Политическая полиция и либеральное движение в Российской империи: власть игры, игра властью. 1880-1905

Количественное и процентное соотношение использования терминов по группам

Слова, отнесенные к группе «идей», встречаются весь изучаемый период, однако в 1880-е – первой половине 1890-х гг. она является доминирующей в сравнении с другими группами терминов. Хороший пример тому – характеристика из политического обзора Полтавской губернии за 1887 г.: «Судить о политических воззрениях и убеждениях Заленского весьма трудно, но вообще в своих суждениях он всегда высказывается в крайне либеральном духе» (курсив мой. – Л.У.)529.

«Либералы» и «либеральные» группы («кружок», «партия», «лагерь» и т.д.) устойчиво фиксируются в делопроизводственной переписке на рубеже 1880–1890-х гг., но только с середины 1890-х гг. начинают использоваться практически постоянно. Чаще всего в связи с «либеральной партией» и «либеральным лагерем» деятели политического сыска называли два института – земское самоуправление и конкретные органы периодической печати530. Так, термин «либеральный лагерь» появился в документах Московского ГЖУ в 1893 г. и был связан с газетой «Русские ведомости», перед этим на протяжении почти десятилетия, с 1884 г., руководитель ГЖУ писал о «либеральном направлении» печати, в 1885 г. газета «Русские ведомости» была названа газетой «либеральной партии», в политическом обзоре за 1890 г. – газетой с «либеральной программой»531.

С 1898 г. начинается резкий рост группы терминов, отнесенных автором этих строк к категории «общности», всего термины из этой группы встретились в переписке чинов политической полиции второй половины 1890-х гг. 17 раз, в то время как в начале ХХ в., с 1900 по 1905 гг., – 84 раза. При этом в «пятилетку» начала ХХ в. несколько снизилось употребление терминов из категорий «групп» и «человек»: в отношении «групп» динамика составила с 67 упоминаний во второй половине 1890-х гг. до 51 раза в 1900–1905 гг., в отношении «либералов» с 52 упоминаний во второй половине 1890-х гг. до 49 раз в 1900–1905 гг. (для сравнения: термины из группы «идеи» в эту «пятилетку» использовались 17 раз).

Также с середины 1890-х гг. начинают устойчиво употребляться термины из группы «общее направление деятельности» (из 106 упоминаний за весь изучаемый период 27 раз приходится на вторую половину 1890-х гг., 43 – на начало ХХ в.). Термин же из группы «идеология» – «либерализм» – весь изучаемый период встречается эпизодически (чуть меньше половины случаев его использования – 12 из 27 раз приходится на первую половину 1890-х гг.), в связи с чем говорить о какой-либо устойчивой динамике использования этого слова затруднительно. Вместе с тем можно отметить крайне низкую «популярность» в переписке деятелей политического сыска именно идеологического компонента в том явлении, которое обобщенно в рамках данного исследования называется «либерализмом».

В целом зачатки многообразного терминологического «багажа» о «либерализме» наблюдаются в середине 1880-х гг. (в делопроизводственной переписке в это время эпизодически встречаются термины из категорий «общее направление деятельности», «человек», «группы», «общности»), однако по-настоящему вся терминологическая палитра оформляется спустя десятилетие, во второй половине 1890-х гг. В первые годы ХХ в. становятся доминирующими термины из категории «общности», при этом продолжают использоваться и слова, относящиеся к «направлению», конкретным людям и «группам». В 1906 г. весь терминологический «багаж», накопленный в политическом сыске о «либерализме», по сути, обнуляется – за этот год всего 10 упоминаний слов с корнем «либерал».

Как представляется, организованность либерального движения в наибольшей степени отражали термины из категории «группы», наиболее популярные во второй половине 1890– х гг. Предшествующий же период, 1880-е – первая половина 1890– х гг., «либеральными» были в основном «идеи», «мысли», т.е. то, что, обобщая, можно назвать мировоззрением. «Либеральная партия» – термин, наиболее часто встречающийся из всех терминов категории «группы» (на втором месте – «либеральный лагерь»), чаще всего означал организованное сообщество сторонников «либеральных» идей, у которых есть руководитель, которые связаны с каким-нибудь институтом и имеют через эти институты каналы коммуникации с властью и населением, в силу чего обладают определенными ресурсами для влияния и на бюрократию, и на общество.

Термины из категории «общности», ставшие доминирующими в начале ХХ в., напротив, означали аморфность «либерализма», его распыленность в неопределенно широких кругах общества. Поэтому смещение акцента с «либеральных партий» и «либералов» на «либеральные общности» в первые годы ХХ в. отразило, на мой взгляд, представление деятелей политической полиции о распространении «либерализма» на широкие слои населения общества, институты и профессиональные группы. Говоря другими словами, либеральное движение 1890– х гг., в существенной степени персонифицированное частым упоминанием руководителей «либеральных» партий и индивидуализированное посредством частого употребления термина «либерал», в начале ХХ в. приобрело в большей степени коллективные, надличностные характеристики.

Как уже отмечалось, рост терминов из категории «группы» происходил в случае соединения в том или ином случае «либеральных» «идей» с каким-нибудь институтом. В тех же случаях, когда такого соединения не происходило, не появлялись и термины из категории «группы». Говоря иначе, в документах эпизодически могли упоминаться «либералы», люди «либерального направления», «либеральные идеи», но при этом не появлялось «либеральных партий». Такой была картина в Вятской, Казанской, Калужской, Полтавской и ряде других губерний. Так, в Екатеринославской губернии в 1885 г. начальник ГЖУ писал о «либеральном классе» среди интеллигенции и людях с «либеральным оттенком»532. На рубеже 1880–1890– х гг. местное отделение политической полиции отметило появление «партии недовольных», которая с 1891 г. осела в земстве как «партия либералов» – сообщения об этой «партии» есть в ежегодных политических обзорах до середины 1890-х гг.533 В следующий раз «либерализм» упоминался начальником местного ГЖУ в 1900 г. с формулировкой «либеральный образ мысли»534. Это позволяет предположить, что «либеральные» настроения в Екатеринославской губернии не нашли институциональной основы, в результате оставшись на уровне «мышления», основное внимание руководитель ГЖУ при этом уделял революционному движению535. Аналогичной была ситуация в Черниговском (в 1900–1905), Тульском (в 1895–1905) ГЖУ. По «нисходящей» развивалась ситуация в Пермской (от «либерализма» в 1889 г. до «либерального образа мыслей» в 1895 г.), Новгородской (от «либерального кружка» в 1881 г. до «либерала» в 1891 г. и до «либерального направления» в 1898 г.), Ярославской (от «либеральной партии» в 1899 г. до «либерального направления» в 1902 г.) губерниях.

Представленная картина будет неполной без анализа терминологической динамики по структурам политического сыска – т.е. сходств и различий в предпочтении тем или иным группам терминов в разных подразделениях политической полиции в разные промежутки времени.

