AC/DC. В аду мне нравится больше. Биография группы от Мика Уолла

Между шоу в Marquee группа решилась на подобные выступления в Бирмингеме, Бертоне на Тренте, Сент-Олбанс, Плимуте, Пензансе, Бате и нескольких других точках. Они летали в Голландию, Францию и Западную Германию, где продажи High Voltage догоняли продажи в Британии, особенно любили их в Западной Германии, где группу преподносили в СМИ как настоящий британский панк-рок.

29 августа они оказались пятыми в списке выступающих на фестивале Reading Festival в его последний воскресный вечер. Это был крупнейший в Великобритании рок-фестиваль. Но музыканты потом приравнивали этот концерт к катастрофе, причем не только потому, что на протяжении всего выступления группы шел дождь. Мотивировать 50 000 промокших людей в середине последнего дня фестиваля было слишком сложно. Они покидали сцену из-за бесцеремонных шумов незаинтересованной толпы очень подавленными, и впечатление, которое они оставили за кулисами, угрожало разрушить всю репутацию, которую группа создала за предыдущие месяцы.

Позже Майкл Браунинг будет утверждать, что на них оказали чрезмерное влияние Atlantic Records. «Вы идете туда и получаете свою собственную труппу за кулисами, своего рода ролевую игру в суперзвезд», и все это отчасти имело неприятные последствия. Джон Пил, который снова находился в роли диджея и арбитра хорошего вкуса, больше не был счастлив находиться на той же стороне, что и эти очевидные выскочки, позже утверждающие, что он «вероятно, первый человек в мире», спавший на одном из своих сетов.

«Мы просто позировали, – сказал Майкл Браунинг. – Никого не пускали ни на сцену, ни за кулисы…» «Это был плохой концерт, – вздыхает Марк Эванс. – После него гримерная была похожа на айсберг. Никто не осмеливался говорить, все как бы избегали взгляда Малькольма. В автобусе домой произошел “тяжелый разговор”, во время которого Джордж Янг, прилетевший с Гарри Вандой, разорвал своих братьев в клочья, крича: “Кем вы, черт возьми, себя возомнили?“» Джордж был так зол, что продолжал называть Марка Эванса Дейвом. Когда Марк исправил его, на него набросились все трое братьев.

Фактически AC/DC почти оказались на другой стороне баррикад от всех СМИ. В том же месяце клип с их новым синглом Jailbreak, снятый в Marquee, был показан в программе Opportunity Rocks на телеканале Granada.

Две недели спустя Sex Pistols появились в той же программе, исполняя Anarchy In The UK и расстраивая приглашенного ведущего Клайва Джеймса, который позже вспоминал певца Джонни Роттена как «проклятый комок прыщей, называющий себя чем-то вроде Кенни Фритфул».

Тогда они очертили контур, который еще долго будет влиять на восприятие AC/DC окружающими. На данный момент школьная форма Ангуса Янга и короткие волосы и характерный вокал Бона Скотта были слишком далеки от того, за что любили Роберта Планта, или Рода Стюарта, или панков-прародителей, таких как Pistols и The Clash. Но ранние хиты последних, которые они исполняли, позволили им сбежать через чистый панк и изменить впечатление от «старых пукающих музыкантов», таких как Zeppelin и Rolling Stones. Скоро британская музыкальная пресса тоже будет характеризовать их как панков. Это был только вопрос времени.

Тем временем после печального опыта на Reading Festival Джордж Янг и Гарри Ванда решили вывести группу на долгие выходные из все еще изнуряющей жары Лондона в прохладную сельскую местность Сомерсета, в Vineyard Studios в Бриджуотере. Идея заключалась в том, чтобы записать новый материал для предлагаемого EP: что-то, что поможет восполнить пробел у австралийских слушателей, который был оставлен их отсутствием в течение большей части года. Они хотели начать играть в Америке, где позднее в этом месяце они выпустят международное издание High Voltage.

