400 вопросов и ответов о вере, церкви и христианской жизни

Почему Господь попустил такое многолетнее и страшное испытание бесовскими силами Николаю Мотовилову, который оставил нам главное свидетельство о преподобном Серафиме Саровском — беседу с ним?

В случае с Мотовиловым, мне кажется, как раз Промысел Божий очевиден. Господь, знавший меру крепости его души, попустил ему такое испытание, которое он мог вместить и выдержать, чтобы благодаря тому терпению и той скорби, какие перенес, стать не внешним свидетелем жития великого светильника земли Русской преподобного Серафима, а таким, кто мог бы в духе истины поведать об этом людям.

Как Православная Церковь относится к предсказаниям Нострадамуса?

Очень трезво. Текст Нострадамуса - это памятник эпохи, нуждающийся в литературоведческом и историческом комментировании, но прежде всего в адекватном переводе, который пока отсутствует, в текстологическом исследовании. Я бы всячески приветствовал корректное издание «Центурий» Нострадамуса в подлиннике и с подстрочным русским переводом, именно с подстрочным. Ведь любой толковый перевод априори заключает в себе точку зрения переводчика, его понимание того или иного контекста.

Можно ли предсказания Нострадамуса считать христианской мистикой?

Христианская мистика — это Откровение Иоанна Богослова, это Дионисий Ареопагит, это преподобный Симеон Новый Богослов, это преподобный Серафим Саровский. А Нострадамус, Сведенборг, блаженная Анжела, Тереза Авильская, Елена Блаватская, Даниил Андреев — это, конечно же, все очень разнородная компания, но к христианской духовности она имеет очень опосредованное отношение.

Это не значит, что тем самым надо характеризовать этих людей как духовно ограниченных и малоталантливых. Напротив, отказываясь причислить их к христианским мистикам, я никоим образом не подвергаю сомнению их высочайшую одаренность, а если иметь в виду критерии светской жизни, то почти гениальность. Но, обладая обостренным внутренним чувством, они более, чем другие, были подвержены соблазну ухода в мглистые сумраки и полумраки мистических парений, и так как опасность эта существенна, то итог ее нельзя не констатировать.

Чем объясняется настоящая мания человечества к паранормальному и инопланетному, которую мы сегодня наблюдаем?

Это определенного рода мифология, созданная в минувшие десятилетия научно-фантастической литературой, ну а сейчас, в связи с общим упадком печатного слова, активно пропагандируемая в основном визуальными средствами массовой информации. Применительно к этой мифологии можно процитировать Клайва Льюиса, который в «Письмах баламута» писал про «один из блестящих проектов подземного ведомства». Потому что та идеология или то мировоззрение, которые внедряются в сознание современного человека посредством такого рода увлечения, сводятся к двум основным постулатам. С одной стороны, по сути дела, отрицается вера в Бога или, по крайней мере, такая вера, какой она существует в христианской даже, а не только в православной традиции. С другой стороны, так же усиленно утверждается вера в некоего материального, но не человеческого происхождения мессию, который может прийти и решить все проблемы цивилизации, — неважно, в положительном или отрицательном, вплоть до всемирного катаклизма, смысле. Такого рода атеистический мессианизм подготавливает в душах множества людей возможность принятия ими прихода антихриста.

Русские религиозные философы начала века писали, что великая победа лукавого в том, что люди перестали верить в него, перестали бояться быть уловленными в его сети и ловушки, считая все это бабушкиными россказнями. Почему сейчас, напротив, наличие инфернальных сил в мире ревизионируется сверх меры?

Здесь я снова позволю себе вспомнить того же Льюиса, который весьма справедливо считал, что в борьбе врага человеческого с христианством может быть два прямо противоположных направления: постулирование того, что лукавого нет, и, наоборот, слишком большая вера в его всесильность, преувеличение его роли в жизни общества и каждого конкретного человека. Если нельзя убедить человека в том, что он, то есть сам диавол, не существует, значит, надо придать преувеличенное значение вере в инфернальное, паранормальное, отодвигая благодаря этому преувеличению веру в Бога куда-то на второй или десятый план нашей жизни. Цель же и в том, и в другом случае едина - увести человека от живой и действенной веры в Бога.

Вообще сверхвнимание к инфернальному очень небезопасно. Не случайно христианская традиция построена прежде всего на положительных примерах, на идеале святости жизни, на изображении того, что является нормой, а не антинормой. Кстати, очень характерно, что те люди, которые, казалось бы, из благочестивых побуждений увлекаются темами эзотерики, скажем, масонства, как правило, очень близко подходят к некоторому умственному повреждению, у них наступает такая аберрация внутреннего зрения, когда история человеческого рода видится не как история, где Христос борется с антихристом, а как история борьбы масонов и антимасонов. То же самое приложимо и к нынешнему виртуальному миру.

Что такое с православной точки зрения НЛО и как должно относиться к столь многочисленным свидетельствам очевидцев?

Сама по себе множественность свидетельств еще не является подтверждением подлинности того или иного феномена, его онтологической значимости. Но мы можем сказать, что многие произведения античности, в том числе весьма серьезных авторов, которым нет основания не доверять, переполнены свидетельствами о чудесном, чрезвычайном, экстраординарном. Достаточно открыть Геродота, Гесиода, этих скептических и очень трезвых мыслителей и историков, и тем не менее, как много таинственного и чудесного во всех их произведениях!

Родоначальник гностицизма Симон Волхв летал над Римом при апостолах Петре и Павле так, что эти его полеты не во сне, а наяву видела большая часть римского населения, о чем говорится не только в христианских, но и в языческих памятниках античности.

История знает много примеров разного рода фантомов, иллюзий и чудотворений. Так что мы можем проследить определенные тенденции, меняющиеся со временем. Действительно, лукавый всегда приноравливается к тому уровню развития цивилизации, культуры, если угодно, мифотворчества, религиозных или парарелигиозных представлений, которые господствуют в данный момент в данном обществе. Наука уфология представляется сегодня суперуспешной разработкой аналитического бюро подземного мира, иначе сказать, преисподней. Здесь отрицание веры в Бога, потому что НЛО не предполагает признания живого, действенного участия личного Бога в жизни видимого мира, сочетается с верой в абсолютно чудесное, абсолютно иррациональное и никак не контролируемое человеком вмешательство в его жизнь разнообразных пришельцев, гуманоидов, инопланетян и т. д. То есть в данной разработке, может быть впервые в истории, обе эти задачи оказались совмещены. Ну как за этим не увидеть когтистую лапу лукавого?

Какую роль в формировании современного мышления сыграла научно-фантастическая литература?

Весьма отрицательную, на что в свое время очень справедливо указывал иеромонах Серафим Роуз. Он писал, что именно научно-фантастическая литература способствовала формированию определенного рода мифологического сознания современного общества, которое оказалось готовым воспринять новую мифологию.

Создание всемирных компьютерных сетей — не есть ли это еще один камень, приближающий нас к окончанию строительства новой Вавилонской башни?

Здесь есть, о чем задуматься. Ведь, действительно, человечество уже имеет такого рода инструмент, который позволяет сделать всемирное управление для величайшего манипулятора и обманщика всех времен наиболее удободостижимым посредством некой единоразовой акции. Я не думаю, что тот же Билл Гейтс сознательно готовит почву для пришествия антихриста, скорее, сам дух времени, само развитие событий ведет нас к тому, о чем говорит Евангелие, — что в конце концов история мира завершится добровольным поклонением злу большинства людей. И в этом смысле всеобщая компьютерная связь — возможный способ реализации такого поклонения. Впрочем, еще Владимиром Соловьевым была дана некая модель того, как может состояться пришествие антихриста применительно к реалиям конца прошлого века. Для нас же теперь, казалось бы, очевидно, как оно может состояться уже не в начале XX, а в начале XXI столетия. Хотя такую возможность видели и в том же XVIII веке, в эпоху Петра Алексеевича. Так что Internet отнюдь не непременное условие того, что завтра надо ждать воцарения антихриста.

Отца Артемия Владимирова как-то спросили: «Компьютер от беса?» Он ответил, что компьютер, конечно, не от беса, а от прогресса, но путем прогресса мы идем в объятья беса.

Как Церковь относится к виртуальной реальности и ее возможностям воздействия на психику человека? К примеру, в Японии была создана в виртуальном компьютерном пространстве эстрадная певица, загадочный имидж которой разрабатывали лучшие шоумены, изощренно мотивируя, почему она не появляется на публике. В результате у компьютерной дивы появилась масса поклонников, диски с записями ее электронносмоделированного голоса раскупались фанатами по всей стране. И раскрылся этот обман только через несколько лет…

Можно сказать, что это род «прелести» XX века. Если в прежнее время лукавый на ловушки духовного обмана улавливал подвижников, которые нарушали законы внутренней жизни, и предлагал им иллюзорную, невзаправдашнюю реальность духовного мира, соблазняя их этим и отводя от пути спасения, то теперь виртуальная реальность открыта для всех. Раньше такие подмены были возможны только для человека, предельно истончившего свой духовный мир. Не случайно все эти «прелестные» обманы происходили в основном с людьми тонкой духовной организации, мистической одаренности. Теперь же близость духов злобы поднебесной достигла такой степени, что вхождение в мир, которого нет, жизнь по законам, которые на самом деле не действуют, любовь к существам, которые не существуют, поклонение идолам, которые являются просто сочетанием неких компьютерных программ, не требуют уже никакого хитроумного прикрытия, все и для всех откровенно обнажено. С одной стороны, это является иллюстрацией того, как может торжествовать зло, а с другой - того, что зла, как сказано в святоотеческих писаниях, онтологически не существует, оно лишь прореха на картине добра. То есть виртуальной реальности как реальности бытийной, сущностной нет. Есть некая агрессивная актуальность зла, господствующая в душах людей. И это господство небытия, в наше время принимающее тотальные размеры, само по себе должно предостерегать христианина от такого пути.

Повальное увлечение детей тамагочи (электронными зверьками), массовые похороны которых уже проводились в некоторых странах на специально созданных для этого кладбищах, тоже не безобидно?

Конечно не безобидно! Очевидно ведь, что за всем этим стоит ухмылка лукавого. Какие же это наивные игрушки, когда ребенку предлагается бережное попечение не о живом существе, а о жидком кристалле? Когда человек реальный мир, данный ему Богом, своих близких, о которых должно ему заботиться, заменяет некоей фантазией, некоей воображаемой реальностью? При этом он прекрасно знает, что ее нет, что достаточно только отвернуться от нее, как она перестанет существовать. Но человеку предлагается жить ею вместо того, чтобы жить реальной жизнью. Это душепагубные игры. А массовый характер увлечения ими говорит о том, что мы имеем дело с прямым предвестием времен, близких ко времени торжества отца лжи.

Какое влияние на сознание и мироощущение современного человека оказывают всяческого рода рейтинги и то, что человечество просто захлестнула волна математического счастья?

Что значит математическое счастье?

То, что сегодня, как никогда ранее, вся жизнь человека связана с цифрами: кто больше? кто дальше? насколько больше? насколько дальше? И главное — на каком месте? На десятом или одиннадцатом? Когда уже почти не важно, что за всем этим стоит, а вот какое место в телевизионном рейтинге займет купленный тобою диск или просмотренный фильм, это возбуждает и ум, и сердце. Скорее всего, мы уже имеем здесь дело с новым мировоззрением.

Ну что ж тут можно сказать? Само по себе понятие меры и зачета всегда оценивалось в духовной традиции отрицательно. Христианин должен избегать этой мерозачетной шкалы как критерия своего отношения к действительности, а утверждение его в массовом сознании - это еще одна черта антихристианской направленности нынешнего секулярного гуманизма и господствующей сегодня светской идеологии.

В этом году мы отметили две тысячи лет со дня Рождества Христова, а некоторые историки считают, что Он родился за несколько лет до новой эры. Что это означает?

Это означает некий спор о хронологии, предложенной в VI столетии одним из церковных историков, именуемым Дионисием Малым, когда, собственно, и формировался христианский календарь, который пришел на смену римскому летосчислению по правящим императорам. Была ли тогда допущена определенного рода хронологическая ошибка или, как считает большое число серьезных историков (включая классика нашей русской церковной истории Василия Васильевича Болотова), никакой ошибки не было и косвенные данные лишь подтверждают верность расчетов Дионисия Малого, в конечном итоге для нас абсолютно не важно. Так же неважно и в каком точно году произошло крещение Руси — в 988-м, как это литургически вспоминает Церковь, или в 987-м, как считает энное количество светских и даже церковных историков. Мы ведь не календарепоклонники, а верующие в Живого Истинного Бога, и для нас тысячелетний юбилей - это не повод повесить красивые открытки на стены своих домов или совершить паломничество в Святую Землю, за которое должна последовать индульгенция, что призвана была сделать значительная часть нынешнего христианского мира нынешним ее главой папой Римским.

Для нас же двухтысячелетие Рождества Христова - это прежде всего основание еще раз серьезно и ответственно осмыслить нашу собственную веру: какие мы христиане, что для нас означает воплощение Сына Божия и как мы в своей жизни причастны к тому, что вошло в бытие мира в ту Вифлеемскую ночь. Это необходимость чуть серьезнее и ответственнее отнестись к своему мировоззрению, к своей жизни и вере. В этом смысле юбилей важен. Но, впрочем, и 2001-й, и 2002-й годы будут не менее важны, и Рождество 2001 года, и Пасха 2002 года не утеряют для христианина ни йоты своего значения.

Переход из одного тысячелетия в другое имеет какой-то сакральный смысл?

Церковь всегда во все времена всех рубежных дат прежних веков через своих иерархов и подвижников веры предупреждала христиан об опасности суетного мельтешения и ожидания того, что круглая дата окажется рубежом в земной истории. Думается, и сегодня мы не должны прилагать к этому своих сердец и слишком суетиться по поводу подведения итогов столетия, тысячелетия, итогов прогресса в собственной стране, в Европе и т. д. Печальным примером такого подверстывания под круглую дату явилось недавно заключенное и предельно двусмысленное, предельно лукавое соглашение между католиками и лютеранами, в котором очевидным образом выполнялся откровенно социально-политический заказ — декларировать к началу третьего тысячелетия преодоленность вероучительных разногласий между Католицизмом и лютеранством. Это соглашение было составлено и сформулировано так, что знающие поймут, что все осталось как есть, а незнающие, каковых сейчас, наверное, девять из десяти, посчитают, что в отношении католиков и лютеран все перевернулось. Этот документ призван продемонстрировать как бы единое христианство как бы единой Европы третьего тысячелетия. Вот подобного рода и внешних, и даже внутренних заказов надо нам избегать, особенно в преддверии действительно великого праздника.

Могут ли православные праздновать 31 декабря по новому стилю?

Для православного человека 31 декабря — один из дней рождественского поста. А в 2000 году он приходился еще и на пятницу. По церковному уставу, как кажется сейчас, для нас промыслительно исполненному особенного смысла, в этот день нельзя употреблять ни рыбы, ни алкогольных напитков. Так что православный христианин должен был встречать этот светский праздник с некоей, я бы даже сказал, изрядной, особенно для молодого человека, мерой отстраненности от суеты, мишуры, шума, помпы и гама. Что, кстати, и полезно, так как нам хорошо было бы помнить: миллениум не наш праздник. Возгревать же некие особенные чувства по поводу этой рубежной даты для православного человека неестественно и странно. Все-таки это не больше чем точка на годичном круге, и придавать ей некий мистический ореол, некую сугубую значимость просто потому, что нулей больше, чем это обычно бывает, не нужно было бы. Но если этот день оказался поводом для доброго семейного общения и мы смогли удержать себя в некоторых пределах, ну что ж отказываться от этого? А вот ехать в Прагу, в Абу-Даби или на какой-то специфический меридиан, где третье тысячелетие начиналось раньше, чем в других местах, и при большем стечении народа, все же решительно не стоило.

Стоит ли православному человеку принимать участие в светских чествованиях великих людей, скажем, таких, какие были в дни празднования 200-летия со дня рождения Пушкина?

Почему же нет? Просто христианину надо помнить, что во всяком подобном действии важнее всего молитва. С одной стороны, она поможет избавиться от ненужного языческого триумфализма в памяти даже о самом великом нашем прошлом. Мы должны любить и чтить своих выдающихся соотечественников, но всякий раз помнить о той дистанции, которая есть между тварью и Творцом, и о том, что высшее, что доступно человеку, — это быть соучастником в деле возвещения правды Божией в этом мире. С другой стороны, молитва поможет избавиться от духа осуждения и самопревозношения по отношению к юбиляру, как такое сегодня нередко случается. Казалось бы, странно об этом говорить, но ведь мы же знаем, что в наше время есть столь дерзновенные люди, которые способны поднять руку даже на светлую память Александра Сергеевича Пушкина, чье имя еще недавно было непререкаемым литературным авторитетом для всех русских людей. Думается, по нашей общей молитве никакое кощунственное слово по отношению к нему стало бы невозможным.

Раздел четвертый. Православие и культура

Среди современных художников бытует мнение, что творчество греховно по самой своей природе. Так ли это?

Думается, у нас нет никаких оснований делать заключения об изначальной поврежденности творчества грехом. Такая уверенность возникает, потому что мы видим преимущественно произведения искусства, которые грехом изрядно загажены или искажены. Сегодня, действительно, мало что осталось непричастным к работе врага рода человеческого. Но тем не менее мы знаем, что нет ничего дурного по своей природе. Есть вещи, дурные лишь по своему употреблению. Хотя, конечно же, почти перед каждым творческим человеком предстает особый соблазн — осознать себя неким самостоятельным творцом, как бы вне и помимо того единственного Творца,

которым является Создатель мира. Осознать и тем самым противопоставить себя Богу или миру, Богом созданному. И, безусловно, такая опасность для любого художника существует. Но есть множество произведений искусства (и не только специально церковного), в которых этот соблазн преодолен. Если обратиться к той же русской гражданской словесности предыдущих веков, то существует немало примеров — от Ломоносова до Шмелева — на основании которых естественно заключить, что может быть и смиренное творчество, дающее дивные плоды искусства.

Имеет ли художник в своих творческих поисках так называемое право на ошибки, тем более если его заблуждения множатся миллионными тиражами?

Даже народная мудрость говорит о том, что лучше семь раз отмерить и один раз отрезать. Конечно, не ошибается лишь Господь, но ежели мы говорим о праве на ошибки, то нужно помнить и об ответственности за то, что мы делаем. Сегодня любые отбросы и описки со стола падают в массовое сознание, и, понятное дело, это совсем не та мера ответственности, которая должна быть у художника-христианина. Ну кто же взыщет с человека, искренне ищущего и даже в чем-то заблуждающегося, если при этом он осторожен по отношению к тому возможному вреду, который может принести, и сам себя сто раз перепроверяет? Классический пример ответственности художника — Александр Иванов.

При этом не надо забывать, что те же Арий, Север Антиохийский, Лютер были куда как искренни в своих убеждениях, но это же не побуждает нас принять их правоту или самоценность поиска как такового! Напротив, ошибки гениев, скорее, побуждают нас вспомнить евангельскую притчу о том, что чем больше человеку дано талантов, тем больше с него и взыщется. И в этом смысле ответственность художника-творца очень велика.

Правомерно ли утверждать, что к художнику особый счет?

Действительно особый. Как к любому талантливому человеку. Тот, кто получил от Бога один талант, за один и будет отвечать, а получивший десять будет отвечать за то, как он все десять и реализовал. Это касается не только людей творческих, но вообще одаренных — счастьем, удачей, богатством, талантами душевными.

Некоторые режиссеры противопоставляют элитарное кино массовому и ответственность перед Богом ответственности перед зрителем. Такое разделение возможно или любой художник отвечает перед Богом?

Безусловно, отвечает каждый, хотя бы уже потому, что польза или соблазн от его творчества простираются дальше, чем он сам. Художник отвечает за тот эффект, который его произведение окажет на зрителя или читателя. И в случае плачевного результата никакой художник не имеет права сказать, что, мол, имел в виду совсем другое и просто оказался непонятым. Но за эту самую авторскую непонятость, иными словами, соблазн, посеянный им в душах других, ему так или иначе придется дать ответ перед Богом. Мы за каждое праздное слово дадим ответ, тем более за слово, адресованное массе людей.

Должен ли художник непременно обладать честолюбием?

Что такое честолюбие? Это любовь к воздаваемой чести, почести. Сама расшифровка понятия делает понятным и ответ, приемлемо или неприемлемо оно для православного человека. Быть может, здесь важнее другой вопрос: как отличать честолюбие от присущей художнику смиренной неудовлетворенности достигнутыми плодами? Бог дает нам многое, а мы реализуем это отчасти или не реализуем вовсе, как притчевый раб, который закопал свой талант, данный ему господином, в землю, посчитав, что так благонадежней будет его сохранить. Художник-христианин не должен, не имеет права пренебрегать от Бога данными ему дарованиями. Но подлинное творчество раскрывается в человеке тогда, когда он осознает по-евангельски свою духовную нищету, когда он видит, что без Бога не может делать ничего. В повествовании о преподобном Иоанне Дамаскине выразилась парадигма христианского творчества. Ради послушания своему духовнику, в чем он, конечно же, осознавал послушание Самому Богу, Иоанн Дамаскин готов был полностью предать ему свою волю и отказаться от тех творческих возможностей, которые в себе ощущал. И когда в нем эта решимость созрела до конца, Сама Божия Матерь явилась ему и благословила на продолжение творческого подвига. Только тогда, но не прежде. А если бы он духовнику возразил: «Нет, я от Бога певец и не могу затворить свои уста», может быть, и тогда написал бы много неплохих гимнов, но никогда бы не стал тем святым отцом, песнопения которого Православная Церковь положила в основу своего богослужения.

В Церкви много говорится о послушании, об отсечении своей воли, о следовании церковным уставам. А для разума человека, для его творчества остается ли место?

Как говорит Сам Христос Спаситель, мы должны поклоняться Отцу в духе и истине (Ин. 4, 23). В духе, то есть с той свободой и ответственностью, к которым мы призваны как православные христиане. В истине, то есть в духе послушания абсолютным ценностям, абсолютным законам, которые действуют в жизни каждого из нас. И в верности этим двум главным жизненным ориентирам не только остается, но, более того, расширяется место для подлинного творчества. Но оно проявляется не в самодовольном утверждении того, что я хочу открыть миру, что я желаю возвестить и чем облагодетельствовать человечество в XX веке, какую еще скверну собираюсь на всех вылить. Нет, творчество тогда будет смиренным, радостным и глубоким, тогда будет полным соработничеством Богу, участием во внутреннем преображении мира, когда оно будет в духе и истине. Это мы слышим в гимнографии и органной музыке, видим в церковной иконе и полотнах художников, читаем в лучших произведениях светской и духовной словесности… Собственно, творчество — это радостный или, напротив, трагический ответ на происходящее в мире. Примеров тому было много в эпоху христианской цивилизации. А когда мир стал от нее отступать, искусство стало все больше приходить к «черным квадратам».

Существует стойкое убеждение, особенно среди интеллигентных людей, что Православие ограничивает свободу творчества, свободу самовыражения. Чем это объясняется?

Свободу скверного самовыражения Православие действительно ограничивает. Но такого рода ограничение исходит отнюдь не из схоластической установки, что любое творчество вторично по отношению к церковной жизни, а философия - служанка богословия. Напротив, это ограничение обусловлено неизмеримо более высоким пониманием ответственности и значимости творчества, нежели бытует в светской культуре. Ведь творчество — это соработничество с Творцом. Поэтому христианский художник в своем произведении всегда выражает некую онтологическую задачу, которая стоит перед ним, то есть стремится помочь нам стать выше, чище, приобщеннее небу, чем мы были до того. Однако не нужно это понимать примитивно-педагогически, в том смысле, что сюжеты должны быть непременно моралистичны, напевы — только доннконовской эпохи, а герои одеты ни в коем случае не по моде: девицы в юбках до пола, молодые люди и вовсе упакованы в кафтаны. Вовсе нет. Иной раз произведение внешне по теме не религиозное может поднимать душу человека куда больше, чем очередная поделка, воспроизводящая тот или иной эпизод Священной истории. На мой взгляд, «Вечерний звон» Левитана гораздо сильнее говорит о том, что такое умная или Иисусова молитва, что такое монашеское делание и вообще православная жизнь, чем множество литографированных брошюр, вполне благочестивых по содержанию и изданных в то же самое время. Или, скажем, трагедии греческих классиков поистине свидетельствуют о глубине человеческой души, в отличие от каких-нибудь лубочных пьес для дам и детей, где добро торжествует, а зло наказано. Конечно, здесь есть предел. И предел этот заключается в том, что для художника-христианина не человек есть мера всех вещей. И не собственное «я» есть то, чем мы непременно должны поделиться с читателями, зрителями, слушателями. И, наконец, самое главное - нельзя выворачивать собственную душевную грязь на окружающих. Есть старое правило, что грязное можно сделать чистым только в чистой воде. Грязной водой не отмоешь то, что грязно. И описаниями порока никогда не излечишь того, кто уже пребывает порочным. Искусство конца XX века напрочь забыло это правило, и только Церковь напоминает о нем. Хотя многими эти весьма сдержанные и скромные напоминания воспринимаются чуть ли не как попытка духовной цензуры.

Достоевский сказал: «Красота спасет мир». Как к этим словам должен относиться христианин, если он верит в то, что земная история кончится приходом антихриста и Страшным судом? И может ли красота спасти самого художника, ведь несмотря на то, что искусство предлагает ему некий духовный путь развития, верующий человек знает, что спасение невозможно без покаяния, без ощущения себя рабом Божиим, а это, как правило, идет вразрез с общепринятым понятием творческой свободы?

Видимо, слова Достоевского справедливы только если в понятие «красота» вкладывать тот же смысл, что и в «Добротолюбии». Ведь добротолюбие, или по-гречески «филокалия», — это любовь к доброте, или красоте. По-славянски «доброта» означает не то, что мы сегодня понимаем под словом «доброта». Вообще, Библия не знает такой добродетели, как доброта, это не библейское слово. Оно возникло в эпоху Просвещения как некая замена библейских добродетелей. А доброта — это онтологическая красота подвижника, которая достигается путем очищения в нем образа и подобия Божия от всех тех искажающих, портящих, мешающих наслоений, вносимых в человека грехом. Стремление к такой красоте есть действительно то, что спасает душу и преображает мир, так как святой, по словам Бердяева, является единственным подлинным революционером. Он действительно вносит в мир свет Божественной красоты, которая этот мир спасает.

Приложимы ли образы классической литературы, созданные русскими писателями прошлого столетия, к современной жизни воцерковленного человека?

Они не всегда были приложимы и к церковной жизни того века, не говоря уже о нынешнем. Это большой отдельный разговор, почему так получилось, что очень мало достойных бытописателей, не говоря уже о бытие-писателях, отразили жизнь Церкви. Здесь, пожалуй, можно вспомнить лишь Ивана Шмелева, Мельникова-Печерского и писателей чисто духовных произведений, которые не входят в сокровищницу российской словесности. Ни Лесков, ни Писемский и тем более Чехов не были верными и последовательными отражателями церковной жизни во всей ее полноте, они на нее все-таки смотрели со стороны. Чехов и вовсе называл себя то неверующим, то неправославным. А Лесков в последние годы был скорее толстовцем, но именно его многие считают чуть ли не единственным бытописателем церковной жизни XIX века. Хотя понятно, что она не сводилась к анекдотическим, иногда веселым, иногда трагическим ситуациям, которые описывает Лесков. К примеру, жизнь «белого духовенства» не была так регламентирована и зажата в такие тиски, как это можно понять по прочтении «Соборян». Она была неизмеримо богата и многопланова, потому что не будь этого, не было бы Оптиной пустыни, святителя Филарета Московского, святого праведного Иоанна Кронштадтского, протоиереев Амфитеатрова, Янышева, выдающихся представителей зарубежного духовенства; не было бы всего того расцвета церковной журналистики, который произошел в 60-е годы прошлого столетия, когда возник целый ряд журналов, удивительных по глубине и широте охвата, но совершенно забытых ныне, таких, как «Православный собеседник», «Православное мировоззрение», «Духовная беседа».

Как относиться к тому, что в искусстве — в литературе, живописи, кинематографе — используются ветхо- и новозаветные тексты? И можно ли изображать Иисуса Христа, Божию Матерь, Архангелов в светских художественных произведениях?

Во-первых, здесь необходимо различать роды и жанры искусства. Живопись, как искусство, сродственное иконописанию, безусловно, допускает в идеальных случаях использование религиозных сюжетов. И мы знаем неиконные изображения библейских образов, достигающие больших духовных высот и почти мистических озарений, которые дороги многим людям, по крайней мере на определенном этапе их развития. В русской живописи классический пример — Александр Иванов и его картина «Явление Христа народу». В западноевропейской — целый ряд авторов эпохи Предвозрождения и Возрождения: Боттичелли, Джотто, Эль Греко… А картины Сурбарана так ложатся на сердце при чтении Евангелия в Страстную седмицу…

Что касается кино и театра, где предполагается некое слияние актера с образом, то лично я не могу представить, как можно играть Христа, Божию Матерь, апостола Павла… Это было возможно в средневековом театре, в комедии дель арте, когда дистанция между актером и маской того персонажа, которого он должен был явить, была непреложна и очевидна для всех: и для автора, писавшего этот текст, и для исполнителя, и для зрителей. Но сегодня я не знаю, как можно играть в духе и стиле средневековых мистерий, то есть с соблюдением изначальной меры условности.

Что касается литературы и вообще словесности, то, с одной стороны, существует жанр мистерий, или церковной драмы, известный еще с византийских времен, когда изображаются события Рождества Христова, Входа Господня в Иерусалим, страстных дней… С другой стороны, существует определенный род богослужебных последований, которые построены на расширении текста евангельского повествования, говорящего о том или ином церковном празднике. К примеру, канон, который в Благовещение читается на утрени, состоит из диалога Архангела Гавриила и благословенной Девы Марии: «Ангел возопи…» — «Богородица рече…» В самом Евангелии говорится об этом совсем кратко. Но слова канона, расширяющие этот диалог, никоим образом не претендуют на то, что они были подслушаны неким неведомым свидетелем той благословенной беседы две тысячи лет назад в городе Назарете. Тем не менее такое гимнографическое творчество было усвоено и принято Церковью как свое. Значит, в принципе предельно деликатное расширение его возможно и в разных сферах светской словесности. Среди удачных примеров я мог бы, пожалуй, назвать известную драму Константина Романова «Царь Иудейский», где отсутствуют евангельские персонажи и все действие построено на рассказах очевидцев того, что происходило в Иерусалиме на Страстной седмице две тысячи лет тому назад.

Что в этой связи можно сказать о «Мастере и Маргарите» Булгакова?

Здесь совсем другой подход. Автор сознательно привносит в известные всем евангельские события свою мировоззренческую оценку, которая заведомо отличается от традиционного прочтения Священного Писания, в результате чего возникает, может быть, не очень приметный или не очень вопиющий для светского человека диссонанс, который человеком церковным воспринимается как эпатаж и кощунство.

Почему считается, что для верующего человека просмотр фильма Мартина Скорсезе «Последнее искушение Христа» опасен?

Нельзя недооценивать силу художественного, и в особенности зрительного образа. Увидев нечто, связанное с грехом, пороком и при этом отнесенное к святыне, мы потом так просто не изгоним это впечатление из души. Зритель, который увидел кинематографический образ Спасителя — прости Господи! - в эротической сцене, потом десятилетиями не сможет избавиться от этого образа во время обращения ко Христу в молитве. Человек, который «узнает» из сюжета этого фильма, что Мария Магдалина стала женой Иисуса Христа, сумеет ли думать о ней как о святой равноапостольной? Такого рода засорения нашего сознания и подсознания допускать ни в коем случае не следует — вокруг нас и так слишком много грязи.

Разве можно судить о фильме, не посмотрев его?

Сторонники данного показа попрекают нас известным советским высказыванием: «Я не читал, но скажу». Однако в данном случае подобный аргумент совершенно неуместен. Точно так же можно утверждать, что критиковать извращенцев имеет право только тот, кто сам предавался извращениям, писать о вреде наркотиков — только тот, кто сам был наркоманом, осуждать самоубийство — только тот, кто покончил с собой. Неужели защитники фильма пожелают своему ребенку сначала приобрести такой опыт, а потом уже разоблачать данный порок? Совершенно необязательно человеку купаться во всей этой мерзости, чтобы потом заявлять, что это действительно мерзость. Достаточно знать сюжет романа греческого писателя Казандзакиса для того, чтобы иметь суждение о том, смотреть этот фильм или нет.

Правомерен ли один из главных аргументов НТВ: кому не нравится — пусть не смотрит?

Аргумент этот нельзя признать вполне корректным. О той же наркомании нельзя сказать: «Кому не нравится, не употребляйте». К тому же какой бы «частной» ни являлась данная телекомпания, она существует не в безвоздушном пространстве, а в стране с определенными историко-культурными и духовными традициями. В стране, где большинство населения внутренне ориентировано на духовную традицию русского Православия и, по всем социологическим опросам, где Церковь из всех общественных институтов нынешней России признана наиболее заслуживающей доверия. И когда Церкви, и вместе с ней представителям других христианских конфессий, а также крупнейшей в России нехристианской религии — исламу, выступившим против показа фильма Скорсезе, в этом отказывают, то здесь очевидно желание данной телекомпании противопоставить себя огромной части общества ради выполнения задач, о природе которых мы можем только догадываться…

В последнее время начали говорить о необходимости цензуры на телевидении, в прессе, даже в кинематографе. Как она могла бы осуществляться с православной точки зрения?