Как нашли убийцу? Каждое тело оставляет след

Моя бабушка Вера Мэй была удивительной женщиной. Мы все помним ее миниатюрной, худой и в морщинах. У нее были седые волосы и вставная челюсть, о которую она гремела своими мятными леденцами. Она была потрясающей, способной, продуктивной, строгой и необычайно доброй. Она была моей опорой, на нее я могла положиться, пока родители ссорились, мирились и расходились.

Моя бабушка была настоящим кочевником. Когда дети покинули дом, после стольких лет, когда она обеспечивала всем крышу над головой, она поняла, что больше не может вести хозяйство. Ее повзрослевшие дети разбрелись по всей стране, завели собственные семьи. Она ездила к ним, проводя по нескольку месяцев то у одного, то у другого. Шепотом и по секрету она как-то призналась мне, что я стала ее любимицей, возможно потому, что была старшей из ее внуков, а возможно, потому что она видела во мне нечто от себя самой. И я цеплялась за нее и за любовь, которая от нее исходила, и наше совместное пребывание в Риле, которое растянулось на целых два года, было для меня самым счастливым временем.

В Риле мы делили с бабушкой одну просторную комнату. Дом был большой и содержался в безупречном порядке; повсюду лежали всевозможные сокровища Востока: крупные красивые статуэтки Будды, резные фигурки из слоновой кости и восточные ковры. На заднем крыльце росли великолепные гиацинты, а так как бабушкины двоюродные брат и сестра, прожившие всю жизнь в колонии, сохранили старомодные манеры, то на завтрак, обед и ужин подавались разные блюда – мне такая причуда была определенно по душе. Уолтер и Гвен волновались, пуская в свой большой дом жить маленькую девочку, однако были приятно удивлены моим хорошим манерам, а также аккуратным обращением со всем, что мне давали.

Жизнь с этими тремя стариками была для меня идиллией. Мы играли в маджонг, и я долгими часами наслаждалась чтением журнала National Geographic в тихой библиотеке.

Как-то раз оживленная Вера Мэй шепотом подозвала меня посмотреть на арку живой изгороди над тропинкой в их розовом саду. Она приподняла меня, чтобы показать гнездо черного дрозда с тремя бледно-голубыми яйцами внутри. Это чудо природы привело меня в такой же неописуемый восторг, как и бабушку.

Когда она ушла, я отправилась посмотреть, показались ли желтые лепестки калифорнийских маков из бутонов, однако это гнездо никак не выходило у меня из головы. Несколько минут спустя закралась одна мысль. Не знаю, откуда она взялась – возможно, все дело было в том маленьком, не поддающемся описанию уголке детского разума, который все время задается вопросом: «А что, если?» Как бы то ни было, вопрос уже начал созревать. Что будет, если я брошу в него свой мяч? Именно так я и поступила. Оглядываясь назад, я понимаю, что это был бессмысленный поступок бессердечного, любознательного сорванца. Я смотрела с нарастающим любопытством, как перепуганная птица взлетела, отчаянно размахивая крыльями.

На следующее утро я застала свою бабушку стоящей над разбросанными по саду остатками гнезда. Мать-птица разорила собственное гнездо. Осколками скорлупы были отмечены места, где она бросила на тропинку яйца. Моя бабушка, эта миниатюрная женщина с седыми волосами, была переполнена контролируемой яростью – и вся ее злость предназначалась мне. Ее возмущал не сам факт убийства. Моя бабушка без проблем убивала животных при необходимости. Ее воспитывали так же, как и всех остальных девочек и мальчиков в Австралии в XIX веке, и она с детства знала, что в дикой природе много чего может навредить или убить – со скорпионами, змеями и пауками шутки были плохи. Всех забавляло, что она непременно заглядывала за унитаз и под сиденье, куда бы она ни пошла – именно в таких местах больше всего любит прятаться ядовитая австралийская вдова. Ее боязнь пауков определенно передалась моей матери, а затем и мне. Вместе с тем ее отношение к дикой природе было устаревшим и, полагаю, неграмотным. Все, что казалось ей уродливым или потенциально ядовитым, подлежало уничтожению. С птицами же все иначе – они попадали в совершенно другую категорию, и им нельзя было причинять вред.

Я знала, что меня ждет. Я опустила голову, не в состоянии смотреть бабушке в глаза. Она прекрасно знала, как вести себя с непослушными детьми. В конце концов, она самостоятельно воспитала трех мальчиков и одну девочку. Работая в одиночку ради них, она попросту не могла позволить непослушания. Спустя годы мама говорила мне: «Тебе достается вся любовь моей матери, которая должна была достаться мне», словно на мне лежала вина за сложности ее детства. Если задуматься, она, пожалуй, была права. Но, хотя она редко когда демонстрировала это по отношению ко мне, бабушка могла быть не менее строгой, чем веселой и доброй.

Неизбежное наказание за ту птицу, однако, представлено было невероятно мудрым способом. Бабушка заставила меня посмотреть ей прямо в глаза и признать, что я поступила неправильно и заслуживаю быть наказанной. «Я могу тебя отшлепать, оставить без кино в субботу либо ты поработаешь, что выбираешь?» Я могла бы дать себя отшлепать и сразу со всем покончить, но такого не позволяло мое достоинство. О том, чтобы пропустить субботний сеанс, тоже не могло быть и речи, так что я выбрала работу. В любом случае я втайне ею наслаждалась, хотя и предполагалось, что она мне быстро наскучит. Сообщив о проступке, бабушка передала меня в руки дяде Уолтеру, который, в свою очередь, вручил мне маникюрные ножницы. «Газон тебя ждет». Он привел меня на лужайку на заднем дворе, растянувшуюся на многие мили до горизонта. На самом деле она была 15 метров в длину и 10 в ширину, но тогда казалась целым полем. Помните, как старые газонокосилки состригали мягкую траву, но оставляли нетронутыми жесткие стебли цветущего плевела?

Мне уже поручали эту работу раньше, и я удивилась и обрадовалась, обнаружив столь много крошечных, незаметных и необычных вещей среди срезанной травы. Больше всего насекомых, улиток, животных с множеством ножек и различных крошечных фрагментов разного цвета – теперь я знаю, что это минералы, – скапливалось на краю газона. Стеблей, которые мне приходилось срезать, была уйма, но я также могла тыкать ножницами в землю. Вскоре я поняла, что почва на двух соседних небольших участках была бесконечно разнообразной и что это живое место, а не просто коричневая масса. Здесь жило множество маленьких существ с ножками. Меня заставили обедать прямо на лужайке, что также не стало для меня наказанием, особенно когда я обнаружила, что если пролить воду из стакана на траву и землю, то все сразу менялось. Все менялось еще больше, если напиток был горячим.

Вот что бывает с ребенком, который часто не может ходить в школу, болеет и уезжает из дома и не может делать все те обычные вещи, которые делают другие дети. Он остается наедине со своими мыслями и может экспериментировать без чьего-либо ведома. И я всегда была уверена, что именно так и зародилось мое увлечение – не только природой, но и всем, что скрывается под поверхностью, чего никто из нас не замечает. Прошло семьдесят лет, а это все так же меня завораживает.

5. Конфликт и урегулирование

Выгляните в окно. Что вы видите?

Я пишу эти строки в своем доме, где прожила больше половины жизни – это мое уединенное пристанище в утопающей в зелени области Суррея. Здесь я живу, сплю и выполняю большую часть своей работы. Если бы вы выглянули из моего окна, то увидели бы сад с лужайками, разделенными шпалерами с розами и глициниями, каменные урны, поилку для птиц и солнечные часы, а также живые изгороди, отделяющие огород от небольшого фруктового сада и грядок с декоративными растениями. Спереди к дому ведет широкая подъездная дорога, обрамленная цветущими кустарниками, деревьями и ужасным диким гиацинтом, который я годами безуспешно пытаюсь искоренить. Вы можете подумать, будто у этого сада имеется один-единственный «пыльцевой след», по которому его можно идентифицировать. Но на самом деле сад может быть представлен множеством разных пыльцевых профилей. Взгляните на любой парк, любую лесополосу, живую изгородь или участок сельской дороги. Для рядового наблюдателя все зеленые, коричневые, белые, синие и желтые природные цвета, а также всевозможные промежуточные оттенки, сливаются воедино. Мы зачастую думаем, будто природа где-то там, за пределами того места, где мы стоим в данный момент. Мы сваливаем все в одну кучу. На самом же деле все гораздо сложнее.

И увлеченные студенты, которым я давала уроки в прошлом, на этом самом участке доказали, что пыльцевой профиль с одной стороны цветочной клумбы может дать совсем другую картину, чем с другой, всего в паре метров от нее. Образцы, взятые с земли у старой живой изгороди, образующей заднюю границу нашего сада, будут совершенно непохожи на те, что взяты у изгороди, отделяющей огород от ведущей к террасе лужайки. В одном образце может содержаться преимущественно пыльца боярышника, полевого клена, терновника, тиса, ежевики, кокорыша и крапивы, а другой может показать преобладание трав, бирючины, жимолости и бобовника. В одном уголке может оказаться полно папоротниковых спор, пыльцы дуба и бука, в то время как в другом преобладать трава вперемешку с маргаритками, маком, васильками, луком, морковью, фасолью и разными сорняками.

Эти образцы отражают различные посадки, неухоженные участки и все разнообразие сада. Взятые образцы не обязательно будут полностью соответствовать тому, что действительно растет в данном месте. Дело в том, что, при отсутствии физической преграды, в них могут быть представлены растения из соседского сада или даже из леса на окраине деревни. В конце концов, пыльца разлетается на большие расстояния, поэтому она и появилась у растений в ходе эволюции. Кроме того, следует иметь в виду, что у многих растений, опыляемых насекомыми, образуется так мало пыльцы, что она почти не попадает в воздух. Это особенно важно для криминалистов, потому что наличие такой «редкой» пыльцы на ботинках, штанах или педалях машины какого-нибудь человека указывает на прямой контакт с растением. Возьмем наперстянку – весьма удачное название, так как ее цветки можно надеть на пальцы, словно наперстки. Чтобы добраться до пыльцы и нектара, насекомому приходится залезать вглубь цветка, так что, если на человеке будут обнаружены хотя бы несколько пыльцевых зерен наперстянки, можно с уверенностью утверждать, что он был совсем рядом от нее – возможно, даже наступил на землю под цветками или задел их ногой в разгар лета, когда пыльца высвобождается из пыльников. Пыльца цветков вроде наперстянки или анютиных глазок чаще всего остается на одежде и обуви после прямого контакта с растением либо с почвой, в которую падают увядшие цветки. Если пройтись по такой земле, пыльца может осесть на ботинках, и избавиться от нее будет очень сложно.

Пыльца, перенесенная на вашу обувь, не будет представлять собой полную мешанину. Все живое обитает в благоприятной для себя среде, и разные растения могут предпочитать один и тот же ареал, хотя их и будут интересовать различные его характеристики. Вот почему можно ожидать увидеть колокольчики в дубовой роще, в зарослях лесного ореха или даже вдоль полосы постриженных кустарников; однако их не рассчитываешь встретить в сосновом бору, на очень влажной почве или на вересковой пустоши.

Если вы наблюдательны, то, сами того не понимая, уже владеете большим количеством информации о мире природы. Где можно обычно встретить камыш? Где можно увидеть щавель, крапиву и борщевик, а где найти жимолость или одуванчики? Они растут не повсюду, как бы в этом ни пытались убедить суд различные адвокаты. Растения обычно живут на определенной почве в определенных условиях, совместно с другими растениями с похожими потребностями. Рододендрон не будет расти в известняковом грунте, и многие другие «кальцефобы» (растения, которые держатся подальше от кальция) могут произрастать вместе с ним, образуя одно из хорошо известных растительных сообществ. Ломонос, с другой стороны, является «кальцефилом» и будет расти вместе с другими растениями, либо нуждающимся в кальции, либо, как минимум, хорошо его переносящими. Таким образом, по обнаруженной на ботинке пыльце рододендрона сразу же можно составить представление о местности, с которой контактировала обувь, и уж точно это даст мне информацию о почве, в которой рос этот куст.

Причем не только растения разделяют предпочтения к определенным местам обитания. Полагающиеся на них грибы и животные также могут быть найдены поблизости. Таким образом, если мне удается идентифицировать споры каких-то конкретных грибов, то может даже не понадобиться пыльца, чтобы понять, что там растет и какое-то определенное растение. Замечательным примером подобных вторичных следовых улик является примула (Primula vulgaris). У нее образуется очень небольшое количество пыльцы – за своей наградой пчелам приходится зарываться глубоко в цветок – так что мы редко получаем ее в виде следовых улик. Вместе с тем, существует гриб (Puccinia primulae), который не только образует множество спор, но и растет исключительно на листьях самого цветка. Таким образом, если удается найти хотя бы одну его спору, можно не сомневаться, что поблизости растет примула. Более того, большинство людей полагают, будто грибы повсюду – плесень на хлебе и других продуктах, грибы в лесу. Вместе с тем, споры большинства видов разносятся на совсем небольшие расстояния, порой не более чем на пару сантиметров. Плесень, с которой мы сталкиваемся в быту, относится к «сорным» видам, однако большинство грибов не попадают в такую категорию. У одних споры образуются лишь раз в несколько лет при подходящих условиях, другие просто очень редко встречаются. Они могут указывать на конкретные условия и места обитания. Все это помогает мне представить визуальную картину места, где было совершено убийство, или спрятано тело, или где притаился подозреваемый.

Снова выгляните в окно. Что вы видите теперь? Если я справилась со своей задачей, возможно, то, что вы прежде считали маленьким и однородным, теперь превратилось в нечто большое и разнообразное. Ваш сад, каким бы крошечным он ни был, таит в себе гораздо больше информации, чем вы можете усвоить.

С точки зрения микроскопического пыльцевого зерна, даже самый маленький сад представляет собой просторный ландшафт с разнородными участками – все они, разумеется, связаны между собой, подобно экосистемам; все оказывают друг на друга влияние, при этом обладая и уникальными, распознаваемыми характеристиками. А если даже сад настолько полон информации, что уж говорить о поле? Насколько разнообразнее и запутаннее лесополоса, вересковая пустошь, лес? Вы решите, что тут можно заблудиться, и в каком-то смысле будете правы: стоит начать приглядываться, и глаза разбегаются. Тем не менее такое разнообразие, когда один квадратный метр земли отличается от другого, становится чрезвычайно полезным. С помощью анализа биологических следовых улик можно определить, где и когда было совершено преступление, указать на конкретное место, где находился тот или иной человек, когда это случилось, и даже, возможно, – по следам, оставленным у него на одежде, – чем он там занимался.

Именно так все и произошло, когда спустя несколько недель после дела о китайской триаде в Хартфордшире я работала у себя в лаборатории, и мой телефон зазвонил снова. Меня опять поприветствовал знакомый глазговский акцент, у которого теперь было имя – Билл Брайден:

– Пат, – сказал он, – если мы тебе не надоели, то у нас тут случилось кое-что еще…

Дело не всегда в убийстве. Убийства попадают в заголовки газет, однако каждый день кто-то разрушает чью-то чужую жизнь своим эгоистичным или злонамеренным поведением. Итак, в один пасмурный июльский день того года я оказалась в Уэлвин-Гарден-Сити на аккуратной маленькой площади с магазинами, над которыми располагались жилые квартиры. Я рассматривала обычную муниципальную цветочную клумбу, разбитую посреди брусчатки. Розовые розы, высаженные ковром, были ароматными, но при этом с многочисленными острыми шипами, призванными отвадить непрошеных гостей. Мне показалось одновременно милым и странным, что на одном участке с этими цветами посажены молодые липы. В природе нет почти никаких шансов найти пыльцу липы и роз в одном образце. И, как правило, растения семейства розовые не дают много пыльцы. Можно было без труда заключить, что данный ареал создан искусственно, что это какой-то сад или парк, хотя торговый центр вряд ли бы пришел мне в голову первым.

Одна девушка утверждала, что знакомый парень угрожал ее убить, если она не согласится с ним переспать. Они вместе развлекались в молодежном клубе, однако вспышки тестостерона у этого юноши были неконтролируемыми. Большинство бы поверили ее словам, потому что ее кожу покрывали глубокие царапины, а на клумбе остался большой отпечаток в форме тела. Ни один человек в здравом уме не лег бы в эту колючую клумбу по своей воле, и тем не менее парень непреклонно отвергал все обвинения, так что меня попросили разобраться в этой истории.

После озарения с лесополосой в предыдущем деле у меня, конечно, открылись глаза на новые возможности палинологии, но затем я вернулась в лабораторию к своим повседневным занятиям, ничего особо не ожидая. Для научной работы это обычное дело: немного отвлечешься на что-то странное, выбивающееся из привычного распорядка, а затем возвращаешься к сбору данных, семинарам на кафедре, скрупулезному анализу пыльцы и спор, попавших в котлован или ров во времена Римской империи, либо пытаешься разгадать, что может означать разнообразная пыльца в найденных на раскопках бронзовых сосудах.

Тем не менее в последующие недели я то и дело мысленно возвращалась к тому убийству: международные преступные группировки и отмывание денег, незадачливая попытка спрятать труп. Весьма красочно, однако дело, которым я занялась теперь, было проще и прозаичнее – лишь очередное злодеяние, которые люди каждый день совершают по отношению друг к другу. Я заставила себя мысленно вернуться к предполагаемому изнасилованию и попыталась представить сценарий, разыгравшийся на этой небольшой площади с магазинами и квартирами – на столь открытом и хорошо просматриваемом пространстве. Парень и девушка провели вечер в местном молодежном клубе. Когда стемнело, они отправились домой и задержались здесь, в то время как остальные их спутники, смеясь, растворились в ночи. По словам девушки, они держались за руки и целовались. Возможно, дело зашло даже дальше, а затем парень начал склонять ее к близости, она отказала, и на этом моменте их истории расходились.

Две разные версии событий: в одной парень и девушка пошли каждый своей дорогой по домам; в другой парень толкнул девушку, повалил ее спиной на эти колючие розы, стянул с нее одежду и прижался всем телом.

Кто же говорил правду?

Подобные случаи сексуального насилия доказать чрезвычайно сложно. Когда следы ДНК не позволяют сделать убедительного заключения либо и вовсе не были оставлены на месте преступления, когда ни свидетели, ни записи с камер наблюдения не могут ничего подтвердить, полиции только и остается, что полагаться на две противоречащие друг другу истории. Испугана или лжет? Мстит или и правда жертва? Получить убедительные доказательства чьих-либо слов может оказаться практически невыполнимой задачей. Тогда-то в свое второе пробное «дело» для полиции и вступила я.

Я обнаружила, что ландшафт можно воссоздать с удивительной точностью и в малом масштабе. Потенциал для криминалистики просто огромный. Это было неописуемо волнительно. Я разглядывала цветочную клумбу, и задача казалась мне яснее некуда. Парень признался, что был с этой девушкой на площади, но отрицал, что пытался ее изнасиловать, и утверждал, что совершенно никак не контактировал с цветочной клумбой. Возможно, его одежда и обувь могли рассказать другую историю.

И роза, и липа полагаются в опылении на насекомых, и у обоих растений образуется относительно небольшое количество пыльцы. Этот незначительный факт должен был сыграть важную роль в моем последующем анализе. Я знала, что если на одежде окажется пыльца розы, то велика вероятность, что одежда касалась самих растений либо земли под ними. От более раскидистого и опыляемого ветром растения пыльца разносилась бы дальше и запросто могла бы попасть на любой участок площади. В таком случае было бы гораздо сложнее понять, находился ли парень на самой клумбе или просто стоял рядом, не делая ничего предосудительного. Или нет? Чтобы понять, мне нужно было заняться анализом.

Предположение, которое делается в подобных случаях, может показаться простым: если пыльца, полученная с клумбы, будет соответствовать по составу образцам с одежды парня, то велика вероятность, что он действительно с ней контактировал. На деле же все гораздо сложнее. Удастся ли получить однозначный ответ, будет зависеть от особенностей самой пыльцы.

По своему строению пыльца розы настолько похожа на пыльцу ее ближайших родственников, что бывает сложно однозначно отличить ее от ежевичной, яблоневой или пыльцы боярышника. В древних отложениях ее удается обнаружить значительно реже (это настоящая палинологическая редкость), чем пыльцу других растений, так что, если пыльца розы найдется и на клумбе, и на одежде парня, можно сделать вывод, что у нее один и тот же источник. Липа в нашем регионе тоже распространена не так широко, как, скажем, дуб, орешник или сосна, и поблизости ее больше не было, так что, если найду липовую пыльцу на одежде, велика вероятность, что именно здесь она на нее и попала.

Интересно, что само по себе растение может быть довольно распространенным, однако, если его опыляют насекомые, то пыльца встречается далеко не так часто. Таков, например, клевер.

Это было лишь второе мое дело, и я всему училась на ходу. С помощью полицейских поделила клумбу на квадраты и поочередно собрала образцы почвы и листьев роз из каждой секции. Это должно было помочь мне определить, насколько хорошо каждый вид представлен на месте предполагаемого преступления. Каждый образец был пронумерован с указанием времени и даты и помещен в отдельный бумажный пакет с полицейским идентификационным номером. Криминалисты подробно все описали в протоколе, а я нарисовала схему цветочной клумбы и сделала заметки о взятых образцах. Мне объяснили, что нужно приберечь каждый исписанный листок на случай, если дело дойдет до суда, так что я всегда сохраняю все, что может оказаться важным.

Рядом не было никаких физических барьеров, таких как другие кусты или стены, так что взять образцы на площади не составляло труда, и в итоге у меня оказались на руках необходимые «эталонные» образцы: мне предстояло проверить их на сходство с образцами, взятыми с одежды парня. Подозреваемые неизбежно заявляют, что вся пыльца и споры попали на них где-то еще – в так называемых «алиби»-местах. Тогда нужно посетить эти места и взять «алиби»-образцы для сравнения с образцами с места преступления, а также с изъятых полицией вещественных доказательств. Единственными вещественными доказательствами, предоставленными мне, были куртка и ботинки подозреваемого. Личность их владельца не вызывала сомнений – хотя бы в этом показания девушки и парня сходились. Извлечь пыльцу с земли на площади было не трудно: я уже делала это множество раз, работая в археологии, регулярно извлекала подходящий для анализа материал из гончарных и бронзовых изделий. Теперь же мне нужно было сделать то же самое еще и со свежими листьями и одеждой, изготовленной из синтетической ткани и пластика. Нужно было проявить изобретательность, которая постоянно пригождалась мне в работе как в экологии, так и археологии.

Прежде всего нужно было представить, что именно произошло во время потенциального изнасилования. По словам девушки, парень опрокинул ее на землю и навалился сверху. Это означало, что прежде всего улики следует искать на локтях его куртки. Кроме того, он должен был бы встать на колени, коснувшись ими земли и листьев. Таким образом, я предположила, что следы могли остаться на его коленях, груди, локтях и носках ботинок. Все, кроме коленей, можно было проверить по куртке и обуви и, возможно, сразу подтвердить или опровергнуть версию событий подозреваемого.

Моя логика была следующей: если молодой человек будет утверждать, что пыльца попала на куртку из воздуха, то состав пыльцы, обнаруженной на плечах, спине и спереди куртки, должен быть очень похожим. Другим словами, по образцам со спины можно было бы проверить, действительно ли пыльца на передней части куртки попала туда в результате прямого контакта с цветочной клумбой. Если бы состав пыльцы спереди оказался очень похожим на образец из клумбы и при этом значительно отличался от образца со спины, это можно было бы считать убедительным доказательством контакта. Я старалась не пытаться предугадать результат: мне просто хотелось узнать, к чему приведет анализ. Вернувшись в лабораторию, я позаботилась о том, чтобы не допустить контакта между различными частями куртки, и отрезала сначала рукава, а потом заднюю часть. Две передние части куртки я объединила в один образец.

Я делала лишь первые неуверенные шаги в криминалистике и почти ничего не знала о протоколах работы криминалистов – правилах и требованиях, составленных специально для того, чтобы исключить подтасовку вещественных доказательств или их случайное загрязнение полицейскими. Я даже никогда не бывала прежде в криминалистической лаборатории, однако, разумеется, прекрасно знала лабораторные методики и благодаря опыту работы в микробиологии хорошо понимала основные принципы предотвращения загрязнения образцов. Я руководствовалась лишь здравым смыслом.

Горькая правда в том, что даже в наши дни некоторые полицейские совершенно не умеют обращаться с определенными типами вещественных доказательств. Их учат правильно брать образцы ДНК, не допуская перекрестного загрязнения. Они помнят принцип Локара – «каждый контакт оставляет след» – и знают, что контакт между двумя вещественными доказательствами может сделать их совершенно бесполезными в суде. Тем не менее даже теперь, сколько бы их все эти годы ни учили, они по-прежнему порой не могут усвоить все ограничения и требования при работе с вещественными доказательствами.

Многие люди имеют ошибочное представление о криминалистике, и данный термин в англоговорящей среде то и дело используется некорректно. Порой думают, что «криминалистический» значит «тщательно изучающийся». На самом деле его синонимом является слово «судебный», поэтому, когда речь идет о любой области криминалистики, имеется в виду, что все полученные специалистами доказательства будут представлены в суде. Если какая-либо работа проводится без учета того, что она как-то может повлиять на исход судебного процесса, то это никакая не криминалистика. Вот почему мне так важно быть максимально аккуратной в обращении с курткой парня. Какие бы следы я на ней ни обнаружила, они не должны быть повреждены или загрязнены – за многие годы обучения и работы в лаборатории это правило прочно во мне укоренилось.

В этом расследовании мне не понадобилось воображать картину места, тем не менее, чтобы понять, какой подход лучше всего выбрать, было чрезвычайно важно попытаться представить, что именно могло произойти на той площади. Я уже установила, какие части куртки и обуви необходимо подвергнуть анализу. Но как получить палиноморфы из ткани куртки? Прежде мне такого делать никогда не доводилось.

Годы спустя на одной конференции разные коммерческие представители предлагали участникам опробовать в деле их продукцию, и одним из инструментов был микроскоп со специальной выдвигающейся, словно антенна, насадкой, с помощью которой можно заглянуть в труднодоступные места. Через мощные линзы пыльцу можно было увидеть напрямую, не размещая ее предварительно на предметном стекле. Я быстренько сходила на улицу и вернулась с несколькими созревшими пыльниками тюльпанов. Представитель высыпал немного пыльцы на кусок ткани и направил на нее «антенну». Все собрались вокруг, чтобы посмотреть, что из этого выйдет, и, к их изумлению, пыльца словно ожила. Пыльцевые зерна покачивались и плясали вдоль тканого полотна. Я была потрясена, однако это помогло мне понять, почему из тканого материала так сложно извлечь следовые доказательства. Впрочем, именно из-за этих сложностей пыльца и споры и считались превосходными следовыми уликами, так как, в отличие от волокон и минеральных частиц, проникали глубоко в ткань, и избавиться от них было непросто. Моя дальнейшая работа показала, что они могут оставаться во всевозможных тканях годами – вот почему палинология столь эффективно используется для расследования нераскрытых дел, когда анализ может понадобиться спустя долгое время после того, как преступление было совершено.

Лишь изучив специальную литературу, я наконец поняла причину такой подвижности пыльцы. Все дело в электричестве. Пыльца несет отрицательный заряд и, как следствие, притягивается ко всему, что заряжено положительно. Тело пчел несет положительный заряд, и (это просто чудесно) их притягивает к цветкам с наибольшим отрицательным зарядом. Мне всегда казалось, что пыльца прилипает к пчелам из-за волосков на их теле, а также клейкости самих пыльцевых зерен. Что ж, возможно, это тоже способствует делу, однако нет никаких сомнений, что статическое электричество играет важную роль в переносе пыльцы от цветка к насекомым-опылителям. Отрицательно заряженные пыльцевые зерна попросту притягиваются к положительно заряженным пчелам.

После первого знакомства с неизведанным, исследования и эксперименты моих студентов (а ныне магистров естественных наук) дали мне понять, что многие предметы, ткани и вещества сильно притягивают пыльцу: человеческие волосы, мех, перья, нейлон и другие синтетические волокна, шерсть, флис (который получают из переработанного пластика), сам пластик и так далее. Чистые на вид вещественные доказательства могут оказаться обильно покрытыми пыльцой, которая, разумеется, совершенно невидима невооруженным глазом – однако я прекрасно осведомлена о ее наличии, и теперь при расследовании уголовного дела никогда не оставлю без внимания ни один предмет. Однажды мне удалось извлечь несколько спор из фонарика, которым пользовался убийца, когда закапывал жертву. Фонарик дал совсем немного пыльцы и спор, однако этого оказалось достаточно, чтобы установить, что он предал тело земле на краю залежного поля – не так много информации, но толковому следователю, который в итоге арестовал убийцу, ее хватило. Палинология порой дает невероятные наводки.

Все это, впрочем, ждало меня в будущем. А сейчас, ничего такого не зная, я должна была придумать, как получить доказательства из куртки парня. Я понятия не имела, с чего начать, но по крайней мере четко понимала, что собиралась найти. Пыльца и споры растений невероятно выносливы. Они имеют внешнюю оболочку из сложного полимера под названием «спорополленин», и у нас до недавнего времени не было уверенности в его точном химическом составе. Как подтвердят некоторые палеоботаники и геологи, при подходящих условиях споры могут сохраняться миллионы лет. Одна моя подруга, профессор Маргарет Коллинсон, извлекла из отложений мелового периода целую пчелу, и в прилипших к ее лапкам пыльниках было отчетливо видно прекрасно сохранившуюся пыльцу, которой было порядка ста миллионов лет, а сохранить ее помогла превратившаяся в камень осадочная порода. Не только в янтаре можно найти древних насекомых.

Чтобы извлечь пыльцевые зерна из ткани, я должна была как-то использовать их феноменальную стойкость. Одно из возможных решений – растворить одежду в сильной кислоте, чтобы осталась лишь пыльца и споры растений. Это сработало бы с хлопком, льном и любыми другими натуральными растительными волокнами, даже если их природная структура была изменена, как в случае с вискозой. Но данный метод был бы неэффективен для синтетических тканей, таких как акрил, нейлон или полиэстер, которые изготавливаются из продуктов нефтяной и угольной промышленности. Куртка была из какого-то флисового материала – по сути из переработанных пластиковых бутылок, и я знала, что не смогу его растворить. В любом случае, это была бы кошмарная работа, а с таким количеством материала еще и практически невыполнимая, не говоря уже об огромных сопутствующих затратах. Нет, нужно искать какое-то другое решение.

Когда я его нашла, оказалось, что оно лежало у меня прямо перед носом. Я, конечно, ученый, но еще и домохозяйка, а когда-то была мамой. Я определенно знала, как очистить одежду от грязи. Нужно поверхностно-активное вещество вроде порошка, который уменьшает поверхностное натяжение воды, чтобы она могла проникать в ткань и вымывать из нее застрявшие частички грязи. Так в чем же здесь разница? Это казалось настолько очевидным. Именно такой процесс происходил в моей стиральной машинке каждый раз, когда я ею пользовалась.

Наверное, вы слышали о принципе бритвы Оккама. Что ж, это был типичный пример его практического применения. Уильям Оккам (1287–1347) был философом-францисканцем, пропагандировавшим «принцип бережливости». Он утверждал, что наиболее простое решение зачастую оказывается правильным. Аристотель высказывал ту же мысль за много веков до него, и она определенно применима к науке, особенно когда имеешь дело со сложными сценариями и множественными вариантами.

Порошок казался самым простым решением, так что я взяла его на вооружение. Я переживала, что влага может стимулировать микробную активность в ткани, и пыльца начнет разлагаться, так что мне было нужно что-то для дезинфекции. Опять-таки, я переживала, что бытовая химия может оказать на палиноморфы негативное воздействие. Мне нужно было какое-то мягкое средство, которое не вызовет их окисления. Как насчет лечебного шампуня? Первым делом мне было необходимо убедиться, что в самом шампуне нет пыльцы. Чрезвычайно маловероятно, но я никогда не проверяла и сомневалась, чтобы это делал кто-нибудь другой. Оказалось, что в лечебном шампуне отсутствуют какие-либо органические остатки, так что я получила хорошее поверхностно-активное вещество и дезинфицирующее средство в одном продукте. Как мне предстояло позже обнаружить, обработка образцов, взятых с разлагающихся тел, лечебным шампунем несет в себе еще одно важное преимущество. Он стерилизует образцы, загрязненные бактериями, вместе с ними убирая и тошнотворную вонь. Просто чудесный продукт для палинолога-криминалиста.

Я купила новые миски из нержавеющей стали и стерилизовала их концентрированным отбеливателем. Он окисляет многие органические молекулы, а также бактерии и грибы – и, кстати, танин, покрывающий внутренние стенки вашего заварочного чайника. Затем я взяла небольшое количество деионизированной воды, которую, хоть она и должна быть изначально стерильной, тоже следовало проверить на содержание пыльцы. Итак, вооружившись разведенным шампунем, я принялась за «стирку». Каждый образец одежды я намыливала, терла и споласкивала, а затем промывала деионизированной водой. Незатейливая методика, однако ничего лучше я не придумала.

После стирки у меня осталась мутная серая суспензия. Было любопытно увидеть, насколько грязной на самом деле оказалась чистая на вид куртка. Когда я закончила работу, получилось пять образцов – два с передней части куртки, два с рукавов и один со спины, – которые мне предстояло сравнить с десятью образцами, взятыми из цветочной клумбы (по пять образцов листвы и земли). Я промыла листья точно так же, как и ткань куртки. После обработки приготовила микропрепараты и не смогла удержаться, чтобы не взглянуть на них. Мой метод извлечения органических частиц путем стирки определенно сработал: на предметных стеклах было полно палиноморфов. После пяти минут беглого изучения микропрепаратов под микроскопом я уже знала все ответы. Тем не менее результатов простого осмотра для суда недостаточно, и мне было не избежать утомительной идентификации и подсчета всего, что я увидела.

Анализ микропрепарата я всегда начинаю с левого верхнего угла и постепенно перемещаюсь к левому нижнему, постоянно глядя в микроскоп и останавливаясь только для того, чтобы сделать увеличение посильнее для более точной идентификации. Для этого линзы погружаются в масло, а на микроскопе выставляется режим фазового контраста. Если какие-то пыльцевые зерна мне не удавалось опознать сходу, я записывала их координаты на предметном стекле, чтобы позже изучить более внимательно, используя свою обширную коллекцию эталонных микропрепаратов. Итак, от верхнего края к нижнему, а затем опять наверх, сместившись немного вправо, и так снова и снова, стараясь при этом рассмотреть как можно большую область микропрепарата, чтобы исключить ошибку отбора.

В археологии, равно как и в криминалистике, это невероятно кропотливая работа. Я отдала микроскопу часы, дни и недели своей жизни. Требуется огромная концентрация внимания; нужно учесть и зарегистрировать каждую малейшую деталь, будь то пыльцевое зерно, спора гриба, ископаемая спора или микроскопический организм. Необходимость уделять столь пристальное внимание настолько крошечным деталям – настоящая изощренная пытка. Порой проходит вечность, прежде чем удается хотя бы начать выстраивать умозрительную картину местности. Я ищу закономерности, скопления пыльцы того или иного растения. Сегодня же беглый осмотр микропрепаратов еще до начала настоящего подсчета дал мне понять, что именно я ищу: пыльцевые зерна розы, каждая с тремя глубокими бороздками, извивающимися от полюсов к экватору, где расположены выступающие поры, а также пыльцу липы, идентифицировать которую не представляет никакого труда. Ее пыльцевые зерна сплюснуты от полюса к полюсу, по экватору расположены три вывернутые поры, а внешнюю стенку украшают крошечные кратеры. Эту пыльцу обожают студенты, только начавшие изучать палинологию, потому что ее очень просто распознать.

Другой палинолог мог бы, основываясь на количестве пыльцы розы и липы в моих микропрепаратах, решить, что ее недостаточно, чтобы прийти к какому-либо заключению, но как по мне, это только подчеркивало ничтожно малый вклад розы и липы в «пыльцевой дождь» – так мы называем всю пыльцу и споры, падающие из воздуха. Соотношение пыльцы розы в образце из цветочной клумбы составляло 10 %, в образце с куртки – 7 %, а для липовой пыльцы эти показатели составляли 18 % и 15 % соответственно. Эти значения были достаточно близкими, чтобы меня убедить. Вероятность того, что пыльца попала на куртку в таком количестве без прямого контакта, была бесконечно малой. Незначительное количество обнаруженной в клумбе пыльцы розы и липы наглядно демонстрировало, насколько мало ее выделяют цветки этих растений. В остальном пыльцевые профили образцов с одежды и цветочной клумбы значительно отличались, однако, что любопытно, в каждом были представлены все те же типы пыльцы.

Меня озадачило отсутствие пыльцы розы и липы на носках ботинок парня – во взятых с них образцах вообще толком ничего не нашлось. Тогда я снова представила себе то место. Клумба была настолько маленькой, что нога стояла на тротуарной плитке, от контакта с которой мало что могло остаться.

На спине куртки почти не обнаружилось пыльцы и не было ни одного пыльцевого зерна розы или липы. То есть, эта часть куртки не контактировала с клумбой, в отличие от рукавов и переда. Получился отличный контрольный образец, наглядно показавший, что пыльцы, попавшей на одежду из воздуха или других источников, было ничтожно мало, и она не соответствовала обнаруженной в цветочной клумбе. На мой взгляд, это означало высокую вероятность того, что передняя часть и рукава куртки контактировали с листвой и почвой в цветочной клумбе.

Парень врал – девушка определенно не поцарапала сама себе кожу, чтобы подставить его, обвинив в изнасиловании. Ложные обвинения в изнасиловании действительно порой происходят, и мне довелось спасать юношей от тюрьмы с помощью аналогичного анализа.

Составление коллекции эталонных образцов в мои первые годы в палинологии было счастливым временем. Для этого я собирала в поле цветы, тщательно их идентифицировала и ходила по гербариям[5] и музеям в надежде, что они не пожалеют для меня несколько пыльников из своих образцов. Моя коллекция чрезвычайно дорога мне, и без нее я бы чувствовала себя неуверенно. Собирать и сравнивать можно до бесконечности. Процесс идентификации каждого типа пыльцы в каждом образце умопомрачительно утомителен, хотя при обнаружении необычной пыльцы или спор меня и охватывает приятное волнение. Больше всего я ненавижу маленькие, овальные пыльцевые зерна с тремя бороздками и тонкой сеткой на поверхности. Их чрезвычайно сложно точно идентифицировать. У ботаников есть свои трудноразличимые группы растений, такие как ежевика или одуванчики, для которых точное название вида смогут дать лишь единицы специалистов.

Точно так же сложно понять, сколько пыльцы будет достаточно для доказательства. Иногда хватает и небольшого количества, в других ситуациях счет идет на тысячи. На эту тему необходимо писать учебники, и, может быть, когда-нибудь…

После вынужденного – и совершенно не нужного по факту – подсчета образцов с одежды парня, я рассчитала относительную частоту встречаемости различных видов пыльцы и спор, начертила диаграммы, чтобы полиции было проще понять результаты, и они передали их в Королевскую уголовную прокуратуру, а также адвокату защиты.

Возможно, адвокат парня усадил его вместе с родителями, показал им мои графики и таблицы с цифрами, все подробно объяснив. Наверное, подозреваемый был потрясен, что по его куртке удалось установить правду, и неохотно во всем признался. Девушке не пришлось выступать в суде, подробно описывая события той ночи перед присяжными, представителями общественности и прессы. Показания колючих роз и лип избавили ее от этих мук.

Работа, проделанная мной, была невероятно простой: земля и грязь, капля лечебного шампуня, пара новаторских идей, а также изрядная доля здравого смысла, подкрепленного, разумеется, годами учебы, полученных упорным трудом знаний и опыта. В своих первых двух делах мне удалось предоставить важную информацию, которая сыграла решающую роль. Возможно, у судебной палинологии было будущее.

6. «Говорю вам, вы там были»

Я была не первым человеком, осознавшим потенциальную пользу ботаники для криминалистики. Идентификация дерева, из которого была изготовлена самодельная лестница, сыграла решающую роль в вынесении обвинительного приговора Ричарду Гауптману, похитившему и убившему полуторагодовалого сына знаменитого летчика Чарльза Линдберга в 1932 году. Судебный процесс над Гауптманом стал одним из первых, получивших широкую огласку в СМИ – одним из первых «дел века», – а доказать вину удалось благодаря работе специалиста по древесине из Висконсина по имени Артур Келер. Установив тип древесины, способ ее обработки и направление роста, он сумел доказать, что в лестнице, с помощью которой похититель проник в детскую комнату, использовалась древесина, взятая с чердака дома Гауптмана. Гауптман был казнен на электрическом стуле в апреле 1936 года, заплатив за свое преступление жизнью, и все благодаря оставленному куску дерева.

Не была я и первой, кто идентифицировал пыльцу, пытаясь раскрыть убийство или найти пропавшего человека. Первое официальное упоминание о применении палиноморфов в полицейском расследовании датируется 1959 годом, когда в Австрии пропал мужчина, плававший под парусом по реке Дунай. Без тела у полиции не было никаких зацепок, пока следователи не обратились за помощью к Вильгельму Клаусу, уважаемому палинологу из Венского университета. Клаусу предоставили ботинки друга пропавшего мужчины, и с помощью микроскопа ученому удалось идентифицировать современную, хорошо сохранившуюся пыльцу ели, ивы и ольхи. Кроме того, он обнаружил ископаемые пыльцевые зерна гикори. Осадочные породы, в которых они встречались, были характерны для небольшой территории в двенадцати милях к северу от Вены. Клаус сообщил полиции, где искать, и подозреваемый был настолько шокирован этими уликами, что во всем сознался и сам привел полицейских к телу.

Эти люди, как и многие другие, применяли судебную экологию до меня, однако в Британии возможности ботаники в уголовных расследованиях до дела Гауптмана практически не использовались, и большинство стран мира до сих пор не в курсе достижений в нашей области. Моей задачей на протяжении многих лет было объединение различных специальностей, чтобы заложить основы судебной экологии, а также распространение этих знаний в максимальном объеме.

Когда я предпринимала первые неуверенные шаги, палинология уже была прочно утвердившейся дисциплиной, однако, чтобы перенести академическую дисциплину в мир полицейской работы, требовалось преодолеть ряд трудностей. На самом деле эти трудности остаются и по сей день – они никогда не исчезнут. В любой обстановке столько разных переменных, что каждое новое убийство, каждый новый пропавший человек, каждое новое жестокое нападение или изнасилование связаны с уникальным набором обстоятельств. Дисциплина вроде нашей развивается постепенно – знания накапливаются со временем. Мир природы представляет собой сложный набор разных взаимодействующих систем, и для эффективной работы эколог-криминалист должен получить хорошее экологическое образование и понимать принципы взаимодействия между организмами и их средой обитания, как геологической, так и биологической. Как правило, такие специалисты имеют значительный опыт в двух или более областях, например, ботанике, палинологии и почвоведении, а также обладают некоторыми знаниями, или хотя бы пониманием энтомологии, бактериологии, микологии, паразитологии и зоологии, химии и статистики.

Последнюю четверть века я провела, методом проб и ошибок разрабатывая протоколы, ныне определяющие палинологию, однако дело в том, что не бывает двух одинаковых ситуаций, и существует лишь несколько непреложных правил, которые применяются ко всем. Зачастую мне приходилось действовать по наитию, придумывая различные способы извлечения палиноморфов из всевозможных предметов и материалов на месте преступления или в морге. В конечном счете на основе своего опыта я опубликовала ряд рабочих протоколов для судебной палинологии. В них нет ничего замысловатого, однако полученные мной данные неоднократно демонстрировали необходимость отказаться от общепринятых в палинологии догм.

Царство растений гораздо обширнее, чем большинство из нас может себе представить. Не считая водорослей и мхов, по современным оценкам существует более 400 000 видов растений, примерно у 370 000 из которых образуются цветки и пыльца. Остальные производят споры. Новые виды открывают регулярно. Например, в 2015 году были идентифицированы более двух тысяч новых видов. С грибами все сложнее – количество разных видов оценивается миллионами. Число новых видов, открываемых каждый год, огромно и, похоже, ограничено лишь количеством компетентных микологов – тех, кто изучает грибы. Даже мне с коллегами в криминалистической работе удалось идентифицировать несколько новых видов.

Мы никогда не узнаем, сколько на нашей планете разных животных, растений, грибов и других организмов. Страшно подумать, что большинство из видов, когда-либо живших на Земле, вымерли. Разнообразие современного биологического мира – лишь малая доля того, что поддерживала наша планета в прошлом, и ни одному человеку не хватит и всей жизни для получения навыков, необходимых, чтобы идентифицировать хотя бы небольшую часть. Тем не менее способность точно определять организмы либо их фрагменты важна для хорошего биолога и совершенно необходима для криминалистики. От точного распознавания семейств, родов и видов может зависеть чья-то свобода.

Наружная часть кузова машины в моем первом деле в Хартфордшире показала многочисленные разнообразные ландшафты, где машина проезжала за последние месяцы, и похожая ситуация может сложиться с ботинками, куртками, плащами и джинсами, которые люди постоянно носят и редко стирают. Поиск и представление нужного ландшафта, отделение полезной информации от той, что может завести в тупик, связаны со множеством тонкостей, на понимание которых у меня ушли десятилетия. Для этого требуется не только уметь отличать один набор палиноморфов от другого – когда различия и без того могут быть ничтожно малыми, – но и отдавать себе отчет, как обнаруженное собрание палиноморфов может привести к ошибочному заключению. Чрезвычайно важно знать, как пыльца и споры распределяются от своих материнских растений и грибов, время цветения, наиболее благоприятные типы почвы и другие условия, а также какие растения и грибы растут совместно, так как для них благоприятными являются одни и те же условия.

Если мне предоставят собрание палиноморфов таких растений, как рогоз, камыш, осока, зюзник и плакун-трава, то я смогу распознать пруд, берег озера или канаву. Различные виды камыша могут даже дать информацию о течении воды. Дуб, орешник, ясень, колокольчики и анемона могут вызвать умозрительные образы наших прекрасных колокольчиковых лесов, столь характерных для британского ландшафта. Суть в том, что растения не живут где попало. Всем известно, что банановое дерево не увидеть в дикой природе Норвегии, равно как за полярным кругом не найти кактусов, а белых медведей – в джунглях. Тем не менее, это одна из самых распространенных ошибок адвокатов, с которыми мне доводилось сталкиваться в суде. Они мало что знают о ботанике или экологии, и мне частенько приходилось слышать от них вопросы вроде: «одуванчики ведь встречаются повсюду, не так ли?» Конечно же нет, и обнаруженная пыльца одуванчика дает нам весьма конкретную информацию.

В 2009 году я участвовала в конференции в честь тридцатилетия Ассоциации ландшафтной археологии в Йорке. Ландшафтные археологи со всего мира собрались здесь, чтобы заняться тем, что обычно делают ученые на подобных конференциях, – делиться опытом. К этому времени прошло уже несколько лет, как я перестала работать в археологии, однако все равно решила выступить с докладом и, когда мне дали слово, представила набор таксонов пыльцы, полученный мной в ходе расследования одного дела. Королевское общество по защите животных от жестокого обращения обвиняло группу людей в жестокой охоте на барсуков. Эти люди, которых иначе кроме как живодерами не назовешь, засовывали своих собак в барсучьи норы. Оба животных неизбежно причиняли друг другу ужасные травмы – причем собакам обычно доставалось больше – после чего браконьеры выкапывали беззащитных барсуков и убивали их. Замечательная забава, не правда ли? Разумеется, в Великобритании такое запрещено законом, и организация хотела добиться для этих людей наказания, чтобы другим неповадно было.

Мне предоставили испачканные землей лопаты и образцы с поверхности и изнутри барсучьей норы, и я должна была сравнить спектр обнаруженных на них палиноморфов. Анализ показал убедительное соответствие, однако вишенкой на торте стало то, что и на почве на месте преступления, и на земле с лопат мне удалось обнаружить редкую спору. Она была настолько уникальной, что ни мне, ни моей коллеге Джуди Уэбб, которая блестяще справляется с идентификацией пыльцы, мух и многих других объектов, никогда не доводилось видеть ее прежде. Этот момент стал поворотным – как для того дела, так и для всей моей жизни. В итоге полученных доказательств оказалось достаточно для вынесения обвинительного приговора, но та спора не давала мне покоя. Именно в тот период я познакомилась со своим будущим мужем.

Прежде мы никогда не встречались, и мне посчастливилось, когда я полностью была погружена в расследование, буквально наткнуться на этого чудесного человека на панихиде по одному из моих дорогих преподавателей ботаники из Королевского колледжа, прославленному Фрэнсису Роузу. Служба проводилась в Уэйкхерст-Плейс, загородном поместье, принадлежащем Королевским ботаническим садам Кью, и после традиционной церемонии посадки деревьев вместе с этим элегантно одетым мужчиной мы направлялись на чаепитие, как вдруг среди деревьев я заприметила, как мне показалось, сыроежку жгучеедкую (Russula emetica) – чудесный гриб с красной шляпкой.

– О да, – сказал он. – Это определенно сыроежка, только, думаю, не жгучеедкая.

– О, вы разбираетесь в грибах? – спросила я.

– Да, немного, – скромно ответил он.

Меня это сразу же заинтересовало, так как мне отчаянно нужен был кто-нибудь, способный распознать редкие грибные споры.

– А как вас зовут? – мимоходом спросила я.

– Дэвид Хоксворт.

До меня стало постепенно доходить. «Тот самый Дэвид Хоксворт?»

Я была поражена, поскольку думала, что ему под девяносто. Его работы встречались в научной литературе уже много лет, были в списке для изучения, который я давала своим студентам в Королевском колледже, и у меня самой на полке стояла как минимум пара его книг. На деле же он оказался весьма интересным мужчиной примерно моего возраста со сверкающими глазами и мальчишеской ухмылкой. Вернувшись с панихиды, я рассказала о своей случайной встрече Джуди Уэбб, и она была просто в восторге.

– О, Пэт, – сказала она, – тебе непременно нужно с ним подружиться. Он нам очень пригодится.

Три года спустя этот умный мужчина стал моим мужем.

С помощью Дэвида мы узнали, что необычная спора из барсучьей норы принадлежала довольно редкому виду трюфеля, растущему на корнях дуба. Благодаря этому делу мы выяснили, что барсуки, подобно собакам и свиньям, тоже любят трюфели. Оставалось только предположить, что они вырыли грибы у корней растущего примерно в ста метрах от норы дуба и принесли их в нее. Споры послужили убедительным доказательством, потому что не были найдены больше ни в одном другом образце: место преступления оказалось уникальным. Когда споры обнаружились также и на лопатах, больше не оставалось никаких сомнений в виновности этих мужчин.

На конференции я представила набор пыльцы из образцов по этому делу. В них преобладал дуб, имелись вяз, клен, липа, боярышник, плющ и жимолость, а также немного лютиков, наперстянки, злаковых, щавеля и папоротников. Затем я спросила участников, какому, как им кажется, месту все эти растения соответствуют. Несколько человек неуверенно подняли руки – никому не хотелось опростоволоситься – однако все, кто вызвался ответить, сказали примерно одно и то же. «Это в лесу, на краю опушки».

Совершенно разумное предположение, хотя и в корне неправильное. Это был вовсе не лес; образцы мы собирали на открытом пастбище, примерно в десяти метрах от очень старой лесополосы и в ста метрах от дуба. Ландшафт в целом открытый, но разделенный на ровные поля со смешанными насаждениями по периметру. Я подтвердила свои давние подозрения, что многие палинологи до сих пор очень мало знают о том, как именно пыльца разносится по земле, несмотря на обилие посвященной этому явлению литературы.

Исторически сложилось так, что в Великобритании существуют два принципиально разных типа землепользования. В таких графствах, как Эссекс, Суссекс и Саффолк небольшие пахотные поля и пастбища огорожены лесопосадками с разными видами растительности, в том числе деревьев. Такой тип ландшафта называется бокаж. В Линкольншире, Лестершире, Уилтшире и многих других графствах пахотная земля делится на полосы.

Все, кто осмелился дать свой ответ на той конференции, оказались неправы. Они предположили, что речь идет о лесе, а на самом деле эти палиноморфы происходили из бокажа – источником «лесной» пыльцы и спор были разделявшие поля лесополосы. Представленные травы либо уцелели на пастбище, либо росли в окрестностях лесополосы. Это был урок, усвоенный мной в моем первом полицейском расследовании – и подобные вещи то и дело усложняют анализ. Присутствовавшие палинологи были абсолютно потрясены тем, насколько ошиблись в своем толковании. Кроме того, это продемонстрировало глубину когнитивного искажения, которое, по недосмотру, преобладает у большинства людей, занимающихся толкованием окружающей среды.

В криминалистике ставки очень высоки: на кону человеческая жизнь и свобода. Вот почему воссоздание возможного ландшафта по обнаруженным на одежде и обуви палиноморфам является столь сложной задачей: недостаточно просто подсчитать различные пыльцевые зерна, споры и другие оставленные частицы. Нельзя просто прочитать существующую литературу по палинологии и быть уверенным, что определенный набор таксонов непременно соответствует какому-то конкретному ландшафту. Нельзя действовать, словно робот, каждый раз используя опубликованные другими людьми толкования: это было бы равносильно раскрашиванию по номерам. Лишь хорошо разбираясь в мире природы, в котором мы с вами живем, как в микроскопических, так и в крупных масштабах, мы можем быть уверены, что нам удастся приблизиться к истине.

Однажды девушка, шатаясь, зашла в местный полицейский участок в небольшом городке на окраине района Северный Уэссекс-Даунс, и она явно была в беде. Лицо в грязных разводах было красным от слез, взгляд выдавал панику, а когда дежурный констебль проводил ее в кабинет для допросов, чтобы выяснить, что случилось, она затараторила. Она рассказала, что всего метрах в ста от ее дома есть место, где растут деревья и кусты – небольшая полоска земли между двумя рядами домов. «Он повалил меня на землю, и вокруг валялись щепки. На нем были пижамные штаны со Снупи, надетые поверх джинсов».

Какое-то время спустя, когда мне позвонили из полиции с просьбой заняться этим делом, я узнала подробности. Парень с девушкой провели тот вечер вместе, и по дороге домой в темноте, вместо того, чтобы оставить ее у ворот, он силой провел ее еще сотню метров до этой засаженной деревьями полоски земли. Он не отрицал, что вступал с девушкой в половую связь, однако утверждал, что никогда не был там, где, по ее словам, это случилось. Он говорил, что они в порыве страсти легли на газон в темноте городского парка, не доходя где-то ста метров до ее дома – и именно там, как он утверждал, они и занялись сексом по обоюдному согласию. Таким образом, указанное им место и место предполагаемого преступления разделяли примерно двести метров.

Медицинское обследование обеих сторон было проведено еще до того, как мне позвонили. Полицейский врач взял мазки как у предполагаемой жертвы, так и у обвиняемого в поисках следов ДНК на его пенисе и в ее влагалище. Наличие его ДНК, однако, никак не помогло полиции, так как парень уже признался в сексуальном контакте с девушкой. Подобные дела – мой хлеб насущный, начиная еще с того самого первого дела в Уэлвин-Гарден-Сити, когда нужно было выяснить, кто говорит правду.

У эколога-криминалиста широкая сфера деятельности. Когда в заросшей канаве обнаруживают тело, меня могут вызвать, чтобы изучить место преступления и прикинуть, как убийца мог добраться сюда и вернуться. Когда находят разложившийся до неузнаваемости труп, мы можем оценить – порой с пугающей точностью – промежуток времени, прошедший с момента убийства до обнаружения тела. Мы можем определить расположение тайных захоронений, больших и маленьких; мы можем проанализировать содержимое вашего кишечника, чтобы воссоздать события, которые привели к вашей смерти; мы можем идентифицировать остаточные следы ядовитых или психотропных растительных материалов на кружках и других емкостях, однако в основе нашей работы лежит поиск связи между различными местами и людьми.

Может, в этом деле по Северному Уэссексу я и не могла подтвердить, была ли половая связь по взаимному согласию, однако, изучив биологические следовые улики на одежде и обуви, я, пожалуй, могла пролить немного света на то, где именно произошло предполагаемое изнасилование. Так можно было бы понять, кто врет, а чья история ближе к правде.

В солнечный июльский день я вылезла из машины полицейского криминалиста в рыночном городке Северного Уэссекса, и вместе с ним мы прошлись до места, где, по словам девушки, ее изнасиловали. Засаженный деревьями участок полностью соответствовал ее описанию в поданном в полицию заявлении. Проходящая рядом дорога граничила с широкой полосой аккуратно постриженного газона, на котором были посажены различные деревья и кустарники. Мы прошли вдоль тропинки к небольшой полоске земли, и я сразу же увидела высокий дуб, плакучую березу и куст бузины рядом с местом, где, как утверждала девушка, было совершено преступление. Под дубом, рядом с проходом, связывающим два ряда домов, была проплешина с рыхлой, истертой землей, усеянной древесными щепками. Между деревьями, там, где было достаточно света, к небу тянулись травы. Сады во дворах домов сбоку от начала прохода были очень ухоженными – здесь росли золотой бобовник, ранние розы, фруктовые и разные нехарактерные для данного региона деревья, кипарисы, плющ и другие растения.

Я прошлась обратно к месту предполагаемого преступления. Не считая разных видов деревьев, оно выглядело малообещающим, хотя я и допускала, что оно может быть богаче на следовые улики, чем казалось на первый взгляд. Во-первых, здесь никто не убирал, и валялось множество обломков упавших веток, покрытых мхом и лишайником. Кроме того, у подножия дуба росла чахлая из-за нехватки света крапива. Если они действительно оба были здесь, то на одежде найдутся определенные следовые улики, как этого года, так и остаточные следы пыльцы и других палиноморфов предыдущих лет.