Предполагалось, что затем они вернутся в Лондон и начнут свой первый крупный тур с альбомом Dirty Deeds. В итоге были закончены только три трека, ни один из которых не был признан достойным включения в отдельный EP. Самым перспективным из них был Dirty Eyes, чей «скачущий» рифф позже был переработан в один из величайших гимнов AC/DC, Whole Lotta Rosie, но сначала эта песня разочаровывала лирикой, которая была не такой сильной, на какую способен острый ум Бона. Love At First Feel, также записанная в Vineyard, похоже, была более интересной с точки зрения текста, но опять же, она скорее заполняла пространство на диске, чем была хитовой песней (и фактически стала бы треком-наполнителем в британском издании Dirty Deeds).

Наиболее полно о творчестве группы в тот момент может сказать песня Carry Me Home. Когда слушаешь ее, становится ясно, как растет влияние панка на клубную тусовку, музыкальные газеты, и – в большей степени – на шоу Джона Пила, программу Radio One, единственную, которая была готова показывать AC/DC.

Однако голос Бона никогда не звучал так грубо. Текст песни рассказывал о ночи пьянства с девушкой, после которой главного героя приходится нести домой. Оглядываясь назад, понимаешь, что песня была пророческой для самого Бона: на самом деле он был гораздо более вдумчивым, чем казалось, и все его тексты, какими бы банальными они ни казались, хорошо рассказывают о жизни, которую он тогда вел.

Он терял сознание от алкоголя и/или наркотиков в течение многих лет. В последнее время, тем не менее, он делал все это только с одной женщиной, которая, как ему казалось, появилась, чтобы спасти его. «На самом деле, мы никогда не ругались, – говорила Сильвер, вспоминая те дни в радиоинтервью 2010 года. – Но я понимаю, что это был неправильный образ жизни, и я действительно очень сильно расстраивалась, когда он пил. Иногда он не пил в течение долгого времени, а потом просто внезапно уходил в запой… им было тяжело управлять».

В конце концов идея EP была отвергнута, как и еще одно предложение о том, чтобы живой альбом – быстрый и легкий (и дешевый) – был создан из некоторых выдающихся записей Marquee. Американская реакция на High Voltage не была обнадеживающей; также произошли задержки с организацией их рабочих виз в США (не в последнюю очередь из-за криминального прошлого Бона). Вместо этого Майкл Браунинг и Фил Карсон убедили Джона Джексона из влиятельного агентства Cowbell подписать контракт с AC/DC и организовали их первый хедлайнерский тур по основным британским и европейским концертным площадкам. Cowbell было тогда главным агентством бронирования в Великобритании; подписание контракта с ними означало еще один шаг к росту престижа AC/DC в бизнесе и к более широкому признанию среди большего числа слушателей, чем раньше. Cowbell быстро организовали большой тур по Европе, объединив собственные клубные шоу и 23 представления, которые они «купили» для них, а именно оплатили появление музыкантов на концертах Rainbow в Западной Германии.

В Гамбурге, после шоу 15 сентября в культурном центре Fabrik, группа сняла местную студию для записи песни I’m A Rebel, которую написал для них старший брат Янгов Алекс, теперь живущий в Гамбурге. В присутствии Джорджа они записали основной рифф. Бон на полную выкладывался на вокале, но конечный результат едва ли вдохновлял, наоборот, можно было подумать, что трек «представляет опасность для публики», и назвать песню «продуктом чокнутого». Этот материал снова остался неиспользованным, и в конечном счете о песне вспомнили четыре года спустя, когда она стала заглавной для второго альбома металл-группы из Золингена Accept, ребят, которые хотели быть похожими на AC/DC, но чей более буквальный музыкальный подход подходил этой песне лучше. Оставив студию в тот вечер, группа подняла себе настроение, посетив Reeperbahn, знаменитый район красных фонарей в Санкт-Паули в Гамбурге, где Ангус провел приятные полчаса с шестифутовой проституткой, которая сказала ему: «Для вас, маленький мальчик, девять немецких марок!» Позже он вспоминал: «Это было слишком хорошее предложение, чтобы отказаться от него, хотя она была в два раза больше меня».

Через девять дней после их последнего шоу в туре с Rainbow в Голландии AC/DC приехали в Саутгемптонский университет, чтобы начать свой самый амбициозный тур по Великобритании: 16 концертов в различных университетах и ратушах, включая выступление на лондонском Hammersmith Odeon вместимостью 3400 человек. Браунинг не был уверен, что такой огромный зал будет заполнен, но недели аншлаговых дат Marquee гарантировали, что он ошибался.

High Voltage стал их следующим британским синглом, и хотя он не был представлен в чартах, музыкальная пресса с радостью начала о нем говорить, а продажи билетов на тур выросли еще сильнее. Группа также предприняла множество попыток сохранить свое имя на страницах новостей и светской хроники. Шоу в Оксфордском политехникуме пришлось отменить, когда комитет колледжа выступил против того, что он назвал «откровенно вульгарными и дешевыми ссылками на оба пола» в песнях AC/DC. Новый концерт должен был пройти в конце тура в Новом театре Оксфорда.

После их выступления в Бирмингемской ратуше в пятницу, 29 октября, Ангуса, который теперь регулярно снимал свои шорты, чтобы забавлять публику, обвинили в мастурбации на сцене. Смешно, что отряд полиции был предупрежден, а в Ливерпуле и Глазго группу собирались официально арестовать, если Ангус попытается «снять свое нижнее белье публично». Однако настоящие смутьяны в Глазго были не среди группы, а среди сумасшедшей публики из первого ряда, они даже разломали волынку Бона! «Он положил ее на краю сцены, – сказал Ангус. – И, конечно, все эти дети схватили ее и разорвали на куски! Затем они подожгли шторы! Мы подумали, что это конец». NME, запоздало взявшись за историю AC/DC, послал ветерана Фила Макнила, которому они должны были дать интервью. Едва подавив зевок, он сказал: «Если говорить не о том, что продается, а о том, что сделано круто, им нет места на сцене». Но были и аргументы в защиту группы. «Ритмы бьют по твоему сердцу, как молоток», – писал Фил Сатклифф, лирично рассказывая о «плавных соло Ангуса» и «захватывающем сценическом представлении Бона, развратника в коже, странного компаньона для школьника».

Основной момент тура произошел 10 ноября, тогда, когда они впервые стали хедлайнерами на Hammersmith Odeon. Холодной дождливой лондонской ночью Odeon был заполнен едва ли наполовину. При этом среди зрителей были множество критиков, преданных радиослушателей и различных деятелей индустрии, стремящихся увидеть это вживую. Нервы же измученных музыкантов были просто оборваны. За кулисами они встречали участников разных групп – The Damned, Eddie and Hot Rods и Sex Pistols, но никто не обращал на них особого внимания.

Братья, в частности, были самыми неразговорчивыми. Они надеялись, что ничего не пойдет не так. Единственным, кто, казалось, как обычно, совершенно не обеспокоен происходящим, был Бон. Он проехал всю ночь на туристическом автобусе с их предыдущего шоу в Норвиче, а затем попросил, чтобы его высадили в доме Сильвер на Gloster Road, где он оставался в постели до следующего вечера. «Это наше первое шоу Hammersmith Odeon, это действительно важное выступление, и он опоздал на полчаса», – смеется Марк Эванс. Они предложили отправить ему машину, но Бон решил добраться на концерт на поезде, идущем в противоположном направлении. «Мы потеряли время, и люди были в бешенстве, – говорит Эванс. – Но затем, когда он, наконец, приехал, все заулыбались. Он просто рассказал нам историю, и мы не могли не рассмеяться. Он был забавным парнем».

Но не все так думали. Фактически для Бона Скотта и AC/DC ситуация должна была стать очень серьезной, поскольку скептическое отношение к группе укрепилось как дома, так и за рубежом, все это двигалось к критической точке.

Глава 9

Гигантская доза

Шоу в Hammersmith Odeon было триумфальным. Даже NME был вынужден написать: «Помогите нам всем, AC/DC покорили Лондон». Единственные слова недовольства, которые все еще можно было услышать, исходили от Клайва Беннетта из The Times, который жаловался: «Музыка любого рода, безусловно, должна требовать от исполнителей большего, чем просто способность бездумно бросать свои инструменты. Именно в этом первозданном состоянии существует AC/DC». В интервью о турне по RAM Бон заявил, что ночь в Глазго была лучшей, это место теперь – «их самое любимое во всей Британии», а публика «действительно безумна», так как большинство зрителей были «родственниками Ангуса и Малькольма».

Через два дня после шоу Hammersmith в Британии вышел Dirty Deeds Done Cheap. В Австралии он попал прямо в Топ-5, однако трек-лист для международной версии снова отличался от оригинального домашнего продукта.

Когда Джефф Бартон, просматривая Dirty Deeds в Sounds с подзаголовком «Same Old Song And Dance (But So What?)», сравнил его с High Voltage, отметив: «Они так похожи, что треки можно легко поменять местами», он не понимал, насколько был прав. Rock In Peace был заменен на Rocker с TNT, который был убран с международного High Voltage; в то время как Jailbreak был полностью отброшен в пользу Love At First Feel с прерванных сессий Vineyard. Как и прежде, это был совершенно другой альбом.

В австралийской версии на обложке были изображены мультяшные копии Ангуса и Бона в бильярдном зале. Первый был спрятан под школьной кепкой, показывая двумя пальцами «салют», а правая рука второго была чудовищно увеличена, и название альбома было написано в качестве татуировки на предплечье.

Однако в Британии Фил Карсон нанял Hipgnosis – дизайнерскую компанию, известную тогда своими неуместными, но при этом интересными проектами с Led Zeppelin и Pink Floyd, – чтобы придумать другую обложку для альбома: в итоге ей стало типичное для фирмы мракобесное изображение группы людей, представляющих широкий демографический круг – молодых и старых, гетеро- и гомосексуальных (предположительно, еще одно неверное прочтение знаков отличия AC/DC). Но затем, как отмечает Карсон, они получили эту обложку по дешевке, она делалась для других клиентов, которые затем от нее отказались (Hipgnosis делали это в течение многих лет: сохраняли всю непринятую у них работу, а затем продавали ее по сниженным ценам мелким артистам).

Ни один из музыкантов, казалось, никоим образом не влиял на шансы на успех альбома за пределами Австралии. Так что пока Dirty Deeds не занял топовые позиции в самой стране, альбом вообще не производил никакого впечатления в британских чартах. На тот момент влияние AC/DC в Британии ограничивалось все еще относительно небольшим количеством последователей, однако те были очень преданными. Тем не менее музыканты возлагали большие надежды на то, что им принесет Новый год в Америке, где High Voltage собирал свои первые обзоры и проигрывался на FM-радио и где в ноябре был выпущен их первый американский сингл It’s A Long Way To The Top. Однако в США они столкнутся с первыми за свою короткую, но пока захватывающую карьеру серьезными проблемами. Фил Карсон говорит: «Никто в Америке не любил их. Даже моя собственная звукозаписывающая компания».

В обзоре High Voltage, опубликованном в Rolling Stone в начале декабря, преобладающая точка зрения лишь была подытожена. Билли Альтман назвал AC/DC «абсолютными чемпионами», настаивая на том, что с их приходом «жанр [хард-рок], несомненно, достиг своего рекордного дна». Он пришел к выводу, что «AC/DC нечего сказать в музыкальном плане (две гитары, бас и барабаны – все гусиные ступени в бессмысленных формациях)», добавив: «Глупость беспокоит меня. Подсчитанная глупость оскорбляет меня». Последствия столь негативной реакции на альбом еще долго преследовали группу. Два рекламных концерта в клубе Starwood в Лос-Анджелесе были перенесены на неопределенный срок. Да, они несколько раз приняли участие в различных радиопередачах, наиболее многообещающей из которых было шоу легендарного диджея Вольфмана Джека, но пока любое предположение, что Америка станет следующим шагом на пути AC/DC после Европы и Австралии, было достаточно неопределенным.

Поскольку планы на американский визит были отложены до Нового года, сообразительный молодой менеджер AC/DC решил, что наиболее разумным вариантом будет вернуться в Австралию к Рождеству, чтобы поспешно организовать летний тур. Они задумали его как триумфальное возвращение домой и изначально планировали назвать его The Little Cunts Have Done, но затем приняли решение о смене названия на менее отвратительное A Giant Dose Of Rock’n’Roll. Все получилось обнадеживающе громко, начавшись еще с того момента, когда 26 ноября в мельбурнском аэропорту Талла-марине группу встречали множество кричащих поклонниц. Также состоялась пресс-конференция, во время которой пьяный Бон и одурманенные братья делали все возможное, чтобы звучать триумфально, одновременно издавая достаточно скромные шумы о том, как хорошо быть «дома». На самом деле, они совсем не были рады возвращению в Австралию. «Это был тяжелый тур, – признается Майкл Браунинг. – Группа не хотела этим заниматься. Я проделал много работы, чтобы заставить их поехать туда. Но у нас была финансовая необходимость. Мы должны были пополнить запасы, чтобы продолжать делать то, что мы делали в Англии и Европе. Но попробуйте объяснить это молодой рок-н-ролльной группе, [которая] не хотела быть там».

Что еще хуже, первый почти за год крупный тур AC/DC по Австралии почти сразу столкнулся с проблемами. На их первом выступлении в мельбурнском концертном зале Myer Music Hall на 5000 зрителей был аншлаг, после чего Молли Мелдрум на телевизионной неделе рассказывала бред о том, что группа стала «причиной еще одного истерического бунта», когда пара тысяч безбилетных фанатов вынуждены были остаться снаружи.

Однако после этого все только усложнилось. Несмотря на сцены в аэропорту, которые во многом послужили рекламой для тура, AC/DC потеряли большинство маленьких фанатов, которые раньше активно следили за ними и считали дни до выступлений. В этом году все особенно фанатели от поп-звезд, большинство поклонников сейчас гонялись за австралийскими знаменитостями, такими как Шербет или Джон Пол Янг.

Двойной же удар положению группы был нанесен приходом панка, даже в Австралии сейчас осуждали длинноволосых хардрокеров и признавали, что они больше не в тренде. Даже преданные любители пива, которые обожали сидеть в пабах и слушать песни группы, с тех пор как AC/DC «улетели за границу», относились к ним без прежнего тепла, рассказывает Браунинг.

Доказательством этому была ситуация, когда группа 12 декабря выступала в качестве хедлайнеров в сиднейском Hordern Pavilion на пять тысяч мест. Тогда зал был едва занят даже наполовину. «Они правда перестали быть крутыми здесь, – говорит Браунинг. – В конце этого периода они действительно не могли дождаться возвращения в Англию».

Марк Эванс вспоминает и о других проблемах группы: «Нас отказывались брать на многие концерты. Любимой выходкой Ангуса было снимать свои шорты во время выступления, и в какой-то момент была широко распространена программа тура с цитатой наверху одной из фотографий: “Я хочу заработать достаточно денег, чтобы трахнуть Бритт Экланд”. Когда дети начали приносить эти снимки домой, их родители стали звонить в наш офис с требованием запретить программу и отменить концерты».

Ситуация зашла еще дальше после скандала с телефонным номером. Дело в том, что Бон произносил цифры некоего номера в заглавном треке Dirty Deeds, призывая «звонить в любое время на… 36-24-16». Позже выяснилось, что он принадлежал богатой вдове, которая грозилась подать иск в суд, если эти тысячи детей не перестанут звонить ей днем и ночью, и заставила Криса Гилби публично перед ней извиниться. Голая задница Ангуса, в свою очередь, тоже попала в заголовки новостей и стала новой угрозой обществу, ну, по крайней мере, спокойствию группы. «Вы видите его пятую точку в газетах чаще, чем его лицо», – жаловался Бон, полушутя. Увеличивали «общественное беспокойство» и новости о том, что многие самые ярые фанаты группы делали татуировки, подражая Бону. Это приводило к «растущему страху», что поклонники AC/DC могут серьезно рисковать здоровьем, делая татуировки у непрофессиональных школьных мастеров. И даже это было не все.

Dirty Deeds стала еще одним значимым австралийским хитом, хотя и не таким продаваемым, как TNT. И, конечно, Малькольм Янг счел это причиной для беспокойства. TNT все равно была номером один. