться, что у Вашингтона нет более надежной поддержки, чем поддержка Франции. За месяц до этого президент Кеннеди сообщил де Голлю, что хотел бы обменяться с ним мнениями по поводу международной ситуации и приглашает его в Вашингтон в октябре или ноябре108. Генерал отклонил приглашение. 24 октября вспыхивает кризис. Президент Кеннеди издает указ о военно-морской блокаде острова Куба, чтобы помешать любым попыткам поставить туда вооружения воздушным или морским путем. СССР, поддерживающий режим Фиделя Кастро, разместил на острове ракетные и авиабазы, представляющие собой прямую угрозу для Америки. Суда, направляющиеся на Кубу, будут, по решению США, потоплены, если не захотят подвергнуться контролю. Между тем 25 советских сухогрузов движутся к Кубе, и конфронтация между двумя сверхдержавами кажется неизбежной. Еще больше, чем в Берлине, мир во всем мире поставлен на карту. В обычной ситуации решения американцев не могли приниматься без консультаций с союзниками. Генерал де Голль не колеблется, с самого начала он заверяет президента США в своей полной поддержке, несмотря на то что Куба пользовалась у значительной части французского общественного мнения положительной репутацией, поддерживаемой КПФ. Эта поддержка подтверждается 24 октября в коммюнике Совета министров, говорящем о «понимании со стороны Франции» и гласящем, что «взаимные обязательства Североатлантического договора являются и останутся основой политики Франции». В ходе дебатов в Совете Безопасности 23 и 24 октября Франция подтверждает свою поддержку США, что ставит ее в оппозицию к странам «третьего мира», в данном случае находящимся под влиянием Алжира и СССР. Твердости генерала де Голля, прямоте и непосредственности его поддержки в западном лагере не было эквивалента. Примечательно, что Макмиллан, имеющий склонность к выжиданию, требует доказательств советской провокации, прежде чем занять определенную позицию, в то время как де Голль с самого начала отвергает эту идею. Он без колебаний заявил, что в случае войны Франция поддержит своего американского союзника109.
Кризис заканчивается не пугавшим всех конфликтом, а уступками Хрущева. Генеральный секретарь ООН предложил в качестве решения одновременное снятие блокады и поставок вооружений. До всякого снятия блокады Кеннеди потребовал демонтажа баз. 28 октября Хрущев заявил, что выведет системы вооружений с кубинских баз и вывезет в СССР. Взамен Кеннеди обязался не нападать на Кубу. Мир во всем мире был спасен.
Карибский кризис укрепил престиж Франции, не только потому, что Париж встал во главе стран, поддержавших американскую позицию в Организации Объединенных Наций, но и потому, что информация, переданная французскими спецслужбами американским коллегам, оказалась для них очень ценной. По окончании кризиса де Голль приветствовал энергию и мужество американского президента, что сделало еще более теплыми отношения двух стран110. Но как только ощущение опасности улеглось, на небе вновь появились тучи. Франция жалуется, что в столь опасный момент «ее лишь информировали, но не консультировались с ней», как того требовал бы настоящий союз. Особенно телетайп, установленный между Вашингтоном и Москвой, даже несмотря на то, что именно благодаря ему были предупреждены опасные для мира моменты, представляет собой, по мнению генерала де Голля, помеху для его страны. Подобная связь усиливает исключительный диалог между двумя более сильными, чем остальные, державами, и это может на законных основаниях беспокоить средние державы относительно их места в этой системе привилегированных отношений. Достаточный аргумент, чтобы утвердить де Голля в его убеждении, что за пределами Североатлантического договора первостепенную важность для Франции имеет ее способность защищать себя самостоятельно, располагать географически близкими от нее союзниками (эта идея отражалась в Елисейском договоре) и расширить круг своих партнеров. Поворот на Восток в ходе последующего периода будет проведением в жизнь данного заключения. До наступления разрядки в их отношениях СССР занимает критическую позицию в отношении Франции. Поскольку Алжир больше нельзя использовать, поводом для проявления советской враждебности служат франко-германские отношения. Так, Елисейский договор становится одним из аргументов советской критики, впрочем умеренной. Москва выражает протест против статей договора, предусматривающих военное сотрудничество между двумя государствами, задаваясь вопросом, не получит ли Западная Германия в свое распоряжение ядерное оружие, которое внедряла у себя Франция. Вспыхивает полемика, выразившаяся в обмене нотами. Москва взывает к силе франко-советского союза и угрозе возрождения агрессивного настроя Германии. Париж отвечает, что возрастающее могущество СССР обеспечивает ему защиту от всякой угрозы. Что делает необходимым, заключают в Париже, развитие атмосферы всеобщего взаимопонимания в Европе111.
Московский договор о разоружении подписан 5 августа 1963 г. Этот договор, запрещающий ядерные испытания, за исключением подземных, подписали более ста государств, но на нам нет подписи Франции. Вслед за Китаем, Кубой или Албанией, но в отличие от СССР, генерал де Голль отклонил то, что считал псевдоразоружением. Его отказ привел к отдалению Франции от США112 и подвергся критике в Москве, но критике умеренного характера. Более важным, а также вызывающим большую озабоченность в глазах генерала де Голля был проект переговоров, имеющих целью заключение пакта о ненападении между НАТО и странами Варшавского договора. Он объяснил это с большой прозорливостью: «В Москве говорят о пакте между государствами – членами НАТО и государствами, находящимися под гнетом Кремля. Скажу сразу, мне не нравится это уподобление Североатлантического договора коммунистической зависимости». Генерал де Голль оспаривал прежде всего придание законной силы доминированию СССР над Восточной Европой посредством пакта, который установил бы квазиравенство между двумя системами союзов, узаконил их существование и, как следствие, внушил надежду на их сохранение в долгосрочной перспективе.
В тот период генерал де Голль очень внимательно относится к установлению новых систем равновесия, которое он наблюдает внутри коммунистического лагеря и даже в соотношении политических сил в Кремле. Со времен Берлинского кризиса он думал, что фанфаронство Хрущева могло, среди прочего, объясняться разногласиями внутри советского руководства и желанием Хрущева утвердить свою власть силовым методом. В ходе Карибского кризиса всем было очевидно, что решения, принятые Хрущевым, отличались крайней необдуманностью. Он сделал ставку на неопытность или малодушие молодого президента США, но, почувствовав его твердость, очень быстро пошел на попятную. Его несколько беспорядочные предложения об обмене советских баз на Кубе на американские базы в Турции113 отличались импровизированным характером, который и привел к их провалу. Из всех крупных западных лидеров, занимающих первостепенные посты в 1960-е гг., генерал де Голль единственный имел возможность сравнить Сталина и Хрущева. Даже несмотря на свое отсутствие в Ялте и Потсдаме, он наблюдал в качестве ответственного участника за поведением глав государств и знал, как вел себя Сталин. Он видел его на вершине могущества, когда советские армии не только завоевывали Восточную Европу, но и вызывали ужас у правительств Западной. В 1963 г., напротив, генерал де Голль с особенным интересом отмечает новые тенденции, возникающие в таких странах, как Польша или Румыния, которые начинают оспаривать экономический контроль СЭВ, где осторожно поднимает голову инокомыслие в сфере экономики и даже политики, навязанных всему социалистическому лагерю.
Но что же сказать о Китае? Генерал де Голль с повышенным вниманием наблюдал за первыми трещинами, которые дала советско-китайская дружба, поскольку был убежден в их неотвратимом характере. С 1960 г. стали заметны их первые признаки. В 1959 г. на пресс-конференции генерал де Голль уже подчеркивал то, что различало две великие коммунистические державы: «Несомненно, советская Россия, хоть и помогла установлению коммунизма в Китае, – утверждает он, – ничего не может сделать, чтобы не оставаться Россией, белой европейской нацией, завоевавшей часть Азии, перед лицом желтой массы, которой является Китай, бесчисленный и убогий, неразрушимый и дерзкий»114. После Карибского кризиса, в ходе которого Хрущев подвергся критике Мао, Франция и Китай вместе оказались на стороне тех стран, которые отказались от подписания Московского договора. Почва для установления отношений между Парижем и Пекином была подготовлена.
С ознакомительной миссией в Пекин едет Эдгар Фор. Этот выбор не случаен. Уже более 10 лет Эдгар Фор выступает за признание Китая. Он рассказал о своем путешествии в Китай в книге «Змея и черепаха», где утверждалась необходимость установления прямых отношений с этой великой страной и подчеркивалось, что Китай находится в поисках партнера, имеющего контакты с «третьим миром», каковым была постколониальная Франция, стремящаяся к сохранению своих позиций за пределами Европы.
Эта поездка оказалась решающей. 27 января 1964 г. Франция признает правительство коммунистического Китая, и две страны решают обменяться послами. Это не так-то просто, так как нужно решить проблему отношений с Формозой (Тайванем). Чан Кайши попытался убедить генерала де Голля не признавать коммунистическую власть, но в итоге генерал не поддался искушению принять неоднозначное решение. С этого момента настоящим Китаем для Франции становится Китай под управлением Мао. Тем не менее поведение Франции остается осторожным, Париж не выражает никакого мнения относительно единства или разделения Китая, поскольку основное для генерала де Голля – не исключать из игры громадную и ведущую очень активную деятельность в «третьем мире» страну. Это признание беспокоит США, которые пытаются ему помешать, прежде чем сами последуют примеру Франции позже, в период президентства Ричарда Никсона. Неудобная для Вашингтона французская инициатива в Китае должна была быть столь же неудобной и для Москвы, чьи отношения с Пекином становятся все более полемичными. Однако решение генерала де Голля приняли там спокойно и с некоторым лицемерием. В Москве заявили, что Франция продемонстрировала «политический реализм», признав коммунистическое государство. О советско-китайском разрыве в советской прессе не упоминалось совсем. Однако подобная любезность объясняется двумя причинами. С одной стороны, в то же самое время происходит некоторое потепление в отношениях Парижа и Москвы, связанное с развитием сотрудничества в разных областях. В этом отношении очень интересующая СССР сфера сотрудничества – «государственные» выставки. Хрущев – их горячий сторонник, стремящийся к их организации и проведению в Москве. В 1959 г. американская выставка имела огромный успех. За ней последовала английская выставка, а затем, в 1961 г., французская, открывшая свои двери 15 августа 1961 г. Туда хлынули посетители, восхищавшиеся последними автомобилями «Рено», садившиеся в вагоны SNCF (Национальной компании французских железных дорог) и ворующие выставленные книги. Советское население устремилось на выставку в массовом порядке, чтобы увидеть образ Франции, ее достижения, французские гений и дух, а советское общественное мнение надолго осталось под впечатлением от них115. С этого момента, несмотря на нестабильность межгосударственных отношений СССР и Франции, постоянный контакт между ними сохраняется благодаря обмену экономическими и научными делегациями.
Кроме того, Париж и Москва были одинаково озабочены ситуацией в Лаосе, Камбодже и Вьетнаме, что позволяло им поддерживать частые контакты на дипломатическом уровне. Наконец, советские лидеры с удовлетворением отметили, что в Париже проявлялось некоторое недовольство по отношению к франко-германскому договору, результаты которого заставляли себя ждать. Как следствие, Москва пришла к заключению, что ось Париж–Бонн не внушает такого беспокойства, как предполагалось. Эти различные элементы создали во франко-советских отношениях атмосферу разрядки, которая, придя на смену кризису 1961–1962 гг., способствовала увеличению количества официальных контактов. В январе 1964 г. французский министр финансов Валери Жискар д’Эстен направляется в Москву. Месяц спустя наступает очередь приехать в Париж для обсуждения проблем сотрудничества, связанных с его сферой, для заместителя председателя Совета министров СССР Руднева. В феврале–марте 1964 г. член Президиума и ЦК Подгорный заявляет по окончании своего визита: «Советский народ осознает, что Франция, великая держава, обладающая значительным международным авторитетом и влиянием, может внести значительный вклад в разрядку».
14 октября 1964 г. мир с изумлением узнает, что Никита Хрущев – больше не хозяин СССР. Его уход в отставку (по официальной версии) или свержение происходят в столь необычных условиях, что повсюду это порождает множество вопросов. Каковы будут последствия ухода того, кто выступал за мирное сосуществование? И что означает это отстранение от власти? Является ли оно результатом внутренней борьбы за власть или же глубинных разногласий по проблемам, которые символизировал Хрущев, то есть вопросам десталинизации и мирного сосуществования? Но условия, в которых происходят изменения в Москве, обнадеживают. В отличие от обычной советской практики, Хрущев был отстранен от власти удивительно мирно. Официальной причиной его ухода назывались «преклонный возраст и ухудшение состояния здоровья»116. Хрущев отдыхает в Пицунде, на черноморском побережье, где принимает Гастона Палевского, принесшего ему послание от генерала де Голля. В тот момент он еще не знает, что Политбюро воспользовалось его отсутствием, чтобы собраться и начать судить его. К критике его сельскохозяйственной политики добавляются (и это, возможно, самое главное) упреки в проведении безответственной международной политики, которая на Кубе и в Берлине чуть не разожгла мировой конфликт. Его также упрекают за слова: «Если СССР и США придут к согласию, войны быть не может».
Когда собрание Политбюро заканчивается, Хрущева силой перевозят в Москву, подвергнув резкой критике и вынудив сложить с себя все полномочия. Здесь испытание заканчивается. Он должен уйти в отставку, хранить навязанное ему молчание, но, в отличие от политических кризисов прошлого, он остается в живых. «Добродушный мужик» ненадолго задержит на себе внимание великих держав, которые интересуются прежде всего его преемниками.
К власти приходит тройка. Критика личной власти Хрущева как причины его бесчинств, столь резкая при его падении, обязывает к такому разделению полномочий. Правительство возглавляет Косыгин, партию – Леонид Брежнев, коллегиальная же функция главы государства возложена на Микояна. При них Подгорный, который несколько месяцев назад провозглашал при своем отъезде из Парижа «огромную ответственность Франции и СССР за поддержание безопасности в Европе», остается одной из могущественных фигур в партии. Пройдет еще несколько месяцев, и новый эпизод политической чехарды приведет к замене Микояна, ушедшего в отставку «по причине преклонного возраста», Подгорным. Коллегиальная функция главы государства, которую он на себя возложит, – чистая формальность. С этого момента власть разделена между Брежневым и Косыгиным, двумя не столь непредсказуемыми лидерами, по мнению Запада, как неудержимый Хрущев. Движение к разрядке может быть начато.
Разрядка «по-деголлевски»
1964 г. был отмечен не только приходом в Кремль новой команды. Два случившихся тогда события укрепили уверенность генерала де Голля в наступлении нового этапа международных отношений, способствующего смелой политике по отношению к коммунистическому миру. Одно из этих событий произошло на европейской арене – это июльский визит во Францию главы румынского правительства Иона Маурера. Второе прогремело в Азии, через два дня после свержения Хрущева, – испытание первой китайской атомной бомбы. Внешне эти события никак не связаны между собой, но оба имели важные последствия для французской политики разрядки.
Визит Иона Маурера во Францию состоялся в июле 1964 г.117 Маурер захотел совершить эту поездку, и генерал де Голль поддержал его желание. Развитие Румынии в рамках коммунистического блока действительно интересовало генерала. До 1962 г. эта страна, казалось, не слишком выделялась из «социалистической семьи». Разве что тем, что основным занятием румын были попытки добиться вывода советских войск, занимавших их территорию со времен войны. Сразу же после смерти Сталина правительство Румынии потребовало у Хрущева сделать это. Хрущев отреагировал после 1958 г. К тому времени ему удалось избавиться от конкурентов, и он принял воспринятое румынами почти как чудо решение вывести из их страны советские войска. Хрущев оправдывал его необходимостью экономить средства, а главное, убежденностью в том, что румынский режим под руководством Георгиу-Дежа не свернет с пути, проложенного Москвой. Тем не менее вскоре от иллюзий Хрущева не осталось и следа. В 1962 г. Румыния взбунтовалась против СЭВ, протестуя против навязанной ей экономической ориентации. Действительно, в июне 1962 г. на состоявшейся в Москве сессии СЭВ было подчеркнуто, что «международное социалистическое разделение труда» требует реализации масштабного плана «догнать и перегнать Америку», представленного Хрущевым годом ранее, а также принято решение о мобилизации всех мощностей соцлагеря. А ведь Румыния в 1960 г. сама приняла амбициозный план индустриализации, несовместимый с требованиями СЭВ. Это означало разрыв. Румыния объявила о своем несогласии и начала искать поддержку за пределами советского блока. Конфликт Москва–Пекин открывал ей в этом отношении соблазнительные перспективы. Правительство Румынии претендовало на роль посредника между Москвой и Пекином, ставя под сомнение и советскую позицию, и позицию Пекина. Георгиу-Деж отныне позиционировал себя в качестве «национального» вождя, почти независимого от Москвы. Принимая своего премьер-министра, генерал де Голль констатировал, насколько обосновано его предвидение, что идеология лишь внешне объединяет коммунистическое пространство, в то время как повсюду проявляется стремление защищать национальные интересы: Пекин, Бухарест, масса других примеров. И генерал обрел в Ионе Маурере человека, который жил во Франции, прекрасно говорил по-французски, относился к Франции со всем доверием. Ибо именно это ему сказал премьер-министр Румынии, осторожный в своих высказываниях, но, тем не менее, заверивший, что время сталинской «уравниловки» прошло и у советизированных стран есть возможность самим выбирать путь национального развития в мирных условиях. Маурер обратился с просьбой, чтобы государства Запада расширяли контакты и, если возможно, торговлю со всеми восточноевропейскими странами. Позиция Румынии представляла для генерала де Голля особый интерес, поскольку давала возможность разжимать советские тиски. Румынский режим оставался неуязвимым в плане принципов, которые Москва навязывала коммунистическому миру, но он надеялся, пользуясь общей разрядкой, добиться определенной независимости. В целом, надежды генерала де Голля на то, что удастся понемногу снимать ограничения, которые навязывали альянсы и блоки, и завязать диалог между европейскими государствами, начали сбываться. Посол Франсуа Пюо, возглавлявший в 1964 г. европейский департамент МИДа, оставил об этом визите и о реакции на него генерала де Голля крайне интересное свидетельство.
Маурер был с ним откровенен: «У нас есть отношения с Америкой, которая пытается оторвать нас от социалистического блока. С немцами? Сугубо деловые. С вами, французами, у нас могут быть более доверительные отношения…» На вопрос генерала де Голля: «Могли бы вы так говорить со мной еще пять лет, год тому назад?» – Маурер ответил: «Смерть Сталина изменила атмосферу в социалистическом лагере, а конфликт Москвы и Пекина полностью изменил ситуацию, в которой мы находимся». Генерал сделал вывод: «Ничто не мешает тому, чтобы мы развивали наше сотрудничество, и различия в идеологических системах не должны этому препятствовать»118.
Второе событие, которое также повлияло на политическое мировоззрение генерала де Голля, – взрыв первой китайской атомной бомбы. Китайцы приветствовали произошедшее 14 октября смещение Хрущева, изобретателя «реформизма», которого Пекин не принял. Бомбой, взорванной вскоре после отставки, китайцы по-своему отсалютовали его уходу. Это событие наделало много шума в мире. Комментаторы сделали из него вывод, что США должны признать КНР – что произошло, впрочем, значительно позже – и что ООН необходимо как можно скорее принять эту страну, мощь которой не требовала дальнейших доказательств. В Москве реакция была скорее двойственной. Там приветствовали достижение «великой социалистической страны» и выдвинули оптимистическую гипотезу, что уверенный в себе Китай, удовлетворенный переменами, произошедшими в советском руководстве, изыщет возможности для налаживания отношений с Москвой. Поначалу казалось, что эти надежды сбываются, поскольку Чжоу Эньлай прибыл в Москву для участия в торжествах по случаю годовщины революции. Он объявил, как и ожидали новые руководители СССР, что «трудности, возникшие в отношениях между нашими странами, могут быть преодолены». Но этот просвет оказался коротким, так как несколько месяцев спустя тот же Чжоу Эньлай, выступая перед Всекитайским собранием народных представителей, упомянул о проекте великой пролетарской революции, которая, даже если начнется только в 1966 г., станет провозвестницей возобновления борьбы с «ревизионистами». Генерал прекрасно видел: ссора Москвы и Пекина далека от завершения и открывает перед восточноевропейскими странами новые перспективы. Коммунистический мир, настаивавший на своем единстве, на глазах становился полицентричным.
В тот же самый момент со стороны Москвы прозвучали пожелания о сближении с Францией. 22 декабря председатель Совета министров СССР Косыгин обратился к послу Франции Филиппу Боде с рядом предложений. Посол подчеркнул «заинтересованность Москвы в проведении Францией независимой политики». В своем меморандуме Косыгин предлагал более интенсивные отношения, регулярные консультации между Парижем и Москвой и, насколько возможно, поиск новых договорных форм этих отношений. Здесь нужно напомнить, что союзный договор, подписанный генералом де Голлем в Москве в 1944 г., был денонсирован СССР в 1955 г.119 Спустя десять лет Косыгин выражал сожаление об отсутствии формальных отношений между двумя странами. Французы отреагировали благожелательно, но в то же время призывали внимательно отнестись к наличию расхождений. Договор был реален на основе имеющейся воли к взаимному сближению, особенно в вопросах, требовавших согласованных действий, таких, как разоружение. Но, предупреждал Морис Кув де Мюрвиль, нельзя ставить под сомнение Атлантический альянс, остававшийся необходимым для «обеспечения равновесия сил» в мире и особенно в Европе. Нельзя также возвращаться к вопросу о статусе ГДР. В вопросе о Германии Париж и Москва одновременно и сходились, и не соглашались. По границам, по вопросу ядерного оружия, к которому Германия доступа иметь не могла, согласие существовало. Но Франция не считала Восточную Германию государством и в этом пункте оставалась непреклонной. В то же время Париж, как и Москву, беспокоила эскалация военных действий во Вьетнаме, и обе стороны выступали за поиск решения путем переговоров.
Несмотря на эти оговорки, за первыми шагами Косыгина последовало налаживание весьма продуктивных контактов. Министр информации Франции Ален Пейрефит в ходе своего пребывания в Москве 7–11 января договорился о заключении соглашения о сотрудничестве в области цветного телевидения, подписанного в Париже 22 марта120. Проект сотрудничества в области цветного телевидения сыграл большую роль во франко-советском сближении. Это связано с тем, что в него был с самого начала вовлечен генерал де Голль. В середине 1960-х гг. цветное телевидение будоражило общественное мнение, оно служило объектом острой американо-европейской и американо-французской конкуренции. Генерал принимал в ней участие прежде всего потому, что его беспокоило расширение технологической пропасти между США и Европой. По его мнению, это могло только увеличить зависимость европейских стран от Соединенных Штатов. Отсюда его живой интерес к той области, в которой Франция продемонстрировала свой инновационный потенциал. Цветное телевидение основано на системе SECAM (от
22 марта 1965 г. переговоры, начатые в январе в Москве, завершились соглашением, подписанным в Париже министром и послом Виноградовым. По условиям соглашения, обе страны объединяли свои усилия в разработке и внедрении совместной системы цветного телевидения на основе системы SECAM и ее стандарта. Общественное мнение Франции аплодировало этому шагу, но ставка на распространение проекта на Европу не сыграла. Провал был обусловлен не только оппозицией со стороны ФРГ, но и мощью конкурентов. Отказ от SECAM, сформулированный на конференции в Вене в конце марта, вывел из себя генерала де Голля, который усмотрел в нем признак зависимости большинства европейских стран от Соединенных Штатов. Но этот отказ благотворно повлиял на франко-советское сближение. Апрельский визит в Париж советского министра иностранных дел Громыко свидетельствовал о желании Москвы найти новые точки соприкосновения. Визит был подготовлен новым послом, назначенным в марте в Париж, Валерианом Зориным. Знаменательное назначение, ибо Зорин занимал пост замминистра иностранных дел и являлся членом ЦК, что свидетельствует о значении, которое придавалось его миссии. Громыко встретился с генералом де Голлем 27 апреля122. В ходе длительной встречи собеседники констатировали, что у них есть точки соприкосновения, прежде всего общая обеспокоенность положением во Вьетнаме. По этому вопросу и по ситуации в Юго-Восточной Азии в целом обе стороны пришли к согласию о необходимости возврата к Женевским принципам, но, как только началось обсуждение условий такого возврата, взгляды французского и советского представителей разошлись. Москва считала вывод американских войск обязательным предварительным условием созыва конференции. Кув де Мюрвиль ответил на это, что такая категоричность лишит конференцию самой возможности состояться; гораздо разумнее начать с Камбоджи, урегулировать конфликт, раздирающий страну, и сделать это примером для дискуссии по Вьетнаму, отказавшись от всех предварительных условий.
Так же обстояло дело с проблемой разоружения; в то время как в Москве выступали за немедленное проведение пленарного заседания Генеральной Ассамблеи ООН, Париж возражал, что для этого требуется добиться сначала атмосферы разрядки, маловероятной в контексте острого кризиса в Юго-Восточной Азии.
