Помоги проекту - поделись книгой:
Раздел третий. Православие и современное сознание
Идеология впрямую зависит от мировоззрения?
Мировоззрение как понятие шире, оно охватывает целостный взгляд человека на его отношения с Богом, на все феномены окружающего мира, на самого себя. И в этом смысле наша Церковь призывает своих прихожан быть до конца последовательными в православном мировоззрении, то есть на все смотреть глазами веры. Идеология же в духовной жизни человека — это как его партийность в социальной. Это некое осознанное сужение системы собственных взглядов до некоторой узкой доктрины, которая уже не целостно охватывает мир, однако мыслится как единственно возможная применительно к сегодняшней ситуации. Все это, конечно же, совершенно не обязательно для православного человека, а иной раз и нежелательно.
Христиане, имеющие единое мировоззрение, при этом могут придерживаться разных идеологических представлений. На литургии рядом могут стоять и православный демократ, и православный монархист. Лично для меня последнее более естественно, но это не значит, что нас разъединяет пропасть, ведь мировоззрение у нас единое. Символ веры один. Или, например, православный человек по идеологии может быть нестяжателем, как Нил Сорский, а может быть сторонником увеличения церковного имения, как Иосиф Волоцкий. Однако, формируя в себе тот или иной идеологический подход к чему бы то ни было, мы всякий раз должны проверять, может ли он быть оправдан Священным Писанием и Церковным Преданием. Если же нет, он должен быть христианином отвергнут.
Еще совсем недавно полагалось поклоняться аксиомам научного атеизма, и все без исключения обязаны были проходить этот предмет. Сегодня с ним покончено. Надолго ли?
Действительно, была такая своеобразная дисциплина. Ее теперь все ругают, а мне вот иногда даже жалко, что она исчезла, — так намертво она от атеизма человека отвращала. В какой-то степени я ей даже благодарен. Часы, проведенные на лекциях научного атеизма, помогли мне определиться в выборе жизненного пути. После их прослушивания у меня уже не возникало сомнений, что мое будущее призвание — в стенах Духовной академии. Поэтому, может быть, и сегодня для отрезвления студентов не мешало бы время от времени лекцию-другую по атеизму проводить.
Жизнь динамична, она постоянно обновляется. Видимо поэтому Церковь многими воспринимается как нечто консервативное?
Мне кажется, что как раз в нынешней бесконечно неустойчивой, зыбкой и нестабильной жизни консервативность, традиционность и незыблемость Церкви не только не отталкивает, но, напротив, привлекает людей. Действительно, это только либо по молодости лет, либо по крайней суетности своей душевной и интеллектуальной жизни можно все время как мотылек перелетать от одного человека к другому, от одного мировоззрения ко второму, от одной моды к пятой, десятой… Душа в какой-то период жизни непременно захочет и будет искать устойчивых ценностей, нечто неизменное, не связанное с духом времени и преходящими человеческими представлениями. И в этом смысле верующий человек имеет и всегда будет иметь то утешение, что Церковь в главном неподвластна тем самым ветрам, от которых колеблется и метется мир.
Молодыми такая неподвластностъ расценивается скорее как что-то старомодное, давно устаревшее.
Не нужно смущаться словами. Стоит только заменить слово «устаревшее» словом «вечное», и тогда все станет ясным, ведь вечность не устаревает, она вообще не старая и не молодая, точнее, она всегда новая, так же, как и Завет у нас вечно Новый. Новый Завет, принесенный Христом. Ветхий Завет тоже не устарел, он только дополнен в ту меру, выше которой человечество уже вместить не может.
Почему Церковь так упорно держится за раз и навсегда застывшие правила, догматы, каноны? Не есть ли это свидетельство нежелания жить в современном мире?
Почему кости крепятся к скелету? Потому что если не будет скелета, останется одна филейная часть, которая, конечно, может быть употреблена с пользой, но вряд ли будет способствовать длительной жизнедеятельности самого организма. А если серьезно, то догматы и прочие церковные установления имеют богооткровенное значение, о котором по опыту знает каждый ответственный христианин. Это внутренний критерий, фундамент стабильности и неизменности, который позволяет Церкви оставаться столпом и утверждением истины независимо от меняющихся человеческих мнений, идеологий, политических, государственных и общественных систем. Это то, во что верили всегда и повсюду все православные христиане. Это то, что дает нам ощущение единства с теми, кто жил до нас и пребывает ныне в небесном отечестве, и с теми, кто будет жить после нас. Это то, что дает нам, как членам Тела Христова, Церковь, для которой догмы являются как бы ребрами, а на них держимся мы, клеточки этого Тела.
Негативисты обычно ссылаются на целый ряд источниковедческих исследований, в которых приводятся некоторые противоречия, якобы существующие между откровениями Ветхого и Нового Завета. Например, не совпадают такие понятия, как закон и благодать, или сначала говорится «око за око» (Лев. 24, 20), а затем — «ударившему тебя по щеке подставь и другую» (Лк. 6, 29)… Чем это объясняется?
Я думаю, что вопрошающих так нужно прежде всего отослать к самим текстам — к Ветхому и Новому Завету, в частности к посланию апостола Павла к Римлянам, где диалектика взаимоотношений закона и благодати раскрыта во всей полноте. Кроме того, можно посоветовать прочитать хотя бы «Слово о Законе и Благодати» митрополита Илариона, этот первый памятник на заре нашей славянской церковной письменности. Казалось бы, в конце XX века странно искушаться тем, чем не соблазнялись люди, только-только принявшие христианство в начале XI века. Тем более странно не обратить внимания на слова Самого Спасителя, говорившего, что Он пришел не нарушить закон, но его исполнить. Исполнить значит открыть всю меру закона, возвести его на такую ступень, когда то, что было растворено среди множества других предписаний, открывается теперь как главное и окончательное, как заповедь любви к Богу и к ближнему, которая уже была в Ветхом Завете. Спаситель цитирует ее в беседе с книжником, приводя слова Священного Писания, то есть буквально Он не говорит чего-то нового, о чем не сказано было бы в Ветхом Завете. Новым в евангельском благовести было раскрытие главного в законе, ставшего возможным для восприятия человеческим родом именно в то время, которое было определено на Предвечном Совете Пресвятой Троицы для воплощения Сына Божия. Не раньше и не позже.
После второй мировой войны многие перестали верить в Бога, так как не могли объяснить себе, почему Он допустил такое. Почему Бог допускает смерть детей, чудовищные войны, природные катаклизмы?
Начнем с того, что на этот вопрос ни в каком другом мировоззрении, кроме христианского, по сути дела, ответа нет. Любой нехристианский ответ сводится либо к констатации, что раз такое есть, то по-другому и быть не может; либо к безнадежному упованию, что вместе с прогрессом наступят времена, когда не будет ни войн, ни болезней и человечество откроет тайны неведомой ныне продолжительности жизни и развития способностей; либо - и это, пожалуй, высшее, к чему поднялась нехристианская мысль у стоиков, — что раз человеку даны всего две возможности, как у привязанной к телеге собаки: или бежать за ней, или, если не желаешь бежать, тащиться вслед, обдирая бока по камням, — то все объясняется только фатумом, влекущим нас в неизвестное. Ответ, который на этот вопрос дает евангельское благовесте, сводится к одному очень решительному утверждению: да, в мире есть вошедшие в него с грехом болезни, катаклизмы, войны, непонятная и невместимая человеческим разумом жестокость и несправедливость, но в этот ужасающий мир ради его спасения пришел не Ангел, не пророк, не учитель нравственности, а ставший частью этого мира Бог. Это и есть сердцевина нашей веры: Бог стал частью этого мира, совершенно тождественной нам, чтобы его изнутри переродить. И поэтому мы знаем, что нет слезы младенца, которая не была бы отерта в Царствии Небесном. Нет горя, которое не было бы избыто и побеждено, когда человек в конце своего пути встретит Христа. Нет ничего несправедливого, неоправдавшегося, нереализованного, что не было бы восполнено там, где Бог будет всяческое во всех (1 Кор. 15, 28). И это единственный истинный ответ, ведь Спаситель пришел в наш мир для того, чтобы, разделив с нами весь этот ужас и всю эту скорбь, преобразить его изнутри, а не для того, чтобы переключить кнопки и перенастроить программу, и все стало бы правильным, как Windows' 98.
Сознание современного человека насквозь пропитано скептицизмом. В наше время во всем принято сомневаться. Можно ли как-то ограничить эти сомнения?
Ничем их не ограничишь, потому что желающий сомневаться будет сомневаться. Так что пределов тут никаких не положишь. И Церковь никак не должна вступать в этот процесс состязательности с современным, но отнюдь не новым скепсисом или с очередными назавтра устаревающими открытиями естествознания, космологии, квантовой физики. Церковь должна свидетельствовать вечное. И душа человеческая, которая «по природе своей христианка», будет на это вечное отзываться. Если, конечно, она не порабощена страстями до крайней степени замутненности. Не глубокие научные познания, а нераскаянный грех делает человека неверующим или позитивистом.
Сейчас время скорее не агностицизма, а релятивизма, то есть ускользания от общих онтологических вопросов бытия, время воинственного преклонения перед практикой. Может ли человек внутри себя противостоять такому напору, идущему со всех сторон?
Я думаю, что вне Церкви этому напору противостоять нельзя, потому что духовный строй бытия всего человеческого рода в разные эпохи по-разному стремятся исказить духи невидимого мира, руководимые князем мира сего. Когда через разгул страстей, как, к примеру, в Римской империи первых веков, когда через атеизм, когда через релятивистское равнодушие или индифферентность. Имей свое мнение, но не настаивай на нем. Считай, что обладаешь лишь частичкой истины, и пусть расцветают все цветы. И, главное, не посмей сказать, что целокупная истина доступна твоему пониманию и что другой заблуждается. Христианин же — это человек монистической системы взглядов, которая помогает на все феномены окружающего мира смотреть с единой точки и в едином ракурсе, что помогает уяснить иерархию бытия и изначальный, богоданный порядок всего сущего. Я ешь путь и истина и жизнь (Ин. 14, 6), — говорит Спаситель. То есть истина - это не некие умозрения, пригоршнями разбросанные по разным мировоззрениям, это Христос. Не свод правил, не Типикон даже и не каноны тех или иных соборов, а Сам Христос. И пребывающий в Боге пребывает в истине, он знает, где она. Не пребывающий в Боге будет искать ее направо и налево и никогда не найдет.
С чем связано то, что сегодняшние релятивисты или плюралисты, несмотря на явное логическое допущение, исповедуют только одну непреложную для них истину — что все истины относительны?
Это заблуждение современного ума, опасное и нечестное. Ведь распространенный ныне плюрализм допускает сколь угодно относительных истин, кроме той, что не все истины относительны.
Почему до сих пор многие уравнивают гуманистические идеи и христианские как само собой разумеющееся?
Это непростой вопрос, но если предельно тезисно его сформулировать, то гуманизм, сформировавшийся в эпоху Возрождения, хотя и декларировался как обращение к античному наследию, возник на базе христианской цивилизации, христианского сознания. Однако гуманизм утверждает человека как конечную ценность и меру всех вещей. Отсюда известный возрожденческий титанизм всех тех гениальных и неудержимых как в своих дарованиях, так и в своих пороках людей, о которых в той или иной мере знает каждый из нас. Интересно, что когда в Западной Европе утвердился гуманизм, определивший последующее просвещенческое или либеральное буржуазное сознание, в православной Византии формировалось церковное учение о достоинстве человека. И развивалось оно усилиями исихастов, носителей умной молитвы — Григорием Паламой, Григорием Синаитом, Николаем Кавасилой и другими подвижниками благочестия этой эпохи. Именно в это время было написано множество поучений и трактатов, в которых излагалась христианская православная антропология, видящая подлинное достоинство человека не в его самостоятельной ценности как центра мира, но в раскрытии в нем образа и подобия Божия, в его уподоблении Творцу на пути духовного возрастания.
Православное богословие и религиозная философия, скажем, последних двух столетий — это одно и то же?
Нет, это разные вещи. Даже если сразу отсечь и классическую философию — Канта, Гегеля, Шеллинга, и так называемую русскую религиозную философию и иметь в виду только тех философов, которые осознавали себя православными христианами, то и в этом случае можно будет сказать, что в религиозной философии, в отличие от богословия, есть большая степень не то чтобы свободы, а вольности в постановке вопросов, которые она затрагивает и пытается осмыслить.
Если угодно, религиозная философия — это расширенное апологетическое богословие, это попытка как бы и, то есть, немножко понарошку осмыслить мир без учета тех догматических истин, которые даны в Откровении. Иными словами, из закономерностей тварного мира души человеческой и окружающей нас вселенной вывести те законы, которые были даны Творцом. Богословие же исходит из иного — из априорного аксиоматического признания этих законов, изложенных и в Священном Писании, и в церковных догматах, и делает из них выводы применительно к тварной, общественной и личной жизни каждого человека. Так что по сути дела богословие и религиозная философия идут с разных концов.
Многих нынешних интеллектуалов отталкивает от религиозной философии то, что она не пользуется современным философским дискурсом, отчего возникает даже некоторое старомодное морализаторство. Здесь возможны какие-то изменения?
Начать с того, что я вовсе не знаю, что такое современная религиозная философия. По-моему, последним религиозным философом, скончавшимся не так давно, был Алексей Федорович Лосев. И я могу только пожелать современным философам пользоваться таким дискурсом, каким он пользовался. Если же обратиться к традиции русского экзистенциализма и взять того же Бердяева, то он тоже, кажется, был вполне адекватен контексту современной ему философской мысли. Но я не знаю, кого сейчас можно было бы назвать религиозным философом. По-моему, таких просто нет.
А с чем это связано?
Я думаю, с тем, что те последние религиозные философы, которые почти дожили до нас, были детьми или даже внуками той эпохи (нельзя сказать, что расцвета) жизни русской Церкви, которая пришлась на предреволюционный кризис — кризис в философском смысле этого слова - и на время послереволюционных испытаний. Эти философы выражали то, что русская Церковь, русская мысль, русская душа дали миру в это страшное, трагическое время. Ведь, как известно, именно кризисные эпохи порождают великие произведения искусства, словесности, философии и т. д. А теперь мы, видимо, просто должны ждать, пока новое время и его новые делатели не смогут сказать нечто адекватное тому, что мы сейчас переживаем. Но надо признать, что такое оскудение осмысления сущего касается не только религиозной философии. Сейчас нет области знаний, где было бы внятно осмыслено настоящее время. Конечно же, светская наука на разные голоса говорит о современной жизни, но где эти ученые, которые способны объяснить, что происходит в России сегодня и что должно произойти через 15-20 лет? Поэтому, может быть, некоторое апофатическое умолчание промыслительно для истории религиозной мысли, и в этом смысле хорошо, что она не входит в пустое многоглаголание, в общем-то, ничего не решающее. А может быть, просто времена сейчас такие. Более внятного ответа я, наверное, не смогу дать.
Современная философия оперирует понятием имморализма как чуть ли не узаконенного в общественном сознании норматива. Как православное богословие к этому относится?
Однозначно отрицательно. Еще в первом столетии от Церкви была отсечена ересь николаитов, которые, исходя из посылки апостола Павла о том, что коли христиане находятся не под законом, а под благодатью (Рим. 6, 15), то закон для них не действует, делали имморальный вывод: значит, на христиан не распространяются никакие понятия добра и зла, и раз верующий человек все равно окажется в Царствии Небесном, он не должен придерживаться никаких устойчивых этических норм, тем более считать их абсолютными и данными Богом в качестве необходимых для спасения.
Подобного рода феномены возникали неоднократно в гностических, а позднее в эзотерических сектантских сообществах. Известный пример из эпохи возникновения Протестантизма — Иоанн Лейденский, предтеча баптизма, который создал свое несколько лет просуществовавшее царство, где ввел многоженство, разрешал всевозможные грехи, считая, что уверовавший человек уже спасен и не должен иметь никаких этических запретов.
Чем объясняется то, что очень часто интеллигентный человек, в своей личной жизни придерживающийся традиционных взглядов, считает себя просто обязанным отстаивать права сексуальных меньшинств так же, как и права национальных меньшинств, которые в его сознании уравнены?
Да, и это лишний раз свидетельствует о том, как далеко нынешний мир — а наша интеллигенция в основном повторяет то, что на Западе было сказано уже лет десять-пятнадцать назад, — ушел от самых основ христианской цивилизации. Он по сути дела ей уже не принадлежит. Самые априорные и неотменяемые положения христианской морали и нравственности сегодня подвергаются сомнению. Сегодня естественно сказать, что не укради — устарело, что не прелюбодействуй — устарело бесконечно и вообще неизвестно, когда имело смысл, что не убий — правомерно только по отношению к сексуальным меньшинствам, а к большинствам его как раз и не обязательно применять. Но апостол Павел говорил о том, что мужеложники (под ними имеются в виду всякие извращенцы)… Царства Божия не наследуют (1 Кор. 6, 9) и что с ними у нас не должно быть никакого общения. Это норма, которая есть в Священном Писании и которая для христианина абсолютна. Однако это не значит, что такому человеку невозможно покаяться и спастись. Возможно, но тем и страшна нынешняя ситуация, что его со всех сторон убеждают, что ему не в чем каяться, что он нормально живет, что он такой же, только своеобразный член человеческого общества. А на самом деле он погибающий грешник. И Церковь больше любит этого человека, чем те, которые кадят ему фимиам, потому что желает его спасения и поэтому называет грех — грехом, блуд — блудом, белое — белым, а черное — черным. Те же, кто извращают основные понятия, и себя и соблазняемых подводят к вечной погибели.
Может ли служить оправданием генетическая предопределенность человека, мол, один от природы «голубой», другой — садомазохист, третий — клептоман, правда, к последним счет обычно более строгий?
Безусловно, у каждого человека есть некая предрасположенность к тому или иному греху. Строгий по натуре может стать скорее жестоким и грубым, чем малодушным и мягкотелым. Мягкий скорее лжецом, лицемером и даже воришкой, чем диктатором. Чувствительный легче, чем кто-то другой, может впасть в те или иные блудодеяния.
Но это не более чем возможности, которые при определенном развитии черт характера можно реализовать в самых высоких областях мистической озаренности, духовных дарований, а не обратить, как сейчас очень часто происходит, в разврат и мерзость.
Как Православная Церковь относится к феминизму?
Как к очередной дури западного сознания, а сейчас уже отчасти и нашего. Ведь коренная посылка здесь изначально ложная, из нее не только феминизм исходит. Это один из идолов и кумиров XX века — права человека, которые провозглашаются среди потоков крови, среди дикой вакханалии беснующейся черни, среди миллионов голодающих, среди вопиющего неравенства, по-прежнему существующего в мире. Тем не менее этот постулат прав человека возводится на пьедестал, считается нормой, идеалом, к чему все должны тянуться, а он, в свою очередь, требует настоящих жертвоприношений. Феминизм — одно из проявлений этой идеологии прав человека, которая, конечно же, чужда Православию, потому что Церковь видит достоинство человека не в том, что он является мерой всех вещей, неким самодостаточным центром или бугорком, кочкой во вселенной, а в той сообразности человека образу Божию, которую каждый имеет в своей душе.
Что означает праздник 8 марта?
Для православного человека это странный праздник. Во-первых, это почти всегда Великий пост, когда мы располагаем душу свою не к торжеству, а к покаянию. Во-вторых, странный по сути. Что прославляется этим праздником? Женщина как часть определенного биологического вида? А ведь в Новом Завете сказано, что во Христе Иисусе нет ни Еллина, ни Иудея (Кол. З, 11), нет мужеского пола, ни женского (Гал. 3, 28), то есть нет ни национальных разделений, ни разделений между мужчиной и женщиной. Все во Христе единая тварь. И поэтому православные люди далеки от такого странного выделения женщины из этого единства, далеки от того ежегодного ритуального подношения в виде мимозы или свежесрезанных тюльпанов. Хотя женщина-христианка, подвижница, святая угодница Божия не обойдена вниманием церковным. Есть особый день в году, когда прославляется преимущественно женская святость. Это второе воскресение по Пасхе, с которого начинается неделя жен-мироносиц, ходивших за Христом в дни Его земной жизни, бывших рядом, когда Его распинали, и помазавших Его тело при погребении. В этот праздник Прославляются все святые подвижницы, которые и в последующие века услышали в своем сердце зов Спасителя и жизнь свою прежде всего посвятили Ему.
Ущемляет ли Православная Церковь права женщины, так как она должна быть в храме с покрытой головой, не может входить в алтарь, стать священником?
Слова апостола Павла, что во Христе нет разделения на мужчину и женщину — нет мужеского пола, ни женского: ибо все вы одно во Христе Иисусе (Гал. 3, 28), дают ключ к истинному пониманию положения человека в Церкви. Да, с точки зрения вечности нет разделения, но нет и унификации. Как нет ее и ни в чем другом. Церковь не призывает унифицировать языки, отказываться от национального и культурного своеобразия, не ставит перед каждым как цель жизни изменение своего социального, сословного или общественно-политического статуса, а указывает на то, что в любых жизненных обстоятельствах человеку открыт путь ко спасению. Отсутствие унификации предполагает, что и мужчины и женщины, образуя единый человеческий род, предназначены в своем земном поприще к различным родам служения Богу. Открытое женщине недоступно мужчине. И наоборот. Мужчина не может рожать. И это не ущемление его прав, а естественное положение вещей, связанное с его природой. Мужчина, как правило, не ведет домашнее хозяйство; в любом случае - это не коренное свойство мужского характера. Мужчина редко оказывается хорошим воспитателем в детском саду что, конечно же, не означает дискриминацию со стороны министерства социального обеспечения. А женщина не может быть священником, точнее, священницей, хотя даже слова такого в русском языке нет. И так есть и будет всегда. И в этом нет нарушения прав человека и Хельсинской декларации, к которой с некоторым уважением относится и Православная Церковь, не принимая ее, конечно, полностью.
Особое понимание священства отличает Православие от других христианских конфессий. В Протестантизме священник, пастор, епископ — это профессор, говорящий с церковной кафедры и занимающийся церковно-административной работой. И в таком случае действительно встает вопрос: почему же, имея административные способности или дар слова, женщина не может этим заниматься? Но Православие понимает священство иначе. Каждое таинство совершается Христом Спасителем, и священник является лишь Его представителем, свидетелем того, что совершает Господь. За священством стоит та тайна, которая превышает человеческий разум: второе лицо Пресвятой Троицы, Слово Божие, воплотилось и восприняло человеческую природу не как дочь Божия, а как Сын Божий. Почему? Мы не знаем. Но ведь мы же оставляем за Богом свободу действовать так, как Он считает лучшим для нашего спасения. И в этом нет уничижения женщины. В этом есть тайна домостроительства нашего спасения.
Священство каждого иерея исходит не из его личных свойств и достоинств, но из священства Христа, которое уделяется ему для служения, для пользы Церкви. Поэтому священником может быть только тот, кто подобен Господу по своей мужской природе.
Перед женщиной же тоже открыты многочисленные возможности церковного служения. Это и участие в богослужебном пении и чтении, и иконописание как одно из высших проявлений духовной жизни христианина, и даже составление литургических песнопений. Скажем, песнопевческие труды византийской монахини Кассии вошли в сокровищницу Церкви. Так что мнимое или видимое отодвигание женщин на второй план в церковной жизни — это, по сути дела, предубеждение, которое складывается из ее неверного понимания. В Православной Церкви женщины не только поют на клиросе, пишут иконы, делают своими руками богослужебные облачения, но могут быть и на самых ответственных постах в церковно-административном служении — экономическом, юридическом и других. Наконец, женщине открыт (кстати, в отличие от других религий — ислама, буддизма) путь ангельский, то есть путь всецелого посвящения себя Богу. Ощущающие в своем сердце призыв к безраздельному следованию за Христом могут принять монашеский постриг и совершить иноческий подвиг, соделавшись Христовыми невестами, - так в тропаре именуются мученицы.
Поэтому нельзя сказать, что в Православии явный приоритет отводится мужчине, а женщине второстепенное место. Бессмысленность этого упрека раскрывается в той бесконечной любви к Пресвятой Богородице и в том Ее почитании, которые существуют в Православной Церкви и которые указывают подлинный путь ко спасению. Одну из женщин, живших на этой земле, Церковь именует высшим из всех творений, созданных Отцом нашим Небесным, «Честнейшей Херувим и Славнейшей без сравнения Серафим», то есть ставит выше всех чиноначалий ангельских сил, свойства которых превышают человеческие свойства неизмеримо. Так о каком же первенстве между мужчиной и женщиной в Православной Церкви может идти речь?
Почему упразднен чин диаконисе?
Диаконисса — к примеру, ею была святая мученица Татиана — это особого рода церковная служительница, помогавшая священнику при совершении крещения женщин, а также осуществлявшая и иные церковно-общественные обязанности. Можно сказать, что сейчас институт диаконисе, с одной стороны, перерос в женское монашество, с другой, церковно-практической, — утратил характер особых обетов или посвящений. Скажем, некая раба Божия поет на клиросе, или убирается в храме, или стоит за свечным ящиком, но при этом не приносит обета безбрачия или обязательной жизни при церкви.
Чем с православной точки зрения циник отличается от юродивого?
Цинизм вещь не новая. Еще в античности были известны философы киники или циники, из которых бытовому сознанию более всего памятен Диоген Синопский, точнее, его беседа с Александром Македонским. Но даже в том античном, значительно более приличном, чем нынешний, цинизме было нечто, никак не совместимое с христианским мировоззрением. Циник, в отличие от юродивого, мыслит себя ничем не связанным с окружающим его обществом и принятыми в нем условностями. Ему до остальных людей, в собственном смысле слова, дела нет. Юродивый же, который иной раз ведет себя так, как, кажется, и циник мог бы себя вести — вызывающе, эпатирующе, делает это не ради самого себя, если другие мешают его самораскрытию, а ради их душевной пользы. Так что при чисто внешнем совпадении поведения жизненные цели циника и православного юродивого принципиально иные.
Кто ближе христианскому мироощущению — романтики или прагматики?
Ни те, ни другие. Христианское мировосприятие реалистично. Это и не фантазийный уход от реальности, и не такого рода приземление, из-за которого человек голову не может к небу поднять.
Что такое гедонизм?
Опять же, это вещь не новая. На самом деле все это лукавым придумано достаточно давно, и если бы мы хорошенько учились в классической школе, традиции которой не случайно были отсечены советской властью, то мы бы знали, что уже в греко-римском мире существовало такое философское направление, которое ставило получение удовольствия конечной целью бытия. Впрочем, удовольствия тогда понимались не так низменно, как теперь. Не как наркотический кайф, желание вкусно поесть, красиво одеться и иметь некоторое количество утешающих девиц, но как душевное наслаждение в этическом смысле этого слова. Однако уже тогда выяснилось, что удовольствие, декларируемое как цель жизни, наслаждение как критерий бытия являются ускользающим обманом. Они постоянно требуют все большей меры разнообразия, иных видоизменений. Это, оказывается, тот путь, на который легко можно вступить в надежде на нем успокоиться, но в котором никогда нет конца, что грубый нынешний гедонизм показывает очень быстро. И человек, начавший с невинного покуривания травки, через пару лет, а то и раньше на койке психоневрологического диспансера узнает, какими ужасами наркотической ломки оборачивается жизненный выбор такого рода удовольствия. Это и есть действительный итог гедонизма. Хорошо, если им не оканчивается земная жизнь. Значит, есть еще время избавиться от такого выбора для жизни вечной.
Чем обожение человека отличается от понятия сверхчеловека?
Тем же, чем христианство отличается от гуманизма. Если цель христианской жизни - это раскрытие в человеке образа и подобия, не автономное от Бога торжество личности, а выявление в ней Божеской правды, то цель гуманизма, или возрожденческого титанизма (собственно, гуманизм — его плод), — это самораскрытие человека как автономной, ни от Бога, ни от других людей не зависящей личности. И такое противопоставление, с одной стороны, образа и подобия человека, а с другой — его автономности со всей силой проявилось в конце средневековья, когда Запад пошел по второму пути, в результате чего история западноевропейской цивилизации знала периоды развития культуры Возрождения, Просвещения, буржуазного либерализма и в конце концов того аморализма, который мы имеем сегодня. Православный же Восток пошел путем исихазма, то есть тихого, но окончательного предания человеком самого себя в руки Божии, стремления к молитве Иисусовой, к обретению подлинного достоинства в жизни во Христе. Книга одного из тогдашних исихастов Николая Кавасилы так и называлась: «Семь слов о жизни во Христе». И не случайно это название в начале XX века было повторено святым праведным отцом Иоанном Кронштадтским.
Если человеку дана свобода выбора, что означает понятие судьбы, рока?
Христианство не знает понятия судьбы, фатума, безусловной предопределенности, когда бы конечная участь человека не зависела от его воли, нравственных достоинств, от его желания соработничать Богу в деле спасения. Только отдельная ветвь Протестантизма, кальвинизм и примкнувшая к нему разновидность англиканства дошли до учения о безусловной, фатальной предопределенности одних — ко спасению, а других — к погибели.
Говоря словами преподобного Иоанна Дамаскина, Православная Церковь всегда исходила из идеи, что Бог все предвидит, но не все предопределяет и что существует только одно предопределение — всех ко спасению. Апостол Павел говорит: Бог определил нас не на гнев, но к получению спасения через
Господа нашего Иисуса Христа (1 Фес. 5,9). Но это такого рода предопределение, которое не исключает, а предполагает свободный ответ человека на постоянный Божий Промысел о том, чтобы человеку спасения не лишиться. В любом случае никакого принуждения человека ни к спасению, ни к погибели быть не может.
Что такое пророчество?
Пророчество означает, что святые, находящиеся на вершине духовной жизни и причастные к потусторонним срезам бытия, к свету вечной жизни, уже здесь, в этой жизни, имеют некий опыт видения того, что может совершиться. Но, впрочем, все пророчества, кроме пророчеств Священного Писания, носят условный характер. Сбудется только то, о чем нам говорит Божественное Откровение, скажем, Откровение Иоанна Богослова о конце видимого нынешнего мира. Пророчества святых старцев, святых подвижников говорят нам о том, что либо весь человеческий род, либо народ той или иной страны, либо тот или иной человек отзовутся на призыв Божией благодати. К примеру, преподобный Серафим Саровский, Нектарий Оптинский и ряд старцев последних времен предсказывали, что в России перед самым концом, то есть перед пришествием антихриста, может быть духовный расцвет. (Не помню, говорил ли преподобный Серафим о том, что это будет время, когда на престол взойдет православный царь, но последние оптинские старцы это определенно предсказывали.) Однако если мы воспримем такое пророчество как некую данность, благодаря которой можно в пассивности ожидать, что все это спустится нам с неба, то не будет в России никакого расцвета.
Но этот условный характер христианских пророчеств заметно отличается от предсказаний, гаданий и иных попыток проникнуть в область таинственного, которые мы сегодня сплошь и рядом видим в окружающем нас быту. И здесь действенны слова преподобного Иоанна Лествичника о том, что Бог попускает сбываться гаданиям в отношении тех, кто открывает им свое сердце, кто им доверяет. Не верь — и это не будет иметь над тобой никакой власти, говорит он. То есть мы должны учитывать, что лукавый, враг рода человеческого, — тончайший психолог или, если угодно, аналитик. И в этом смысле, коли даже человеческая мысль не вполне беспомощна и относительно трезвые расчеты того, что может произойти через пять или десять лет, часто сбываются, то тем более вероятностное прогнозирование открыто такому мощному аналитическому центру, по сравнению с которым ни КГБ, ни ЦРУ не могут казаться сколько-нибудь серьезными организациями. Но, впрочем, опять же, все это может быть верным только до тех пор, пока мы будем считать себя связанными этими футурологическими предсказаниями. Христиане же всегда должны помнить о свободе чад Божиих и о том, что никакие, даже самые, казалось бы, довлеющие, самые принудительные внешние обстоятельства не являются окончательно значимыми.
Какая разница между магией и мистикой в язычестве и в Православии?
Магия устанавливает некий детерминизм между миром видимым и миром невидимым. Так что некоторые действия, совершаемые в видимом мире, но обращенные к невидимому, должны непременно вызывать действия ответные, оттуда исходящие. Скажем, некто проткнет изображение своего врага иголкой, участвовавшей перед этим в каких-то магических обрядах, и изображенному человеку непременно должно быть плохо. Или некто перед охотой пляшет вокруг костра вместе с шаманом и протыкает медвежью шкуру, и тогда идол-кумир посодействует в успешной охоте на медведя подлинного. Или некто украдкой отрежет волосы возлюбленного и отнесет к ворожее, чтобы смочить их заговоренным любовным напитком, и сердце избранника — хочет не хочет — расположится к заказавшему это магическое действие. Ни благоговения, ни любви, ни доверия к небу у магии нет. Есть лишь «бюро» добрых, а часто и недобрых трансцендентных услуг, которые магами, шаманами, экстрасенсами оказываются по просьбе нуждающихся. Ничего подобного в Церкви нет. В Церкви принципиально невозможно ничего заказать — заказать успех, благополучие в жизни, беспроблемное путешествие. Можно лишь уповать на то, что Бог, насколько мы не отвернемся от Него, насколько Ему доверимся, будет руководить нашей жизнью. Впрочем, не так, как часто мы того хотим, но как лучше для нашего спасения. Слова молитвы Господней да будет воля Твоя, то есть воля не наша, а воля Божия, — эти слова определяют весь смысл и строй христианской жизни.
Можно ли верующего человека сглазить?
В требнике XVII века митрополита Киевского Петра Могилы на вопрос, подвержен ли человек действию колдовских, бесовских сил через сглаз, порчу, дан ответ: «Нет, если он безгрешен». То есть если этим силам не за что в человеке зацепиться, то, конечно же, не подвержен. Христианин имеет защиту. Благодаря покаянию, исповеди, причастию, молитве, упованию не на свою силу, а на силу Божию, очищающую и омывающую грешную душу, он имеет возможность всем этим крючкам лукавого не дать зацепить ее. Человек же, живущий вне Церкви и отказавшийся от ее защиты, но при этом апеллирующий к области трансцендентального, прорывается туда с грузом нераскаянных грехов и часто очень низких страстей, которые делают его абсолютно открытым приходящему извне и снизу. Но он не понимает, как сильно он открыт, потому что две тысячи лет христианства ограждали его от непосредственного общения с миром невидимых. Такому человеку стоит перечитать античную литературу, предположим, Вергилия, или Апулея, или тех же греческих историков, чтобы понять, как ужасны и как близки к нам все эти силы, о которых сейчас даются объявления в газетах, ежедневно и буднично рассказывается на телевидении. И то, что человечество в значительной мере вернулось на круги своя, растеряв при этом духовный опыт христианской истории, может привести к уже необратимым последствиям, в том числе и для конкретного человека.
Но бывают испытания особенные, попущенные Промыслом Божиим. Такие, как врожденные пороки, церебральные параличи, болезни Дауна, в которых человек же не виноват, он с ними родился или приобрел их в раннем возрасте. И туг надо помнить, что пути Господни неисповедимы. Есть нечто, что нам отсюда не видно. Зачем и почему? Мы не знаем.
Поделиться книгой: