Возвышение Коли Ноликова

А в большой комнате вытерли книги на этажерках и в книжном шкафу. Книг была уйма, всё энциклопедии да справочники. С самыми богатыми корешками поставили на виду. Яков Андреевич вспомнил и поднялся к соседям, живущим сверху. Позвонил в дверь. Открыл ему приличный пожилой человек, Глазков Демьян Егорович, в спортивном костюме и тапочках на босу ногу. Яков Андреевич ему сказал:

— Здравствуйте. Тут вот какое дело. Вы когда радеть собираетесь?

Демьян Егорович покраснел:

— А что?

— Племяш приезжает, известный писатель. Можно потише?

— Это не от нас зависит.

— Ну хоть скачите в тапочках, а не босиком.

— Опять же — не от нас зависит.

— Ну ладно, — Яков Андреевич вздохнул и пошел вниз.

Целый день семейство Балагуровых были в хлопотах. Отложили викторины. Готовились ко встрече щедро, достав даже из заветной кубышки. Все кипело в квартире. Радушие готовилось в котле заботы. Надежда Осиповна пылесосила. Яков Андреевич смазывал солидолом дверные петли. Потом обое пошли в магазин и на базар, обратно вернулись нагруженные покупками. Однако ни тени усталости или недовольства на лицах супругов. Они чувствовали себя причастными к ходу истории. Яков Андреевич уж видел как наяву литературные вечера, проводимые Колей на их квартире. Будут приходить именитые писатели, художники, может быть даже циркачи. Надежда Осиповна представляла, как Коля, ночью, в карнавальной маске на глазах, шляпе и плаще, по веревке спускается с балкона и спешит на тайное свидание ко склепу в лавре. Романтический молодой человек!

— Мне немного страшно, — сказал жене Яков Андреевич, — Такое начинается… Понимаешь, ТАКОЕ начинается!

— Да, — закивала головой она.

— В энциклопедиях напишут — в таком-то году, писатель поселился в семье своих родственников, чете эрудитов Балагуровых.

Немного подумав, добавил:

— Писатель из семи букв?

— Ноликов!

И лежали Балагуровы дальше, в темноте, с открытыми глазами.

3

Наутро в купе остался лишь Коля. За окном вдоль вился мусорный гребень. Княжие Бары близко. С тяжелой головой Коля пошел в туалет умываться и чистить зубы. Там, в конце вагона, около тамбура уже собралось несколько человек, почти все с белыми вафельными полотенцами через плечо. Коля подумал — вот, будущий великий писатель, так прозаично вместе с ними, этими людьми у тамбура. Начало большого пути. Был как все, но кем он станет?

Чтобы взбодриться, Коля без всякой жалости умылся в туалете холодной водой. Оттого лицу его стало жарко. Да еще растер полотенцем. Сонность отошла, забилась вглубь и растаяла. Коля ехал в своем купе и поглядывал в окно уже бодрее. Даже казалось, что впереди, в будущем, нарастает громадой клубок великих событий, где он будет главным участником. Только бы не сдаться, устоять.

Проводник заглянул, чтобы забрать постельные принадлежности, и спросил, не нужно ли принести чаю. Коля осведомился:

— В подстаканнике?

— Да! Классический поездной чай.

Проводника звали Леонид Чурилов, и вот уже тридцать лет он вел своеобразный дневник рейсов, в которых ездил. Сначала в одну тетрадь, потом в другую, затем в третью и так добравшись до пятнадцатой, Чурилов записывал свои встречи с пассажирами, а также происшествия, случавшиеся в его смену. Внуки Чурилова тайно от деда сделали копии с тетрадей и снесли их в издательство, где рукопись попала в руки редактора Колова. Колов воодушевился и предложил издать выдержки из тетрадей двухтомником. На юбилей, когда Чурилову исполнилось восемьдесят лет, внуки преподнесли ему двухтомник и изрядную сумму денег в конверте, за что дед проклял внуков и вечером, после торжества, угодил в больницу с обширным инфарктом. Однако, в издании имеются сведения о встрече с Ноликовым:

"15 июля.

Я уж и не знаю, какие шнурки покупать. Рвутся и рвутся, хоть на руках ходи. А сегодня по дороге на вокзал порвался, так пришлось брать толстую травинку и втягивать. Еле дошел. Состав отбывал ночью. По обыкновению, я выбирал самого вредного пассажира, чтобы подсыпать ему в чай слабительное.

Один сразу приметился, во втором купе. Козлов его фамилия. Он стал при мне ногтем по оконной раме водить и мне этот палец показывать. А потом вздыхает и говорит:

— Система!

И это так издевательски. Занавески тоже потрогал на ощупь, и опять:

— Система!

Ну думаю, просрёшься ты у меня. А он принял ученый вид, очёчки нацепил и стал газетку читать. Читай-читай, газетку-то.

В купе номер пять ехал молодой человек. У него было лицо, похожее на слона без хобота. Или на хомяка. На обоих сразу. Патлатый. Он чего-то записывал в блокнот. Я подумал — или поэт. Или журналюга, по поездам ездит, а потом нате вам критическую статейку. С ним в купе еще двое были, один сразу ушел, а потом и девушка молодая ночью сошла (я ее в рюкзаке выбросил, возле станции Камышовка).

Что же, жертву я наметил и намерение мое было осуществлено успешно."

4

Небо над перроном блеклое, день еще не успел окрасить его. Обещает быть жарко. Коля, стоя в дверном проеме вагона, с чемоданом в руке, первым делом вверх очами повел. Какая будет погода? И вдохнул столичный воздух, который показался ему неведанным, полным свежести. А вообще пахло мазутом. Сбоку стояло розоватое, с треугольной крышей здание вокзала с круглыми часами. Поперек него был натянут транспарант "Княжие Бары".

Далеко дал гудок прибывающий локомотив, таща за собой тысячетонную вереницу грузовых вагонов. В остальном было тихо. Город пока не проснулся.

Коля сошел по трапу. Не опуская чемодан, замялся. Где дядя и тетя? Пожилая пара, в шляпах, улыбаются. Это, наверное, они. Коля осторожно улыбнулся им. Так, не улыбкой, а ее началом. И испытующе смотрел в глаза — узнают или нет? Надежда Осиповна побежала вперед, раскрыв руки для объятий. И столкнулась с Колей. И чмокнула его в обе щеки, а он сделал только вид, поцеловав воздух. В это время на него глядел Яков Андреевич и говорил, тряся протянутую Колей руку:

— Ну, молодой человек, добро пожаловать. Добро пожаловать.

— Племянник, дай на тебя посмотрю, — сказала Надежда Осиповна, делая шаг назад. И всплеснула руками:

— Ой, как вырос! Настоящий взрослый дядя!

И рассмеялась. Яков Андреевич жестом показал, что хочет взять у Коли чемодан. Но, впрочем, этот жест не настаивал, а лишь проявлял добрую волю. Коля это понял и чемодан не дал, ответив:

— Я сам, он легкий.

— Ну, пойдем. Нам тут недалеко. На троллейбусе пару остановок.

Остановок оказалось с дюжину. Город за окнами уже просыпался, на работу шли сонные жители. Втянув головы в плечи, ходили унылые люди с бодрыми собаками. Заработала первая бочка с квасом — продавщица сидела рядом на раскладном стульчике и поправляла белый передник. Подошел рабочий человек в кепке, попросил стаканчик. Троллейбус ехал мимо каштановых парков, в глубине коих были всяческие памятники и старые, облупленные фонтаны. На остановках стояли желтые будки, в которых отгородились от всего мира билетерши. Одна такая будка была размалевана цветочками. Коле это понравилось.

Да и сам троллейбус был ему в диковинку, ведь в Ситцево троллейбусы не ходили, а из электрических видов транспорта, пассажиров возили только деревянные трамваи, тяжелые и грохочущие. В каждом ходил кондуктор с катушкой талонов на пузе, в фуражке и сине-зеленом переднике. Здесь, в Княжих Барах, кондукторов не было. Зато работали контролеры.

Дядюшка с тетушкой сразу суетливо заговорили между собой на отвлеченную тему, показывая крайнюю занятость. Контролеры брали салон в тиски. Один шел от задней площадки, другой от кабины водителя. Яков Андреевич громко сказал:

— Он ведь депутат!

— Думал ли ты, что наш сын будет депутатом? — умилилась Надежда Осиповна.

— Думал! Я это еще с самого начала видел. Искру видел. Понимаешь, искру! — Яков Андреевич кричал на весь салон. Контролеры подошли к Коле с обеих сторон. Голубоглазые светловолосые атлеты в белых футболках и штанах. Один, правда, с щетиной. А у другого кадык сильно выступал. Небритый обратился к Ноликову:

— Билетики показываем.

На что Коля ответил недоумением:

— Э?

Кадыкастый в это время заломил ему руки за спиной:

— На выход! На выход!

Небритый дал Коле в живот кулаком. Коля бы рад согнуться, да кадыкастый не пускает, костоправничает. Балагуровы же продолжали в ожесточении рассказывать друг дружке о сыне-депутате:

— Самого верхнего уровня!

— Но далеко падать!

— Ничего! — рубил словами Яков Андреевич.

Двери зашипели, как гуси, раскрылись, и контролеры выволокли Колю на улицу. Яков Андреевич и Надежда Осиповна переглянулись озабоченно. Яков Андреевич указал пальцем на оставшийся чемодан Коли:

— Смотри чемодан! А то украдут.

Остановка, заплеванный асфальт. Город за окном отошедшего троллейбуса сразу потерял очарование. Небритый стоял позади Коли и держал его за плечи, а перед Колей нагло задирал подбородок второй контролер. Из окошка в будке с талончиками пыталась вылезти натуженным лицом билетерша и кричала обидные слова, а потом высунула руку и стала хватать ею воздух, судорожно растопырив пальцы:

— Дайте его мне!

Коля отвечал контролерам тихо:

— Давайте всё решим мирным способом.

Контролер сказал:

— Да ладно, ты думаешь мне моя работа нравится? Мы просто на публику работаем. Вася, пошли.

Небритый отпустил Колю и даже начал совать ему в нагрудный карман смятую денежку, но у Коли нагрудного кармана не было. Тогда контролер сказал: "На уж так", — и Коля принял денежку в руку. Оба контролера сели в подъехавший троллейбус, а Коля остался. Когда же двери закрылись с шипением, он проводил рогатого взглядом и разжал кулак — в нем оказалась не денежка, а всего-навсего бумажка, записка, в которой сказано синими чернилами: "Не греши".

Из будки выскочила билетерша и окружила Колю заботой. Пригласила в будку, напоила чаем с бутербродами. А бутерброды те не простые. Порезанный ломтями батон с клубничным вареньем. Пока Коля ел, билетерша — Мария Кульбинична — рассказала ему, что то были вовсе не контролеры, а страшные сумасшедшие, которые выдают себя за контролеров и похищают людей, что ездят без билетов. И билетерша нарочно так себя вела, чтобы отбить у них Колю. Слушая это, Колю прошиб пот. От чая иль от пережитого.

Коля молчал, больше слушал, потом на душе полегчало, он разговорился. Сказал, что писатель. Билетерша при этом внимательно на него посмотрела. "Разглядывает во мне писательские черты", — решил Коля и постарался придать выражению лица своего тонкость. Кульбинична завела разговор о том, что у нее есть внучка Валечка, которая учится в институте на втором курсе. Сама же билетерша имеет дополнительный заработок, врачуя травами. А Коля слушал вполуха, занимаясь своим прямым писательским делом — впитывал в себя обстановку. Внимание его привлекли старые календари по стенам. На одном календаре изображен кот, на другом — гусь с бантом на шее. Было еще радио в углу, оно тихо бубнело.

Прощаясь с билетершей, Коля получил от нее приглашение в гости — она даже записала на бумажке адрес и дала его со словами:

— Ты никого тут не знаешь, а так у тебя и знакомцы будут.

— Ну как же, — растерялся Коля, — Я сюда к редакторам приехал. Рекомендован…

— Ну так то редакторы! — старушка подняла палец. Коля кивнул.

— А как добраться до Кирпичного проспекта? — Коля помнил адрес родичей. Мария Кульбинична объяснила, как могла. И выдала троллейбусный талон — бесплатно. Коля сердечно, чуть не кланяясь в пояс, поблагодарил ее и вышел на остановку. Покуда ждал троллейбус, к будке не оборачивался — смущался. Читал объявления на столбе. Иной раз озабоченно хмурился, отрывал телефончик и прятал в карман. А некоторые листки приглаживал рукой, распрямлял — чтобы лучше видно было.

В троллейбусе, прокомпостировав талончик, Коля почувствовал себя королем. Проделал гимнастические упражнения на поручнях. Подсел к девушке, евшей из кулька вишни, и сказал:

— Я молодой писатель Коля Ноликов. Я приехал покорять столицу. Вы обо мне еще услышите. Заходите годика через три. Проспект Кирпичный 23, квартира 10.

Он попеременно садился на пустые сиденья и записывал себе в блокнот надписи, оставленные на спинках напротив. Снова подсев к девушке, сообщил:

— Собираю материал. Никогда не знаешь наперед, что может пригодиться.

Девушка сунула в рот вишню и отвернулась к окну. Скулы ее свело. Раздражение или кислинка? Ноликов между тем перевернул страницу блокнота на пустую и обратился к девушке с вопросом:

— Я напишу вам рассказ. Дайте мне слово или какое-нибудь предложение. Я сделаю из него сюжет. Только скажите адрес, куда прислать законченное произведение.

— Ничего я вам не скажу, — глухо ответила девушка. У Коли покраснели уши и он пересел. А скоро и девушка вышла. А еще на одном сиденье пассажирка, с сединой в волосах, читала отрывной календарь будто книжку. Была там и закладка — реклама конторы по продаже квартир. Пассажирка остановилась на феврале. Там был текст песни и рецепт картофеля, запеченного с яблоками.

Троллейбус докатил до конечной и все вышли. Даже водитель. Он со звоном положил под колесо стальной треугольник, чтобы транспорт сам не поехал, и пошел в дежурную — одноэтажный домик с большим стеклянным окном, за которым сидела тетя и листала служебный журнал.

Коля осмотрелся. До чего похоже на Ситцево! Частный сектор, площадь на пригорке, вниз идет улица, за забором, укрытым виноградом да хмелем, лает цепной пес. От солнца всё теряет краски. Вишни наклонились над остановкой пыльными листьями. Коля посетовал, что не спросил у водителя, когда тот отправляется. Изучение таблички с расписанием дало надежду, что другой троллейбус придет через полчаса. Ноликов хотел сесть на лавку, но доски ее были столь черны, а асфальт возле скамейки так покрыт слюной и лушпайками от семечек, что перехотелось. Надо было выбираться.

Решил идти обратно той дорогой, по которой ехал. Но вдруг свернул в переулок Земляничный — очень уж название понравилось. Переулок как переулок. Узкий, на велосипеде едва проедешь. В нише, тесня забор — водная колонка. Коля покачал рычаг, из крана полилась холодная вода. Черпая ладонью, попил. Скоро уперся в глухой забор, но среди досок одна на гвозде отходила в сторону.

Коля ее сдвинул и сунулся в дыру. И оказался на краю обрыва. Внизу в глубоком яру торчали сухие ветки, сучья, сломанные деревья. Свалишься и тебя проткнет во многих местах сразу. Рядом с забором и охранявшей его крапивой, по кромке оврага раскаталась тропинка. Неведомо кто ее проложил. Коля повернулся к забору лицом и, касаясь пальцами досок, двинулся боком, медленно, чтобы не упасть в овраг. Порой тропка совсем прижималась к забору и Коля держался за щепкастые, занозистые его зубья, скрепленные ржавой лентой. И даже сказал вслух:

— Зачем я здесь лезу?

Однако назад не пошел. Тропа стала шире, но Коля продолжал перемещаться лицом к забору. А потом и забор кончился. Вниз крутизною обваливался склон оврага, заросший бурьяном. За мягкую землю корневищами схватились ясени, вязы. Перебегая от одного ствола к другому, Коля спускался. Удары о стволы, хоть и гасимые руками, порядком выматывали душу. Коля стоял, обхватив руками ствол, отдыхал, а затем бежал к следующему. Ноги семенили по склону сами, убивая на пути чистотел и крапиву.

Овраг оказался большой глубокой ямой. Со всех сторон к небу тянулись её берега, деревьями заслоняя солнце. На дне был сплошной бурелом. Валялись гнилые, черные стволы, пни, всё это заросло мхом и длинной травой. Посередине воняла гнилью колдубаня с темной водой, наполовину затянутая ряской. В ней Коля разглядел похожую на тряпку человеческую руку.

— Милиция! — крикнул Коля. Милиции не было. Коля стал продираться противоположным склоном, брался за травы, выворачивал их с корнем, осыпался вместе с рыхлой, мокрой землей вниз, снова лез. Попробовал другой склон. Забыл, где какой. Всё одинаковое. Вспотел, бросился штурмовать снова, уже осторожно. И так оказался наверху. Тут подумалось — надо вести себя тише. Никого не призывать. Пойдешь свидетелем в милицию, а ну как спросят — зачем в яме околачивался? Значит, знал, что там покойник. А откуда знал? Ну и что, что приезжий? Нарочно приехал, чтобы проверить. Или другое — здесь бродит маньяк, возвращается каждый день к своей яме. Там в яме еще уйма жертв.

Хмурясь и кусая губу, Коля глядел вниз. Что же в болотной луже? Может, просто мусор такой лежит. Где туловище? Нет туловища. Даже если то рука — одна рука — не так страшно, несерьезно. Мало ли, отвалилась у человека рука, всего-то пойти в анатомическую мастерскую и там новую приделать.

Ох. На лбу под волосами зачесалось. Пот. Коля платком своим в клетку белую и голубую вытерся. Тот увлажнился, хоть выжимая. Коле стало противно и он бросил платок вниз. Застряла тряпочка в крапиве. Коля огляделся. От обрыва шли заросли. На другой стороне яра Коля приметил забор. Стало быть, надо возвращаться туда.

Почти до вечера бродил Коля закоулками города и главными улицами, среди чужих людей, пока не отыскал Кирпичный проспект — ровный, с длинным сквериком посередке, с пятиэтажками по бокам. Коля вдруг почувствовал, что ноги устали, больше идти не хотят. Как ни проси. Еле их переставляя, обогнул дом, к палисаду. За низенькой оградой росли яблоки, прямо перед балконами. Протяни руку и сорви каменно-зеленое. Парадные с открытыми ртами. Над ними числа намекнули, в котором искать нужную квартиру.

Дальше Коля вроде в полусне поднялся, Балагуровы его встретили, говорили, хвастались, что уберегли чемодан. Коля в ответ кивал, попросил дать ему где прилечь — он устал. Насилу накормили его особым ужином — потому что сами уже откушали. Дали бутерброды с маслом, кофе и еще какое-то жареное, Коля не понял что. И уснул, подтвердив, что в чемодане у него — да — рукописи. Очень ценное наполнение.

5

Тишайшим утром, еще солнце не встало, но посветлело, Колю растормошили. Дядя Яков Андреевич таинственно сказал:

— Пошли на кухню. Будем делать лимонад!

В вязком полусоньи, Коля прошлепал в тапочках за родственником. А в кухне уже расставляла на стол всякую стеклянную посуду Надежда Осиповна, одетая в ночную рубашку. Яков Андреевич пояснил:

— Каждый год в это время мы делаем лимонад. Домашнее ситро!

И Надежда Осиповна засмеялась. Достали с полок несколько пачек лимонной кислоты, соду. Готовились пробки. Деловито заработали Балагуровы. Они через воронку сыпали в бутылки соду, лимонную кислоту, затем наливали туда воду из крана и затыкали.

— Помогай, — сказал дядя Коле. Тот принялся за розлив. Вскоре на столе была целая батарея бутылок с лимонадом.