Колесница Солнца. Восемь тетрадей индийской классической лирики в переводах С Северцева

* * *

Милый муж возвратился, в селенье праздник,    отчего ж наряжаться она не хочет? Опечалить боится соседку-подружку —    до сих пор ее бедный муж на чужбине.

* * *

Наслаждаясь с новой своей подругой,    лишь тогда о прежней вспомнит счастливец, Если схожие качества их увидит,    а несхожих качеств их не заметит.

* * *

Красотой не кичись, молодая гордячка,    наша молодость — будто весенняя речка: Навсегда беззаботные дни исчезнут,    никогда не вернутся пылкие ночи.

* * *

«Бессердечный! — так судят тебя соседи. —    Года нет, как женат, а завтра в дорогу!..» Ночь-владычица, смилуйся! Длись так долго,    чтобы он всю жизнь ожидал рассвета!

* * *

В первый раз собирается муж в дорогу,    а жена молодая от дома к дому Ходит вся в слезах: «Научите, соседки,    где берете вы силы в час расставанья?»

* * *

О скиталец, взгляни: даже тень твоя    в этот жаркий поддень, прячась от зноя, У тебя под ногами пристанища ищет —    что ж ты сам под кровлей не отдохнешь?

* * *

Погляди, сынок мой: придя на праздник,    на других парней она и не смотрит, А тебя только ищет — глазами рыщет,    не боясь насмешек, презрев приличья.

* * *

Под конец уже тусклым становится праздник,    как тускнеет луна в небесах рассветных, Как без милых подарков тускнеет счастье,    как тускнеет насытившаяся любовь.

* * *

Не гляди так тревожно, о ждущая мужа,    обещавшего перед дождями вернуться, Виндхьи черный склон — это лес горелый,    а не тучи, не новых дождей приближенье.[4]

* * *

Обнажится бедро ли мое, плечо ли,    сразу жадно косится он — глаз не сводит, И, как будто смутясь, поправляю одежду,    но не слишком спешу — пусть глядит подольше!

* * *

Глянь на стайку спускающихся с поднебесья    попугайчиков пестрых — как будто видишь Ожерелье из яхонтов да изумрудов,    оброненное с шеи Богиней Неба.

* * *

Странник греется у костра в лесу,    у пылающей жарко соломы — в деревне, А вот в городе стынет он — трудно жить    по холодным, враждебным, чужим законам.[5]

* * *

Не забыть, как жарко ты запылала,    отворачиваясь от моих поцелуев, Как взвивались пряди — подобно рою    черных пчел над лотосом ароматным.

* * *

Что спешишь ты колючкой почистить гребень,    полный желтой куркумы после купанья? Не таись! Ты кому из наших красавцев    подарить благосклонность свою решила?

* * *

Исчезает любовь не только в разлуке —     исчезает от слишком частых свиданий, Исчезает от сплетен людей бесчестных,     а порой сама собой исчезает.

* * *

Увидал он, что слишком сжал мою руку,    начал дуть на нее — осторожно, тревожно, И тогда любимого с тихим смехом    я другой рукой обняла за шею.

* * *

Молви, милый: какие грешки да проступки —    те, что ты совершил, совершишь, совершаешь, — Могут быть прощены, а какие не могут?    Что на это, бессовестный мой, ответишь?

* * *

Как умен тот супруг, что жене вспылившей    власть не выказал, нежным рабом притворился, Ей польстил — он прощен и обласкан будет,    но как жалок упрямый гордец-супруг!

* * *

Было наше жилище богатым, светлым,    а уехал любимый — и стало печальней, Чем пустырь за воротами нашей деревни,    где святая смоковница вырвана с корнем.

* * *

Между бурных ласк наступает затишье,   но едва отодвинется муж хоть немного, Сразу чудится мне, будто он — на чужбине,   будто я — покинута им навеки.

ИЗ «ВТОРОГО СТОСТРОФИЯ»

Сколько раз мы советовали подружке,    чья душа горит от стрел Камадэвы, Чтоб сердитой, обидчивой с милым была,    но, увы, хоть бы раз притвориться сумела!

* * *

В этих кущах чудесных, у волн Годавари,    вся ты в пышных белых цветах, мадхука, До земли ты под грузом цветов склонилась,    но поверь: их все понемногу сбросишь!

* * *

Горько плачет покинутая любимым,   обрывая остатки цветов с мадхуки, Будто косточки друга находит в пепле,    где его костер догорал погребальный.

* * *

Не забыть забавы нашей счастливой:    у ступней он моих возлежал, влюбленный, И со смехом пальцами ног хватала    я за кудри его — да к себе тянула.

* * *

Вон продрогший на зимнем ветру жестоком    бедный путник у входа в наш сельский храм Жжет солому, костер ворошит, чтоб повыше,    как ученый медведь, заплясал огонь.

* * *

Посмотрите-ка, тетушка: кто-то сбросил    небеса голубые в наш пруд деревенский! Что же заросли лотосов не измяты    и пугливые гуси не разлетелись?

* * *

«Он совсем еще глупый, невинный ребенок!» —   о сыночке молвила мать Яшода, И зарделись, смеясь, красавицы Браджа,    страстно глянув тайком на юного Кришну.

* * *

Долго тучи скрывали вершину Виндхьи,    застилали поросшие лесом склоны, А теперь расползаются, прочь уплывают,    будто кожу менять начала гора.

* * *

Смотрят дикие жители гор — пулинды,   свои меткие луки держа наготове, Как по склонам Виндхьи новые тучи   поднимаются стадом громадных слонов.

* * *

Склоны Виндхьи в подпалинах летних пожаров     засверкали теперь в пене туч осенних, Будто брызги Молочного Океана[6]    поднялись под руками могучего Вишну.

* * *

Рассмеялись соседки, когда их подружка,    пеленая первенца, громко сказала: «И какое мне дело теперь, если муж    перед сном о чем-то меня попросит!»

* * *

Облик девушки этой, снявшей одежды,    был для наших взоров нежданным чудом, Был небесным светом, бесценным кладом,    а по меньшей мере — глотком нектара!

* * *

Знаю: любишь ее, но женат на мне,    ненавидишь меня, а она — тебя! Да, дружок-муженек, права поговорка:    «Сколько видов цветов, столько видов любви!»

* * *

Возле рощи, наполненной звоном пчел,    растревоженной свежим весенним ветром, О любви и разлуке поет пастушка —    так поет, что шаги замедляет путник.

* * *

Вот жена молодая — с улыбкой лукавой —     подогрела воды, усадила мужа, Стала мыть, щекотать, ласкать его ноги,     хоть закат еще не померк над рощей.

* * *

Что с того, если именем женщины той    он так часто, обмолвясь, меня называет? Пусть в любви он хоть к ней постоянным будет,     и не смейте, подружки, его упрекать!

* * *

Как жестокий рок разлучить нас может,    если весь он в глазах у меня остался? Слышу голос его, помню все наши ласки,    а в груди у меня его сердце бьется!

* * *

Навзничь упав на постель, зажмурясь,    любимого жаркой мечтой призывая, Руками, с которых спадали браслеты,    сама себя она обнимает.

* * *

Если в доме поселится грубый, бесчестный,    будет вскоре запятнан честнейший дом, Как чистейшее место запятнано будет    грубым, грязным, замасленным ночником.

* * *

Бесполезна тень путника в знойный день —    хоть всегда при нем, но не даст прохлады. Бесполезна вот так же мошна скупца —    хоть всегда при нем, но не даст отрады.

* * *

О мой левый глаз! Если дрожь твоя    означает, что муж мой сегодня вернется, То, клянусь, любоваться его лицом,    правый глаз прикрыв, лишь тебе позволю.

* * *

Ищет встречи с тобой — каждый день по деревне    ходит, ходит она, лютых псов не боится. Жаль мне девушку: в шахматах этих опасных    не пропала бы, как беззащитная пешка!

* * *

Не пчела виновата, что пьет нектар    из одних цветов — из других не хочет, Виноваты лишь сами цветы, если в них    меньше сладости, яркости и аромата.[7]

* * *

Взоры лотосов-глаз устремив на дорогу,    ждет жена молодая любимого мужа, Положив на калитку груди свои,    будто два благодатных, больших сосуда.

* * *

Эх, дочурка, не плачь!.. На кувшин возле двери    положи тайком хоть несколько свежих, Ароматных цветов да манговых листьев —    и тогда он отсрочит уход на чужбину.

* * *

Эту ревность нарочно во мне подруги    разожгли — подглядеть нашу ссору хотели, Но быстрее, чем сплетник бежит от правды,    унеслась моя злость при твоем появленье.

* * *

«Это что на груди у тебя, подружка?    Не прилип ли алый цветок кусумбхи?» И зарделась бедняжка, тщетно пытаясь    след ногтей стереть — след любовной встречи.

* * *

О, когда ты сердишься на меня,     отвернешься, лишь изредка глянешь косо, Эти взоры, в которых мелькает злость,     остриями сердце мне вырывают.

* * *

Эй, красавец, женских сердец мучитель,   тем, кого не любил ты, и впрямь повезло: Не вздыхают, тайком не рыдают они,    будто лотосы в дни холодов, не вянут.

* * *

Будет взор ослеплен самого Камадэвы    в то мгновенье, когда, пробудясь на заре, Луч, сверкнувший из полуприкрытых глаз,     прорезает туман ее сладкой дремы.