Помоги проекту - поделись книгой:
Первое время распорядительный комитет заседал каждый день. Дел — невпроворот. Особенно Антон торопил поскорее создать и вооружить боевую дружину. Собрали деньги на покупку оружия, направили для этого посланца в Ригу, целый арсенал оказался у барона фон Граббе, его конфисковали. Центральный Комитет заранее известил: царское правительство пошлет войска.
Старый солдат обучал дружинников. И тут выявилось, что Янис не просто хороший, а отличный стрелок. Раньше ружья никогда не держал в руках, а теперь решетил пулями самое яблочко мишени.
Ожидали карателей, но не думали, что на одну волость нагрянут сразу две роты. Хорошо, товарищи из революционного центра «Иманта» успели предупредить: одной дружине с ними не управиться. Кому, как не Янису, — с письмом к соседям:
«Старо-Пебальгский распорядительный комитет сообщает таковому же Скуенскому, что с казаками и солдатами может произойти бой, поэтому просят, чтобы скуенские силы сейчас соединялись и отправились через Нет-кенсгоф в Дростенгоф. Со стороны Пебальга приняты меры… Сообщайте об этом другим волостям для исполнения».
На хорошей лошади Янис быстро доскакал до Скуенеки, вручил письмо, предупредил, чтобы поспешили на помощь, а сам назад. Уже подъезжал к своей волости, как издали увидел солдат, свернул с большака и по тропинке — прямо к церкви. По ступенькам взбежал на колокольню, ударил в набат.
С высоты хорошо видел, как бежали дружинники к приходской школе. Лет сто тому выстроена она. Стены, будто в крепости, толщиной в полтора аршина. Янис вниз и — тоже к школе. Засели дружинники в подвале, в оконца высунули ружья. И Янис — свое. А солдаты рассыпались цепью, и уже зацокали пули в толстые школьные стены. Но и навстречу полетели пули из подвала. Янис увидел, как упал каратель, еще один… Долго длилась перестрелка. И вдруг из соседнего сарая — пламя. Солдаты подожгли: ветер нес огонь прямо на школу. Дым въедался в глаза Янису и его товарищам. Льются слезы из глаз, трудно целиться, кашель рвет грудь, но нельзя прекратить стрельбу. Нельзя! И вдруг донеслись возгласы «ура». Солдаты пошли на приступ?
— Живыми не сдаваться! — крикнул начальник дружины.
И Янис Судрабс почувствовал, что ни за что не сдастся. Умрет за революцию! Он так себе и сказал: «Умру!» Хотя не представлял, как это может случиться, не представлял, как это его не станет.
Но карателей не видно. И выстрелы умолкли. Янис выглянул в окно: удирают солдаты!
— Бегут! — заорал он. — Это наше «ура»! Пришла подмога.
Ах, какая была это пора! Настала зима, а Янис — в стоптанных башмаках, в легком пиджачке — пламя революции грело! Лишь когда ударили крепкие морозы, надел теплую баронскую кофту.
Пророческими оказались слова в листовке ЦК ЛСДРП: «Столь же внезапно, как перестали дымить все фабричные трубы, могут задымиться все вороньи гнезда в Курземе и Видземе». Более четырехсот пятидесяти помещичьих имений разрушили и сожгли восставшие. Захватывали не только замки, но и уездные городки, участки железной дороги, телеграфы.
Царское правительство объявило Лифляндскую и Курляндскую губернии на военном положении. Наводнило край войсками, вооруженными вплоть до артиллерии, отрядами казаков и горцев. Немецкие бароны не скупились на создание своих собственных отрядов самообороны. А серые бароны, уж они-то умели держать нос по ветру.
9 января 1906 года командующий карателями свиты его величества генерал-майор Орлов телеграфировал лично царю: «Всеподданнейше доношу Вашему Императорскому Величеству: по сегодня убито 22, расстреляно 78, много подвергнуто экзекуции; сожжено строений 70, пироксилином взорвано строение, где было нападение на войска».
Этим строением как раз и была школа, за стенами которой Янис и его товарищи дали бой карателям.
Когда в Старо-Пебальгской волости хозяева узнали, что солдаты движутся к ним, в первую очередь разогнали распорядительный комитет и поставили своего старосту. А тот на каждый хутор — повестку: «Немедленно сдать оружие!» У большинства крестьян одна мысль: скорее избавиться от него. Толпами потянулись к волостному правлению.
Антон Салум понимал: сдадут люди оружие — революции конец. И хотя нужно было ему уходить — его фамилия первая в списке, составленном серыми баронами, — он не мог не зайти в зал, где собрались мужчины со всех окрестных хуторов. И Яйис с ним. Переступили порог, и Салум зычным голосом:
— Товарищи, храните ружья! Спрячьте их. Беззащитных вас растопчут. Неужели отдадим все, что завоевала революция…
Кажется Салуму: еще фраза, еще одна — и убедит людей. Янис уже не раз шептал ему:
— Нужно уходить!
— Да-да, вот еще несколько слов. — Он еще надеялся на их силу.
И вдруг на пороге барон фон Граббе, офицер, человек в штатском (как потом выяснилось, пшик из Вендена) и староста волости. За ними — солдаты.
— Вы окружены! — гаркнул офицер. — Всем стать в черед! Зал покинете лишь после проверки.
Крестьяне начали строиться в затылок друг другу. Приезжий господин в штатском вынул список революционеров.
— Подходи! — крикнул офицер.
Впереди стояли хозяева и те струхнули.
— Фамилия? — зло окликал барон.
Хуторянин называл свою фамилию.
— Правильно? — спрашивал барон у старосты.
А шпик мчался взглядом по строкам списка. Нет ли там этой фамилии? Солдаты обыскивали. Благополучно заканчивалась процедура — проходи.
Первым схватили Антона Салума. Посадили на скамью, с двух сторон поставили солдат.
— Глаз не спускать! — приказал шпик. Среди крестьян шепот:
— Салуму конец! Расстреляют.
У Яниса первый порыв: самому рвануться вперед и сесть рядом с Антоном. Он его помощник, он названый брат, Антону расстрел, — значит, и ему! Начал проталкиваться вперед, но тут кто-то крепко схватил его за руку. Тот самый старый солдат, помощник командира боевой дружины, который научил его стрелять.
— Ты куда? — прошептал сердито. — Известно, к Салуму!
— Спасешь его? Облегчение сделаешь?
— Умру вместе с ним!
— Думаешь, ему мертвецы нужны? Ему нужны борцы на свободе!
Тем временем рядом с Антоном посадили председателя распорядительного комитета.
— Скамейка длинная, — заметил старый солдат. — Но чем меньше на нее попадет…
— Все равно меня узнают.
— Узнают, — значит, судьба, а сам не рвись! — Он повел его к концу очереди и поставил самым последним.
Зал благотворительного общества всегда казался Явису большущим, а сейчас он — в самом конце его, но до дверей (где барон, где господин в штатском, голова которого, как флюгер в разноветрии: то влево — на лицо очередного крестьянина, то направо — в список) — сейчас до дверей будто несколько шагов. И очередь двигалась слишком быстро. А на скамье, где сидел Салун, появлялись все новые люди. Почему-то усаживались плотно друг к другу, словно оставляли место для него. Для Яниса оставляли место. И ему вдруг стало страшно.
Он посмотрел в окно — разогнаться, выбить стекло и дай бог ноги. Бог дал ему длинные ноги. Но за окнами — шапки солдат, штыки на винтовках. Не помогут ноги. Хотя бы сбросить старую баронскую куртку. Узнает барон свою куртку, обязательно узнает. Но как сбросить ее на глазах фон Граббе? И в тот момент, когда Янис отчетливо понял: выхода нет, никакого нет выхода, он увидал, как спокойно и гордо сидит Антон Салум. Побледнеть побледнел, но борода торчком, и только она одна горит в мрачном зале. И заработала голова: самого последнего в очереди проверят с особой настырностъю, нельзя последним!
Янис направился, чтобы стать где-то посредине очереди, и тут его перехватил Ян Судрабинь. Тоже заговорил шепотом. В зале все только перешептывались, лишь барон, офицер и шпик в штатском — на полный голос.
— Твоя фамилия — в списке. Я знаю точно. Но ты подойдешь и назовешь себя не Судрабс, а Судрабинь. Понял? Не Судрабс, а Судрабинь! Староста новый, мы с тобой долго жили в Риге, в лицо нас не знает… Понял?
У барона фон Граббе крупный прямой нос с лиловыми прожилками, рыжие лохматые брови над рысьими глазами. Взгляд рысьих глаз ощупал лицо Яниса Судрабса.
— Фамилия?
— Судраб, — и почти слитно добавил «инь». — Повторил: — Судрабинь!
Городской господин глянул в список.
— Сын церковного старосты, — подсказал волостной староста, стараясь показать, что в большой волости знает каждого.
Барон махнул небольшой сухой ладонью. Проходи, мол!
Янис медленно минул барона фон Граббе, офицера, шпика со списком, унтера и солдат, скамейку, где сидел бледный и гордый Антон Салум. Он хотел хоть на мгновение встретиться с ним взглядом, но тот головы не повернул, должно быть, боялся каким-нибудь неосторожным движением выдать парня.
Янис вышел из волостного дома, однако не поспешил скрыться, нет, до конца должен был узнать судьбу Антона.
С ружьями наперевес вывели солдаты Салума. Как мог, высоко поднял он голову. А люди опустили головы и многие сняли шапки. Офицер поставил его к березе.
«Что же это такое? — ошалело метались мысли в голове Яниса. — Неужели сейчас убьют?» — Он уже видел смерть, сам стрелял из школьного подвала, но то были чужие люди, а сейчас убьют Антона… Антона… Даже когда говорил себе: «Убьют Антона», полностью не верил, на что-то надеялся.
Солдаты выстроились шеренгой.
— Меня вы можете убить, — крикнул Антон, — но мои идеи — никогда! Прощайте, товарищи! Доведите начатое до конца!
— Доведем! — ответил кто-то из толпы.
Но Янис не уверен, услышал ли Салум. А в последнюю минуту жизни должен услышать.
— Клянемся! — воскликнул он.
Антон кивнул головой. Ему кивнул, узнал голос и подтвердил, что услышал.
Раздался залп. Салум упал. А офицер сразу дал команду искать крикуна. Но солдат опередил шпик, тот самый господин в штатском, что держал список. Расталкивая толпу, кинулся туда, откуда раздался голос. Однако Янис уже скрылся.
Вот при каких обстоятельствах Янис впервые увидел шпика.
От этого шпика, который остался в замке барона, от карателей он вынужден был с десятком товарищей уйти в лес. Но не просто уйти, чтобы спрятаться, отсидеться, нет, с оружием — продолжать борьбу. Он принял команду на себя. Как-то это произошло само собой — наиболее близкий к Антону Салуму человек, он словно стал его наследником. Да и опыта у него оказалось побольше, потому что все время был при нем, видел, как поступал Салум: где быстро, немедля, решительно, а где в обход, не спеша, с оглядкой.
Лес стоял по колено в снегу. Кроны сосен цвели снежными хризантемами, чернотелые дубы щеголяли лампасами наледи, белыми лентами перевиты косы берез. Одиннадцать пар ног с хрустом окунались в искристый ковер. Только этот хруст и крошил многоверстную тишину…
Короток зимний путь солнца, недолго шагало оно вслед за людьми, скатилось за сосновые кроны, провалилось в темные сугробы раннего вечера, но самым последним лучом успело озарить ледяные сосульки на крыше сенного сарая, и они засверкали, как хрустальная люстра в баронском замке.
— Смотрите, «зимний дворец»! — воскликнул Янис. Он не мог не восхититься игрой света в крупных, будто слоновые бивни, сосульках, но и ирония слышалась в его словах, так жалок был полуразвалившийся сарай. И все же этот сарай приютил их: зарылись в сено, прижались друг к другу, и лишь окоченели, полностью не замерзли. Зато на другой вечер хорошо погрелись у пожарища богатой усадьбы — подожгли хутор серого барона, одного из составителей черных списков.
Сначала Янис думал, что они одни на весь лес, но вскоре повстречались с другой группой, потом в один день — сразу с тремя. Начали объединяться. Оказалось, их здесь больше сотни. И тысячи — целое войско — по всем лесам Латвии. Назвали себя лесными братьями! Бее у них общее, прежде всего — враг.
У Яниса кроме ружья на поясе появился револьвер — снял с убитого казачьего офицера. Командовал карателями подъесаул лейб-гвардии Атаманского полка Краснов. Тот самый Краснов, который через одиннадцать лет, будучи уже генералом, повел на восставший Петроград конный корпус. В очень тревожные октябрьские дни Янис, тогда уже Мартын Лацис, тоже встретился с карателями Краснова, он был среди тех, кто пулей и словом остановили конный корпус. Но то будет через одиннадцать лет… А зимой девятьсот шестого лесным братьям пришлось отойти глубже в леса.
Гибли товарищи. Из десятка, который пришел с Янисом, уцелело лишь трое, но и им смерть угрожала каждый день. Однако шли и шли к лесным братьям новые братья. Не одного из них Янис научил метко стрелять, но главным считал — приобщить их к социализму. Каждый день в одном из «зимних дворцов», куда приходилось перекочевывать, проводил занятия с товарищами. Как бы вступлением была очередная глава из «Спартака» ила «Овода», затем читал и растолковывал «Коммунистический манифест» Маркса и Энгельса, «Две тактики…» Ленина, «Развитие латышского крестьянства» Петра Стучки. Со временем он вошел в число лучших ораторов партии.
Когда революция пошла на спад, начали пустеть леса. Вернулся в родную волость и Янис. Никто не знал, где он находился, кроме Яна Судрабиня, а тот по старой дружбе пустил слух: Янка Судрабс уехал в Ригу, работает там подмастерьем в столярной мастерской.
В первый же вечер пошел на соседний хутор к батраку — члену партии Иманту Гаркалну. Лет на десять Гаркалн старше его, лицо густо побито оспой, поэтому ходил в холостяках, считал — для жениха неподходящая вывеска, а вот бедняки тянулись к нему — себя не давал хозяевам в обиду и за других мог постоять.
Янис засыпал Гаркална вопросами: кто уцелел из товарищей, что делают, кто руководит?
Оказалось, немного в волости социалистов. Одни погибли, другие ушли в подполье, а некоторые предали — испугались, затаились, даже громче других стали петь: «Боже, царя храни!» Теперь те, кто остались, объединялись в кружки, в каждом — не больше десятка человек.
— Кто руководит? Тебя ждали, — как само собой разумеющееся ответил Гаркалн.
— Меня? Я же самый младший из вас, мне еще восемнадцати нет…
— Зато в голове накопил больше, чем другой за сорок. Нам кое-что известно и про твои дела в лесу. Все товарищи за тебя.
На первом же собрании Яниса выбрали руководителем кружка.
Он не нанялся ни к одному из серых баронов, пошел на хутор Клейва к среднему хозяину единственным батраком. Порой думал о себе, вспоминая народную поговорку: «Работа молчит, а плечи кряхтят». Его плечи так кряхтели, что, казалось, не только сам, но и другие слышат. А ведь еще надо найти время для партийных дел, встречаться с другими батраками, учить их отстаивать свои права, готовиться к занятиям в кружке, проводить их, давать задания товарищам, проверять, как выполнены. Некоторые не понимали, откуда Янис берет силы. И за неутомимость, удивлявшую всех, назвали его Чертов конь.
В июне девятьсот шестого его вызвали в Ригу на первую конференцию пропагандистов и организаторов сельских организаций ЛСДРП. Он стеснялся ехать в Ригу в домотканой деревенской одежде, но другой не было. Оказалось, на конференции так одето большинство товарищей. Он даже набрался смелости выступить и резко говорил о тех социалистах, у которых личные дела на первом плане, а партийная работа на втором.
Его молодость и требовательность бросались в глаза. После выступления к нему подошел член ЦК по кличке Камолс[2].
— Теперь я понимаю, почему товарищи прозвали вас Чертов конь, — улыбнулся он. — Они убеждены, что такой ваз, который тащите вы, никому не под силу.
Янис смутился: откуда член ЦК может знать о нем? А ему известно даже его прозвище. Выяснилось: Камолс — земляк Яниса, хутор, где живут его родители, неподалеку от усадьбы, в которой батрачит Судрабс. Янис догадался: так это же Волдемар Тейкман, сколько разговоров о нем в народе, он и в тюрьме сидел, и даже в Америке укрывался…
— Я хотя и издали, но и впредь буду следить за вами, — сказал ему Камолс-Тейкман на прощание.
А в июле проходил III съезд ЛСДРП. Он постановил объединить латышскую социал-демократию с российской и именоваться Социал-демократией Латышского края. Подавляющее большинство ее членов стояли на большевистских позициях. Янис тоже.
Далеко ушел Янис Судрабс от того подростка, который впервые услышал от Петра Тенча слово «социалист», глотая слезы, читал о Спартаке и Оводе. Впервые вдумываясь в ленинские мысли, он на собственном опыте убеждался: чем больше узнаешь, тем глубже понимаешь, как много еще нужно знать. Янис окончил лишь приходскую школу, этого так мало. Но можно учиться, как Петр Тенч. И он учился — один, по ночам. Спал три часа в сутки, даже во время жатвы. Это неимоверно трудно, каждая клетка тела стонала от усталости, а глаза не просто закрывались, ресницы будто склеивали их. Пришлось Янису по примеру Петра и гирю достать, и на голову становиться… И тут он понял: все может преодолеть человек, когда воля его несокрушима.
Но не всегда Янис сам мог разобраться в том, что написано в книжке, тогда в воскресенье шагал к учителю Андрею. Тот не только преподавал в школе, но и руководил уездной партийной организацией.
Между ними разница в шесть лет. В молодости это много. Андрей в партии уже давно, поездил по России, встречался с известными русскими большевиками, и всо же Янис стал для него не только учеником, а и помощником, другом. Его покоряла жесткая строгость юноши к себе. Янис выработал собственный кодекс социалиста. Самый суровый, самый бескомпромиссный! Он нигде его не вычитал, кодекс складывался постепенно. Первую строчку ему подсказал все тот же Петр Тенч, за ним Антон Салум, другие старшие товарищи по партии. Они не пили, не курили, не глумились над женщинами, не верили в бога. Они охотно помогали тем, кто нуждался в добром совете или материальной поддержке, шли на каторгу, на виселицу. Кодекс Яниса предъявлял социалисту самые высокие требования, потому что это человек будущего, человек высшей нравственности, человек, чуждый слабостей и пороков.
— А какую твой идеал должен иметь профессию? — однажды спросил Андрей.
— Учителя! — как само собой разумеющееся ответил Янис.
Для него, как и для очень многих крестьян, учитель — самый уважаемый человек. Неспроста и дети, и взрослые обращаются к нему не по фамилии, тем более не но имени, а говорят: «Учитель». Он учил не только грамоте, многих учил значительно большему: жить!..
Пробатрачив весну и лето, заработав кое-какие деньжата, осенью девятьсот седьмого Янис перебрался в волостное училище к Андрею. Помогал ему, чем мог, и учился. Постановил для себя: за полгода должен подготовиться, сдать экзамены и получить диплом народного учителя. Кто поверит, что за шесть месяцев возможно подобное? Даже Андрей, хотя он лучше других знал Яниса, хотя подбадривал, помогал изо всех сил, все же сомневался. Лишь одна Мария твердо верила.
Мария — младшая сестра Андрея и первая девушка, которую полюбил Янис. Ему шел уже двадцатый год, но ни одна девушка не привлекала его внимание, даже внимание, не говоря уже о том, чтобы затронула сердце.
Да и мог ли он хотя бы самую малую толику времени, хотя бы самую крохотную каплю энергии оторвать от дела революции… А когда осознал, как ничтожны его познания и как много нужно учиться: не одну, не три и не пять — сотни книг должен прочесть… Сотни книг — это целая гора, и восходить на нее он может лишь после работы. Все отдыхают, кто, как может, веселится, ухаживает, а он без передыха — на свою гору. Те девушки, с которыми все же приходилось иногда общаться, казались пустыми и глупыми, с ними не о чем было говорить, а просто так болтать не умел, да и не хотел. Его сверстники имели уже подружек, изведали вкус поцелуя, даже близости, Янис был бесконечно далек от всего этого. И в то же время он рос, мужал, а юность не привыкла цвести в одиночестве, он это чувствовал, да, сначала чувствовал, затем начал и понимать, однако оставался одиноким.
И вот появилась Мария. Янис знал ее еще до того, как поселился у Андрея, она посещала кружок, которым он руководил, была единственной девушкой из соседних хуторов, которую влекло социалистическое просвещение. Уже одно это привлекало к ней внимание, к тому же выделялась она красотой. Особенно хороши были волосы — пепельные, пушистые, они ниспадали до самых колен, до того густые, что Мария могла закутаться в них, как в покрывало. Обычно она заплетала волосы в толстую косу и укладывала вокруг головы. Словно корона вздымалась над белым лбом, отчего стройная высокая Мария казалась еще выше. И величественней. Недаром ее называли каральмейта[3].
Яниса сразу потянуло к ней. Ему казалось, что часами мог бы не сводить с нее глаз. Но именно поэтому не разрешал себе лишний раз глянуть в ее сторону. Как можно? Он руководитель кружка, он должен служить для всех примером, и вдруг — ухаживания, провожания…
А Мария чуть ли не с первой встречи влюбилась в него. Ей уже не давали прохода парни. Однако все они казались ей недалекими, сыпали одинаковые словечки, будто занимали их друг у друга, одни — более нахальные, другие — менее, но ухватки у всех схожие. Янис Судрабс не походил ни на кого. Он серьезный, умный, настоящий революционер. Но почему-то словно бы не замечает ее, ведь говорят, что она самая красивая во всей волости, а для него только член кружка. И бойкая, умевшая закрыть рот не одному болтуну, пресечь настойчивых ухажеров, Мария робела перед Янисом, была счастлива, если он давал ей поручение, а затем коротко спрашивал, как оно выполнено.
Поделиться книгой: