Рецепт счастья [СИ]

— Ах, баба Поля! Ах, хитрюга! Памперс тебе нацепила, да? — бормочу я и покачиваю переставшую хныкать малышку. — Ты у нас голодная? Пойдём спросим у бабы?

Майя молчит, смотрит своими голубыми глазёнками — кажется, даже с интересом, — а я иду в комнату с ней на руках и подхожу к маме.

— Её пора кормить? — спрашиваю я и продолжаю покачивать малышку.

Краем глаза замечаю взгляд Богдана, который метнулся к дочери, а затем тут же перескочил на что-то иное.

— Через полчаса, — отвечает мама, а потом возвращает внимание к Богдану: — Ну что, Баран ты рогатый мой?! Не ёкает в грудине-то ничего по ребёночку?

Он хмыкает, так и не смотря в камеру, но ничего не отвечает.

— Ой мужики! — возмущается мама. — Дитё родное не интересно ему!

— А что с опекой? — спрашивает вдруг он, и меня это несколько обескураживает. Твёрдая интонация, прямой взгляд на маму… Неужели что-то изменилось?

— А что с опекой? Кровинушку твою надо, чтобы по ДНК доказывать, что ты папаня! И мамашку эту безответственную надо вести туда, чтобы отказ писала от дочери! Официально, в пользу отца.

У меня сердце в пятки уходит и перехватывает дыхание. Ну как можно матери отказаться от такого крохотного чуда? Малышка, хоть и не даёт спать ночами, но она же такая милая…

Чёрт!

По руке течёт тёплая жидкость, и я понимаю, что памперс мама всё-таки не использовала, а меня только что обгадили…

— Ма-а-ам… Хватит разговаривать… Мне… блузку похоже в стирку надо нести, — говорю я, а мама, вздрогнув, тут же прощается с братом и начинает поднимать кипиш, путаясь в меню скайпа.

— Как блузку? Она же дорогая! Да она же единственная у тебя! — После чего она чешет голову несколько секунд и спокойно выдыхает. — Не переживай, до года у детей ни цвета, ни запаха как такового моча не имеет.

И мне становится чуть легче… Совсем капельку…

После того, как мама переодевает Майю, кормит её и укладывает спать, а я тем временем принимаю душ, мы идём вместе пить чай. У нас привычка семейная — вместе садиться за кружку чая вечерами и разговаривать: обсуждать произошедшие за день события.

— Ну как твоя практика? Ты местом довольна или согласилась туда пойти лишь из-за финансов?! Ты это брось, не тебе о деньгах беспокоиться! Учись лучше!

Я расплываюсь в улыбке, привыкшая к постоянным нравоучениям. Но я-то знаю, как она переживает за каждый мой экзамен, как сама спать не может, если у меня трудности с учёбой.

— Ещё как довольна, мама! — отвечаю я, подпираю рукой голову и мечтательно улыбаюсь. — Там такая лаборатория…

На секунду перед моими глазами появляется улыбка Яна Теймуразовича. Я запомнила его отчество, несколько раз повторяла, пока ехала в маршрутке. Вот только не уверена: смогу ли произнести его вслух.

Интересно: какая у его отца национальность? Или в его семье тоже любят оригинальничать?

— Пока меня наставляет мужчина… Начальница лаборатории на больничном.

— Этого ещё не хватало… — настораживается мама, сощурив карие глаза. — А я думаю: что это ты у нас такая задумчивая ходишь. Значит, мужчина.

Она отставляет опустошённую кружку в сторону и вновь обращает на меня всё внимание.

— Мам, я не Богдан! — возмущаюсь я. — И умею думать головой… И вообще… Это просто мужчина. Наставник. Не более того…

Язык не поворачивается продолжать отговорки; мама смотрит пристально, будто читает меня, как раскрытую книгу.

— Красивый мужчина — полбеды, а красивый и умный — катастрофа. Не позволяй обвести себя вокруг пальца витиеватыми словами, Линда.

Я закусываю губу, а мама переводит грустный взгляд в сторону.

— Знаю…

Красивый мужчина-наставник, что уж там… Вот только по любому далеко Богдана не ушёл в свободных, как сейчас модно, «отношениях».

8

— Итак, мазки в институте делала когда-нибудь? На практических, например. — интересуется Ян Теймуразович, нахмурившись и скрестив на груди руки. — Или такого не проходили?

Я отрицательно мотаю головой и пытаюсь подавить желание зевнуть, плотно сжав губы. Он и так сегодня чрезмерно раздражительный: не доволен моей работой, да ещё и стоит над душой амбалом, благодаря чему совершенно не получается сосредоточиться. Аж жуть берёт…

— Мазки не делала, но общий принцип знаю, — запоздало отвечаю, сжавшись под взглядом начальника.

Какой же длинный сегодня день. Бессонная ночь в полной мере даёт о себе знать — у Майи начались колики из-за смесей, — и я едва соображаю, что к чему делать. Сколько уже сегодня напортачила? Не сосчитать… Попрут меня в шею отсюда… И ни о деньгах, ни о работе в будущем мечтать явно не стоит.

Мужчина тяжело выдыхает, хватает стул у противоположного стола, где стоит компьютер, и присаживается рядом.

— Лучше объясню, а ты внимательно слушай.

Ян Теймуразович достаёт из верхнего ящика несколько предметных стёкол, упаковок с сухими и спиртовыми салфетками и выкладывает всё на поверхность стола. Я окидываю взглядом предложенный инвентарь, а желудок сковывает от страха. Одна ошибка — и придётся искать другую производственную практику. Да меня Ян сожрёт, как начальник, и косточками не подавится!

— Методика такова: сначала обезжириваешь предметное стекло спиртовой салфеткой, чтобы не оставалось пятен, затем протираешь сухой салфеткой. Стеклянной палочкой берешь образец крови из пробирки и наносишь пару капель на предметное стекло, лопаточкой размазываешь ровную полосу. И просто ждешь полного высыхания, чтобы в краситель не попала вода. Это понятно?

Я киваю, чувствуя себя болванчиком, пытаюсь мысленно провести операцию, чтобы всё удержать в памяти и ничего не спутать. Только вот голова с трудом соображает… И к горлу подкатывает тошнота… Ох уж эта моя нервозность.

— Остаётся только зафиксировать и окрасить мазок. Обязательно выдерживай время, потому как каждый производитель устанавливает свой период в зависимости от состава и концентрации жидкости. Между фиксированием и окраской проточной водой стёкла не промывать, только после, затем оставляешь до полного высыхания. — Краем глаза замечаю, что Ян буравит меня взглядом. Я поворачиваюсь, смотрю ему прямо в глаза и утопаю в них. Они карие, но по краю радужки заметны вкрапления зелёными пятнышками. — Сделай все три образца. Остальное объясню по факту. — Доносится поручение как-то приглушённо.

Я сглатываю слюну, понимая, что думаю о чём угодно, но не о работе, оттого и создаю проблемы. Глубоко вдохнув, ёрзаю на сидении и всматриваюсь теперь в три спорных образца крови, которые не мешало бы проверить, после чего принимаюсь выполнять задание. Ян сидит рядом и наблюдает за каждым моим движением, как огромный орлан, выбравший себе определенную вкусную рыбёшку. Мне ужасно неловко, когда он так скрупулёзен, и сложно сосредоточиться. Накопившийся недосып сказывается: перед глазами всё плывет…

Первый образец с трудом удаётся сделать без замечаний, и я хватаюсь за следующий. Достаю спиртовую салфетку и тянусь за предметным стеклом. Взвизгнув от боли, я одергиваю руку. Несколько капель крови падает на голубую столешницу. То ли неудачно ухватившись, то ли края самого стекла зазубрились, но я порезалась. Правильным оказывается второе предположение, потому что Ян Теймуразович выкидывает стекло в урну с жёлтым пакетом «отходы класса Б».

— Хватит в облаках витать! — прикрикивает Ян.

— Простите. Я сейчас возьму себя в руки! Просто не спала всю ночь из-за ребенка… — Я закусываю губу, жалея, что сболтнула лишнего. — Простите, — снова извиняюсь.

И его взгляд мрачнеет.

— Хватит сыпать извинениями. Ты сегодня извинилась уже за всё, что только можно. На работе сосредоточься.

Я киваю, но чувствую себя при этом оплёванной. Что я себе надумала? Бедняжка-Золушка легко нашла себе успешную работу, куда устроится после выпуска, а принц оказался красавчиком и временным начальником — так, что ли?

Беру салфетку и дрожащими руками пытаюсь сделать хоть что-то, чтобы остановить кровь. Трясёт всю, как сумасшедшую. И скорее всего, всё дело в сильном волнении из-за того, что я столько косячу… Чёрт! Да меня же уже сегодня могут попросить свалить и не появляться здесь больше. Глаза начинает пощипывать от подступающих слёз, и я усмехаюсь собственному бессилию.

— Ладно, давай посмотрю, что там у тебя! — смягчается наставник.

Он привстаёт на ноги, пододвигает свой стул ближе и берёт меня за руку. Его прикосновения обжигают, и я ощущаю себя девственницей, впервые увидевшей привлекательного мужчину. Щёки, кажется, начинают гореть, появляется желание выдернуть руку и драпануть куда подальше от этого человека, вызывающего бурю эмоций и несуразный поток мыслей, который даже я не могу распутать.

— Неглубоко, но обработать нужно. Погоди секунду, — шепчет Ян приглушённо и мягко. Его голос оседает в памяти, повторяясь отголосками эха.

Мужчина встаёт и подходит к небольшой навесной аптечке с красным крестом на дверце, достаёт оттуда пластырь и бутылочку перекиси водорода и после возвращается ко мне. Его осторожное прикосновение к руке вызывает дрожь, но сильная хватка не позволяет выдернуть ладонь. Ян подкладывает сухую салфетку под палец и принимается поливать рану перекисью. Противное шипение заставляет бояться, совсем как в детстве, поэтому я невольно ёжусь и облизываю губы, ставшие в мгновение сухими. Голова идёт кругом от возникшей близости, но ужасно не хочется, чтобы момент прерывался.

Я исподлобья гляжу на мужчину, который уже промокает перекисью ватку и накладывает пластырь. Идеально ровно, лично я так не умею. От Яна приятно пахнет гелем или пеной для бритья, возможно лосьоном… Чем ещё пользуются мужчины? Я понимаю, что бесповоротно прониклась симпатией… Или, кажется, такое чувство называют «желание с первого взгляда»? Разве что становиться одной из сотни я не хочу… Да и Майи сейчас хватает выше крыши. Мы с мамой едва справляемся…

Наставник поднимает взгляд, прожигая им насквозь и одновременно гипнотизируя, и мы несколько секунд упрямо смотрим друг на друга. У меня перехватывает дыхание, в голове пульсирует мысль о поцелуе…

Мужчина резко поднимается на ноги, возвращает всё, что брал в шкафчик, а затем оборачивается и глядит на меня, стоя в дверном проёме.

— Сконцентрируйся на деле! Я скоро вернусь! — говорит он каким-то сдавленным голосом и уходит, а я не могу понять, что случилось.

9

Прошло, наверное, около двадцати минут, как Ян Теймуразович покинул лабораторию, но он так больше и не заглядывал. Понятно, конечно, что у него есть своя работа, которая за время совмещения должностей поднакопилась, однако чувство обманчивости никак не покидает. С другой стороны, когда начальника нет рядом, работается куда легче: нет давления, страха ошибиться и торопливости. Это противоречие заставляет меня задуматься: не слишком ли я стала полагаться на его помощь? Я словно жду его возвращения… порой поглядывая на часы в телефоне… Или всё от того, что приходится постоянно засекать время для фиксирования, а затем и окрашивания каждого мазка?

У меня получается успешно выполнить задание, правда, далеко не с первой попытки… Я ощущаю такую усталость, которая с каждой минутой становится лишь сильнее, как будто все запасы энергии в организме окончательно исчерпались. Голова идет кругом; слабость накатывает и лишает внимательности. Уже сбилась со счета: сколько испортила стекол — даже запаса крови едва хватило на эти три образца.

Секундомер на телефоне пищит, уведомляя об очередном законченном промежутке времени, и я вскакиваю на ноги. Достаю держатель со стеклом из красителя, ополаскиваю в раковине проточной водой, как наказал Ян: «пока струи воды не лишатся пигмента», только после этого вынимаю предметное стекло и кладу его к остальным подсыхать на сложенный во множество слоев бинт.

Теперь задание окончательно выполнено, а что делать с мазками дальше, Ян не упоминал.

Я замираю, раскрыв губы. Когда я стала называть его просто «Ян»? А вслух, надеюсь, так не ляпнула? Пытаюсь припомнить сегодняшние разговоры, но обрывки фраз едва помогают собрать картину воедино. А если не только сегодня? Если я не первый день так — так! — к нему — к начальнику! — обращаюсь?!

По спине проходит волна холода, заставляющая поёжиться.

В каком-то странном состоянии потерянности я возвращаюсь к рабочему столу, где красила мазки, и решаю прибрать за собой весь разведенный бардак. Складываю использованные предметные стекла в баночку с наклейкой «обеззараживание», заливаю емкость дезинфицирующим средством, после чего закручиваю крышку; все остальное, одноразового использования, бросаю в урну.

Ян Теймуразович возвращается в тот самый момент, когда я дезинфицирую поверхность рабочей зоны. Он оглядывает лабораторию, словно я могла её разгромить, кивает каким-то своим умозаключениям и лишь потом приближается ко мне.

— Как успехи? — спрашивает с нотками хрипотцы в голосе и затем прочищает горло.

— У меня получается, всё сделала, — говорю я, пытаясь не акцентировать внимание на том, что получалось-таки раз через три или четыре.

— Молодец… — отвечает он, не глядя на меня.

Он бегло осматривает результаты моих усилий и широким шагом идет к анализаторам.

— Ты не слышишь, как биохимический трезвонит? Один из реактивов закончился.

Я моргаю, не понимая, о чем зашла речь, и только после различаю фоновое попискивание. Мужчина садится на корточки и принимается копаться на полках в тумбе в поисках, видимо, реактивов.

Фокус зрения вдруг размывается, отчего я часто моргаю, но ничего толком не возвращается к норме. Голова начинает кружиться сильнее, а к горлу подступает тошнотворный ком. Я, тяжело выдохнув, пытаюсь поднести руку к лицу, боясь, что организм подведет в самый неподобающий момент; замечаю, как Ян поднимается, что-то говорит, обернувшись, но звуки соединяются в единый гул. Веки не слушаются меня и слипаются. Кажется, что ноги стали ватными, но я ощущаю, как чьи-то руки подхватывают меня… Перед глазами возникает чернота, а в следующее мгновение нос пробивает омерзительный запах нашатырного спирта, кружа бесконечно долго в пазухах.

— Что случилось? — спрашиваю я неродным, низким и скрипучим голосом.

Гляжу на Яна Теймуразовича, который хмурится и пронизывает взглядом.

— Это я у тебя должен спросить. Аллергия есть какая-то? Тебе здесь плохо? Почему ты сознание теряешь у стола?

Он говорит грозно, и мурашки бегут вдоль позвоночника. Я хочу извиниться, но вовремя вспоминаю слова мужчины о том, что извинилась уже сегодня наперёд, чем только доставила дополнительно проблем.

— Я не спала всю ночь… У ребёнка колики, — оправдываюсь, а в сознании бьется мысль «Вот и настал твой час, дур-ра!» почему-то смеющимся голосом брата.

— У ребёнка колики… — передразнивает Ян. — Боюсь, что ребёнок с коликами станет серьёзной проблемой при решении твоего будущего.

— Проблемой? — широко раскрываю глаза от испуга. Пытаюсь подняться, но тело, ослабленное, пока не слушается.

Вот вроде и готова была к такому исходу с самого начала, но обида, пульсируя, нарастает. Если бы не глупость брата, если бы не его новорожденная дочь, все бы у меня шло хорошо.

Мужчина встаёт на ноги и выбрасывает ватку в урну для отходов.

— На работе нужно работать, а не резаться и сознание терять, — с упрёком в голосе твердит Ян Теймуразович. — Тебе важно сконцентрироваться! Недосып негативно сказывается на организме.

— Клянусь вам: такое больше не повторится! — тараторю я прежде, чем успеваю обдумать и взвесить все. Аукнется ещё в будущем…

Как я вообще могу гарантировать это, если мамаша Майи не объявляется, а я всё, что о ней знаю, так это имя — Снежка… А папане ребёнок тем более не нужен. Жалко же племяшку в детский дом отдавать и на маму всю заботу не повесишь — у самой трудностей вагон и маленькая тележка!

Я поджимаю губы от обиды и смотрю на Яна Теймуразовича, который пытается игнорировать моё давление на жалость.

— Я отвезу тебя сегодня домой. Отоспишься… А завтра посмотрим.

Я киваю. Ничего не говорю. Просто сижу и киваю, стараясь подавить очередной приступ подкатывающих слез.

10

Ян Теймуразович наказывает мне отдыхать, пока я не восстановлюсь: тошнота полностью исчезла, голова по-прежнему слегка кружится, что уже практически не беспокоит, но вот чувство, словно я нахожусь не в своем теле — какая-то потерянность — вынуждает меня прислушаться к его словам. Совладав, наконец, с эмоциями, киваю головой, а Ян поднимается на ноги, встряхивает их, разминая затекшие колени, словно долго сидел над кушеткой… беспокоился о моем состоянии… Эта мысль безумно согревает, и я улыбаюсь открывшемуся зрелищу, ощущая себя в центре мира мужчины, который — что уж таить! — часто занимает мою голову то своими словами, то действиями, то попросту улыбкой. Симпатия на лицо — и нужно как-то пережить этот месяц. Затем все встанет на круги своя…

Я гоню непрошеные мысли прочь, ведь, скорее всего, Ян помог бы любой девушке-работнику, окажись та на моем месте… Прежнюю радость сменяет укол ревности, и я поджимаю губы. Сама себе устраиваю бесполезные качели с ворохом проблем, придумав влюбленность. А вдруг он вообще женат? Или хотя бы в серьезных отношениях, живет с возлюбленной?.. Ни разу не присматривалась, есть ли у него обручальное кольцо…

Пока я тону в своих размышлениях, следя за действиями начальника, тот уже собирает подсохшие образцы мазков и разворачивается, бросив на меня короткий взгляд. У меня перехватывает дыхание от того, как — как волнующе! — он посмотрел… Ян проходит мимо в другое отделение лаборатории, и мне приходится перевернуться набок, чтобы продолжить наблюдение. Я бессовестно скинула свою работу на начальника, у которого и так, уверена, огромные завалы и без наставничества.

Но… вдруг я ему тоже симпатична? Первое впечатление нередко бывает обманчивым: теперь он не кажется мне таким уж Казановой, ухлестывавшим за каждой очаровательной юбкой — чем короче, тем приятнее бонус…

Ян садится за стол и настраивает бинокулярный микроскоп: протирает окуляр и объективы спиртовой салфеткой, включает освещение, затем капает на предметное стекло иммерсионное масло и закрепляет образец на предметном столике… Я стараюсь не упустить ничего из виду, потому что в следующий раз должна сделать все полностью самостоятельно и верно. Если, конечно, мне позволят работать здесь и дальше — хотя бы весь это месяц практики.

— Ты как? Стало лучше? — спрашивает Ян низким, вибрирующим голосом, ласкающим мой слух.

Я не сразу соображаю, что вопрос адресован мне, пока мужчина не разворачивает корпус и не вгрызается взглядом.

— Да-а, — пищу я и прочищаю горло.

Смущение накатывает волной, щеки начинают гореть, но Ян снова оборачивается к микроскопу, никак не прокомментировав мою реакцию, за что я безумно ему благодарна.

— Тогда иди и переодевайся, я закончу и тоже спущусь.

Я скидываю ноги с кушетки и только сейчас замечаю, что тапочки аккуратно стоят в стороне. Господи, он такой внимательный! Мечта — а не мужчина!