Что касается неизбежного германского вопроса, запрет на обладание Германией ядерным оружием представлял собой пункт, по которому сторонам легко было прийти к согласию. Но генерал де Голль подчеркивал позицию Франции в отношении разделенной Германии, которая резко отличалась от позиции Москвы. Для Франции, повторял генерал де Голль, пусть даже «объединение Германии в ближайшем будущем не предвидится, ее раскол не является долговременным явлением, поскольку слишком противоречит природе вещей». Отсюда вновь подтвержденное Францией отрицательное отношение к подписанию договора с Германией. Но, хотя Громыко отметил эти различия, оставалось то, что Москва тогда считала самым важным: возможность сотрудничества в различных областях с целью сближения двух стран. Зорин, передавший предложения Громыко, настаивал, что проволочки с принятием SECAM не должны ни обескураживать Францию, ни тормозить развитие технического сотрудничества в космической отрасли, с чем генерал де Голль безоговорочно согласился. На следующий день те же предложения услышал премьер-министр Жорж Помпиду, в свою очередь принимавший Громыко123. Советский министр иностранных дел открыл встречу, заверив собеседника в «желании советской стороны добиваться долгосрочного улучшения отношений между Францией и СССР». Помпиду, со своей стороны, упомянул о дисбалансе, характеризующем торговлю между странами, о том, что Франция явно недотягивает до уровня, установленного соглашениями, заключенными осенью 1964 г. Он констатировал также значительное отставание в области культурных связей. Громыко признал наличие такого положения вещей и выдвинул предложения, призванные его улучшить. Так, было бы полезно, по его мнению, наладить механизм постоянных консультаций, а главное, оформить новым документом франко-советские отношения. Наконец, он передал пожелание советского руководства принять в ближайшем будущем генерала де Голля в СССР. По поводу этого приглашения Громыко напомнил о поездке 1944 г. и о ее итоге – подписанном тогда и, к сожалению, расторгнутом десять лет спустя договоре. Самым, вероятно, примечательным аспектом встреч, состоявшихся в ходе визита Громыко в Париж, являлась новая международная обстановка, о чем упоминали все участники. Генерал де Голль подчеркнул, что, хотя Францию долгое время беспокоила советская мощь, теперь это уже не так, поскольку СССР дает основания верить в серьезные перемены. «Мы сейчас верим, что вы пришли к разрядке, – заявил генерал и добавил: – По причинам как внутреннего, так и внешнего порядка Советская Россия не так страшна, как кажется. По всем этим причинам, связанным с вашей и нашей историей, мы сейчас склонны с вами договариваться»124.
Несмотря на наличие разногласий, констатированное обеими сторонами, встречи с Громыко привели к довольно оптимистическим выводам. Генерал де Голль одобрил проведение двусторонних переговоров на различные темы, заявил о своей готовности развивать техническое сотрудничество, готовности удовлетворить просьбу посетить СССР… но сдержанно отнесся к идее подписания нового договора.
Несмотря на реальные расхождения по ряду вопросов и различные недомолвки, визит Громыко в Париж, бесспорно, способствовал потеплению отношений между Парижем и Москвой. И он проложил дорогу решениям, способным закрепить эту теплую атмосферу и подготовить поездку в СССР, на которую генерал де Голль дал принципиальное согласие. Культурные связи были оформлены протоколом, подписанным в Москве 12 мая. За этим протоколом несколькими днями позже последовало соглашение о сотрудничестве в области использования атомной энергии в мирных целях.
Так что не стоит удивляться тому, что на своей пресс-конференции 9 сентября125 генерал де Голль, упомянув об отношениях, развивающихся не только с СССР, но и с Польшей и Румынией, говорил о «конструктивном согласии от Атлантики до Урала».
Да, формулировка не новая – генерал начиная с 1950 г. часто ее использовал. Но, как заметил Ален Ларкан126, посвятивший замечательный труд «некой идее Европы» генерала де Голля, предлагая это определение в начале 1950-х гг., тот имел в виду прежде всего географическое понимание, а спустя несколько лет добавил к нему измерение историческое. Он сказал тогда: «Россия и Франция, две очень древние страны, дочери одной матери-Европы», что отсылает к философии Альбера Сореля, с которой генерал, столь увлеченный историей, не мог не быть знаком. Но в начале 1960-х гг., особенно во время поездки по Франции Никиты Хрущева, за формулировкой генерала стояла политическая концепция пространства, которое может быть трансформировано волей народов к сближению. Целостность Европы от Атлантики до Урала – это целостность, которую выковала история, которую могло восстановить, преодолев идеологические границы, общее стремление к миру. И через это сближение народы Европы могут добиться свободы. Весь проект генерала де Голля в начавшуюся тогда эпоху заключен в этой фразе.
III
Покончить с Ялтинской системой: разрядка
Особенно запомнился в истории франко-советских отношений 1966 год. Он стал во многих отношениях апогеем «русской» политики де Голля и открыл путь для глубинных изменений, в среднесрочной перспективе, в расстановке политических сил в Европе. Однако мы не можем говорить об этом столь плодотворном периоде, предварительно не проанализировав событие, которое также оказало влияние на диалог между Москвой и Парижем: решение генерала де Голля о выводе Франции из военной структуры Североатлантического договора.
Частичный выход из НАТО: решение, приведшее в смятение
С самого момента своего возвращения к власти генерал де Голль поставил под вопрос членство Франции в НАТО. Отправной точкой стал меморандум от 17 сентября 1958 г. с просьбой к англо-американскому руководству о создании трехстороннего директората НАТО с участием Франции. Генерал отметил в своих «Мемуарах»: «Как я и ожидал, оба адресата моего меморандума ответили мне уклончиво. Таким образом, ничто не мешает нам перейти к действиям»127.
И действия последовали. С марта 1959 г. генерал вывел французский флот в Средиземном море из-под командования НАТО. Тогда он обосновал свое решение необходимостью наладить сообщение с Алжиром, однако окончание войны в этом регионе не повлекло его пересмотра. Войска, вернувшиеся из Магриба, не были возвращены под командование НАТО. 21 июня 1963 г. генерал де Голль перешел к следующему этапу своего проекта, выведя из-под командования НАТО североатлантический флот. Несколько недель спустя, 3 августа, США, Великобритания и СССР подписали соглашение о запрете ядерных испытаний, но Франция отказалась к нему присоединиться. Вывод французских военно-морских сил из-под командования НАТО и желание сохранить независимость ядерной политики Франции – две стороны одной медали, являвшиеся прежде всего ответом на отказ американцев поместить НАТО под командование триумвирата, как того желал генерал де Голль. Эти решения также служили ответом на принятие теории «
Тем не менее под командованием Североатлантического договора еще находились французские военные силы в метрополии, а на территории Франции присутствовали американские, английские и канадские подразделения. Генерал де Голль уже упоминал возможность выхода из НАТО в своей беседе с Кеннеди в ходе визита американского президента в Париж в 1961 г., но тогда он уверил последнего, что не предпримет никаких действий в отношении НАТО, пока Берлин будет находиться под советской угрозой. Но в 1966 г. дела обстояли совсем иначе, Берлинский кризис – в прошлом, а сближение с Восточной Европой больше не ограничивается одной Румынией.
Еще за год до этого, 9 сентября 1965 г., генерал де Голль заявляет на пресс-конференции, что французы, «намеренные остаться союзниками своих настоящих союзников», скоро положат конец «подчинению, которое называют интеграцией, не позднее 1969 года». Этот срок выбран далеко не случайно, это был год 20-летия Североатлантического договора, заключенного в 1949 г. Посол Франции в Бонне написал министру иностранных дел Франции129: «За моим внешним хладнокровием – плохо скрываемая горечь. Может ли Франция отказаться от своих обязательств?» Затем он добавляет, что слова генерала де Голля потрясли руководителей и общественное мнение ФРГ. В тот же самый момент Косыгин, принятый послом Франции во французском павильоне на Международной выставке «Химия» в Москве, так комментирует решение Франции: «Мы им весьма довольны».
Но генерал де Голль не ждал 1969 г. для перехода к действию и почти сразу ускорил ход событий. 7 марта 1966 г. он отправил президенту Джонсону письмо, в котором проинформировал его, что Франция намеревается «вернуть себе полный суверенитет на своей территории, отказавшись от участия в объединенных штабах НАТО, приглашая иностранные войска покинуть ее территорию и вводя порядок предварительного разрешения для использования ее воздушного пространства самолетами союзников»130. 9 марта он объявляет об этом решении главам правительств Великобритании и Германии в письме, переданном послам этих стран Морисом Кув де Мюрвилем.
Затем 10 марта генерал де Голль передал всем союзникам по НАТО131 меморандум, отмечающий, что реформирование договора не начато и, напротив, в силу предпочтения, отдаваемого поддержанию статус-кво, неприемлемая, с французской точки зрения, ситуация в НАТО еще более ухудшилась. Вследствие этого решения Франция потребовала вывода воздушных и сухопутных войск, дислоцированных в Германии и находящихся под союзным командованием НАТО в Европе, а также перевода с французской территории штаба союзного командования, расположенного в городах Роканкуре и Фонтенбло. В меморандуме специально для политического руководства Канады и США подчеркивался отказ французского правительства в дальнейшем пребывании вооруженных сил этих двух стран на военных базах Франции. Крайним сроком для их вывода назначалось 1 июня 1967 г. Хотя большинство стран – членов НАТО на решение, которое все они рассматривали как угрозу для будущего Атлантического сообщества, отреагировало критически, реакция союзников все же разнилась. Ни один из членов альянса не помыслил о том, чтобы последовать примеру Франции. Ее действия особенно затронули Германию, поскольку война во Вьетнаме, достигшая тогда своей высшей точки, уже и так вынудила США отозвать свои военные подразделения, дислоцированные на территории ФРГ, для их отправки на поля сражений. С другой стороны, аналогичные меры предприняла Великобритания: они диктовались стремлением к ограничению военных расходов. И все союзники более-менее осторожно начали задаваться вопросом: не происходит ли разворот внешней политики Франции в направлении нейтралитета? В этом отношении особенно резким был настрой американского общественного мнения, возмущенного эгоизмом и неблагодарностью Франции и вопрошавшего: «Не хочет ли Франция, чтобы ее территорию также очистили от погибших американских солдат, отдавших свои жизни в борьбе за ее освобождение?»132
Но наиболее содержательной для нашей темы, естественно, является реакция СССР и стран Восточной Европы, которую Министерство иностранных дел Франции особенно внимательно изучило133. Общий тон этих откликов был благожелательным. Все названные страны восхищались французским духом независимости, противостоянием Франции американскому влиянию в Европе и делали вывод, что капиталистический мир раздираем собственными внутренними противоречиями, о чем свидетельствует решение Франции. Другое повсеместно разделяемое в Восточной Европе заключение гласило, что французская политика отдаления от НАТО должна способствовать прогрессу и разрядке. А в основе всех этих откликов лежал многократно повторяемый посыл о том, что советской опасности больше не существует и это должно подтолкнуть государства, стремящиеся выйти из логики конфронтации между Западом и Востоком, к новым шагам на пути преодоления противостояния двух блоков.
С этого момента единодушие уступает место более сложным размышлениям, а иногда и обеспокоенности. Отдаляясь от НАТО, не подталкивает ли Франция Германию к тому, чтобы та, воспользовавшись ее поведением, заняла более важное место в НАТО? И таким образом избавилась от еще наложенных на нее ограничений? Некоторые органы печати, в частности польские, также задавались вопросом о реакции на решения Франции в Вашингтоне. Не существует ли риска, что США начнут оказывать большую поддержку Германии? А значит, и немецкому «реваншизму»?
Но самые интересные размышления о последствиях этого решения касаются участия стран Восточной Европы в Варшавском договоре. Вот уже Румыния, открыто критикуя Совет экономической взаимопомощи, выразила, конечно, не намерение поставить под вопрос свое членство в ОВД – Москва бы этого не потерпела, – но мысль о возможности ограничить степень интеграции в военной области. С большой осторожностью вопрос о будущем военных блоков в момент, когда в НАТО происходят такие пертурбации, будет поднят в Бухаресте. Советские руководители, сознающие этот парадоксальный эффект решения Франции, занимали промежуточную позицию между горячим одобрением и акцентированием других тем, таких, как непреходящий характер германской опасности и угрозы, которой до сих пор подвергается мир, тем самым оправдывая существование и даже укрепление Организации Варшавского договора.
Во Франции решение генерала де Голля одобряли далеко не единодушно. Как показывали опросы, общественное мнение склонялось скорее к поддержке президента, и это было тем более ценно, что разделившаяся во мнениях пресса отражала растерянность политических деятелей по этому поводу. Коммунисты поддерживали его сначала сдержанно, затем, на XXIII съезде Коммунистической партии, их лидер Вальдек Роше горячо приветствовал решение генерала де Голля. Кто бы мог вообразить, что однажды генерал де Голль может стать героем коммунистического съезда? Напротив, социалисты и христианские демократы оспаривали обоснованность этого разрыва. Такие влиятельные политические лидеры, как Ги Молле или Франсуа Миттеран, соперник генерала де Голля на выборах 1965 г., а также Жан Леканюэ и Рене Плевен настаивали на важности НАТО для французской политики. В горячей речи Рене Плевен упрекал генерала де Голля в том, что тот действовал излишне поспешно, даже не получив от Москвы какой-либо компенсации: «Где компенсация? НАТО будет ослаблено, а Варшавский договор нет. Франция выложила свои козыри и сдалась Москве». А в Министерстве иностранных дел авторитетные лица, к голосу которых прислушивались, как только речь заходила о СССР, в частности Жан Лалуа, признанный эксперт в этой области, открыто критиковали отдаление от НАТО, иногда с такой резкостью, что это приведет их к разрыву с генералом де Голлем. Отвечая на подобные критические нападки, министр иностранных дел и премьер-министр Помпиду защищались тем, что ситуация в мире изменилась, что вмешательство США в случае кризиса теперь по-настоящему не гарантировано и в силу этих обстоятельств система союзов уже не является адекватным ответом на требования европейской безопасности.
Крайне оживленная полемика в парламенте сопровождала и голосование о вынесении вотума недоверия правительству, который поддерживали прежде всего социалисты, однако за осуждение выхода Франции из НАТО в конце концов было отдано всего 137 голосов вместо необходимых для принятия документа 242. Проведение этого решения в жизнь стало одним из сложнейших процессов, законченным лишь в 1967 г. С этого момента различные инстанции НАТО покидают территорию Франции, а ее штаб-квартира, находившаяся в Париже, переезжает в Брюссель. Эта глубинная трансформация организации и структуры НАТО служила фоном для поездки генерала де Голля в СССР, с которой его торопила советская сторона и которой уже предшествовали многочисленные контакты.
Поездка в СССР: курс на разрядку
Эта поездка, состоявшаяся с 20 июня по 1 июля, была тщательнейшим образом подготовлена обеими сторонами. Но до рассказа об «исторических» днях, как назвала их советская пресса, будет полезно уделить особое внимание организационным усилиям, приложенным Москвой, чтобы гарантировать их успех.
Первый аспект, заслуживающий внимания, – исключительная продолжительность этого визита. Он растянулся на 10 дней, что является практически рекордным показателем для визитов глав государств той эпохи, особенно в сравнении с визитом канцлера Аденауэра с 8 по 14 сентября 1955 г. (то есть менее недели) или, несколькими годами позже, президента Никсона, с 22 по 30 мая 1972 г. (то есть 9 дней). Только Гарольд Макмиллан ненамного побил рекорд генерала де Голля продолжительностью своего пребывания в СССР, составившего 11 дней, с 21 февраля по 3 марта 1959 г.
По этому поводу стоит заметить, и это редко отмечалось, что проект визита, разработанный Москвой и изначально предложенный генералу де Голлю, был еще более продолжительным, поскольку первая программа, направленная Этьену Бюрену де Розье, предусматривала пребывание в стране с 20 июня по 4 июля, то есть 14 дней, абсолютный рекорд отсутствия в своей стране для главы государства. Эта исключительная длительность объяснялась организацией поездки, посвященной, согласно программе, «отдыху и прогулкам на яхте» в Сочи на черноморском побережье. Это предложение явно напомнило генералу де Голлю о затягивании его визита 1944 г. советской стороной, чрезмерное хлебосольство которой вызвало тогда его раздражение. Его сотрудник, по всей видимости, выразил протест, тем более что необычная программа включала «встречи с обществами франко-советской дружбы», особенностью которых была, отмечает посол, их «предназначенность для представителей соцстран и “прогрессивных” афро-азиатских государственных деятелей»134. Понятно, что такой проект, в свете его ангажированности, мог поставить генерала де Голля в щекотливую ситуацию. Кроме того, программа не принимала во внимание официальный статус Франции, которая не являлась ни социалистической, ни афро-азиатской страной, но одним из пяти постоянных членов Совета Безопасности ООН. Потому этот странный проект просуществовал совсем недолго. 30 апреля советские руководящие органы предложили французской стороне исправленный документ, сокращающий визит до его окончательного варианта, 11-ти дней с возвращением в Париж 1 июля, и «очищенный» от туристических и пропагандистских вариаций.
Эту совершенно не соответствующую темпераменту генерала де Голля инициативу легче понять, если ознакомиться с секретными директивами Политбюро КПСС, названными «Предложения по вопросам, касающимся информационно-пропагандистских мероприятий в связи с визитом де Голля в СССР». Русский историк Михаил Липкин опубликовал на эту тему исследование, изобилующее ценнейшей информацией135. Он рассматривает эти указания в свете международной стратегии Москвы, тем самым позволяя читателю лучше понять устремления или надежды, с которыми принимающая сторона связывала пребывание генерала. Директивы наглядно иллюстрируют прежде всего намерение превратить этот визит в значительное событие, обеспечив ему исключительное освещение в средствах массовой информации. В этой перспективе советским корреспондентам было предложено осветить в ходе поездки конкретные и строго иерархизированные сюжеты. Участники этой информационно-пропагандистской кампании должны были:
1. Четко обозначить разницу между радушным характером франко-советских отношений и идеалами или доминирующими идеями доктрины «атлантизма».
2. Постоянно подчеркивать все точки соприкосновения между Москвой и Парижем: стабилизация во Вьетнаме, безъядерный статус Германии, послевоенные границы.
3. Чтобы Французская коммунистическая партия, еще остававшаяся верным союзником КПСС, не почувствовала себя исключенной из процесса сближения, настаивать на том, что политика генерала де Голля опирается, и даже вдохновляется, важными общественными движениями и прежде всего коммунистами.
Наконец, всем, кто будет освещать эту поездку, предложили тему или лозунг, выдвинутые в тот момент на первый план командой Брежнева: СССР и Франция не довольствуются следованием параллельными путями, но приступят к
В Париже команда генерала работала над определением рамок и формата встречи с той же тщательностью. Важный факт: уже 6 июня Эрве Альфан передал советскому послу проект коммюнике, которое генерал де Голль планировал обнародовать по окончании своего визита. Этот документ, включавший все замечания и уточнения, сделанные де Голлем в беседах с различными советскими собеседниками в течение года, предшествующего его поездке, в частности с Громыко, отличается своей осторожностью. Уже заранее он обходит молчанием то, к чему так стремится команда Брежнева, – достижение формального соглашения между Францией и СССР. Генерал постоянно повторял своим собеседникам, что договор – это завершающая, а не отправная точка и что в этой перспективе еще слишком рано о нем думать. В данном пункте предложенное им коммюнике совершенно недвусмысленно, и что бы об этом ни думали Брежнев и его коллеги, какие бы усилия ни прилагал Брежнев в ходе визита, чтобы изменить позицию генерала по этому вопросу, именно это майское коммюнике отразит ситуацию и результаты июльского визита136.
Советские руководители придавали такое значение этому визиту, что согласились с французской позицией, несомненно, рассчитывая на переговоры и теплую обстановку встреч, чтобы размягчить генерала де Голля. К этому можно добавить, что решение о выходе из военной структуры НАТО, принятое всего за несколько месяцев до начала визита, посеяло смятение как в Москве и Париже, так и в других столицах, и что советское руководство еще не совсем ясно понимало, какую оно может извлечь из этого выгоду.
Визит проходит одновременно в обстановке торжественности и определенной двусмысленности, порожденной как раз временной близостью этого события и выхода Франции из НАТО. В Москве предполагали, что решение генерала де Голля свидетельствует о его стремлении отдалиться от США, потому оно порождает надежду на поворот Франции в сторону СССР. Во Франции некоторые комментарии отражали определенное беспокойство по поводу практически точного совпадении во времени двух событий. Не поставил ли себя де Голль изначально в ситуацию уязвимости, приняв решение о выходе из НАТО, не лишил ли он себя веского аргумента в переговорах с СССР? И снова выразителем этих сомнений становится Жан Лалуа, которого генерал де Голль, раздраженный его постоянной критикой, отстранит от должности, назначив «дипломатическим советником при правительстве» (изящный синоним устранения от дел, с горечью прокомментирует Лалуа)137.
Таков контекст визита, оставшегося исключительным событием, поскольку в тот момент не так много глав западных государств посещало Москву. К этому общему фону нужно добавить человеческий фактор, характеризующий встречу генерала де Голля и Брежнева, фактор, очень важный и значительно отличающийся от того, что генерал уже знал о советском руководстве. В 1944 г. было противостояние всемогущего Сталина и ослабленного де Голля, всеми силами стремящегося добиться от него признания. В 1960 г. его собеседник – Хрущев, также бывший или, по крайней мере, казавшийся всесильным хозяином СССР. Эти два лидера отличались качествами сильной личности и исключительной харизмой. Генерал де Голль прекрасно заметил гибкость, хитрость и жестокость Сталина и с тонким мастерством описал его физический и моральный облик. Хрущев, украинский пролетарий, добродушный и шумный, также обладал сильным характером. В обоих случаях де Голль имел дело с достойным его собеседником.
В 1966 г. все оказалось иначе. Прежде всего, генералу де Голлю было непросто понять, кто из триумвирата самый главный. Тройка, пришедшая за два года до этого на смену Хрущеву, имея четкое указание избегать установления личной власти или «культа личности», находилась в 1966 г. в процессе глубокой трансформации. Если до начала 1966 г. ни один из ее членов, казалось, не стремился к доминированию над остальными, XXIII съезд КПСС, собравшийся в начале года, изменил равновесие, установившееся двумя годами раньше. Леонид Брежнев, который, несмотря на свой статус первого секретаря ЦК КПСС, в тот период делил власть со своими коллегами, был назначен генеральным секретарем. Это – настоящая революция. Пост генерального секретаря, в 1922 г. доверенный Сталину и ставший для него средством установления своей абсолютной власти, был упразднен после его смерти именно во избежание появления нового всемогущего руководителя. XXIII съезд восстановил эту должность и доверил ее Брежневу. Это – человек не блестящий, типичный образец аппаратчика с невысоким уровнем образования. В последующие годы для него изобретут замечательную биографию военного и мыслителя, но в 1966 г. он – само воплощение партии, управляемой бесцветными и заурядными технократами. Если Брежнев чем-то и известен, то прежде всего пристрастием к алкоголю, отмеченным его соотечественниками. Не будем его в этом упрекать, так как время антиалкогольных кампаний еще не пришло. Но, помимо этой черты, ничто в его личности не может сравниться с силой или оригинальностью предшествующих ему собеседников де Голля. К тому же самый яркий член тройки – не он, а Косыгин. Блестящий специалист по легкой промышленности и экономике в целом, он – проницательнее и образованнее генерального секретаря. С 1954 г. именно он играл ведущую роль в международной политике СССР. Это он выступал посредником между индийцами и пакистанцами в Ташкенте, и посол Франции в своей корреспонденции особенно подчеркивал успех советской стороны и лично Косыгина как посредника в этих крайне трудных переговорах138. Его официальный визит во Францию в декабре 1966 г., затем в Великобританию и особенно встреча на высшем уровне в Глассборо с президентом Джонсоном, первый советско-американский саммит в постхрущевский период, создали Косыгину имидж основного контактного лица для стран Запада. Брежнев же занимался в основном отношениями с социалистическими странами и странами «третьего мира». Таким образом, именно Косыгин играл в тот период ведущую роль в международной политике СССР. Но на советской территории в общении с генералом де Голлем задавал тон и являлся главным собеседником именно генеральный секретарь партии. Последний член тройки – Подгорный, такой же аппаратчик, не наделенный никакими выдающимися качествами, способными привлечь внимание генерала. С начала 1966 г. он – глава советского государства (Председатель Президиума Верховного Совета СССР). Несмотря на громкий титул, за которым не стояла никакая реальная власть, Подгорный выделялся лишь необычно яркой улыбкой, которой он был обязан двум рядам золотых зубов, являвшихся классикой советского зубоврачебного искусства. Формально, и в соответствии с западными критериями, он – первое лицо в протоколе, однако не играл никакой роли в ходе визита генерала де Голля. Здесь стоит обратить внимание на парадоксальность ситуации, сложившейся в 1966 г. Генерал де Голль, глубоко убежденный во второстепенной роли идеологии в межгосударственных отношениях, будет принят и должен будет вести основные переговоры с человеком, воплощающим идеологию и провозглашающим ее первостепенность. При чтении протоколов переговоров видно, что эта ситуация не оказала негативного влияния на ход встреч между двумя деятелями, хоть в них и не хватало по-настоящему значительных эпизодов или инцидентов, так как собеседником генерала де Голля не был политик его уровня.
Даже отредактированная, программа оставалась крайне насыщенной и включала первую, политическую, часть в Москве, где генерал де Голль и Брежнев обменяются мнениями, обозначат точки соприкосновения и расхождения во взглядах в ходе трех длительных бесед. Пребывание в Москве, где пройдут эти встречи, дополнялось большим путешествием через весь СССР, через самые разнообразные места, в том числе Сибирь, где генерал посетил Новосибирск и Академгородок, этот замечательный центр научной жизни, пользующийся популярностью среди ученых, поскольку удаление от политического центра давало им достаточно большую свободу. Здесь нужно отметить исключительную возможность, которую дадут генералу де Голлю и которой на тот период не удостаивался руководитель ни одного другого государства: генерал присутствует при запуске спутника на Байконуре. Эта исключительная часть поездки была строго засекречена. Официальная программа, переданная прессе, предусматривала посещение
Поделиться книгой: