Помоги проекту - поделись книгой:
Обоснованием указанных идей активно занялись соответствующие мозговые центры. В 1972 г. основанный по инициативе Дэвида Рокфеллера Римский клуб опубликовал свой известный доклад
А в 1974 г. советник по национальной безопасности США Г. Киссинджер, человек из рокфеллеровского круга, подготовил
В конце 1960-х – 1970-х гг. программы по распространению добровольного ограничения рождаемости при помощи практики планирования семьи стали продвигаться ООН и странами-донорами международной помощи. Первым в этом плане официальным международным документом по демографии стал
С середины 70-х до середины 80-х гг. эти программы активно распространялись в развивающихся странах, правительства которых при поддержке международных организаций и при главенстве США уделяли им значительные финансовые, административные и информационные ресурсы. Международное финансирование таких программ выросло со 168 млн долл. в 1971 г. до 512 млн. долл. в 1985 г.[63] в плане снижения рождаемости оказался весьма значительным, так как рождаемость в развивающемся мире снизилась с более 6 детей на женщину в 1960–1965 г. до менее 4-х к 1985–1990 гг. и, согласно расчётам экспертов, почти половина этого снижения (43 %) должна быть отнесена именно на счёт программ распространения планирования семьи[64].
Параллельно с этим Фонд Рокфеллера продвигал и другой способ достижения сокращения населения.
В 60-х гг. он озаботился разработкой «антифертильных вакцин» (термин Фонда), о чём подробно было написано в ежегодном отчёте Фонда за 1968 г. Тут, в частности, говорилось: «Известно, что некоторые виды лекарств снижают мужскую фертильность, но те, которые были протестированы, имеют серьёзные проблемы с токсичностью. В настоящее время проводится очень мало работ по иммунологическим методам, таким как вакцины для снижения фертильности, и для того, чтобы найти решение этой проблемы, требуется гораздо больше исследований». Авторы указали и причину, по которой уже используемые противозачаточные средства, такие как оральные таблетки и внутриматочная спираль, недостаточны: «Мы сталкиваемся с опасностью, что в течение нескольких лет эти два «современных» метода, на которые возлагались такие большие надежды, на самом деле окажутся неосуществимыми в массовом масштабе». Не очень подходили и гормональные препараты, которые вызывают кровотечение, что может ограничить их применение[65].
Чтобы заполнить возникший пробел, Фонд выделил несколько направлений деятельности. Во-первых, поиск и поощрение развития и частичная поддержка центров передового опыта в университетах и исследовательских институтах США и за рубежом; во-вторых, поддержка исследований отдельны учёных, направленных на разработку методов контрацепции; в-третьих, стимулирование путём финансирования, а также другими способами состоявшихся и начинающих исследователей к занятию теми аспектами в области репродуктивной биологии, которые имеют отношению к контролю за фертильностью; в-четвёртых, поощрение большого числа студентов-биологов и биохимиков к выбору карьеры в области репродуктивной биологии и контролю фертильности человека путём поддержки исследовательских и учебных программ на факультетах зоологии, биологии и биохимии.
В этих целях совместно с ЮНФПА, Всемирным банком, Программой развития ООН, Фондом Форда и другими организациями Фонд приступил к финансированию программы ВОЗ по «репродуктивному здоровью», в рамках которой стали разрабатываться противозачаточные вакцины, на которые в течение 20 лет было потрачено 400 млн долл. Начало этому было положено в 1972 г., когда ВОЗ, приступив к формированию Целевых групп, объединявших международные многопрофильные коллективы учёных и клинических врачей для исследований по конкретным целям, сформировала Целевую группу по вакцинам для регулирования фертильности [66] (так культурно стали называть антифертильные вакцины).
Группа выступала в качестве глобального координационного органа по НИОКР в области вакцин против фертильности и поддерживала исследования различных подходов, таких как вакцины против сперматозоидов и против яйцеклеток, а также вакцины, предназначенные для нейтрализации биологических функций хорионического гонадотропина человека (ХГЧ или hCG). В итоге ей удалось разработать прототип анти-ХГЧ-вакцины, которая, как считалось, приведёт к появлению уже к концу 70-х гг. совершенно нового метода планирования семьи. Как писал один из участников группы П. Д. Гриффин, «если бы удалось разработать вакцины, способные безопасно и эффективно подавлять фертильность, не вызывая при этом неприемлемых побочных эффектов, они стали бы привлекательным дополнением к нынешнему арсеналу методов регулирования фертильности и, вероятно, оказали бы значительное влияние на программы планирования семьи»[67].
Разработчики не скрывали, что эти вакцины предназначены в основном для развивающихся стран и что одним из её преимуществ перед уже имеющимися методами регулирования рождаемости является низкая стоимость производства и простота доставки в рамках существующих медицинских служб, а это позволяло обеспечить её крупномасштабное производство.
Несмотря на замену термина с «антифертильный» на «регулирующий фертильность», цель программы была очевидна, поскольку это была программа Фонда Рокфеллера, на чьи гранты осуществлялись, в частности, клинические исследования в Китае, Бразилии, Австрии и других странах. Впрочем, сами разработчики выражали свои взгляды вполне откровенно. Так, тогдашний биомедицинский исследователь Американского агентства международного развития Джефф Спилер в 1986 г. заявил: «Новый подход к регулированию фертильности заключается в разработке вакцин, направленных против человеческих веществ, необходимых для воспроизводства. Потенциальными кандидатами для иммунологического вмешательства являются репродуктивные гормоны, антигены яйцеклетки и спермы, а также антигены, полученные из эмбриональной или фетальной ткани… Антифертильная вакцина должна быть способна безопасно и эффективно ингибировать человеческую субстанцию, которую необходимо каким-то образом сделать антигенной. Кроме того, вакцина, регулирующая фертильность, должна вырабатывать и поддерживать эффективный иммунитет, по крайней мере, у 95 % вакцинированного населения, что редко достигается даже при использовании самых успешных вирусных и бактериальных вакцин. Но если еще несколько лет назад эти проблемы казались непреодолимыми, то последние достижения биотехнологий – особенно в области молекулярной биологии, генной инженерии и производства моноклональных антител – выводят антифертильные вакцины в область осуществимого… Вакцины, препятствующие функционированию сперматозоидов и оплодотворению, могут быть доступны для тестирования на людях к началу 1990-х годов»[68].
Усилия Фонда по разработке противозачаточных вакцин стали приносить конкретные результаты, и в 1988 г. он сообщил о прогрессе, достигнутом Отделом народонаселения Фонда в своём годовом отчёт: «Национальный институт иммунологии Индии успешно завершил в 1988 году первую фазу испытаний трёх вариантов вакцины против фертильности для женщин. Спонсируемые правительством Индии и поддерживаемые Фондом, испытания показали, что с каждой из испытанных вакцин можно ожидать по крайней мере один год защиты от беременности, основываясь на уровне антител, образовавшихся в ответ на график иммунизации»[69].
О результатах исследований стало появляться немало научных статей, среди которых статья в авторитетном британском медицинском журнале «The Lancet» за 11 июня 1988 г.
Работа над противозачаточными вакцинами шла полным ходом, особенно в странах третьего мира, как и финансирование, обеспечиваемое Фондом Рокфеллера. В программе участвовали многочисленные центры, среди которых Всеиндийский институт медицинских наук и ряд университетов, включая университет Упсала в Швеции, Университет Хельсинки и государственный Университет штата Огайо. В список также входило правительство США через Национальный институт здоровья ребёнка и человеческого развития, который является составной частью Национальных институтов здоровья США (учреждение Департамента здравоохранения США), которые, в частности, поставляли для экспериментов гормон ХГЧ.
В августе 1992 г. в Женеве была проведена серия совещаний участников программы, подытоживших результаты многолетней работы, изложенные в документе
Отметим, что из 356 млн долл., потраченных на программу ВОЗ, 90 млн. были выделены Швецией, 61 млн. – ЮНФПА, 52 млн. – Великобританией, 41 млн. – Норвегией, 27 млн. – Данией, 15 млн. – Всемирным банком, 12 млн. – Германией. США, благодаря прекращению такого финансирования во время правления Рейгана и Буша, внесли «всего» 5,7 млн. долл., включая новый платёж в 1993 г. от администрации Клинтона в размере 2,5 млн. долл. Что касается главного идеолога и вдохновителя – Фонда Рокфеллера, то его вклад составил 2,5 млн. долларов, а Фонда Форда – чуть более 1 млн[72].
После подведения итогов, тогда же, в начале 90-х годов, ВОЗ начала курировать массовые прививочные кампании против столбняка среди женщин в Мексике, Никарагуа, Танзании, Нигерии и на Филиппинах, следствием которых стали выкидыши и другие осложнения.
Первой тревогу забила католическая светская организация «Мексиканский комитет «За жизнь»», у которой появились подозрения в отношении побудительных причин, стоявших за этой программой, и она решила проанализировать многочисленные ампулы с вакциной. Обнаружилось, что они содержат хорионический гонадотропин человека (ХГЧ), который в сочетании с носителем столбнячного токсина стимулирует образование антител против хорионического гонадотропина, что делает женщину неспособной сохранить беременность. Это своего рода скрытый аборт.
Мексиканская организация подтвердила и другие странные факты, в частности то, что противостолбнячная прививка делалась только женщинам детородного возраста – от 15 до 45 лет, в то время, как мужчинам и детям прививка не делалась. Кроме того, хотя одна противостолбнячная прививка действует, как минимум, в течение десяти лет, данная вакцинация проводилась в виде серии из трёх прививок с промежутком в несколько месяцев, чтобы женщины имели достаточно высокий уровень ХГЧ. Наличие в составе вакцины ХГЧ являлось очевидным «загрязнением», он не являлся компонентом вакцины. Наконец, ни одной из женщин, получивших противостолбнячную прививку с содержанием ХГЧ не сообщили о том, что вакцина содержит вещество, провоцирующее выкидыш[73].
Схожие сообщения о вакцинах, содержащих гормоны ХГЧ, были получены из Филиппин и из Никарагуа, где вакцины вкалывали женщинам в возрасте от 12 до 49 лет.
ВОЗ сначала отрицала эти факты и преуменьшала результаты первоначальных тестов, но после этого разоблачения все страны провели всесторонние тесты, и в каждом случае в сыворотке противостолбнячной вакцины был выявлен гормон ХГЧ. В конце концов ВОЗ замолчала и приостановила свою программу, но к тому времени уже многие миллионы женщин прошли вакцинацию и стали бесплодными.
Выявился и ещё один вопиющий факт: все три различные марки вакцины против столбняка, использованные в этом проекте, были разработаны, произведены и распространены в тайне, и ни одна из них не была протестирована или лицензирована для продажи и распространения или зарегистрирована где-либо в мире. Но показательно, как повели себя власти Филиппин. Глава Филиппинского бюро по продуктам питания и лекарствам (BFAD) неубедительно объяснил, что компании, распространяющие эти марки, «не подавали заявки на регистрацию». И хотя БФАД мог запоздало потребовать повторного тестирования, эта идея была быстро отвергнута, когда министр здравоохранения заявил, что, поскольку вакцины были сертифицированы ВОЗ, то они достаточно уверены в том, что «вакцины поступают от авторитетных производителей». Речь идёт о компаниях Connaught Laboratories Ltd. и Intervex из Канады и CSL Laboratories из Австралии. Насколько же они «авторитетны» свидетельствует тот факт, что в 1980-е гг. Connaught Laboratories Ltd. вместе с Канадским Красным Крестом сознательно распространяла пробирки с заражёнными СПИДом препаратами крови. Как написал исследователь Л. Романофф, «это преступная организация, которую следовало бы убрать вместе с её владельцами»[74].
Тот же Л. Романофф делает такое заключение: «Попытайтесь понять, что это значит: в течение десятилетий ВОЗ получала сотни миллионов долларов на исследования и испытания, чтобы создать вакцину против фертильности, которая заставит иммунную систему женщины атаковать и уничтожить её собственных детей в утробе матери, вакцину, которую они тайно соединили со столбнячной вакциной, не информируя жертв. Сказать, что их обман удался, было бы преуменьшением. ВОЗ сделала прививки этой вакциной более чем 130 миллионам женщин в 52 странах, навсегда стерилизовав очень большой процент из них без их ведома или согласия»[75].
Но ВОЗ не только совершила преступление, она отработала методику лжи, позволяющую её уходить от какой-либо ответственности. Когда общественность узнала правду и стала требовать расследования, ВОЗ заняла оскорбительную позицию, издеваясь и высмеивая страны, которые провели тесты, осуждая их как некомпетентных, как имеющих «неадекватные» испытательные лаборатории и как использующих несоответствующие процедуры. Когда же многие страны приняли судебные запреты против программ ВОЗ и ЮНИСЕФ, последние заявили, что серьёзные обвинения в их адрес не подкреплены доказательствами и отказались рассматривать предъявленные совершенно очевидные факты. Эти откровенно жульнические методы ВОЗ переняла у крупнейших химических и фармацевтических корпораций, которые дают классические стандартные ответы, когда их ловят на массовой фальсификации и подлоге.
Вступив на путь защиты интересов крупных фарм-компаний и реализации теперь уже не скрываемой программы Рокфелеров по сокращению населения, ВОЗ перешла к политике, которая стала изощрённой версией того, что Пентагон называл биологической войной, пропагандируемой под лозунгом «решения проблемы голода в мире».
Ещё одно любимое детище Фонда Рокфеллера, ставшее его постоянной инициативой – это кампания по массовой вакцинации детей мира от смертельных детских заболеваний. Дело в том, что ещё в 1980 г. ВОЗ запустила Расширенную программу иммунизации (EPI), однако в последующие годы эта программа столкнулась с финансовыми трудностями, решение которых взял на себя Фонд Рокфеллеров.
Главная деятельность Фонда в этом направлении началась в 1984 году после международной встречи в конференц-центре Фонда в Белладжо, в Италии, посвящённой защите детей во всём мире. Международные делегаты из области медицины, правительства и благотворительности встретились, чтобы обсудить концепцию глобальной программы иммунизации детей как одного из средств оказания первичной медико-санитарной помощи и снижения смертности среди детей в развивающихся странах. В результате этой встречи на финансирование EPI были выделены сотни миллионов долларов, и уровень иммунизации в некоторых местах вырос до 80 %. Однако к концу 1980-х гг. финансирование доноров стало снижаться, и Фонд Рокфеллера предложил новую идею.
В 1990 г. он запустил инициативу по детской вакцинации (CVI), которая стала совместной работой Фонда, Программы развития ООН, Детского фонда ООН (ЮНИСЕФ), ВОЗ, Всемирного банка с частными и государственными партнёрами, включая правительственные учреждения, учёных и производителей вакцин. CVI послужила ранней моделью государственно-частного партнёрства (ГЧП).
Конечной целью CVI было создание однодозовой пероральной вакцины, которую можно было бы сделать легко доступной для детей в развивающихся странах. Эти вакцины должны были защищать от основных детских заболеваний, легко вводиться младенцам и также должны были быть легко транспортируемыми и сохранять эффективность без использования холодильников. Инициатива предполагала постоянное совершенствование существующих вакцин, разработку новых, комбинирование вакцин и распространение их по всему миру. Будучи основным спонсором CVI, Фонд внёс значительный финансовый вклад в достижение её цели, выделив на это в 1994–1995 гг. 2,5 млн долл. долл.[76]
Однако, несмотря на такие взносы, CVI по-прежнему сталкивалась с финансовым дефицитом, пока на арену не вышел новый игрок – Фонд Билла и Мелинды Гейтс, для которого иммунизация человечества превратилась в ключевую цель и задачу. Об этой истории будет рассказано ниже.
5. История лекарств: куда идёт фармацевтика
В рассматриваемые годы происходит мощный взлёт фармацевтического бизнеса и мощный рост фармацевтических гигантов. Но для лучшего понимания того, какие цели и задачи они преследуют и каковы их коренные интересы, необходимо проследить основные этапы и направления их фармацевтической деятельности. Она заключается в производстве лекарственных препаратов, которые в классическом понимании представляют собой химические соединения с определёнными свойствами.
Сегодня мы можем выделить три группы препаратов, отличающиеся по химической структуре, свойствам и терапевтическим возможностям, которые условно можно назвать поколениями, поскольку исторически они появлялись последовательно, вводя свои новшества[77]. Как мы уже писали, если изначально лекарства создавались на основе природных экстрактов, то с развитием химической промышленности появилась новая группа лекарств на основе методов органического синтеза – лекарств малых молекул. Затем были разработаны биотехнологические методы, что привело к широкому внедрению биологических препаратов. И, наконец, исследования в области клеточных и генных технологий создают на сегодняшний день продвинутый класс лекарств – так называемую «передовую технологию».
Со времени зарождения фарминдустрия преобразилась в огромную высокотехнологичную отрасль, которая оценивается в 1,1 трлн долл. и при этом не прекращает расти. По прогнозам экспертов, при среднегодовом росте в 3–6 % к 2024 году размер лекарственной индустрии на рынке может достигнуть 1,5 трлн. долл.[78] Львиная доля этого объёма приходится на крупные фармкомпании, которые проводят массированные исследования и разработку всё новых лекарств.
В борьбе за первенство фармкомпании тратят сегодня на исследования и разработку лекарств примерно 150 млрд долл. в год, а их среднегодовой рост составляет примерно 3 %. Если в начале XX века основными болезнями, с которыми боролись люди, были различного рода инфекции, то после открытия пенициллина Флемингом в 1928 г. и начавшегося массового внедрения в медицинскую практику антибиотиков инфекционные болезни отступили на второй план, уступив место сердечнососудистым (инфаркту, инсульту) и онкологическим заболеваниям. В последнее время распространёнными становятся также респираторные и нейродегенеративные заболевания.
В настоящее время всё больше фармкомпаний связывают возможность бороться с этими заболеваниями только с помощью нового поколения лекарств – биотехнологий и так называемой «передовой терапии». На рынке растёт доля биофармацевтических компаний, и инвестиции в разработки инновационных препаратов последнего поколения постоянно увеличиваются. По оценкам экспертов, объем рынка «передовой терапии» к 2024 году может составить $10 млрд[79].
Рассмотрим подробнее указанные три поколения.
Первое, это малые молекулы, представляющие собой лекарства небольшой молекулярной массы, с массового производства которых фактически началась современная фармацевтика. И хотя разработка первых таких препаратов относится еще к XIX веку, малые молекулы до сих пор преобладают, составляя около 90 % наименований современных лекарств[80].
1. Появление лекарственной индустрии стало возможным благодаря появлению новых химических продуктов (синтетических красок, производных смол) и рождению химеотерапии, а на развитие её повлияло несколько знаковых событий в первой половине XX века: химический синтез антибактериальных препаратов сальварсана и сульфаниламидов и открытие всем известного антибиотика пенициллина. Это стало самым громким достижением фармакологической промышленности века. Дальнейший прогресс привёл к тому, что уже во второй половине XX века стали выпускать множество новых классов лекарств первого поколения, к наиболее значимым из которых относятся следующие.
Во-первых, противовирусные средств, на которые потратили около 60 лет, для достижения современного уровня эффективности. На изобретение новых препаратов повлияло развитие молекулярной биологии, позволившей привлечь к разработкам информацию о геноме, клонировать гены, кодирующие терапевтически важные биологические мишени и экспрессировать их белковые продукты, то есть реализовывать заложенную в клетке генетическую информацию. Учёные решили, что они могут расшифровывать полную информацию человеческой ДНК в рамках международного проекта «Геном человека», который начался в 1990 г. под эгидой Национальной организации здравоохранения США. Поскольку лекарственные мишени – это часто белки, закодированные в генах, то клонирование этих генов, считалось, позволит экспрессировать их в культурах изолированных клеток и проверять на них действенность молекул-кандидатов в новые лекарства.
Сегодня такие технологии являются частью подхода, называемого рациональным конструированием лекарств (драг-дизайн). После того, как генетики объявили о завершении ознаменовавшего начало нового тысячелетия проекта «геном человека», в результате которого якобы была прочитана полная информация, содержащаяся в ДНК человека, был утверждён раздел биологической науки, получивший название «геномика». Геномика даёт совершенно новый подход к поиску новых терапевтически важных мишеней, позволяя искать их непосредственно в нуклеотидном тексте генома[81].
Во-вторых, препараты для лечения сердечнососудистых заболеваний, представляющие собой историю нескольких классов кардиопротекторов.
В-третьих, противовоспалительные препараты: кортикостероидные, представляющие собой синтетические аналоги природных гормонов и нестероидные.
В-четвёртых, химиотерапевтические противоопухолевые препараты. Сегодня появилась таргетная медицина и лекарства, прицельно бьющие по молекулярным онкологическим мишеням. Такое тестирование называется высокопроизводительным скринингом и является мощным инструментом медицинской химии и драг-дизайна.
2. Второе поколение – это биопрепараты, представляющие собой лекарства, активная субстанция которых производится живыми системами и затем выделяется из них, для чего используются различные биотехнологические методы. Как правило, это разнообразная группа крупных молекул со сложной структурой, аналитический контроль которых требует привлечения различных физико-химических и биологических методов на всех стадиях производства.
Эти препараты смогли появиться только в силу таких результатов развития молекулярной биологии, как расшифровка генома человека и других видов, появление генной инженерии, развитие структурной биологии, открывшей возможность визуализации взаимодействий биомолекул и изучения механизмов действия различных лекарств. Сегодня доля биопрепаратов на рынке лекарств составляет примерно 25 %. К ним относятся следующие виды.
Во-первых, это генно-инженерные лекарства (гормоны). Первой компанией, выпустившей на рынок подобные продукт, стала Eli Lilly («Элай Лилли»), запустившая в 1982 г. продажи хумулина, представляющего собой ДНК-рекомбинантный человеческий инсулин[82]. Следующей стала компания Amgen Inc., наладившая в 1989 г. производство препарата человеческого эритропоэтина, представляющего собой один из первых рекомбинантных препаратов, продуцируемых линиями клеток млекопитающих (это стало возможно в силу внедрения гена человеческого эритропоэтина в клетки яичника китайского хомячка).
Во-вторых, это ферменты, участвующие во множестве биохимических процессов. Первым подобным одобренным к использованию лекарством стала алтеплаза, полученная путём производства в клетках млекопитающих в 1987 г. и разработанная первой биотехнологической фармацевтической компанией Genentech («Дженентек»), основанной в США в 1976 г. Компания была создана биохимиком доктором Гербертом Бойером, считающимся одним из основателей биотехнологической промышленности и пионером в области рекомбинантной ДНК-технологии. В 1977 г. его группа внедрила человеческий ген в бактерию, с помощью чего синтезировала гормон роста соматотропин. Что касается «Дженентека», то в 2009 г. компания была выкуплена швейцарской Hofmann-La Roche.
В-третьих, это принципиально новые препараты на основе моноклональных антител для лечения онкологических, аутоиммунных и других, считавшихся ранее неизлечимыми, заболеваний. Для их образования используют технологию гибридомы – клеточного гибрида, полученного в результате слияния двух клеток: миеломной опухолевой клетки и способной к образованию антител иммунной клетки (лимфоцита).
Вначале применяли искусственно синтезированные моноклональные антитела, полученные из клеток мышей, однако было выявлено, что мышиные антитела воспринимались организмом как чужеродные клетки. Это показало применение первого, выпущенного в 1986 г. препарата на основе моноклональных антител «Ортоклон ОКТЗ», имевшего полностью мышиное происхождение[83]. Ввиду сильной токсичности чужеродных для человеческого организма антител, широкое внедрение подобных средств было под большим вопросом.
Но генная инженерия «оптимизировала» эту технологию, и в начале 90-х годов были созданы химерные антитела на 75 % состоящие из «человеческих» последовательных аминокислот. Первым химерным терапевтическим моноклональным антителом, появившимся на рынке, стал утверждённый в 1994 г. абциксимаб. Однако, хотя химерные антитела и были менее токсичны, их достаточно крупные мышиные фрагменты вызывали иммунную реакцию. Поэтому генные инженеры пошли дальше, и создали «гуманизированные» антитела с процентным соотношением человеческой и мышиной частей 95 % на 5 %, а затем и полностью «человеческие» на 100 % антитела.
3. Третье поколение – это лекарства так называемой «передовой терапии», представляющие собой инновационные методы лечения, основанные на достижениях клеточных и генных технологий. Они отличаются от предыдущих поколений тем, что представляют собой живые клетки или генетические конструкции, позволяющие модулировать процессы в организме уже на следующем уровне сложности. Назвав генную терапию «передовой», генетики утвердили её как безальтернативную, поскольку любое другое направление в здравоохранении уже должно рассматриваться как непередовое, непрогрессивное и неперспективное. Позже мы вернёмся к этому вопросу.
Речь идёт о генной терапии (ГТ) – генетической инженерии, заключающейся в лечении наследственных и ненаследственных заболеваний путём коррекции собственных генов или введения генетического материала в клетки пациентов с целью направленного изменения генных дефектов или придания клеткам новых функций. Для этого чаще всего используется специально модифицированный вирус (называемый вектором), который вводится в организм больного человека с тем, чтобы он, проникая в клетки, внедрял так называемый «здоровый» генетический материал и приводил к экспрессии нормальных белков, тем самым уменьшая или сводя на нет последствия болезни[84].
Первой в мире биотехнологической компанией, где выращивали новые бактериальные культуры с чужими генами, стала уже упомянутая Genentech, а в 1976 г. в Университете Пенсильвании исследователь генетик У. Андерсен предложил использовать вирусы в качестве носителей ДНК. Первым человеком, в отношении которого применили генную терапию в 1990 г., стала трёхлетняя Ашанти де Сильва, страдавшая тяжёлым комбинированным иммунодефицитом. В течение нескольких лет в Национальном институте здоровья США ей вводили предварительно модифицированные лимфоциты, что в итоге помогло улучшить иммунную систему. После этого в США было создано более сотни лабораторий проведено более 400 клинических исследований по генной терапии с участием 4 тысяч пациентов[85].
Однако последующие попытки использовать этот метод закончились трагически. В 1999 г. умер принимавший участие в испытании препарата для генной терапии 18-летний Джесс Гелсингер, у которого оказался необычайно сильный иммунный ответ на введение аденовирусного вектора. А в 2002 г. у двух детей во Франции в результате введения генов стволовых клеток крови при помощи ретровирусов развилось состояние, похожее на лейкемию. То есть иммунный ответ организма на вторжение в него чужеродного материала увеличил риск тяжёлой иммунной реакции на генно-терапевтическое вмешательство. Таковы были последствия «передовой терапии». Вскрылись и другие проблемы: трудности длительного сохранения и функционирования терапевтической ДНК в организме пациента; риск использования вирусов в качестве векторов; мультигенность многих болезней, делающую их трудной мишенью для генной терапии[86].
Отрицательный опыт, вызвав недоверие и страх в отношении подобного лечения, на некоторое время не дал утвердиться генной терапии как лечебной дисциплине. Сам термин «генная терапия» стал своего рода чёрной меткой, так что его даже не хотели упоминать в грантах. Однако, несмотря на это, эксперименты были продолжены как частными, так и государственными организациями, сосредоточившимися на создании более безопасных векторов.
Наиболее успешными они оказались в Китае, где для них не вводились жёсткие ограничения, так что именно в этой стране в 2003 и 2005 гг. были одобрены первые геннотерапевтические препараты – Gendicine и Oncorine. были одобрены в этой стране В 2011 г. уже и в России было выдано регистрационное удостоверение на препарат Неоваскулген для лечения ишемии конечностей атеросклеротического генеза[87]. Препарат был разработан Институтом стволовых клеток человека (ИСКЧ) – биотехнологической компанией, основанной в 2003 г. А. Исаевым[88] и ведущей разработки и предоставляющей услуги, связанные с клеточными, генными и постгенными технологиями (регенеративная медицина, биострахование, медицинская генетика, генная терапия, биофармацевтика)[89]. Первым проектом ИСПЧ был «Гемабанк» (банк персонального хранения стволовых клеток пуповинной крови), затем он приобрёл контрольный пакет акций компании «Крионикс» и совместно с последней и с Роснано инвестирует в созданную в 2011 г. биотехнологическую компанию «СинБио». Тогда же совместно с Биофондом РВК они создали «Центр генетики и репродуктивной медицины Genetico» в целях развития персонализированной медицины, генетических исследований и диагностики[90].
В Европе первый геннотерапевтический препарат получил одобрение регулирующих органов для продаж в 2012 г. Это был Glybera, представленный как «прорыв генной терапии», закончившийся коммерческим провалом, поскольку он оказался самый дорогим препаратом в мире стоимостью более 1 млн евро на пациента и в итоге был снят с рынка ввиду его нерентабельности.
В 2015 г. появилось лекарство IMLYGIC, одобренное к применению в США и Европе, и за последние годы регулирующие органы этих стран утвердили целый ряд новых геннотерапевтических препаратов. Более того, в феврале 2019 г. Управление по контролю качества пищевых продуктов и лекарственных препаратов США (FDA) заявило, что к 2025 г. ежегодно будет утверждаться до 20 новых препаратов генной и клеточной терапий. Перспектива этого направления была описана им следующим образом:
«В настоящее время FDA наблюдает массовый рост числа продуктов клеточной и генной терапии, поступающих на раннюю стадию обработки, о чём свидетельствует значительное увеличение числа заявок на новые исследуемые препараты (IND) для продуктов генной терапии. Резкий рост числа продуктов генной терапии был связан с разработкой безопасных и эффективных векторов, доставляющих эти продукты в организм человека, таких как векторы аденоассоциированного вируса (ААV)… FDA прогнозирует, что через год к уже имеющимся в досье 800 IND будет ежегодно добавляться по 200 новых.
… Чтобы помочь управлять этим всплеск заявок на IND, FDA фокусируется на разработке и одобрении путей клеточной и генной терапии, признавая, что продукты эти обладают потенциалом для лечения ранее трудноизлечимых болезней. FDA расширит сотрудничество и будет работать со спонсорами лекарств, чтобы убедиться, что по мере возможности лекарства получат преимущество ускоренной апробации и назначения передовой регенеративной терапии»[91].
Ещё более широкие возможности для генетиков предоставила технология CRISPR/Cas9[92], позволяющая осуществлять быстрое изменение фрагментов ДНК и точечное редактирование генома, оцениваемая ими как «будущее генной терапии»[93]. Признание её произошло в 2012 г.
Вот как описал один из авторов его действие: «CRISPR/ Cas9 – комплекс из белка и РНК (рибонуклеиновая кислота, это как ДНК, но с другим сахаром в составе). Этот комплекс играет роль «иммунитета» у бактерий. Если бактерия подвергается атаке вируса и удачно с ней справляется, его ДНК разрезается Cas-белками и встраивается в ДНК бактерии внутрь CRISPR-кассеты. В итоге в этой кассете оказывается большое количество фрагментов чужеродной ДНК, которые «запомнила» бактерия. Как полка, на которой лежат разные книги. При следующей атаке вируса, если фрагмент его ДНК уже есть в «библиотеке» бактерии, белок Cas разрежет вирусную ДНК…, так что целостность молекулы полностью пропадет»[94].
Иммунная система человека работает похожим образом, поэтому открытие CRISPR/Cas9 предоставило генетикам мощное оружие – так называемые молекулярные «ножницы», которые можно направлять к участкам ДНК человека и вносить разрывы в нужное мест, вырезая дефектный ген с мутацией. Понятно, какую перспективу это представляет для учёных, заявивших, что с помощью этого метода можно будет вылечить почти все генетические заболевания. Поэтому в пользу CRISPR/ Cas9 работает мощное лобби, фактически блокирующее какую-либо серьёзную критику, представляемую как противодействующую «передовой» медицине. Максимум, что дозволено утверждать относительно небезопасности этого метода, это что его последствия недостаточно изучены, а то, что уже известно, свидетельствует о том, что новый метод может серьёзно нарушить код ДНК и неправильно повлиять на остальные гены[95].
Всё дальше отодвигая этические границы в своих экспериментах, генетики пошли на осуществление опытов над человеческими зародышами. Первые сообщения об использовании CRISPR на человеческих эмбрионах появились в 2015 году. В 2017 году учёным удалось скорректировать в эмбрионах мутацию, вызывающую порок сердца. А вскоре китайский ученый Хе Цзянькуй заявил, что на свет появились дети, измененный геном которых должен защитить их от ВИЧ. В результате экспериментов на свет появились трое детей, якобы устойчивых к ВИЧ, хотя доказательств их защищенности от вируса не было.
Закончились эти страшные опыты тем, что в 2019 г. Хе Цзянькуй получил три года тюрьмы за незаконные эксперименты с модификацией генома эмбрионов, и такие же приговоры получили двое его коллег. Судья подчеркнул тогда, что все трое не имели должной сертификации, чтобы работать в области медицины, и, стремясь к славе и богатству, умышленно нарушали национальные правила в области научных исследований и лечения.
Ещё одним многообещающим для фармкомпаний направлением стала клеточная терапия, иногда называемая клеточной трансплантологией. Она заключается во внедрении (трансплантации) определённых клеток в организм человека, например, кроветворных стволовых клеток костного мозга. Сегодня самой «прорывной» стала технология CAR-T для противоопухольного лечения. Это одновременно клеточная, генная и имуннотерапия, название которой расшифровывается как Chimeric Antigen Receptor T-cell – T-клетки с химерными рецепторами антигена. Спонсорами исследований биопрепаратов на основе этих технологий являются преимущественно американские и китайские биотехнологические компании, которые и продвигают их в своих странах.
Как ни пытаются авторы этой технологии возвеличить её, негативные побочные эффекты от неё настолько серьёзны (вплоть до смертельных случаев на этапах клинических испытаний), что умалчивать об этом невозможно. Например, ещё в 2017 г. один из самых продвинутых онкологических центров США Центр доктора медицины Андерсона заявил, что применение CAR-T может вызвать следующие реакции: цитокиновый шторм, синдром CAR-T-связанной энцефалопатии и синдром активации макрофагов[96].
Однако фармацевтическое лобби активно работает, и эффект его дошёл до России. В июле 2020 г. Председатель координационного совета «Движения против рака» Николай Дронов предложил подготовить законодательную инициативу, чтобы пациентам с онкогематологическими заболеваниями в России стала доступна CAR-T-клеточная терапия. России эта технология недоступна из-за особенностей закона, вводящего ограничение по получению и использованию у человека генномодифицированных клеток и предполагающего трудновыполнимые требования, предъявляемые в настоящий момент к производителям биомедицинских клеточных продуктов. Единственная клиника, где применяют эту технологию, это Центр детской гематологии, онкологии и иммунологии им. Дмитрия Рогачева, но работа эта, по признанию его руководства, практически нелегальна[97].
Надо отметить, что хотя генная и клеточная терапия остаются ещё «сырой», сложной и финансово затратной технологией, к работе над ней подключены огромные ресурсы. И самое непосредственное отношение к этому имеет и эпопея с вакцинами против COVID-19.
Увеличение доли инновационных лекарств стало сегодня преобладающей тенденцией на фармацевтическом рынке. Прогнозируют, что к 2024 г. онкологические препараты займут 19,4 % объёма рынка с продажей в 237 млрд долл., но наиболее быстро растущим сегментом станут иммунодепрессанты, продажа которых может возрасти на 16,9 % к 2024 г.
Подытоживая, хотелось бы выделить следующее.
В истории фарминдустрии как в капле воды отразилась суть изменения в понимании «научной» медициной человека и его природы, что стало причиной того тупика, в котором эта медицина сейчас пребывает.
Во-первых, произошло отрицание духовной сути человека вследствие принятия абсолютно ненаучной дарвиновской теории, породившей «дочку»-евгенику и «внука»-трансгуманизм. Человек стал рассматриваться как биологический объект, над которым можно проводить любые эксперименты, но ради этих экспериментов и опытов нужно куда-то удалить мораль и нравственность. Именно это и осуществляется сегодня, чтобы расчистить пути для торжественного шествия генной инженерии со всеми её «прелестями». Скрывать евгеническую сущность современной генетики становится всё сложнее, но если евгеники середины XX века ещё искали эвфемизмы для слова «евгеника» и пытались обернуть её в покров заботы о человечестве, то сегодня это уже не считается нужным делать. Евгеника превращается в практику без какого-либо обоснования.
Во-вторых, начатая Рокфеллерами и К° борьба против натуральной медицины завершилась признанием безальтернативности фармацевтического «научного» подхода, и хотя гомеопатия и другие виды натуропатии не запрещены, но глобальная перспектива «прогресса» медицины связывается исключительно с изобретением всё новых методов вмешательства в человеческий организм, и не просто вмешательства, но недопустимого вторжения в саму природу человека в целях её изменения.
В-третьих, замена природных лекарств синтетическими привела к тому, что биологическая природа человека стала меняться. Если растения, имеющие сложную структуру, оказывают благотворное комплексное воздействие на тело человека, то синтетические лекарства, лечащие одно, но калечащие другое, вызывают массу побочных эффектов, которые приводят к существенным переменам при долгом приёме и ослабляют иммунную систему человека. Получается замкнутый круг, при котором всё более слабеющий человек в целях исцеления изобретает всё новые и новые поражающие его средства, а выйти из него не даёт утвердившаяся официозная догма прогресса.
Эта догма блокирует возможность рассматривать человека в единстве его духа, души и тела и обеспечивать его духовное, нравственное и физическое здоровье в его целости. Догматическая медицина лечит не человека, а болезнь, а лечение болезни давно превратилось в бизнес, на котором выросла и окрепла одна из самых крупных мафий нашего времени – фармацевтическая, или просто «Большая фарма».
6. «Большая фарма» на службе у самой себя
Рассмотрим, что представляет собой сегодня эта так называемая «Большая фарма» (от английского «Big pharma»), то есть группа крупнейших и ведущих международных фармацевтических компаний, занимающихся изготовлением лекарств и медицинских препаратов. Они работают также в области генной инженерии, вакцинирования, медицинского оборудования, то есть в тех направлениях, которые являются высокотехнологичными и инновационными, а значит и сверхприбыльными.
Их ещё часто называют элитным клубом потомственных фармацевтов, так как многие из этих корпораций были созданы давно и ведут своё начало, как мы уже видели, с небольших семейных компаний или объединения изобретательных разработчиков. Большинство этих компаний сосредоточено в США, несколько из них находятся в развитых странах ЕС – Великобритании, Франции, Швейцарии. Они и составляют ядро «Большой фармы», задавая ритм остальным участникам рынка.
Эта группа представляет собой частные компании с акционерным капиталом и либо размещают свои акции на бирже, либо получают гранты от частных инвесторов, как это делают, например, молодые стартапы в сфере генной инженерии или производители препаратов против рака. Таким образом, они несут ответственность лишь перед акционерами, которые стремятся получить как можно большую прибыль в как можно более короткие сроки. Сегодня компании «Большой фармы» лидируют в мире по прибыльности бизнеса, при этом затраты их, как правило, в два раза ниже, чем прибыль, и идут в основном на маркетинг, исследования и оборудование. Когда исследователи в 2020 г. сравнили прибыль 6 крупнейших компаний и десятка крупных компаний в других отраслях, включая ай-ти сферу, выяснилось, что в 2000–2020 гг. чистая прибыль у фармкомпаний составляла 15,2 % против 7,8 % у компаний других видов[98].
«Большая фарма» оказывает огромное влияние на разработку и становление законодательной базы в фармацевтической отрасли, действуя через своих менеджеров, которые входят в комитеты по развитию и формированию законодательства разных стран. Поскольку главным лозунгом фармкомпаний является «хочешь жить – плати», они стараются поддерживать высокие цены на лекарства, а чтобы не потерять, рынок часто производят более дешёвые дженерики – копии оригинальных препаратов, которые запатентованы другими компаниями, но срок действия которых истёк. Поскольку государства пытаются регулировать цены на лекарства, ограничивая их рост, фармкомпании сокращают объёмы продаж более дешёвых препаратов, а когда изготовление их становится нерентабельным, они просто вымываются из производства. Но здоровье дороже всего, и люди идут на любые условия ради приобретения нужных препаратов. Так что, в отличие от компаний в других отраслях, сектор «Большой фармы» продолжает процветать и увеличивать свою рыночную стоимость за счёт значительного увеличения продаж лекарств и заключения сделок.
Фармкомпании превратились в мощное лобби, которое формирует общественное сознание в области медицины. Они решают, каких медицинских теорий должны придерживаться врачи, чего должны бояться пациенты и какими средствами надо лечиться или не лечиться. Они же определяют направление развития медицины и осуществляют цензуру, используя в качестве главного критерия их стратегии прибыль.
Крайне выгодным для фармкомпаний являются госзаказы на вакцины, поэтому они заинтересованы в государственных компаниях по вакцинации, а тем более по обязательной вакцинации, в силу чего объявление эпидемий и пандемий работает им на руку. Поэтому в условиях эпидемий и пандемий эти компании подвергаются острой массированной критике за их озабоченность в первую очередь прибылью и денежными вливаниями со стороны государства, а не здоровьем общества. В СМИ можно найти много негативной оценки деятельности фармкомпаний, и информации о том, что они спекулируют на вакцинах, и что их расходы на маркетинг в несколько раз превышают расходы на разработку, и что цены на лекарственные препараты в несколько раз завышены. Но фармобизнес продолжает обрабатывать сектор медицины по всему миру, наращивая обороты денежных средств, которые составляют десятки миллиардов долларов. Наблюдая постоянный рост акций этих компаний и прогнозируя, какая компания больше всего заработает на том или ином препарате или вакцине, инвесторы со всего мира вкладывают в них собственные средства для получения мощной сверхприбыли.
Объём или оборот мирового фармацевтического рынка постоянно растёт. В 2017 г. по оценкам международной аналитической компании Evaluate Pharma, он достиг 1,2 трлн долл., что на 3,6 % больше, чем в 2016 г.[99]
При этом региональным лидером на протяжении многих лет является фармацевтический рынок США, который определяет основные тенденции развития отрасли. В том же 2017 г. его объём достиг 456 млрд долл. Показательно, что при президентстве Д. Трампа министром здравоохранения и социальных служб стал бывший руководящий менеджер фармацевтической компании Elly Lilly Алекс Азар, так что неудивительно, что он блокировал снижение цен на лекарства и предоставление широкомасштабного доступа к услугам здравоохранения.
Второе место в мировом рейтинге принадлежало Китаю, чей фармацевтический рынок достиг уровня 165 млрд долл. Он растёт в два раза быстрее, чем развитые фармацевтические рынки. При этом правительство сделало ставку на проведение реформы здравоохранения в целях расширения и децентрализации системы. Доля иностранных поставщиков в лекарственном обеспечении Китая составляет 25 %, так что перед мировыми фармкомпаниями открывается большая перспектива для экспансии и роста. Однако в силу разных причин вход на этот рынок не простой, поэтому большинство иностранных компаний предпочитает форму кооперации с местными производителями или образование дочерних компаний, включая локальные научно-исследовательские центры.
Третью позицию сохранил японский рынок, достигнув 120 млрд долл., а после него идёт Европа[100].
Локомотивом и основным двигателем роста фармацевтического рынка стала группа, в которую вошли Китай, Бразилия, Индия, Россия и ещё 17 стран, имеющие значительное население и обладающие большими перспективами роста. Эту группу так и называют – «фармацевтические рынки». Если годовые темпы роста традиционных рынков лекарств находятся на уровне 1–4 %, то темпы роста «Pharmerging’ markets» – 11–15 %. В 2017 г. объём рынка этой группы достиг 405 млрд долл., что составило 33,8 % мирового фармацевтического рынка.
Поделиться книгой: