КОЛЕСНИЦА СОЛНЦА
Восемь тетрадей индийской классической лирики в переводах
С. СЕВЕРЦЕВА
Ответственный редактор Г. Б. ЯРОСЛАВЦЕВ
Предисловие, примечания и глоссарий Ю. В. ЦВЕТКОВА
Художник В. Б. ПЕРЕБЕРИН
© Главная редакция восточной литературы издательства «Наука», 1991.
…Семь кобылиц по крутым небесам влекут твою колесницу, Пламенновласый, ты тьму сжигаешь радостно и легко, И все, что дышит, видит и слышит, к свету — к тебе стремится, О славный Сурья, о наш Солнцебог, о Видящий далеко!.. «Ригведа». II тысячелетие до н. э. Поэзия мудрости, любви и надежды
…Заря над миром празднично блистает,
Туманы тают, сонм лучей взлетает, —
К нам из дворца подземного стремится
Бог Солнца на блестящей колеснице.
Поет листва, ликуют звери, птицы,
И даже камни рады пробудиться,
С улыбкой доброй смотрит людям в лица
Бог Солнца на летящей колеснице.
Тьму он поверг копьем своим геройским,
И прочь уходит Ночь с угрюмым войском…
Бесстрашно мчится, рушит все границы
Бог Солнца на слепящей колеснице!..
Хариваншрай Баччан Разгорается заря над зелеными просторами Индии. В этот ранний час тысячи и тысячи ее тружеников по старинной традиции встречают утро напевными строками «Гаятри Мантры» — древнего, радостного приветствия восходящему солнцу:
Оум!.. Да будем мы созерцать Твою божественную лучезарность! Пусть вдохновит и озарит светлое сияние Все наши мысли!.. Оум! Оум!.. И наверное, в эти рассветные минуты, когда яркое светило всплывает над краем земли, в воображении многих индийцев возникает, пусть теперь лишь светлым поэтическим видением, знакомый им с детства, старинный мифологический образ лучезарного Сурьи — благодатного бога Солнца. В золотой ослепительной одежде, на золотой сверкающей колеснице, влекомой семью могучими небесными конями, устремляется он по крутой лазурной дороге, простирая над миром свои светящиеся руки и щедро рассыпая горячие лучи, дарующие радость и силы всему живому на Земле.
«Пусть вдохновит и озарит светлое сияние все наши мысли!» — в этих торжественных словах возвышенного гимна, с древнейших времен сохранившегося в народной памяти, можно ощутить глубинные основы всей индийской поэзии: мудрость, любовь и надежду.
Поэзия Индии… Многовековая, многогранная, многоязычная… Огромный и сложный путь прошла она за четыре тысячи лет своего развития: от величавых молитвенных гимнов «Ригведы», от насыщенных суровой мудростью великих древних эпосов «Махабхарата» и «Рамаяна», через многие века богатейшей санскритской литературы, а затем через обширную средневековую поэзию, создававшуюся на основе индуизма, ислама, сикхизма, джайнизма и других религиозно-этических учений. Но, несмотря на этот громадный временной диапазон, на идейное, языковое, жанровое и стилистическое многообразие, вся индийская поэзия — в своих глубинных основах — является единым комплексом, единым массивом среди крупнейших массивов мировой культуры.
Если творчество каждого поэта или поэтической плеяды представить себе в виде отдельной тетради, то вся многовековая индийская поэзия превращается как бы в исполинскую, поражающую разнообразием книгу, сшитую из множества этих тетрадей неутомимыми руками Времени. Всего лишь восемь таких тетрадей — из числа самых ярких и характерных — были выбраны переводчиком для сборника «Колесница Солнца».
Несколько слов об этих восьми разделах сборника.
«Песни дальних селений»… Короткие песенки, отобранные для этого раздела, взяты из знаменитой пракритской антологии «Семьсот строф», составителем которой считается Хала Сатавахана, один из правителей Махараштры — центральной области Индии. В антологию вошли избранные лирические миниатюры многих поэтов — лучшие образцы пракритской поэзии II–XI вв., т. е. почти за десять столетий. Собранные воедино, эти короткие стихи образуют как бы многоцветную мозаичную панораму, унося наше воображение в далекое прошлое и живо, ярко, достоверно рассказывая о трудах и праздниках, радостях и горестях простых поселян, живших в те давние времена на благодатной индийской земле. Думается, что многие читатели по достоинству оценят особое обаяние этих поэтических миниатюр, их эмоциональную тонкость и задушевность, реалистическую правдивость отдельных бытовых сценок, мудрый, а порой задорный и дерзкий народный юмор.
«Шесть времен года»… Эти циклы лирико-пейзажных строф, приписываемых прославленному санскритскому драматургу и поэту V в. Калидасе, глубоко погружают нас в красочный мир индийской природы и в созвучные со всеми ее переменами яркие и прихотливые душевные переживания поэта.
«Узоры любви»… Удивительной изощренности и изящества, тонкого психологизма достигла индийская любовная лирика еще полторы тысячи лет назад. Об этом можно судить по избранным лирическим миниатюрам из цикла «Узоры любви», автором которого многие индийские исследователи считают великого Калидасу, из «Ста строф» тонкого и лукавого лирика Амару, а также из замечательной антологии «Сокровищница изящных речений», в которой буддийский ученый XI в. Видьякара собрал около двух тысяч лирико-философских стихов, созданных большой плеядой лучших санскритских поэтов.
«Три свитка раздумий»… Подобно древнему свитку разворачивается перед взором читателя каждый из трех лирико-философских циклов, составляющих книгу «Три стострофия» знаменитого санскритского поэта и ученого VI–VII вв. Бхартрихари, широко известную в Индии, привлекшую глубокое внимание Спинозы и Гёте и с тех пор давно уже признанную одним из шедевров мировой поэзии. Творчество этого поэта представляет большой интерес для современных читателей прежде всего как широкая, красочная и достоверная картина жизни, обычаев, философских воззрений и социальных противоречий его эпохи. При этом стихи Бхартрихари поражают разнообразием поэтической образности, а их гуманистический пафос не утратил своей нравственной силы и в наши дни.
«На цветущем берегу Ямуны»… В этот раздел вошли стихи, посвященные одному из самых любимых и популярных в Индии мифологических героев — Кришне. Из необозримой кришнаитской поэзии выбраны для данного сборника произведения двух крупнейших поэтов XIV–XVI вв.: лирические стихи-песни Видьяпати, посвященные любви юноши-пастуха Кришны к юной пастушке Радхе, и отдельные песнопения из знаменитой «Кришнаяны» Сурдаса — огромного свода стихов, представляющих собой великолепное поэтическое жизнеописание Кришны — от его рождения до великих подвигов.
«Ветви невянущей мудрости»… Чеканные и немногословные, порой укоризненные, горькие, гневные, но при этом проникнутые теплом подлинной доброты и сострадания — таковы вошедшие в этот раздел лирико-философские двустишия выдающихся индийских мыслителей и поэтов XV–XVII вв. — Кабира, Тулсидаса, Рахима… Не религиозная проповедь любви и преданности верховному божеству, а суровая, но всегда справедливая народная мораль — вот источник впечатляющей силы этих звучащих откровенно и твердо, словно строгие наставления, стихотворных изречений старинных поэтов-правдолюбцев, чьи строки подобны живым ветвям вечнозеленого древа восточной мудрости.
«Огненная чаша»… Индийская лирика на фарси и урду — пламенная, страстная, экстатичная… Певучие строки ее газелей и рубаи, собранных в этом разделе, полны то горячих молений, то горестных жалоб, то восторженных признаний, обращенных к желанной божественной красоте, предстающей в облике восхитительной, но своенравной, непостижимой и недостижимой возлюбленной. Получившая широкое распространение в период расцвета империи Великих Моголов (середина XVI–XVII в.), эта лирика вобрала в себя изощренность персидской поэтики, сложность и богатство суфийской символики, сочетав их с мудростью и красочностью традиционной индийской классики. Огромной огненной чаше можно уподобить мир этой бурной, страстной лирики: до самых краев наполнена она горячими чувствами любви и страданий, восторга и отчаяния, и высоко взметаются над ней, словно языки пламени, вдохновенные голоса лучших поэтов последних пяти столетий — Амира Хосрова Дехлеви и Бедиля, Мирзы Галиба и Мухаммада Икбала.
«Золотая ладья»… Так озаглавлено одно из самых известных стихотворений классика индийской поэзии XX века Рабиндраната Тагора. Сменяются года и века, многое теряется, забывается, но все лучшее, что было создано самыми мудрыми и вдохновенными творцами, собирается и хранится в благодарной памяти человечества — в золотой ладье, бережно несущей эти заветные творения по широкой реке времен, навстречу будущему. Из громадного творческого наследия Тагора в данный сборник вошли лишь отдельные стихи и лирические миниатюры, характерные для основных этапов эволюции тагоровской поэзии. А еще одно яркое и мудрое стихотворение Тагора, отражающее его мысли о высокой благородной миссии поэта, о самоотверженном творческом труде, служит достойным вступлением ко всей этой книге.
Предлагаемый вниманию читателей небольшой сборник не претендует на антологичность. Для систематически составленной антологии индийской классической лирики — более чем за двадцать веков ее развития — потребовался бы по меньшей мере солидный поэтический том. Наша книга отражает лишь несколько ярких граней той огромной, несметной сокровищницы, какой предстает лирическая классика Индии. Однако и по отдельным избранным образцам можно судить о необычайном разнообразии, глубокой старинной мудрости и неповторимой красоте этого богатейшего поэтического мира.
Каждая книга индийской литературы, изданная в нашей стране, — это новый вклад в укрепление братской дружбы между народами Индии и Советского Союза. В этом благородном деле великая заслуга наших литераторов, отдающих свой труд и свой талант переводам лучших произведений индийских писателей.
В 1984 году большой друг нашей страны Индира Ганди, всегда с глубоким вниманием и заботой относившаяся к развитию советско-индийских культурных связей, в своем письме дала высокую оценку вышедшему в Главной редакции восточной литературы издательства «Наука» сборнику классической поэзии «Великое древо»:
«Мне перевели с русского его оглавление, и я была глубоко тронута, узнав, что наши великие классики Тулсидас, Сурдас, Кабир, Видьяпати, а также выдающиеся поэты этого столетия Тагор и Икбал могут теперь быть прочтены и услышаны на русском языке… Литературное творчество русского поэта Сергея Северцева известно в Индии уже довольно давно. Его переводы познакомили русских читателей с лучшими произведениями почти ста известных классических и современных индийских поэтов, а также с несколькими фрагментами из великих эпосов „Махабхарата“ и „Рамаяна“. Как поистине благородна эта миссия поэта-переводчика! Она подобна сплетанию многоцветных и ароматных гирлянд дружбы — гирлянд из нежных и мудрых цветов русской и индийской поэзии!..»
…Разгорается заря над зелеными просторами Индии. По старинному народному обычаю, тысячи голосов протяжными напевами приветствуют появление Солнца — лучезарного Сурьи на его сверкающей, золотой колеснице… Этот древний мифологический образ обрел в наши дни новый, современный смысл: изображение солнечного бога, правящего небесной колесницей, было выбрано эмблемой совместного советско-индийского космического полета. И в памятный день — 3 апреля 1984 года, собираясь вместе со своими советскими друзьями устремиться в безбрежные просторы, первый в истории Индии космонавт Ракеш Шарма произнес прекрасные, согретые искренними братскими чувствами слова: «Мне бы хотелось посвятить этот космический полет вечной дружбе между нашими великими народами!»
И снова вспоминаются прекрасные строки безымянного древнеиндийского певца, создавшего сорок веков назад мощный и светлый «Гимн богу Сурье»: «Пусть от всевидящего солнца в страхе скроется тьма!..» Как удивительно живо, почти дословно перекликаются эти слова со страстной, призывной пушкинской строкою: «Да здравствует солнце, да скроется тьма!»
Ю. В. Цветков
Светлой памяти
моей матери
Марии Ивановны
КОРОВИНОЙ СЕВЕРЦЕВОЙ
посвящаю
эту книгу
ОТ ПЕРЕВОДЧИКА
Мне было семь лет, когда лишь мгновенье Глядел я в глаза Тагора, И взор мой сберег доброту и строгость, Печаль и тепло его взора. А в десять, зимой, я был отнят у смерти, И помню: под посвист метели Про Маугли книжку мне мама читала Всю ночь у больничной постели. В тринадцать не мог я уже оторваться От дивных строк «Гитанджали»: Алтарным огнем они грудь обжигали, Целебным ручьем освежали, И чудилось: в тайных пещерах Эллоры, Святым наставлениям внемлю… Лишь в тридцать я вышел к прибрежию Ганги — Ступил на праотчую землю. Здесь может любой старик показаться Агастьей — пророком мудрым, А юноша — стройным флейтистом Кришной, Земным божеством чернокудрым. А стройная девушка в скромном сари — Стыдливой, но гордой Ситой, Лучистой звездой, оброненной с неба, Средь пыльных дорог забытой. Здесь кажется месяц над кровлями храмов Челном в синеморье волшебном, Полуночный ветер — напевом хвалебным, Созвездья — святым молебном. А утром над пышными кронами Солнце Стремится могучим возницей — Свергающим сумрак и правящим смело Блистательной колесницей!.. (Из цикла «Любовь моя — Индия») ВСТУПЛЕНИЕ
