Кто ты, Эрна?

— Мне завтра на работу, — повторил Стас как человек дождя из фильма.

Последнее, что я видела, когда выходила из комнаты Стаса, это то, как он разбирал кресло и доставал тёплое одеяло с полки. И это, не смотря на жару!

Глава шестая

Прогулка

Я днём выспалась, и вечером, после того, как захрапел Стас, мы вышли с папой прошвырнуться.

И только сейчас я поняла, что мне стыдно идти рядом с папой. Я молчала — папа же медиум, читает мысли, вот и пусть прочитает в моём мозге…

— Почему? — спросил папа.

— Что почему?

— Почему ты стыдишься меня?

— Да пойми ты, папа. У тебя одежда как у охранника или не знаю кого. Машины-то у тебя нет?

— Я ж не человек. Зачем мне машина? Там, откуда я, машины не нужны. Да и здесь можно обходиться без них.

— Ну вот. Я тебе, папа, скажу, потому что надо же мне кому-то сказать. Излить душу. Мне стыдно ходить и с мамой, и с отчимом, и с тобой. У отчима такая машина, за неё тоже стыдно. Старая. Вот были бы отчим, мама или ты на крутой машине, бмв какой-нибудь новой, я бы не стеснялась. А так — ни туфель-ни сумок, ни одежды, ни причёски нормальной, у мамы одни морщины. Ты понимаешь меня, папа?

— Не совсем. Маме и отчиму приятно с тобой ходить. Ты такая маленькая.

— Да где ж, папа, я маленькая? Рост сто шестьдесят пять, вес бараний, всё — в тебя.

В таких невесёлых разговорах мы дошли до остановки. Мы решили проехаться на юг города, в дальний магаз. Маршрутка притормозила, остановилась. Я поднялась:

— Пап! Проходи!

Но папа замешкался. Я поняла, что он не сможет залезть в маршрутку.

— Можно я тебя под руку возьму, — предложила я.

— Постарайся, — сказал папа. Папа явно не рассчитал своей силы, он ужасно ослаб.

Я попыталась взять папу под руку и вздрогнула. Я взяла под руку тряпичную куклу. Я выпрыгнула из маршрутки — на меня уже орали все три пассажира. Всего три, а такие оручие!

— Это кладбищенские, они следят за мной! — прошептал папа еле слышно.

Я пропустила мимо ушей его слова. Могут быть и у призраков мании преследования.

Вылазка оказалась неудачной. Мы потопали обратно. Папа весил мало, я волокла эту огромную по объёму массу, как ребёнок тащит нелюбимого мишку… «Хорошо, что сейчас лето, и народу на остановке нет, — размышляла я. — Затоптали бы папу и не заметили». Я покосилась на папу, он вдруг вырвался и шёл теперь как робот, и как будто задумавшись. В свете фонарей сейчас он выглядел очень достойно. Мне с ним даже не стыдно было бы идти. В свете фонарей папа имел такой внушительный вид, какой был у рыболовов на даче: папа смотрел в одну точку — на эти шарики на небе около ковша Большой медведицы. Он как будто бы глубоко задумался над смыслом бытия. Хотя какое уж тут бытиё по отношению к папе… Папа проговорил, а точнее провздыхал:

— Знаешь, Лора, у нас там все задумываются над смыслом бытия. Ведь мы же то большинство, которые не совсем злодеи и не совсем добродетельные, нас жалеют, мы очень нужны здесь, а мы — там. Я — исключение, я — первопроходец, ходок, ох… Всё из-за мамы. Из-за тебя тоже. Если бы не мама я бы был в аду. Спасибо ей. Она думает обо мне постоянно. Я так раскаиваюсь, так переживаю за вас, так скучаю. Вот и выпал мне шанс всё изменить.

И тут позвонила мама.

— Ну что? С папой гуляешь? — голос дрожит, и в то же время ироничен, как будто насмехается. Это мама любит. Мама мастер подкалывать, она может шутить очень зло. Просто этот год её измотал, ещё эта щитовидка. И проданные за бесценок прабабушкины бриллианты…

— А как ты узнала?

Конечно же отчим (язык больше не поворачивается называть его Стасом!) всё доложил маме. Не дал ей спокойно отпуск догулять. За это я всегда и не любила отчима. Он был молчаливый, необязательный, мог пообещать и не сделать, а чуть что бежал жаловаться: другу дяде Серёже, тёте Наде-толстой — это если на маму, а на всё остальное отчим жаловался маме: на проблемы и интриги на работе, на президента и на пробки.

Я понимала: отчим вернулся раньше, что-то не срослось там, в Воркуте, плюс такое происшествие дома… Если мама пыталась рассказать что-то отчиму, что-то возмутившее её, поделиться, отчим искренне удивлялся: «Зачем это ты мне рассказываешь?» Хорошо ещё не говорит, как у нас в классе «это твои проблемы», — я всегда в таких случаях вспоминала нашу поганую школу. Вот и сейчас не дал маме спокойно на даче отдохнуть, испугался отчим тряпичной по сути куклы. Правда он не знал, что она тряпичная.

— Как узнала, как узнала, — папа настучал, — мама хохотала.

— И ты приедешь?

— Да не подумаю. Надеюсь, он тебя не задушит ночью?

— Да нет, мам, что ты. Дать ему трубку?

— Мне не о чем с ним разговаривать. Небось, за шоколадками в магазин поехали?

— Откуда ты знаешь?

— Да знаю уж. В общем, буду, как и договорились, шестнадцатого. И передай ему, чтобы убирался к чёртовой бабушке.

Мой телефон сдох.

— Мама не приедет до конца отпуска. Она тебе не рада.

Мне показалось, папа стал поживее, если так можно выразиться о выходце с того света. Мама волновалась, болтала неестественно бодро, папа тут же «ожил». Да! Абсолютно точно он подпитывается энергией, возбуждением, нервами.

— Ты умная девчонка, Лора!

— Пап! Ты заколебал уже мысли читать. Я тоже так хочу.

— Не надо, — не смотря на «улучшение самочувствия», папа шаркал как дед.

Мне порядком надоело плестись, но я же несмелая, мне неудобно возмутиться, я не могу бросить папу. Да и шоколада мне больше не хотелось.

— Спроси, пожалуйста, у прохожих: который час.

— Зачем? Около одиннадцати.

— Мне приятно, — папа вздыхал еле слышно, но говорил… говорил… говорил. Болтливый у меня папа, оказывается. — Мне хорошо, что тут время.

— А там что: нет времени?

— Там безвременье. Я тебя как-нибудь свожу в плывуны, — папа замолчал, стал шаркать ещё сильнее. Но пока я его не тащила. Передвигался сам. — Можно сказать, что время протекает там сквозь. Спроси который час, а?

— Почему я? Сам спроси! — мне не хотелось ничего ни у кого спрашивать. Я всегда удивлялась людям, которым ничего стоит спросить, попросить, напрячь, загрузить тебя по полной. Мне казалось, это неудобным. Ведь всё, абсолютно всё, можно научиться делать самому.

— Я не могу спросить, — папа выдохнул. Опять он говорил как будто нутром, рот у него больше не открывался. «Экономит силы», — поняла я и решила папу позлить:

— А почему ты не можешь спросить? — одна девчонка в школе всегда привязывалась с такими вопросами, выпытывала и выпытывала, устраивала допрос: «А почему?», «А зачем?» и дальше — повторяла твой ответ… Вот я и решила повредничать.

— Призраки не могут первыми заговаривать. И потом, я могу общаться только с родственниками.

— А как же отчим?

— Отчим — не родственник, но и не чужой вам. Поэтому я могу с ним говорить, если я захочу.

— Значит, с нами ты можешь заговорить, если даже не хочешь?

— Вам я обязан отвечать.

— Нормально. Который час? — спросила я у какой-то тёмной фигуры.

— Без пяти одиннадцать, — сказал человек.

Папа чуть-чуть «ожил». Он подпитывался любым общением, питался вниманием окружающих, взглядами, словами, обращёнными к нему — мне это стало совершенно ясно.

Мы подходили к дому, шли мимо нашего супермаркета. Казалось со вчерашнего вечера, когда я встретила тётю Надю и она меня подвезла, прошла вечность. Это было смешно, но я поверила в папу окончательно и бесповоротно. Мне было страшно — отчим нервничал, злился. Но он ничего не может сделать. Ничего. Необычность и вообще невероятность ситуации не пугали меня. Мне так надоела моя серая жизнь, что я была готова на всё. Я заново родилась с этой ночи. Главное: ничего не бояться. Я вспомнила ту высокую женщину с перстнем на концерте «Тип-топа»…

Мы прогуливались с папой очень и очень не торопясь. Луна улыбалась, звёзды подмигивали нам. Комары заедали. Но мне было плевать на комаров. Пусть себе роЯтся, козлы рогатые. Я вспомнила, как в детстве смотрела на луну, тогда, в шесть лет, я была уверена, что у Луны есть лицо, и она смотрит только на меня, исключительно на меня, единственно на меня! А как ещё иначе объяснить то, что я в своём кружке лучше всех мастерю кукол именно с такими круглыми лицами? Мне поэтому так и понравилась та перчаточная бабуля. Эта бабуля была в морщинах и горбоносая, а не так как мои фирменные куклы — рожи луны полнолунные.

Я иду с папой под этим глубоким небом. Если я решу сделать куклу звездочёта, я буду искать тряпку для его плаща такого глубокого бархатного цвета! Мне хотелось рассказать папе сразу всё. Раз он подпитывается разговорами. Да и я смогу наконец поделиться с кем-нибудь, кроме своих кукол хотя бы вот этой историей:

— Знаешь папа, мы как раз с мамой и Надькой-толстой, моей крёстной, возвращались с кладбища. Мы ходили на могилу к тёть-Надиной маме. Мама наотрез отказалась идти к тебе. А дальше мы вышли с кладбища и там стояла огромная палатка, целый маленький магазин.

— Угу, угу, — ворковал папа, тем самым вдохновляя меня на дальнейший рассказ. — И тётя Надя стала закупать там сладкое. Там очень вкусное всё и разнообразное. Пирожные, пирожки, тортики, печенья. И блины, и кутья есть в кулинарии. Всё, что нужно для поминок. Тётя Надя стала рассказывать, как в прошлом веке, в палатках чего только не продавалось. Они с мамой всё вспоминали и вспоминали на обратном пути. О том, как раньше всё было хорошо, и как сейчас всё плохо. А мороженое так вообще химическое. И получалось из их разговора, что палатка разрослась в целый магазин, и это стал голый бизнес. А раньше в палатке жила душа. Все вкусности продавались от души… Короче, — подытожили, — палатка есть, но её нету.

— Нету, это очень верно, — вздохнул папа. — Жаль. Всё изменилось. Тётя Надя. Ты её слушайся.

— Она, пап, из ума выжила.

— Почему?

— Отчим так говорит, и мама. Мама говорит, тётя Надя живёт в своём выдуманном мире, где у неё куча поклонников, а она всё выбирает, выбирает и выбрать не может.

— Тётя Надя — настоящий человек. Личность.

— Почему? — спросила теперь я.

Мы уже подошли к нашему дому, осталось войти во двор.

— Тётя Надя, когда мама тебя носила, ещё не родила, всячески маму поддерживала. В отличие от меня, э-эх, — вздохнул папа.

— И маме был сон о ней и Наде.

— Какой сон?

— Маме приснился сон. Дом деревянный и разная нечисть, и голос ей сказал: всех поработили, а вы с Надькой — самые сволочи. Мама помнит этот сон.

— Э-эх…

— Сны — это всё ты?

— Это кладбищенские. А мы плывуны. Но я вижу сны вместе с мамой, если прилетаю.

— Значит, ты летал к нам?

— Сложно ответить. Не совсем. — папа тяжело вздохнул. — Когда ты родилась, я рыбачил, сидел у лунки. И мне явился наш король. Он меня предупредил, что я могу умереть. Он мне честно сказал, что тоска твоей мамы зашкаливает, уже дошло до их мира. Но я решил тогда, что это галлюцинация. Хорошо, что тётя Надя твою маму поддерживала.

— А что за король?

— Он создал плывуны. Он является всегда на воде. Он погиб в воде и создал плывуны.

— Он утонул?

— Нет.

— Он застудился как ты?

— Нет. Его убили. Но тоска скорбящих по нему создала ему пространство, он поселился там. Сейчас плывуны такой силы, что пробивают пространство в ваш мир.

— А разве папа это не твой мир?

— Пока нет. Был мой. Но всё ещё может измениться.

Мы подошли к подъезду. Я подняла голову. Шары около ковша Медведицы были яркие-яркие. Ярче луны. Мне показалось, что за нами следят, такое неприятное жуткое чувство… Я поскорее затащила папу в подъезд. Он бился о ступени лестницы как какой-нибудь непутёвый грузовик на верёвочке в руках у такого же непутёвого малыша. Папа снова обессилел.

Мы дошли до квартиры.

— Жаль. Я так хочу купить тебе что-нибудь в этой палатке. Я хочу купить тебе всё, что ты захочешь.

Я тащила папу, а он ещё ворковал на последнем издыхании.

— ЧистИльщик приказал двигаться, как можно больше, чтобы привыкнуть к оболочке.

— Кто?

— Потом объясню. Надо больше двигаться. Я пока не могу больше двигаться.

— А в другую оболочку ты легко можешь переселиться? — спрашивала я уже перед дверью.

— Могу. Но это рискованное дело. Надеюсь, что могу.

— И в собаку можешь?

— Наверное, да. Если собака только что умерла.

— О! — я нащупала в рюкзачке ключ, я постоянно его теряю в этом рюкзачке. Надо будет сшить себе удобный рюкзак. С какими захочу карманами.

Глава седьмая

Семейные ссоры