Как показывает последний график в этом разделе, подавляющее большинство терминов из двух групп, отражающих, скорее, индивидуально-мировоззренческий пласт «либерализма» – «идеи» (39 из 55) и «направление» (66 из 106), – приходится на ГЖУ. В то же время термины из категорий «человек», «группы», «общности» присутствуют в относительно равных пропорциях в документах чинов всех структур политического сыска, причем при сопоставлении с другими графиками можно заметить, что эти три категории, как уже было сказано выше, появляются в делопроизводственной переписке во второй половине 1890-х гг. Это позволяет утверждать, что служащие ГЖУ обращали внимание на «либерализм» как на угрозу, начиная с высказывания определенных мнений (т.е. считая неприемлемыми «либеральные взгляды»), в то время как деятелей охранных отделений и Департамента полиции преимущественно волновали не взгляды «либералов», а их конкретные организационные усилия. И эта общность, с одной стороны, служащих Департамента полиции и охранных отделений, а с другой, чинов ГЖУ, – не только терминологическая, но и хронологическая: из ГЖУ донесения о «либерализме» идут в Департамент (преимущественно с критикой «либеральных идей», т.е. с использованием терминов из первой группы) с начала 1880-х гг.; сам Департамент, а также деятели охранных отделений начинают постоянно писать о «либерализме» с середины 1890-х гг. (используя при этом в основном термины из категорий «человек», «группы»-и «общности»). Стоит отметить, что группа терминов «взгляды» (в ГЖУ распространенная с начала 1880-х гг.) появилась в документах Департамента полиции в 1891 г., в документах охранных отделений – в 1893 г., группа терминов «направление» – соответственно, в 1893 г. и в 1899 г., группа терминов «идеология» – соответственно, в 1896 г. и в 1903 г.

Сравнительно-сопоставительный анализ общих графиков – по годам и по годам и структурам – с графиками по группам терминов позволяет предположить, что «либерализм» не только «появлялся» в документах охранных отделений и Департамента полиции в терминах «организационного» толка, но и в периоды, когда «либералы» действительно пытались сорганизоваться. Так, в 1887–1891 гг. в документах охранных отделений из шести – 5 упоминаний «либералов» (т.е. категория «человек»), 1 – упоминание из категории «группы»; в документах Департамента полиции – из 5 упоминаний 1 относится к «идеям», 1 – к «общностям» и 3 – к «группам». Можно отметить, что эта терминологическая активность (незначительная как сама по себе, так и в сравнении с документами из ГЖУ) совпадает с периодом введения института земских начальников.

Второй всплеск интереса к «либерализму» у деятелей охранных отделений и Департамента полиции падает на 1895– 1896 гг., что совпадает с «адресной» кампанией земских деятелей536. В документах Департамента полиции в эти два года термин с корнем «либерал» встретился 35 раз (в противовес двум упоминаниям в 1894 г. и в 1897 г.), у охранных отделений – 8 раз в 1895 г. (по нулям в 1894 г. и в 1896 г.).

Третий взлет приходится на 1901 г., отразив, видимо, реакцию политического сыска на деятельность «либералов» во время и после студенческой демонстрации 4 марта 1901 г. у Казанского собора. В документах Департамента полиции за 1901 г. слова с корнем «либерал» встречаются 22 раза (против 9 в 1900 г. и 13 в 1902 г.), в документах охранных отделений – 16 (против 8 в 1900 г. и 6 в 1902 г.). Последний пик «либерального» словоупотребления приходится на 1904 г.: в документах Департамента полиции «либеральные» явления упоминаются 19 раз, в документах охранных отделений – 23. После этого начался спад внимания к «либералам»: 9 и 7 раз соответственно в 1905 г., 4 и 2 раза соответственно в 1906 г.

Заграничную агентуру преимущественно интересовали индивидуализированные попытки российских «либералов» выйти на контакт с эмигрантами-народовольцами (из 69 случаев употребления 48 приходится на группу «человек»). Усиленное внимание «либералам» в документах из Парижа уделялось в течение 1888–1898 гг. с резким всплеском упоминаний в 1894–1895 гг. (29 и 12 упоминаний соответственно), что было отражением энергичных, но кратковременных попыток «либералов» создать за границей собственное периодическое издание с помощью революционеров-эмигрантов.

Сложнее предложить объяснительную модель терминологической активности чинов ГЖУ. Служащие ГЖУ сообщали в Департамент полиции о различных «либеральных» явлениях, в целом начиная с 1885 г. (13 упоминаний в 1885 г. вместо 2–3 в 1880–1884 гг.), что само по себе объяснить затруднительно. Минимальное внимание к «либералам» со стороны чинов ГЖУ приходится на 1895–1897 гг. (1–6 упоминаний), что резко контрастирует с терминологической динамикой охранных отделений и Департамента полиции. Затем следует повышение амплитуды в 1898 г. (с 4 упоминаний в 1897 г. до 20 в 1898 г.), резкий спад в 1899 г. (1 упоминание) и резкий взлет в 1900 г. (31 упоминание). В начале ХХ в. максимальный интерес в ГЖУ к «либеральным» явлениям наблюдается в 1902 г. (22 раза, можно предположить реакцию чинов ГЖУ на деятельность местных комитетов Особого совещания о нуждах сельскохозяйственной промышленности) и в 1905 г. (28 раз, вероятно, следствие земского съезда ноября 1904 г.).

Таким образом, анализ терминологической динамики подтверждает существенную близость восприятия «либерализма» в охранных отделениях и Департаменте полиции и отличие от них представлений служащих ГЖУ. Об этом же говорят подсчеты употребления эпитета «крайний» в связи с «либерализмом» («крайний либерал», «крайне либеральные проявления» и т.п.) – из 49 выявленных в делопроизводственной переписке таких случаев 33 приходится на документы ГЖУ, 14 – на документы Департамента полиции, 2 – на документы охранных отделений.

Усиление внимания к «либералам» в целом в политической полиции, начавшееся с середины 1890-х гг. и хорошо фиксируемое по графикам с терминологической динамикой, можно отметить и по динамике использования в отношении «либералов» формального, нормативно-правового языка. Речь идет о терминах из циркуляров, положений, инструкций, с помощью которых в делопроизводственной переписке определялся формальный политический статус «либералов»: «политически неблагонадежный», «скомпрометированный в политическом отношении», «противоправительственный», «преступный», «вредный».

