Возвышение Коли Ноликова

— Ну, на лето теперь жара не страшна, — сказал Яков Андреевич, откупоривая одну бутылку, и протянул ее Коле:

— Ну, сними пробу!

Пил, цокал языком и кивал головой, лишь бы отвязались. Снова пошел спать.

Утром завтракали. Балагуровы и Коля, в кухне, на белоснежных табуретах. Яков Андреевич откусил булку. Пожевал, скривился:

— Соль украли!

Резким жестом отодвинул тарелку, встал из-за стола:

— Поеду на хлебзавод ругаться.

Он знал, что живет в сюжете. Надо показать себя решительным, волевым человеком. Который не спускает. Посмотрел на Колю и сказал:

— Знаем мы этих несунов. В хлеб недоложили, сумками соль с завода выносят, чтобы солить огурцы и прочее. Им всё равно, что соль свободно продается и дешевая. Они привыкли на халяву. Нет! Наденька, ты выбросила ярлык?

— Какой ярлык?

— На целлофановом пакете от булки. Там было написано, какой хлебзавод.

— Ой, я уже выбросила.

— Что же, засучим рукава!

Яков Андреевич открыл дверцы мойки, под которой стояло мусорное ведро, и принялся в нем рыться.

— Ага, вот, — он извлек бумажку, показал ее на свет. Начал пристально рассматривать:

— Так, читаем, мелким шрифтом… Хлебзавод номер четыре. Сейчас позвоню в справочную и узнаю, как туда добираться.

Но со двора послышались въедливое и плоское рычание бензопил. Надежда Осиповна — к окну, лбом ко стеклу. Бух. Сказала:

— А, наконец приехали!

— Кто? — спросил Яков Андреевич.

— Из службы озеленения города.

— О, — Яков Андреевич довольно потер ладони. Бензопилы глухо завыли и за окнами с другой стороны квартиры.

Два грузовика с выдвижными подъемниками окружили дом. В люльке каждого подъемника сидело по мужику в оранжевой каске и зеленой куртке с надписью "Горозеленение". Рядом с грузовиками ходили и разводили руками дворник и обитатель квартиры номер пять, Павел Сергеевич Оковитов, которому до всего было дело. Прорвало ли трубу в подвале, перевернули ли бомжи мусорные баки — Оковитов всегда на месте, с деловым видом дает советы и сетует на верха. Он говорит, что всё плохо из-за верхов. А вот когда там наведут порядок, то и во дворе станет хорошо.

— Пошли посмотрим! — предложил Яков Андреевич.

Наскоро одевшись, Балагуровы и Коля сошли во двор. Повыходили и другие жильцы. Пилы в это время безжалостно вгрызались в тридцатилетние тополя. Люльки сначала поднялись до верхушек. От верхушки спиливался добрый отрезок ствола, гулко падающий вниз. Затем люля немного опускалась, и пилился новый отрезок.

Жители дома стояли, задрав головы. Переговаривались:

— Вот теперь не будет этой тени, не будет сырости!

— Хоть солнышко увидим! Пилите, ребята, мы вам водочки еще нальем.

Но мужичок в каске не слышал — на нем были защитные наушники. Прижав черной от грязи перчаткой ноздрю, он смачно высморкался со своего поднебесья. Внутри люли, где стоял мужичок, было полно опилок.

Мама показывала детям:

— Смотрите, сейчас бревнышко стукнет.

По частям упали все тополя с тылу дома, береза возле мусорника. Деревья стояли и не могли никуда деться. В палисаднике их убивали выборочно. Одну марельку тронули, другую оставили. Нескольким кленам обрубили ветки снизу, что вызвало восторги зрителей:

— Теперь к нам воры не заберутся!

— Не залезут! Не залезут! — радовался как ребенок старый врач Згуменский, хромой. У него нога усыхала и поэтому он ходил с палкой. Кричал это свое "не залезут" и поднимал при этом палку. Коля спросил у Надежды Осиповны:

— А теперь высадят новые деревья?

Надежда Осиповна захихикала. Тут Яков Андреевич вспомнил:

— Мне же на хлебзавод!

Они вернулись в квартиру. Надежда Андреевна сказала мужу:

— Ты не умеешь звонить в справочную. Давай я лучше позвоню.

Покрутила диск, набрала номер и в трубку:

— Алё-алё.

Ей сразу ответили, что хлебзавод номер четыре находится на Ореховой улице. И еще пригласили на чай. Вот так:

— Приходите к нам на чай!

— Что вы, у нас свой есть! — ответила Надежда Осиповна.

— А у нас особый, с майораном, — вкрадчиво заметили в трубке.

— А мы опилки сыплем!

Трубку резко повесили.

Яков Андреевич засобирался:

— Где мой плащ? Где мой плащ? Если я не пойду в плаще, меня не будут считать за человека. А мне может придется общаться с самим директором завода! И представьте, если я приду к нему вот так, в затрапезном виде. Верно я говорю, молодой человек?

Коля согласился.

Глава 3, Приключения на хлебзаводе

1

И вот Яков Андреевич отправился на хлебзавод. С собой взял длинный старый зонт — для обороны. Таким зонтом человека насквозь можно пробить. Яков Андреевич шел по улице к остановке троллейбуса и смущался, что зонт под мышкой держит. Ведь погода-то хорошая. Что люди подумают? Яков Андреевич схитрил. Начал прихрамывать и опирался на зонт. Навстречу — сосед с девятой квартиры. Сразу вопрос:

— Что с ногой?

— Да понимаешь, — сморщился Яков Андреевич, — Шел-шел, вступил в ямку, и как подломило. Как подломило. Вот и, — развел руками.

— А голубиным пометом натирать пробовал? — спросил сосед. Такой он был, лет шестьдесят, с седыми бачками. У него голубятня за домом стояла.

— Еще нет.

— Ты ко мне зайди, я тебе дам, отсыплю. Первое дело — голубиный помет. Можно и внутрь.

— Спасибо, я зайду.

— Ну давай. Пока!

— Счастливо!

На троллейбусе доехал Яков Андреевич до остановки Уточкина, то есть за три остановки до нужной. Из осторожности. А кто Уточкин, Яков Андреевич не знал. Улица была жаркая и пыльная. Из земляных квадратов в асфальте росли могучие тополя. По обе стороны дороги, за кирпичными и бетонными заборами, серыми стенами и черными извивами труб сутулились какие-то предприятия.

Яков Андреевич огляделся — людей поблизости нет. Машины тоже редко проезжают. Яков Андреевич стал зонтом упражняться в фехтовании. Зонт в воздухе свистел, зонт в воздухе гудел. А теплый воздух был как легкий кисель и наполнял всё вокруг.

Тут задырчал мотор и Балагуров прекратил размахивать зонтом. Мимо, в направлении хлебзавода, проехал грузовик с серым фургоном, на котором было написано "ХЛЕБ". Возвращался, значит. Балагуров вдруг почувствовал тяжелый запах падали. Хвост этого запаха вился от грузовика. А тут еще впереди из-за тополей проглядывала полосатая, красно-белая труба хлебзавода с годом постройки и двумя стержнями громоотводов наверху. Яков Андреевич всё сопоставил и остановился, поразившись своей мысли.

Но решил идти до конца.

Забор хлебзавода сплошной, выше человеческого роста. Балагуров дошел до двухэтажного здания проходной. Слева были закрытые ворота из прочной проволочной сетки, на две створки. Здесь еще угадывался трупный дух. По другую сторону крыльца проходной — торговое окошко, закрытое, с ценниками за стеклом.

Яков Андреевич вошел в дверь проходной. Внутри, в холле, путь заграждала будка с турникетом. Позади виднелось большое помещение с мозаикой на стенах, парой-другой кресел и фикусами в кадрах. В будке сидела вахтерша с газетой. Перед вахтершей была панель с кнопками и тумблерами. Балагуров попробовал пройти молча, однако не смог повернуть турникет. Вахтерша спросила:

— Вы куда?

— Я обычный гражданин. Я имею право знать, как изготавливается хлеб, который я ем?

— Вам нельзя без пропуска…

Яков Андреевич обеими руками проткнул ее зонтом — зонт через живот пригвоздил вахтершу к мягкой спинке стула. Голова вахтерши наклонилась, изо рта вылилась темно-зеленая, почти черная жидкость.

— Они все тут заодно! — прошептал Яков Андреевич, вытаскивая зонт.

Балагуров хотел нажать на кнопку, чтобы освободить турникет, но устрашился покойницы. И просто перелез, оторвав себе при этом нижнюю пуговицу на плаще. Яков Андреевич наклонился, чтобы поднять ее, и тут на него со спины напала вахтерша. Обхватила его шею и горячей, тягучей болью вцепилась зубами в ухо. Балагуров закричал, упал на пол вместе с вахтершой.

2

Пацаны — Дима и Вася — давно собирались пробраться на хлебзавод посмотреть, что там. И вот пошли. Причем ночью, часа в два. С собой взяли перочинные ножи.

О хлебзаводе ходили самые разные слухи уже сорок лет — с тех самых пор, как завод построили на месте ореховой рощи и кладбища не то солдат, погибших в 1812 году, не то людей, умерших от эпидемии холеры в 50-тых годах того же века. На территории хлебзавода осталась церковь, переоборудованная под склад. Мрачная, из кирпича цвета ржаного хлеба, она соревновалась по высоте с полосатой трубой пекарного цеха, а зеленый купол, сто лет некрашеный, наливной грудью слепо пялился в небо, угрожая тучам.

Местные жители — а восточнее хлебзавода, на пологом склоне большого холма, был частный сектор и редкие двухэтажные дома, построенные заезжей артелью немцев, которыми заправлял рыжий прусак по прозвищу Табакерка — начали проявлять беспокойство о заводе после того, как при строительстве оттуда на грузовиках, в открытых кузовах штабелями вывозились древние гробы. Стенки некоторых гробов были проломлены, наружу торчали кости — руки, ноги в истлевших штанинах, старые нелепые ботинки, падавшие прямо на дорогу.

Затем у хлебзавода будто начали видеть попа, раньше служившего в той церкви, что стала складом. До построения завода никто про этого попа толком не знал. Он вроде жил на втором этаже часовеньки, что стояла поодаль церкви и занимался в основном тем, что белил и подпиливал деревья, растущие среди могил. Вместо часовни стал гараж.

И вот в глухую полночь мятежный человек — бородатый, патлатый, в черной рясе — приходил под ворота хлебзавода и колотил по ним кулаками. Ворота тогда были не сетчатые, а деревянные. В округе слышалось — бух, бух-бух-бух! Начинали лаять собаки. Сначала одна, потом к ней присоединялись все. Лаяли и завывали.

Кроме того, непонятные, страшные вещи происходили около детского сада, сооруженного подле завода. Одной стороной детсад граничил с заводом, другой выходил на улицу, третьей на пустырь — склон горы, а четвертой черт знает куда. На пустыре, видно, раньше стоял частный дом, потому что там сохранились остатки сада — вишня, сирень росла. Землю кое-где вздыбили поросшие травой бугорки, образуя прямоугольники.

И вот детвора стала рассказывать, что из кустов дремучих сирени выползала покрытая зеленой плесенью и паутиной старуха, которая тянула к детям руку, выставив указательный палец. Палец тот превращался в наполненный светло-зеленой мутью шприц. Старуха норовила уколоть им детей. Дети отказывались выходить из помещения. Никакие уговоры не могли заставить их пойти на прогулку. Вскоре и няня Людмила Окаянная заявила, что видела, как зеленая старуха уползает назад в кусты.

Ходили туда смотреть — разглядели в кустах какой-то лаз, вроде норы, но добраться туда невозможно. Решили сирень вырубить и позвали для этого дворника из одного соседнего двухэтажного дома. Дворник Алексей был еще молод, но из-за врожденного тунеядства не признавал никакой работы. Мать пристроила его дворником и сама подметала вместо него. Пришел с топором и пилой. Бросил их возле сирени и ушел. А потом явилась его мать — сморщенная, как печеное яблоко, старушка — и развела суету вокруг кустов. Размахивала топором, пыталась что-то пилить. Всё усыпалось листьями.

Воспитательницы из детсада наблюдали за ее работой, а затем, поскольку мать дворника возилась больно долго, ушли в здание. Когда они вернулись, то пила и топор валялись на земле, и никого рядом не было. Решили, что мать дворника просто переутомилась и пошла отдыхать.

На другой день из кустов сирени выползали уже две зеленые старухи, в одной из которых дети признали ту самую мать дворника. Алексей пришел с милицией. Милицию представлял собой участковый Иван Деревянный, известный своим ростом — два метра. Чтобы выкурить тех, кто прятались в норе, он встал около кустов и принялся дуть в свисток. Дул пятнадцать минут, но никто не вышел. Тогда он развел руками:

— Ничего я не могу сделать. Надо спросить у начальства.

Неожиданно на сцену вышли трое начальников не милиции, а хлебзавода. Перед проходной они устроили нечто вроде собрания для общественности. Одетые в одинаковые щегольские черные костюмы и черные очки, они походили на особого сорта пожилых стиляг. Это были — директор Черноквасов, главный бухгалтер Глеб Хлебов, и главный технолог Знатный-Пекарь — новатор-технолог!

Перед толпой местных жителей, Черноквасов сказал с трибуны, обтянутой малиновым шелком:

— Мы знаем, что в последнее время тут происходят некоторые я бы назвал события, которые не могут не вызывать беспокойство среди населения! Мы в свою очередь приложим все усилия, чтобы подобные события впредь и на будущее больше не происходили. Спасибо за внимание!

3

К забору хлебзавода пацаны пробрались через пустырь. Раньше тут был дом, усадьба. Хозяева переехали, дом постоял-постоял и стал грустить. Подняла голову крапива, дорожки закрыло травой. А качели, приделанные между двух вишен, сняли соседи и приспособили у себя. Дом осиротел, вроде детей забрали и поселили рядом. Смотри, как играют.

В крыше появились пробоины. Это ржавели и проваливались в черноту жестяные листы кровли. Доски ограды пошли вкось, калитка навсегда отворилась и низом застряла в земле, приросла. Когда крыша совсем покосилась, начали рушиться подточенные влагой стены. Они сыпались кусками, выворачивая наружу плетеную крест-накрест основу из тонких древесных полос, смешанную с глиной. Глина бралась из яра по соседству, пятьдесят лет назад, когда дом построили и отметили в нем Новый год. Весело было, и дом тогда радовался. На дворе метель, а внутри елка, огоньки, праздничный стол, люди.

Через дыры в стене, сырой ветер попадает в некогда жилые комнаты, коридор. Там — бежевые обои в цветочек, выключатель, пришпандоренный к стене отрывной календарь, счетчик электроэнергии на дощатом щитке. А могло быть иначе, если бы Павел кажется Фролов не сказал в свое время детям:

— Не продавайте дом!

Он сам его построил, этот Фролов, и в нем же лежал в гробу, крестом сложив руки и закрыв глаза, а вокруг утирали глаза родственники, и еще важную роль играл табурет — на любых похоронах это одно из главных действующих лиц. Вот дети дом и не продали. Пожили-пожили, да переехали, а дом оставили.

Дом сдался времени через год. Крыша уже лежала вровень с травой, а от стен остались белые корешки, выпирающие из травы. Весь двор совершенно захватили репейник с крапивою, чистотел и безымянная сорная трава. Никто сюда не ходил. Только под осень, те же хозяйственные соседи наведывались и трусили грушу да яблоню. А вишня в июне так гнила, падала.

Вот с этой дикой усадьбой граничил бетонный, с основой из стальных прутьев, забор хлебзавода. В нем был проломлен лаз, за которым неприглядно щетинились кусты. Попробуй сунься. Пацаны ветки отвели и сунулись. И оказались под кирпичной стеной старого двухэтажного здания. На замазанных белым — краской ли, зубным порошком — окнах были решетки. К ржавому железному балкону на втором этаже вела такая же лесенка.

Дима тихо сказал:

— Куда нам идти дальше? Жалко, с нами Валеры нет.

— Валера есть! — прозвучал ответ.

Это старший брат Димы. Поступает в институт. Его в семье теперь зовут не иначе как абитуриент. Наш абитуриент туда, наш абитуриент сюда. Чтобы оправдать прозвище, Валера усиленно читает книжки по специальности — он готовится стать архитектором. Хочет мосты возводить. Любит мосты с младых лет. В комнате у него висит огнетушитель, а все шкафы в квартире, все полки и даже подоконники заставлены домиками и церквями из спичек. Летом Валера сооружает плотину на ручье. Зимой строит крепость из льда, вырубая его топором и придавая брускам вид кирпичей. Ко всему научный подход.

Весной даже камни цветут. Как пригрело солнышко, завелась у Валеры подруга Маша — девушка с хмурым, сосредоточенным лицом. Маша ходила обыкновенно с книжкой. Чтобы все видели ученость. Власть Маша имела над Валерой необыкновенную. Как-то вместо книжки пришла она на свидание с морковкой. Оказывается, полезный овощ! Усиливает токи мозга. На другой день Валера побежал в магазин, купил там пять килограммов морковки и всем домашним стал рассказывать о токах мозга.