Из «Гирлянды песен» Рабиндраната ТагораТВОЙ ВЕЧНЫЙ ЗОВ1 Твой зов? Опять твой зов?.. …………. Я за день сделал все, что мог, и разве не закончил в срок своих дневных трудов? Уединясь в глуши лесной, тебе я вновь венок цветной сплел из певучих строф. Сперва, прохладен и румян, сквозь сеть запутанных лиан рассвет сиял в лесу. Потом был день — палящий, злой: до капли выпил жадный зной цветочную росу. Но вот закат расцвел костром — сейчас отчалит наш паром, неся друзей-певцов По сонной глади мощных вод на берег тот, где отдых ждет… И вдруг опять твой зов? 2 Там, на прибрежии крутом, проходит в сари золотом богиня древних грез, Скользит в туманном далеке, и полон звезд в ее руке сапфировый поднос. От всех тревог, от всех забот их тихий блеск уплыть зовет в мерцающий простор… А ширь речная — все темней: густеет тьма — и тонет в ней мой истомленный взор. Паром еще у сходней ждет — меня с друзьями отвезет туда, где добрый кров, Где у домашнего огня так сладок отдых для меня… Но вот опять твой зов?.. Из-за лесов, холмов, хребтов, прекрасен, властен и суров, ко мне летит твой зов! 3 Ты милосердна, ты нежна, но и тверда, но и грозна, Властительница-Мать: Весь труд дневной тебе дарю, теперь и отдых — ночь мою — велишь тебе отдать? Как я ослушаться могу? Ты веришь в старого слугу, Мой дух не оскудел!.. Останусь здесь… Уплыл паром туда, где жертвенным костром день за рекой сгорел. Один сижу, затеплив свет, в той хижине, где много лет — алтарь моих трудов. Чело молитвенно склонив, жду, терпелив и молчалив: что возвестит твой зов? О Мать, в полночный, звездный час всегда слышней мне твой приказ — пророческий твой зов. 4 Что должен сделать я, ответь! Что обличить и что воспеть? Что людям передать? Что за пророчества твои о мире братства и любви вписать в мою тетрадь? Твой голос, полный вечных чар, в стихи вплетать — вот дивный дар, судьбой врученный мне… Но если хоть на миг мой мозг расслабится, как теплый воск, в дремотной тишине, С пренебреженьем не гляди, упреков строгих не тверди: средь вековых дерёв, Ты видишь, не смыкая глаз, во тьме лесной, как много раз, жду и ловлю твой зов!.. Светлей, чем песнь небесных дев, надежды полон твой напев, звон вещих слов — твой зов. 5 Давно из-за священных гор торжественный вознесся хор и в синей тьме умолк: Всем на земле поведал он, что на сегодня завершен их каждодневный долг. Над миром спящим, с высоты, роняя сказки и мечты, мерцает Млечный мост. Спит зверь в убежище лесном, и птахи спят беспечным сном в тепле укромных гнезд. И для людей приют готов — под кровлями лачуг, дворцов, скитальческих шатров… Все спит… Так почему лишь мне — лишь старцу в снежной седине поет, звучит твой зов? О чем?.. О дальнем, светлом дне — всемирной будущей весне — вещает мне твой зов! 6 И взяться за перо спешу, и все взволнованней пишу, стремлюсь, чтоб твой призыв — Ручьи добра, мечты, любви текли, текли в стихи мои, их в гимны превратив! И вновь мой голос свеж и юн, звон все смелее строчек-струн, нежданней их игра — Так пусть в боренье с тьмой густой светильник одинокий мой не гаснет до утра!.. Но знаю: скорбную резьбу все глубже чертит мне на лбу боль прожитых годов. Хоть и приходит мудрость с ней, но все же с каждым днем трудней мне различать твой зов. Да, простодушней, но вольней пел я под небом юных дней, и как был нов твой зов! 7 А ныне… Мало ли других певцов бесстрашных, молодых служить тебе хотят? Любой, услышав голос твой, сейчас, как я, в глуши лесной трудиться был бы рад. И все же к старику, ко мне, в священно-строгой тишине воззвала ты опять: Из многих, что приказа ждут, мне снова свой заветный труд велишь ты продолжать. И в хижине лесной таясь, над свитком песенным склонясь, вновь я не спать готов, Вновь, как восторженный жених гирлянду лотосов цветных, хочу нести твой зов! Глаз не смежая до утра, я в строки братства и добра преображу твой зов. 8 Когда ж, твой верный, дряхлый жрец, почую близкий свой конец, последний мой рассвет Я песней встретить бы хотел — такой же солнечной, как пел во цвете пылких лет. Потом заветную тетрадь хочу вернейшему отдать из новых слуг твоих — Ему успею рассказать, как на певучий стих низать певучий жемчуг-стих… Но горе!.. Слышу все ясней железный гул грозящих дней — войны драконий рев… Ужель грома стальных армад сердца несчастных оглушат — и заглушат твой зов? Ужель на землю хлынет ад и рухнут с неба огнь и град и — умертвят твой зов?.. 9 Нет!.. Ни орудий хищный рык, ни брань, ни плач, ни злобный крик, ни ядер жадный вой От нас, о Мать, не заслонят летящий из хрустальных врат бессмертный голос твой! И в тайниках, при ночниках, презрев гонения и страх, мы, бдители твои, Сурово будем продолжать за гимном светлый гимн слагать добру, заре, любви… И в день внезапной тишины, прокляв безумный пир войны, дух мщенья поборов, Мильоны алчущих сердец услышать смогут наконец спасительный твой зов. Шагнет на свет наш давний труд: в тот час братанья все поймут, что возвещал твой зов! ПЕСНИ ДАЛЬНИХ СЕЛЕНИЙ
[1]
Из пракритских лирических двустишийХАЛА CATABAXAHA (I тысячелетие н. э.)Из антологии «Семьсот строф»ИЗ «ПЕРВОГО СТОСТРОФИЯ» Из десятка мильонов напевных двустиший, изукрашенных перлами вдохновенья, Семь отобранных сотен в свое собранье взял ценитель поэтов по имени Хала. * * * Прославляю этот обряд закатный — блеск реки в ладонях могучего Шивы, А в реке — лицом его Гаури гневной — багровеет луна, словно жертвенный лотос.[2] * * * Сев на лотосовый широкий лист, на воде чуть покачивается птица — Будто яркая раковина лежит на подносе из чистого изумруда. * * * Погляди-ка, подружка: цветущие гущи ярких лотосов, так украшавших селенье, Побледнели в дни стужи — стали похожи на кунжутное поле после уборки.[3] * * * Путь любви, о подруга моя, причудлив, словно вьющийся стебелек — извилист. Так не плачь, не плачь, от меня отвернувшись, опустив лицо — луну на закате. * * * От рассерженной матери удирая, обезьянкой пугливой малыш взобрался На отцовские плечи — и мать улыбнулась, хоть еще прерывисто, гневно дышит. * * * Ты не злись, молодая хозяйка, что угли в очаге так долго раздуть не можешь, — Хочет даже огонь ароматом упиться алых губ твоих — лепестков паталы. * * * Кто милей застенчивой, простодушной молодой жены, впервые понесшей? Ей подруги: «Что больше всего желаешь?» — а она смущенно на мужа глянет. * * * О Луна-корона! Чаша с нектаром! О священный знак меж бровями ночи! Тронь лицо мое тем же перстом лучистым, что сейчас и лицо любимого трогал. * * * Пусть любимый домой поскорей вернется, и сердитой, обиженной притворюсь я, Чтоб меня утешать, уговаривать начал, — так ведь быть должно у жены счастливой? * * * Ты зачем притворился спящим, любимый, а ведь сам, чуть щеки коснулась губами, Запылал, задрожал! Дай-ка рядом лягу, и не злись — опаздывать больше не буду. * * * Никогда не входи к молодому мужу, не накрасив лица, не надев украшений: Если страсть в глазах его не удержишь удержаться и в сердце его не сможешь. * * * Не поверить на следующее утро, что меня обучившая за ночь стольким Ухищреньям любовным, сейчас так скромно, так смиренно потупясь, мимо проходит. * * * Если черная лань впереди пробежала, возвращайся обратно — пути не будет. Как же с милой расстанусь, если сквозь слезы пробежал ее взор — пара черных ланей? * * * Ты нежней бы стал, если б знал, как горько пустоту и холод ночью нащупать Там, где с вечера рядом ты лег, обманщик… Как другие счастливо спят с мужьями! * * * Мне сегодня вспомнились наши ласки, а вдали облака рокотали громом, И казался мне этот гром угрюмей барабана, гудящего перед казнью. * * * Ты не только, сын старосты, зол и груб, но и трус — жены как огня боишься. Ты — как червь, объедающий нимбу! Так что ж по тебе все девушки наши сохнут? * * * Хоть и горько без ласк, и муж на чужбине, и соседки распутны, и дом на распутье, И собой хороша, — это все же не значит, что развратною стала жена молодая.