В отношении «либералов» формулировка «политически неблагонадежные» стала использоваться с 1899 г. (в 1899– 1906 гг. – 19 раз, всего за 1880–1906 гг. – 26 раз), при этом в 1880-е – начале 1890-х гг. в переписке деятелей политического сыска о «либералах» встречается понятие «подозреваемые в политической благонадежности» (всего 5 раз), а в 1891–1902 гг. – понятие «сомнительная политическая благонадежность» (всего 26 раз537). Так, начальник Ярославского ГЖУ в политическом обзоре за 1892 г. писал: направление земской управы «дает право заподозрить в политической неблагонадежности (курсив мой. – Л.У.) секретаря управы Г. Трефолева, пользующегося репутацией дельного человека с либеральным направлением»538. А директор Департамента полиции С.Э. Зволянский в 1896 г. отмечал: «В записке (по коронации) тайного советника А.Ф. Робрминского в числе неблагонадежных лиц (курсив мой. – Л.У.) упомянут князь Д.И. Шаховской», который «высказывает крайне либеральные взгляды»539.

Аналогична ситуация с термином «вредный»: в 1880-е гг. с его помощью описывали либерализм 4 раза, в 1890-е гг. – 10 раз, а за пять лет ХХ в. (1900–1905 гг.) – 14 раз540.

На начало ХХ в. падает и непосредственное соотнесение «либералов» с понятием «противоправительственный»: из 15 раз использования этих понятий вместе 4 приходится на 1890-е гг., 11 раз – на 1900–1905 гг.541. Так, начальник Санкт-Петербургского охранного отделения в марте 1893 г. писал: «В конце 1890 г. среди некоторых лиц противоправительственного направления возникла мысль об организации кружка из лиц либерального образа мыслей»542.

Помимо этого, на рубеже XIX–ХХ вв. «либералы» становятся «скомпрометированными в политическом отношении»543, а их деятельность – «преступной»544 (оба определения встретились мне в переписке сотрудников политической полиции по 3 раза).

В некоторых документах можно встретить целый букет формальных терминов, описывающих «либерализм». Например, начальник Самарского ГЖУ писал в 1902 г. о «Самарской газете»: «Действительными заправилами этого явно либерального органа являются… политически неблагонадежные лица третьего элемента… Вследствие такого состава сотрудников, естественно, направление газеты вредно-противоправительственное» (курсив мой. – Л.У.)545.

Важно отметить, что служащие охранных отделений вообще не описывали либералов понятиями «политически неблагонадежный», «преступный» и «скомпрометированный в политическом отношении»546.

Таким образом, большинство формальных терминов, посредством которых в делопроизводственной переписке политической полиции подчеркивалась противоправительственная направленность «либерализма», приходится на начало ХХ в. При этом служащие ГЖУ на протяжении всего изучаемого периода делали акцент на «крайнем либерализме», считали либерализм неприемлемым, с точки зрения государственного порядка и общественного спокойствия, даже в форме «взглядов» и «идей». Чины же охранных отделений и Департамента полиции мало обращали внимания на «идейный либерализм», о чем говорит низкая популярность терминов группы «идеи», зафиксировав это общественно-политическое явление как «угрозу» сразу в терминах организационного толка, преимущественно начиная с середины 1890-х гг.

Глава III

Почему он популярен? Ресурсная база «либерализма» как предмет анализа политической полиции

Во 2-й главе были реконструированы представления чинов политического сыска о «либеральном», о внутреннем наполнении этого термина, его институциональных, социальных и профессиональных параметрах; проанализирована динамика употребления слов с корнем «либерал». Исследовательская реконструкция оказалась необходимой, т.к. в самой делопроизводственной документации соответствующие подробные описания отсутствуют.

В 3-й главе речь пойдет о том, на чем непосредственно концентрировалось внимание чинов политического сыска в переписке о «либеральном». В качестве методологической основы для этого анализа используется уже упоминавшаяся в начале 2-й главы концепция «уликовой парадигмы», разработанная итальянским историком, создателем микроистории К. Гинзбургом применительно к обществам, находящимся на этапе перехода от традиционных форм к модерну. В центре концепции Гинзбурга – разбор инструментов, с помощью которых государства становящегося модерна стремились установить контроль за возникающим публичным легальным пространством. Представление о наличии легального пространства, в котором возможно политическое действие, – одна из важных составляющих мировоззрения чинов политической полиции Российской империи рубежа XIX–ХХ вв., каким бы парадоксальным ни показалось это утверждение применительно к «охранительному ведомству» самодержавного государства.

Борьба с революционным движением – то есть движением подпольным и нелегальным – находилась в совершенно иной плоскости: конечной целью политической полиции в отношении революционного движения являлась его ликвидация. Правда, по мнению А.А. Левандовского, у охранных структур и в отношении подполья были задачи установления контроля: в конце XIX в. «любой дельный охранник должен был прийти» к выводу: «Сколько ни хватай, всех не перехватаешь». Поэтому руководители политического сыска «ставили перед собой задачу не уничтожать подполье, а взять его под свой контроль, добиться возможности манипулировать им по своему усмотрению»547. Однако методы манипуляции подпольем, если они и были в ходу у политической полиции, в любом случае должны были качественно отличаться от стратегий управления публичными легальными общественно-политическими процессами.

По мнению К. Гинзбурга, в процессе становления обществ модерна возникала «все более отчетливая тенденция уже не суммарно-количественного, а качественного и капиллярно-проникающего контроля над обществом со стороны государственной власти»548. В отличие от Европы, в XIX в. уже приближавшейся к завершению трансформационных процессов, Россия только начинала этот путь, отсчет которого наиболее явно можно связать с Великими реформами 1860-х гг. Во второй половине XIX в. в России в легальном пространстве, наряду с государством и рядом с ним, возникло «общественное мнение», что означало: само общество стало восприниматься как нечто автономное от государства, как обладающее своими, независимыми от власти официальными публичными институтами.

Именно так воспринималось «общество» служащими политической полиции Российской империи указанного периода. Это означает, что политический сыск Российской империи вполне соответствовал общеевропейским тенденциям, – впрочем, исследователи отмечают, что следование в фарватере общеевропейских тенденций было заложено еще при создании III отделения, – в частности, внимание к общественному мнению и печати как способу его формулирования и одновременно средству его выражения было позаимствовано из опыта французской политической полиции549. В конце же XIX в. Департамент полиции практиковал заграничные командировки для изучения европейских практик550.

В политической полиции уделяли внимание «либерализму» в первую очередь как легальному общественно-политическому явлению, имевшему возможности для реализации карьерных, материальных, статусных запросов и личных амбиций его сторонников, которые могли и не быть связаны напрямую (а иногда и опосредованно) ни с идеологией, ни с политикой.

3.1. «Либерализм» и «легальная политика» в самодержавном государстве

Принципиально важной является такая характеристика «либерализма», которая постоянно встречается в делопроизводственной переписке чинов политического сыска в самых различных контекстах, – термин «легальный».

О «легальных писателях-либералах» и «легальном либерализме» писал П.И. Рачковский в мае 1894 г.551 «Легальным противодействием» назвал в 1899 г. программу «либералов» «для борьбы с правительством» вице-директор Департамента полиции Г.К. Семякин552. О «легальной агитации» кружков «либеральной» интеллигенции сообщал в январе 1902 г. начальник Владимирского ГЖУ553. «Легальным органом русских конституционалистов» считал начальник Санкт-Петербургского охранного отделения в июле 1902 г. журнал «Вестник Европы»554. Московский обер-полицмейстер Д.Ф. Трепов в июле 1901 г., а сотрудник Особого отдела Департамента Н.Д. Зайцев в ноябре 1904 г. упоминали о деятельности «либералов» «на легальной почве»555. «Легальные газеты либерального направления» беспокоили начальника Орловского ГЖУ в марте 1905 г.556

Причина самого беспокойства «легальностью» «либералов» объяснялась двойственным положением последних. Руководитель Санкт-Петербургского охранного отделения писал в 1893 г.: «В конце 1890 г. среди некоторых лиц противоправительственного направления возникла мысль об организации кружка из лиц либерального образа мыслей, занимающих общественные должности, преимущественно земских деятелей и земских педагогов, в видах противодействия мероприятиям правительства на законной почве. Не преследуя прямо революционных предприятий, кружок, по мысли его основателей, должен стремиться сплотить всех недовольных и действуя в круге предоставленной им власти и на земских собраниях, или на собраниях ученых обществ, производить давление на правительство посредством петиций, указывающих на необходимость освободительных реформ» (курсив мой. – Л.У.)557.

Кроме того, «либералы», находясь в легальном пространстве, могли выходить и за его пределы. Под «нелегальным» при этом в политическом сыске понималось преимущественно нарушение существовавшего законодательства, и, если судить по воспоминаниям либералов558, такие случаи не рассматривались ими самими как нечто незаконное. Показательно в этом плане дело о тверском земстве, заведенное в Департаменте полиции в 1896 г. в связи с вопросом императора, написанным им на всеподданнейшем отчете тверского губернатора за 1894 г.: «почему» «кружок людей либерального направления… сосредоточил в своих руках все ведение дел губернского земства»559. Игра либералов на грани «легального» и «нелегального» описывалась директором Департамента полиции С.Э. Зволянским, а следом за ним министром внутренних дел И.Л. Горемыкиным во всеподданнейшем отчете императору следующим образом: «Успев… при посредстве выборного начала, занять выдающиеся должности по земским и дворянским учреждениям, члены… либеральной партии в своей деятельности придерживались главным образом лишь пути легальной оппозиции… Однако наряду с легальной оппозицией уже с давнего времени имели место и противозаконные проявления протеста против мероприятий правительства со стороны представителей тверских мировых и земских учреждений». Под «противозаконными проявлениями протеста» имелось в виду превышение определенных законом компетенций – всеподданнейшее прошение дворянского собрания 1862 г. о «несостоятельности правительства в проведении крестьянской реформы», заявление о том же 12 лиц из «мировых учреждений», ходатайства о разрешении всероссийского земского съезда в 1879 и 1881 гг. Также земство неоднократно выходило за рамки своей компетенции в сфере народного образования560.

В ГЖУ обращали внимание на сочувствие и покровительство «политически нелегальным» (т.е. революционерам) со стороны «либералов» преимущественно в виде финансовой помощи и обеспечения работой – при этом сами «либералы» жили и действовали в «легальном» пространстве. Так, начальник Орловского ГЖУ в июне 1894 г. сообщал в Департамент полиции о И.П. Белоконском: «Состоящий под негласным надзором полиции с давнего времени, занимающийся по найму статистическими работами при Орловской губернской земской управе дворянин Белоконский… жена Валери занимается переводами на русский язык иностранных сочинений. Сестры – … уроками у частных лиц… Все эти лица скромностью образа жизни, поведением с видимыми занятиями стараются показать себя во всех отношениях благонадежными, но политическая благонадежность их крайне сомнительна, они тщательно скрывают свои сношения, ведя знакомство в Орле лишь с одними поднадзорными лицами, но не со всеми вполне откровенны, заявляя себя с некоторыми только либеральными, Белоконские готовы принять у себя и политического нелегального, оказать ему ночной приют и денежную помощь, называя это посильным добрым делом для несчастного» (курсив мой. – Л.У.)561.

Чины охранных отделений также писали о финансовой помощи «либералов» различным нелегальным мероприятиям. Так, заведующий Заграничной агентурой П.И. Рачковский в 1886 г. информировал Департамент полиции о контактах «либералов» с народовольцами: «Задуманное было сначала в виде замены неудобного к перевозке в Россию “Вестника”, издание периодического революционного листка осложнилось предложением каких-то сочувствующих революционному движению “либералов”, которые предлагают будто бы в распоряжение народовольческой группы за границей значительные денежные суммы, с тем чтобы Тихомиров перешел из сферы узкоконспиративной деятельности “народовольца” на почву широкого общественного воздействия и заинтересовал бы программой новой газеты все, даже самые умеренные оппозиционные элементы в России»562. В дальнейшем Рачковский неоднократно возвращался к этой теме, а в октябре 1894 г. сообщил, что «либералы» перешли к откровенно нелегальным методам, направленным на противозаконные цели: «Сознавая будто бы важность минуты, русские либералы обратились за содействием к подпольным революционерам, чтобы совместно с ними приступить к действительному разрушению государственного строя России»563. Рачковский не уточнял, в чем конкретно должно было состоять «действительное разрушение государственного строя», поэтому можно предполагать, что подобная абстрактная формулировка была взята начальником Заграничной агентуры из сообщений секретного сотрудника. При этом сами «либералы» по-прежнему оставались «легальными». В этом же году по-другому поводу – а именно в связи с поездкой В.Л. Бурцева в Россию – Рачковский писал в Департамент: «В частных разговорах с интимными друзьями по поводу своей поездки, он возлагает особенные надежды на какого-то либерального петербургского литератора, намеки на которого уже делались в 1890 г. Этот литератор будто бы до сих пор стоит вне всяких подозрений полиции и содействует революционерам больше прежнего»564.

О «нелегальных» планах «кружка либералов» сообщал начальник Московского охранного отделения в марте 1887 г.: «Наблюдением за присяжным поверенным Олениным выяснено, что к кружку либералов в Москве (Гольцев, Ковалевский, Муромцев, Танеев и др.) принадлежит также и статистик Вернер. Кружок этот проектировал издать нелегальным путем две брошюры: “Национализация земли как средство разрешения социального вопроса в России” и “Христианство”»565. Руководитель Санкт-Петербургского охранного отделения в октябре 1897 г. писал о схожих намерениях «либеральной партии» во главе с К.К. Арсеньевым и Д.А. Линевым – перевести в легальное пространство неразрешенные, а значит незаконные, материалы: «Они… проектировали издавать газету „Правда“» для размещения там «всех статей, почему-либо не дозволенных к печатанию в России»566.

«Легальность» «либерального» движения – один из общих рефренов делопроизводственной переписки, которая велась между служащими политической полиции. Однако существенно разнились их представления о том, совпадало ли «легальное» общественно-политическое пространство с «либерализмом», а если нет, то кто соседствовал в нем с «либералами». Документы из ГЖУ содержат в основном первый вариант описания – «легальными» были только «либералы», причем всё противоправительственное движение состояло из либералов («легальных») и революционеров («нелегальных»). Служащие охранных отделений и Департамента полиции воспринимали легальное общественно-политическое пространство более сложным и мозаичным, состоящим из целого ряда течений – «либералов», «конституционалистов», «оппозиционеров», «радикалов», «легальных марксистов» и, отчасти, «освобожденцев».

В какой степени эти «легальные» политические явления пересекались и совпадали с «либерализмом» если не в головах деятелей политического сыска, то в их делопроизводственной переписке?

В первую очередь стоит остановиться на взаимоотношениях понятий «конституционалисты» и «либералы»567. Заведующий Заграничной агентурой П.И. Рачковский, по сути, ставил знак равенства между ними. В октябре 1894 г. он отмечал: «Фонд вольной русской прессы… несмотря на совершенное разногласие с русскими либералами, во «имя общей борьбы для уничтожения самодержавия»… собрали свои наличные силы… и печатают присланный им проект конституции»568. О конституции как доминирующем требовании «либералов» Рачковский писал и позднее569.

В Санкт-Петербургском охранном отделении в 1895 г. упоминали «конституционалистов» и «либералов» как относящихся к одному «лагерю»570, соответственно, – можно говорить, что эти два явления воспринимались авторами документа как близкие друг другу, но всё же не идентичные. В 1897 г. между этими течениями был поставлен знак равенства: «Либеральная партия… проявила только намерение во что бы то ни стало добиться большей свободы печати… в целях… подготовления умов к замене монархического образа правления, на первое время, конституционным»571. В начале ХХ в. чины отделения упоминали «конституционализм» вне связки с «либерализмом», при этом был конституционализм «легальный» (журнал «Вестник Европы») и «нелегальный» (журнал «Освобождение»)572.

В документах Московского охранного отделения понятие «конституционализм», с момента своего появления в переписке в середине 1890-х гг., не соседствовало с «либерализмом»573, за исключением августа 1905 г., когда Союз конституционалистов был определен как «крайне либеральная» часть общеземского движения574.

При этом такие события, важные для становления либерализма в России – если судить по публицистике, мемуарам575 и историографии российского либерализма576, – как земский съезд ноября 1904 г. и банкетная кампания ноября-декабря этого же года – были определены в политическом сыске как деятельность «земцев» и «конституционалистов», но не «либералов»577. Банкетная кампания привела к появлению «конституционализма» в донесениях жандармов – вплоть до конца 1904 г. в документах ГЖУ этого термина не встречается. В ноябре же 1904 г. о «конституционалистах» сообщил в Департамент полиции начальник Киевского ГЖУ578, в начале 1905 г. – руководитель ГЖУ Донской области579, в мае 1905 г. – глава Черниговского ГЖУ, и только в последнем случае присутствовала связка с «либерализмом»: «Имшенецкий… высказывается крайним либералом… заявил себя сторонником конституционного строя»580.

Служащие Департамента полиции, как и чины столичных охранных отделений, упоминали «конституционалистов» либо отдельно от «либералов», либо называли их рядом, т.е. трактуя их как близкие, но не идентичные явления581. Директор Департамента полиции В.К. Плеве в 1883 г. в «Записке о направлении периодической прессы в связи с общественным движением в России» разделял «либеральную печать» и «противоправительственное движение» конституционного направления: «Печать наша в лице ее представителей либерального толка упорно стоит на мысли, что все отрицательные стороны современной русской жизни могут быть искоренены с помощью государственного переустройства, и частью пассивно и злорадно присутствует в созерцании противоправительственного движения с надеждой, что власть скоро сознается в своем бессилии и начнет переустраивать Россию по шаблону их мечтаний и желаний, частью же становится в ряды борцов этого движения»582.

Единственное непосредственное соотнесение «либералов» с «конституционалистами» в документах Департамента полиции стало следствием воспроизведения терминологии секретного агента. Сам документ за подписью сотрудника Особого отдела Н.Д. Зайцева был посвящен съезду земских деятелей 6–8 ноября 1904 г. Начиналась записка с характеристики парижской «конференции революционных и оппозиционных групп» сентября того же года, сведения о которой, судя по всему, были просто переписаны автором документа с донесения секретного сотрудника, т.к. при вычитке была зачеркнута фраза «по агентурным сведениям»: «30 сентября в Париже по инициативе финляндской оппозиции состоялась конференция революционных и оппозиционных групп, решивших заключить союз для ведения общими силами в настоящее тяжелое… время борьбы с самодержавным режимом, причем русская либеральная партия (бывшая группа русских конституционалистов или освобожденцев Петра Струве) постановила (зачеркнуто «по агентурным сведениям». – Л.У.) продолжать свои действия на легальной почве в земских и общественных учреждениях»583. Секретным агентом на этой конференции был Е. Азеф584, обращает на себя внимание доверие сотрудника Особого отдела терминологии источника полученной информации, однако в последующих документах Департамента полиции аналогичное соотнесение «либералов» и «конституционалистов» отсутствует, в связи с чем его можно счесть случайным.

Расходится с историографическим образом и трактовка политической полицией упомянутых в записке Н.Д. Зайцева «освобожденцев»: если в научной литературе под ними понимаются участники леволиберальной организации «Союз освобождения», которая, в частности, инициировала издание журнала «Освобождение», а в дальнейшем стала весомой частью либеральной Конституционно-демократической партии, то в политическом сыске «освобожденцами» называли только участников журнала «Освобождение», издававшегося за границей П.Б. Струве, и его постоянных читателей в России и считали это явление самым опасным из всех «легальных» общественно-политических течений585.

Реконструкция представлений чинов политического сыска о взаимоотношениях «конституционалистов», «освобожденцев» и «либералов» требует определенного исследовательского усилия, т.к. в самих документах такого соотнесения практически нет. Иная ситуация с термином «радикалы» – это, видимо, самоназвание определенных общественных групп, неамеченных историографией дореволюционного общественного движения. Между тем «радикалы» постоянно соседствовали с «либералами» в делопроизводственной переписке чинов политического сыска, а описание их взаимодействия показывает и разницу в восприятии этих двух общественно-политических явлений. Служащие политической полиции неоднократно упоминали «либеральные и радикальные кружки», «либеральную и радикальную публику», «либеральную и радикальную группы», «либеральную часть общества и радикальную молодежь», «либерально-прогрессивную и радикальную фракции» и пр.586 Начальник Санкт-Петербургского охранного отделения так характеризовал столичное «общество» в 1898 г.: «За последние несколько месяцев состоялось значительное сближение между обеими враждовавшими сторонами. Это обстоятельство чрезвычайно характерно для переживаемого либералами и радикалами момента. Обе группы сознают, что им необходимо временно сойтись во имя интересов, общих им обоим. Связующим звеном в этом деле явилась мысль о нелегальном, то есть негласном съезде литераторов, возникшая в голове К.К. Арсеньева и поддержанная некоторыми из радикальной группы»587.

Служащие Московского охранного отделения на рубеже XIX–ХХ вв. также описывали «либералов» и «радикалов» через их отношение к легальному/нелегальному, причем «либералы» оказывались в легальном пространстве, а «радикалы» – за его пределами. Московский обер-полицмейстер Д.Ф. Трепов и руководитель охранного отделения С.В. Зубатов сообщали в 1901 г. в Департамент полиции о «близоруких либералах» в обществе взаимопомощи лиц интеллигентных профессий: «Дабы образовать так или иначе прочный и сильный комплот, радикалы, прикрываясь идеей взаимопомощи, привлекли к содействию некоторых близоруких либералов, политическая благонадежность коих не могла бы внушать подозрений, а затем, оформив при их помощи дело и собравшись в достаточном числе, сначала устранили на чрезвычайном общем собрании 16 марта прошлого года учредительный декорум и ввели в совет общества своих сторонников, а потом, к концу года окончательно завладели его административными органами»588.

В приведенной цитате «либералы» трактуются как политически благонадежные, что совпадает с восприятием «либералов» и «радикалов» у современников. Один из общественных деятелей В. Кранихельд в 1917 г. так описывал «радикалов» 1890-х гг.: «Казалось, я попал в общество людей, которым жизнь уже не сулила в будущем ничего неизведанного, заманчивого, не открывала перед ними никаких перспектив. А между тем это были в большинстве люди молодые, студенты, только недавно еще потерпевшие на своем жизненном пути некоторую и, в сущности, незначительную аварию. Несчастие их заключалось, однако, в том, что вместе с этой личной аварией терпело крушение также их миросозерцание – рушились их идеалы, их вера в будущее. И чем круче подламывала жизнь их старые верования, тем нетерпимее относились они ко всем инакомыслящим, по-сектантски замыкаясь в свой маленький тесный кружок. Они добывали себе пропитание грошевыми уроками, называли себя “радикалами” и с особенной брезгливостью отзывались о местном культурном обществе – о либералах и либералишках»589.

Еще одно понятие, которое использовалось в делопроизводственной переписке для характеристики легального общественно-политического пространства, – «легальная оппозиция». Чаще всего этот термин встречается в документах за подписью служащих Департамента полиции – директоров С.Э. Зволянского и А.А. Лопухина, заведующего Особым отделом Л.А. Ратаева, руководителя 5-го делопроизводства В.К. Лерхе, сотрудника 3-го делопроизводства Н.А. Пешкова590. При этом «легальная оппозиция» могла быть «радикальной» (этот эпитет чаще всего использовал заведующий Особым отделом Ратаев) и «крайней» (этот эпитет обычно употреблял сотрудник Особого отдела Зайцев). Термин «оппозиция» немедленно возник в документах бывшего заведующего Заграничной агентурой П.И. Рачковского, когда он в 1902 г. оказался в непосредственном контакте с чинами Департамента, приехав в Санкт-Петербург из Парижа591. То же самое произошло и с терминологией С.В. Зубатова, когда он перешел из Московского охранного отделения на должность руководителя Особого отдела Департамента полиции592. Историография политического сыска в качестве обобщающего термина использует формулировку «революционное и оппозиционное движение»593, видимо почерпнутую из источников по истории этой государственной структуры и действительно популярную в ее документах, однако подробный анализ самой формулировки в литературе отсутствует.

В рамках данного исследования стоит отметить, что в последние годы XIX – начале ХХ вв. в делопроизводственной переписке политической полиции происходит переплетение, а затем размежевание трех понятий – «радикалы», «либералы» и «оппозиция».

Так, директор Департамента С.Э. Зволянский в записке 1896 г. о тверском земстве соотнес «оппозицию» с «крайним либерализмом»: «Против… Штюрмера (председатель тверской губернской земской управы. – Л.У.) вскоре же образовалась в губернии враждебная партия, во главе коей стали некоторые из гласных крайне либерального направления… тем не менее… вожаки оппозиции отчасти утратили прежнее влияние на ход земских дел»594. В 1900–1901 гг. служащие Департамента полиции могли использовать словосочетания «либерально-оппозиционные элементы»595 и «либерально-радикальная оппозиция»596 в качестве обобщающих понятий. Явления, обозначенные на рубеже XIX–ХХ вв. как «либерально-оппозиционные», назывались так и позднее. Так, съезд земцев, состоявшийся в мае 1902 г., упоминался в 1905 г. как «съезд либерально-оппозиционных элементов земских деятелей»597, а его руководитель Д.Н. Шипов – как «личность либерально-оппозиционного направления»598.

В то же время термин «либерально-оппозиционный» исчезает со страниц документов политического сыска с весны 1901 г. Вскоре после студенческой демонстрации 4 марта 1901 г., разгона ее полицией и последовавшей негативной общественной реакцией на действия полиции в департаментских документах постоянным спутником слова «оппозиция» становится эпитет «радикальный», появляется термин «радикально-оппозиционная группа»; более того, этот термин попадает в циркуляр, т.е. становится частью нормативно-правовой базы. Автором термина, по всей видимости, был заведующий Особым отделом Л.А. Ратаев, который одним из первых в Департаменте полиции, еще в первой половине 1890-х гг., стал использовать понятие «оппозиционеры». В определении Ратаева 1901 г. «радикально-оппозиционная группа» добивалась «низвержения в более или менее отдаленном будущем существующего ныне в империи государственного строя»599. В итоговом документе Департамента полиции, посвященном анализу событий 4 марта 1901 г., Ратаев и директор Департамента С.Э. Зволянский писали: «Выяснены все главнейшие деятели радикально-оппозиционной группы, захватившей за последние два года руководство всем революционным движением в Петербурге и ознаменовавших свою деятельность за последнее время подстрекательством учащейся молодежи и рабочих к устройству уличных манифестаций, а либеральной части общества к предъявлению правительству разных неосновательных и неподлежащих удовлетворению требований»600. К лету 1901 г. был подготовлен и разослан в июне этого же года циркуляр № 6234 за подписью министра внутренних дел Д.С. Сипягина губернаторам, градоначальникам, обер-полицмейстерам, начальникам ГЖУ, содержавший развернутое определение «радикально-оппозиционной группы»: группа «лиц, преимущественно интеллигентных профессий, которые, не принимая непосредственного участия и даже намеренно устраняясь от активной революционной деятельности, поставили себе задачей, путем устройства вечеринок, чтения речей и рефератов на соответствующие темы, а также издательства систематически подобранной тенденциозной литературы, подготовлять в среде молодежи и рабочих противоправительственных деятелей и агитаторов»601.

В циркуляре отсутствует упоминание «либеральной части общества» как одного из адресатов деятельности «радикально-оппозиционной группы», однако в остальном характеристика этой группы в циркуляре совпадает с ее же описанием в подготовительных документах Департамента полиции. В целом можно говорить о произошедшем терминологическом разрыве и даже противопоставлении в делопроизводственной переписке, с одной стороны, «либерального», а с другой – «радикального» и «оппозиционного». Причем это противопоставление проводилось чинами не только Департамента полиции, но и Московского охранного отделения, в котором, как уже отмечалось выше, приблизительно в это же время писали о «близоруких либералах», попавших под влияние «радикалов»602.

В совокупности это означает, что лидирующая в политическом сыске группа служащих – чинов Департамента полиции и Московского охранного отделения – увидела в радикализации легального общественного пространства конституирование нового явления – «радикальной оппозиции», а не радикализацию «либерализма». Этот вывод противоречит общепринятому сегодня образу дореволюционного либерализма в России. Тот политический сегмент, который был определен в Департаменте как «радикально-оппозиционный», в публицистике, мемуаристике, а затем и в историографии дореволюционного российского либерализма постфактум был назван новым либерализмом, некоторые исследователи именно его характеризуют как истинный либерализм603.

Однако в политическом сыске с начала ХХ в. позиция «либералов» и ассоциированных с ними институтов (в первую очередь земского самоуправления) в легальном общественно-политическом пространстве стала описываться как «ведомая».

Заведующий Особым отделом Департамента Л.А. Ратаев в 1902 г. отзывался о «радикальной оппозиции» следующим образом: «Радикальная оппозиция стремится использовать в своих целях всякое общественное дело: всевозможные товарищества, потребительные и производственные союзы, профессиональные съезды, а также городские и земские учреждения. Именно эти-то последние легальные органы общественной самодеятельности, представляющие собою крошечные зачатки конституционной жизни, служат излюбленной ареною для происков так называемого "интеллигента". За спинами увлекающихся и протестующих земцев всегда стоит в качестве подсказчика земский статистик, земский писарь, земский врач, агроном и т.п. В одной губернии земские учреждения находятся под давлением заведывающего земским санитарным бюро, в другом вдохновителем является главный статистик, в третьем – заведующий по вольному найму страховым отделом и т.д.»604. В 1902 г. земские деятели круга братьев Долгоруковых не считались неблагонадежными – Ратаев в записке 1902 г. о собрании земцев на квартире Долгоруковых вычеркнул характеристику «политически неблагонадежные»605. Видимо, это было собрание участников умеренно-либерально-консервативной группы под названием «Беседа»606; в политическом сыске, хотя и интересовались этим кружком607, судя по реакции Ратаева, не считали его политически опасным608.

В документах Московского охранного отделения земство упоминается намного реже, чем в документах Департамента полиции, не говоря уже о жандармской документации, при этом его характеристики либо эмоционально нейтральны, либо позитивны609. Весной 1905 г. руководитель этого отделения В.В. Тржецьяк предлагал Департаменту полиции санкционировать съезд земских деятелей610, а С.В. Зубатов и в годы службы в политическом сыске, и после своего скандального увольнения в августе 1903 г. считал идею самоорганизации народа одной из ключевых для развития страны611.

Эти особенности отношения лидирующих групп политической полиции к земству, возможно, были связаны в целом с изменением восприятия институтов самоуправления со стороны руководства Министерства внутренних дел на рубеже XIX– ХХ вв. Известна «проземская» записка И.Л. Горемыкина, написанная в полемике с министром финансов С.Ю. Витте 1899 г.612, как и попытка В.К. Плеве (неудавшаяся) найти общий язык с «земскими кругами» в 1902 г.613. По мере радикализации всего легального общественно-политического пространства земство всё больше воспринималось как тот институт, на который еще может опереться государственная власть в поисках стабильности – в случае избавления самоуправления от влияния «радикальной оппозиции».

В феврале 1905 г. начальник Московского охранного отделения В.В. Ратко так характеризовал соотношение «либерального общества» и «радикальных оппозиционеров» – записка датируется 16 февраля, т.е. она была написана спустя несколько дней после убийства эсером-террористом И.П. Каляевым московского генерал-губернатора великого князя Сергея Александровича и, вероятно, под впечатлением от этого события: «После смерти министра внутренних дел В.К. фон-Плеве, за время управления которого министерством степень напряжения деятельности всех функционировавших в то время революционных и оппозиционных групп достигла своего апогея, в либеральной части русского общества, главным образом, среди земцев и интеллигентного пролетариата совершенно открыто стали слышаться выражения радости по поводу событий 15 июля (убийство В.К. Плеве эсером Е. Сазоновым. – Л.У.). Покойного министра считали самым властным и трудноодолимым сторонником бюрократического режима и врагом каких-либо преобразовательных реформ, признающим единственным оружием охранения существующего строя – репрессии. Усилившееся, однако, несмотря на широкое применение репрессий, за сравнительно короткое время пребывания на посту министра В.К. Плеве революционное движение и недовольство, охватившее значительную часть русского общества, поселили в последнем твердую уверенность, что правительство принуждено будет сознать ложность избранного им пути и перейти к политике положительных реформ в области внутреннего управления. Поэтому назначения нового министра ожидали с особым нетерпением, и когда князь Святополк-Мирский высказался о доверии правительства к обществу, приглашая последнее помочь ему советом и делом, изголодавшаяся за два с половиной года общественная мысль заработала с небывалой энергией, выразившейся в целом ряде сочувственных адресов и петиций по адресу нового министра. На первых порах почувствовались умиротворение и надежда на возможность полюбовного устранения накопившихся за последнее время недоразумений между правительственной властью и общественными элементами. Однако такой поворот в общественном мнении показался крайне невыгодным радикально-оппозиционным и революционным группам, и с их стороны началась усиленная агитация, задача которой была окончательно порвать связь между благожелательной, умеренной частью общества и правительством, несостоятельность, будто бы, которого исключает всякую возможность союза с ним…»614 Далее Ратко «для предотвращения надвигающейся катастрофы» предлагал «безотлагательно: 1. дать возможность умеренным общественным элементам применить свои силы в деле служения государству и участия в законодательных работах, наряду с правительственными чиновниками (обусловив эту меру имущественным цензом)…»615.

Позиция В.В. Ратко не встретила понимания в Департаменте полиции, о чем свидетельствуют пометы на полях записки. Саму записку можно назвать практически революционной для политического сыска февраля 1905 г., в других документах мне не встречалось предложений ввести законодательное представительство, здесь важно отметить другое – характеристики «умеренной», «либеральной» части общества как «благожелательной», с одной стороны, и «радикально-оппозиционных» групп как ведущих общество в целом к потрясениям и разрыву с правительством – с другой.

Популярность эпитета «радикальный» в описаниях легального общественно-политического пространства чинами политической полиции вынуждает остановиться на вопросе о том, что тогда такое «умеренный», хоть «оппозиционер», хоть «либерал».

Сам по себе эпитет «умеренный» встречается в делопроизводственной переписке очень редко. Представление о том, что понимали служащие Департамента полиции под «умеренным либерализмом», дает дело с перлюстрацией писем Г.К. Градовского в Лондон в 1894 г. Первое перлюстрированное письмо содержало резкую критику нового императора и чиновничества в целом, автор положительно характеризовал М.Т. Лорис-Меликова, а об иностранных отзывах по поводу восшествия на престол Николая II писал: «Приходится удивляться тому невежеству, с которым за границей говорят о России. Нынешние "восхищения и восхваления" просто поразительны и возмущают здесь всех порядочных людей». На письме содержится помета делопроизводителя Департамента полиции: «1. обратить особое внимание на наблюдение 2. иметь в виду взгляд и сношения Гр. Градовского. Установить наблюдение за перепиской». В следующих письмах Градовский сохранял критический тон. Так, в третьем письме он писал: «Приезд нового императора ожидают в Санкт-Петербург в четверг 27 октября. Замечу кстати, что для большинства образованного русского общества слово "царь" звучит неприятно, оно введено в моду французами и повторяется теперь во всей европейской печати. Русские говорят, что цари были в московском государстве, с тех пор как Россия при Петре Великом с перенесением столицы на берега Финского залива вернула свое древнее европейское место, она имеет императоров, а не царей. Молодой император Николай II, как видно, спешит соединиться с своей столицей… Если молодой император не восстановит авторитета государственных учреждений, то явится важный вопрос: кто окажется в числе его внушителей, кому удастся завладеть его доверием? Бюрократизм, подавление общественности и печати делают русского государя такой же загадкой, какую представляет Богдыхан для китайцев. Ни император не знает истинных потребностей и желаний своего народа, ни народ не имеет понятий о том, что намерен делать государь, или те внушители, через посредство которых он только и может знать, что творится в жизни». На этом письме служащий Департамента полиции отметил: «Судя по последним двум письмам, Градовский является умеренным либералом, и только 1-ое письмо сомнительно. Посмотрим дальше». Вскоре наблюдение за перепиской Градовского было отменено616. Таким образом, человек, который в 1878 г. оправдывал в своих статьях В. Засулич, на что обращал внимание в записке 1883 г. директор Департамента В.К. Плеве617, в середине 1890-х гг. оказался «умеренным либералом», неинтересным даже для наблюдения за его перепиской.

Политические рассуждения автора в третьем письме, названные читателем этого письма в Департаменте полиции «умеренным либерализмом», касались так называемого «бюрократического средостения» и отсутствия свободы слова, из-за чего в совокупности император не мог иметь представления о нуждах «народа». Как известно, эти темы (наряду с развитием местного самоуправления как основы участия общества в делах управления) были центральными для славянофильства XIX в. и для тех славянофилов, которые в начале ХХ в. имели контакты с руководством Министерства внутренних дел, как, например, генерал А.А. Киреев618 или председатель Московской губернской земской управы в 1893– 1904 гг. Д.Н. Шипов619.

Стоит отметить и упоминание «доверия» Г.К. Градовским – одного из центральных понятий для славянофильского политического языка620. О «доверии» власти к обществу как коренном условии стабильного существования общества писал начальник Московского охранного отделения В.В. Ратко в феврале 1905 г.621

История с письмами Г.К. Градовского показывает, что человек, поддерживавший верховную власть, признававший ее способность заботиться о «народе» и критиковавший всевластие бюрократии, был «умеренным либералом» и находился не только в рамках легального дискурса, но и за пределами профессиональных интересов политического сыска. Можно предположить, что «умеренный либерализм» в версии служащих Департамента полиции – это и было славянофильство, которое если и не совпадало полностью с их политической самоидентификацией, то как минимум расценивалось как лояльное власти и государству течение. Словами исследователя славянофильства К.А. Соловьева, славянофилы сформировали своеобразный метаязык «лояльной оппозиции» самодержавной монархии, которым пользовались не только умеренно-настроенные общественные деятели, но и государственные служащие, видевшие необходимость умеренных реформ – развития самоуправления и введения народного представительства в виде Земского собора622.

В то же время не стоит говорить и об одобрении «либеральной» модели поведения чинами Департамента полиции и Московского охранного отделения. Так, С.В. Зубатов писал о «лжи и лицемерии» в «либеральной постановке вопроса о стачке»623. Накануне совместной демонстрации освобожденцев, социал-демократов и социал-революционеров 5–6 декабря 1904 г. начальник Московского охранного отделения В.В. Ратко паниковал: «Сделано все для создания революционного настроения и сознания, что самое главное, полной безнаказанности. Цинизм либералов и нахальство революционеров дошло до максимума, и, кажется, уже дальше идти нельзя»624.

Важно отметить, что описанная трансформация понятий «либералы», «оппозиционеры» и «радикалы» в переписке чинов политического сыска в начале ХХ в. не касается Заграничной агентуры, Санкт-Петербургского охранного отделения и особенно ГЖУ. Из документов Заграничной агентуры «либералы» в начале ХХ в. вообще исчезают, а в документах ГЖУ набирает популярность словосочетание «крайние либералы»625. Так, один и тот же начальник Черниговского ГЖУ писал во второй половине 1890-х гг. о «либеральной партии», в 1901 г. – о людях с «крайне либеральным направлением» (А.А. Муханов, В.В. Хижняков, И.Л. Шраг и др.)626, а в 1904 г. – о группе «так называемых крайних либералов»627. В конце 1905 г. эти люди возглавили местное отделение Конституционно-демократической партии, и с этого момента в местном ГЖУ их называли только «кадетами».

Лишь незначительная часть чинов ГЖУ восприняла радикализацию общественно-политического пространства как появление «радикальной оппозиции», а не как внутреннюю трансформацию либерального движения. Так, руководитель Нижегородского ГЖУ в начале 1900 г. сообщал в Департамент полиции о «крайне либеральных идеях» учителей и «крайне либеральной партии» в Нижегородском обществе распространения начального образования; в 1901 г. – о газете «Нижегородский листок» с «крайне либеральными идеями» как органе «крайне либеральствующей партии»; а в 1902 г. – об этом же издании как газете «радикального направления» и «оппозиционном» земстве628.

Таким образом, одни служащие политического сыска (в первую очередь ГЖУ) увидели в радикализации либерального движения эволюцию самого либерализма, а другие (Департамента полиции и Московского охранного отделения) – появление нового общественно-политического течения под названием «радикальная оппозиция».