Кто ты, Эрна?

— Думаешь, если рожа твоя смазливая по всему городу развешена, значит ты такой крутой. А? Что?

Я просто сделал движение, уже хотел выйти из класса и не возвращаться, но рассказ о плакатах и моей роже пригрел мне сердце, примирил с действительностью. Пусть бесится. Мне на руку, что сейчас об этом вспомнили. Плакатный пиар — великая вещь. Её-то сушёная рожа, кроме сайта, нигде не висит.

Всё что я сделал, это решил после «смазливой рожи» сесть без разрешения. И Тифа, вместо того, чтобы наорать из-за этого внезапно потеряла ко мне всяческий интерес, вернулась за стол, продолжила перекличку.

— Чердакова! — это она Катюшу вызвала.

И тоже вперилась в неё:

— Встать! — заорала.

Катюша не встала.

— Значит, это тебя наш Щегол держал на руках? А где твоя гордость?

Опа! И Катюша получила. Тифа тем временем продолжала допрос:

— Хорошо. Не хочешь вставать, отвечай сидя. Ты давно в нашем городе?

В «нашем» — я не могу, коренная, блин, жительница!

Катюша молчала — я показал беспроигрышный пример.

— Значит тут, в вашем восьмом «А» классе, собрались молчуны? ну-ну.

— Ясонова!

К Ясоновой — девочке-столбику, у которой, как у гусеницы, не было на теле никаких утолщений и сужений, вопросов не нашлось. Тиф даже улыбнулась ей, насколько может получиться улыбка у сморщенного сучка. Ну реально дикая старпёрша из дикого состояния.

Начался урок. За десять оставшихся до конца урока минут мы прошли и написали столько, сколько не проходили и не писали в прошлом году и за два урока. Учитель Тифа была сильный, без вопросов. У меня устала кисть записывать и переписывать с доски. Когда проиграл звонок, я уже почти пришёл в себя. На перемене ко мне подошла Катюша. Такого не случалось очень и очень давно.

— Привет! Ты чего на обед не идёшь?

— Иду, — промямлил я, от нервов на уроке я и забыл, что у нас обед. Но я тут же нашёлся:

— А разве обед не после шестого урока?

— Это у девятых-одиннадцатых после шестого. Ну, — проговорила требовательно: — ты идёшь?

— Нет. Что-то не хочется. — Я не хотел идти с Катюшей на обед. Да ну. Я вообще не мог понять, зачем она вдруг ко мне подошла. Я вообще злобный чел, а после этого случая с телеком, ещё и осторожный. Я никому не доверяю, да и мама сколько раз об этом за лето говорила. Как заедет домой постираться и переночевать, так и внушает мне «правду жизни», объясняет, какая жизнь несправедливая, и как надо пробиваться в одиночку и никому не верить.

— Ты расстроился? — спросила Катюша. Ей явно хотелось со мной поболтать.

— Да. Не видишь: плачу.

— Ты навсегда ушёл из «Тип-топа» или только на лето, а сейчас вернёшься?

— Навсегда, — странная она, зачем спрашивать, что и так ясно. И я уверен, что в лагере по сто раз это всё перетирали и перемалывали. Тот же Дэн, например.

— Нам не хватало тебя в лагере, — сказала Катюша. Она была с двумя хвостами как первоклашка, с бантами и воротничок такой кружевной. Симпотная до жути. Худая, в гольфах, коленки загорелые торчат, ещё чернее смотрятся из-за белых гольф.

Я молчал. Уж лучше бы Тиф чего-нибудь опять мне сказала запредельное — ещё на уроке я почувствовал какой-то мазохизм: она меня унижает, а мне и больно, и как-то спокойно. Типа, так мне и надо, я теперь ждал только худшего, а хорошего остерегался.

Мне хотелось побыть одному, постоять у открытого окна, полюбоваться ещё достаточно жарким пейзажем. (Да: я стал романтичным, сентиментальным. А как тут не стать, раз я начал себя жалеть. Это надо же: вляпаться во столько переделок!) Катюша мне мешала. Стоп! Наверное что-то у них в лагере стряслось. Катюша тут же подтвердила мои слова:

— Ты с Дэном больше не дружишь?

— Нет.

— И на футбол не ходишь?

Бог мой! Какой футбол? Я забыл о футболе! Точняк. Все поцы в конце августа там, и Лёха с Владом, а меня-то нет. Мне не до футбола, когда ходячие куклы ходят по городу, а потом ещё пересдача по английскому.

— Нет. На футбол я не ходил, — я сказал это как можно грубее. Мне надоел допрос. Но девчонки, они же душу вынимают, особенно Катюша. Они коварны и расчётливы. Вот и Катюша:

— Знай: я на твоей стороне.

— В смысле?

— Ну, в смысле, что про тебя рассказывают небылицы, а я ничему не верю, я за тебя…

Ясно. Где-то сплетничали обо мне, а Катюше это неприятно.

— Спасибо, — что ещё ей сказать, я не знал.

— Ну ладно. Я на обед. — Катюша посмотрела на меня неприязненно, и я тут же ответил:

— И я. — я вдруг понял, до меня дошло, что с Дэном я не буду встречаться и в столовой, он же в девятом, и я был этому очень рад. Хватит мне неприятностей на первый день. Их выше крыши.

Мы почапали (так выразилась Катюша) в столовую, и Катюша взяла меня за руку. Мы шли за руку! Я об этом столько лет мечтал. Но сейчас был не рад. С чего это? С какого? Потом за обедом пришла мне на ум фраза, что женщины любят жалеть. Где-то я её слышал или читал. Я вспомнил фильм. Там у тётки был клёвый мужик, а она осталась с мужем-алкашом, который её бил — пожалела придурка, а реального пацана прогнала… Правда реальный был киллером, но не в этом суть, суть в том, что жалкий с точки зрения мужчины вызывает симпатию у женщины. То, что Катюша со мной, вернуло мне уверенности. И тут же, в столовке, возвратило авторитет в классе. А то после математики на меня никто не смотрел, все отводили глаза, как от преступника. Тут же рядом со мной и Катюшей появились ещё подносы — поцы не хотели мириться с тем, что красотка (за лето Катюша стала настоящей красоткой) уплывает от них. Пообедали мы мило. Я прикупил себе и Катюше ром-бабу. И мы ещё долго их жевали, запивая компотом из перезревшего винограда. Компот был тёмно-красный, компот в нашей столовке по осени очень вкусный. Насыщенный цвет — так сказала Катюша. Спустя год я узнал, что чем меньше женщину мы любим, тем легче ей нравимся. Но тогда я этого не знал, «Онегина» ж в девятом классе проходят, но за год вывел это эмпирическим, как сказали на «физике», то есть, опытным путём.

Глава пятая

Тифа

Я специально не уходил из школы, я знал, что Катюша ждёт меня во дворе. Она там специально щебечет с девчонками. Первого сентября они все нафуфыренные, накрашенные, Катюша ещё ничего, в образе, а некоторые… мда… Да ладно уж. Пусть как хотят. Я сидел в раздевалке и болтал с уборщицей. Она рассказывала мне, сколько за прошлый год в школе всего было украдено. Особенно крали обувь. Я никогда таким не занимался. И потом: ну хорошо, взял ты чужую обувь, ходить-то в ней где? В школе нельзя светиться, в городе тоже могут застукать, узнают обудку и звездец. Уборщица у нас в школе удивительная. Зовут её Ибрагимовна, имени не знаю. Она маленькая, коренастая, но не жирная, в лице что— армянское или грузинское, седая и с заколкой на затылке. Не совсем она из нашей местности, и говорит со странным акцентом. Вокруг неё всегда девчонки вьются, она болтает с ними как девочка. Видно, что ей в кайф с детьми. В отличие от учителей, которым, даже если они не показывают виду, мы всю жизнь испортили, искалечили судьбу.

В общем, я болтал, болтал с Ибрагимовной, но Катюша оказалась настойчивой. Она тоже всё болтала и болтала с девчонками. Болтушки разошлись, и она осталась одна во дворе — я всё из окна вижу. Катюша села на оградку клумбы, стала читать в телефоне. Я попрощался с Ибрагимовной и вышел. Катюша тут же встрепенулась, и пошла ко мне.

— Ты домой?

— Да.

— Ты далеко живёшь?

Ой, ё! Она, наверное, думала, что я спрошу: «А ты?» и пойду её провожать.

— Да. То есть нет. Живу, — я махнул неопределённо в сторону улиц.

— А-аа, — сказала она.

И мы пошли. Раньше бы я сказал: «Катя! Чего тебе надобно?» Но мне было жалко её.

— Ты не обращай внимания на Тифу!

— Я и не обращаю.

Мы шли и шли. Я никого и ничего не видел вокруг. Я думал: надо бы взять у неё рюкзак. Но не стал. И вдруг она мне говорит:

— Я тоже из «Тип-топа» уйду.

— Почему?

Катюша вдруг разрыдалась и сказала мне, перепрыгивая с пятого на десятое, что в лагере замутила с Дэном, а он её бросил. Это было странно. Я Дэна знаю. Он падла, но не стал бы Катюшу бросать. Просто назло мне не стал бы. Я так и сказал. Катюша всхлипывать опять стала и опять объяснять, пересказывать случаи, как он ей то сказал, а потом то, а на последней дискотеке послал прямым текстом, сказал, что достала. И тут до меня дошло. Дэн хочет выжить её. Он же вместо меня теперь. Она напоминает ему обо мне, о том, что кто-то лучше его.

— Ну а как Дэн танцует, двигаться стал норм?

— У него прямо прорыв. Все удивляются. что делают с человеком успехи. Мама однажды сказала, что, если у человека всё задуманное получается, он двигается вперёд. А если человеку ставят палки в колёса, он рано или поздно разочаруется в себе и станет неудачником. Неудачник — это про меня. Меня вдруг тогда на улице посетила мысль. А почему, собственно, я должен быть успешным? Чем я лучше других? Я знаю ребят с футбола, которые реал кроме каши дома ничего не видят, их родители вкалывают на пищевом заводе, ковыряются в этом тухляке, который в августе везут с колхозных полей для овощных консервов. Томатная паста, баклажанная икра, и т. д. И это всё добрые люди, часто пьющие. А как тут не запить, когда они пашут в этих жутких огромных цехах, да ещё держатся за свою работу как за спасение… Многие люди у нас выживают, а не живут. Вот и я пойду работать на консервный завод, если из школы выгонят или экзамены не сдам, мама устроит. А Дэн начнёт двигаться вверх по лестнице успеха. Ну и пусть. По фиг. У каждого своя дорога. За лето понял: не надо думать, что ты весь такой из себя великий, рано или поздно щёлкнут тебя по носу. И ещё я подумал, что всё быстро меняется. Если бы не мой позор на танцах, Катюша бы сейчас со мной не шла по улице…

— Дэн тебя специально выживает. Не уходи, Кать. Он только этого и ждёт. Не уходи и всё.

— Я уже не солистка, — и опять слёзы текут. — Светлана Эдуардовна так изменилась, такая злая стала, меня называет «щегольковой невестой», и убрала из солисток, и из первой линии тоже.

— Но ты извини, Катюш, ты же вы… (чуть не сказал вымахала, но осёкся) ты же выросла всё-таки за лето. Все старшаки во второй линии. — я хотел успокоить Катюшу в надежде, что она от меня отстанет. Потому что как правило все лезут к тебе, когда у них проблемы и начинают грузить, грузить чуть ли не первого встречного, пока собеседник не загрузится под завязку. Дэн тоже такой был. Все проблемы на меня вываливал.

— А Светлана Эдуардовна? Что с неё взять. Женщины в положении нервные, я в интернете читал. А моя мама, прикинь, извёстку со стен отдирала и ела, — и я попытался рассмеяться. Получилось, видно, не ахти, потому что Катюша вылупила на меня свои глазки размером с блюдце и спросила:

— В каком Светлана Эдуардовна положении?

— Ну… беременная, — испугался я. — А что незаметно?

— Да она никакая не беременная. Ты поменьше сплетни собирай. Если она на нескольких занятиях не была, это ещё не значит, что…

Я не слушал Катюшу. Я всё понял, наконец, до конца. Дошло до меня. Светочка потеряла ребёнка, ну, пусть не ребёнка, а его зародыш, и вот срывает свою злобу на тех, кто напоминает ей обо мне. Дэн, видно, подмазался, может он и знает о её горе; я предположил, что потеря зародыша для женщины — большое горе, да и для Серого тоже — я хорошо помню, как он обошёлся со мной на занятии…

— Тём! А ты не хочешь вернуться? — заело Катюшу, что ли?

Я пришёл в себя от «новости». В начале лета я бы обрадовался, что меня кто-то зовёт обратно, пусть не Светочка с Серым, пусть просто Катюша. А теперь, зная, что произошло у мамы со Светочкой и чем это для Светочки закончилось, о танцах следовало забыть навсегда. Меня пронзила ещё мысль: Серый! Он не остановится, он меня готов был уничтожить на том последнем занятии, а тогда ещё было неясно, потеряет Светочка ребёнка или нет. А теперь он не простит мне никогда свою трагедию, убить не убьёт, но рога пообламает, может и инвалидом сделает. Вполне себе реально. Серый да ещё разъярённый — это не Эрна. «Надо обязательно научиться быстро бегать, — решил я. — Это может очень пригодится»…

— Тём! Да что с тобой! Чего ты испугался так?

— Я? Я… не… ничего не испугался, — я просто напялил на себя улыбку, натянул как киллер маску. — Я бы с удовольствием, Катюш, вернулся на танцы, но я уже в другой секции.

— В беговой, что ли? — презрительно уточнила Катюша.

— Слово дал Босхану Кануровичу, понимаешь?

Мда… Внутренний «я» наверное ухахатывался со смеху: Щеголь и слово дал, ну ты, Щеголь совсем заврался…

— Что ты бегун, впервые слышу. Говорили, ты летом работал, — Катюша решила сменить тему, поняла, что с танцами я завязал.

— Работал. На костюм этот заработал, — горько усмехнулся я.

— Тебе идёт. Всегда так ходи. Возвращайся, Тём!

«Тём» — раньше я бы растаял. Но сейчас сказал упрямо:

— Катя! У меня секция. Не могу. Я и летом занимался по утрам, бегал, — это конечно я врал. Я о секции вспомнил-то только сейчас, когда припомнил о возможной мести Серого. — А ты, Катюш, пусть и не солистка, не бросай. Занимайся. Главное работай. Всё может измениться, вернуться.

Катюша пожала плечами. И тогда я вдруг спросил у неё:

— Кать! Ты не замечала ничего странного?

— Когда?

— Ну вообще, в городе? (Я чуть не прибавил «и на кладбище»).

— Нет. А что произошло?

— Ничего не произошло. Просто разное рассказывают.

— А что рассказывают? — мы шли по улице Т, мы давно прошли мой дом, Катины хвосты развевались, будто хотели убежать от неё, Катины бантики порхали как бабочки.

— Ну… Разные небылицы, — сказал я уклончиво.

— Нет, — сказала Катя недоумённо. — Я ничего такого не слышала.

— Ну ладно. Ты извини, мне домой надо. Вон мой дом, — я указал себе за спину. — У меня секция, — наврал я, попрощался и пошёл в обратную сторону, оставив Катюшу.

Катюша, впрочем, понимающе мне кивала. Она наверное думала, что я так веду себя, потому что переживаю из-за танцев. Ещё я подумал, что она темнит. Может, она влюблена в Дэна. Зачем она мне про лагерь стала рассказывать и про их отношения. В общем, короче, я был рад, что избавился от Катюши. Я так о ней мечтал, но сейчас был не в настроении. Если она поссорилась с Дэном, то теперь значит можно подмазываться ко мне? Эх, Катюша, Катюша! Где ты была раньше? Теперь я никому не верю, теперь по городу ходят странные люди мягкие внутри.

Дома неожиданно оказался папа.

— Папа?

Мы обнялись. Папа объяснил, что дорога пустая, все едут в обратном направлении. Папа нёсся на всех парах, в Питере фуру отремонтировал, рессоры, помпу. Папа стал спрашивать о школе, как и что.

— Там твоя математичка обзывала тебя на весь класс уголовником

— Татьяна Ивановна Феоктистова?

— Ну да. Её Тифой зовут, а ещё Лети-лети.

— Это зверь.

— Она сказала, что мама ворует, а тебя чуть не посадили.

— Ну в общем, если не придираться к мелочам, так и есть.

— И чё? Мама реально прям ворует?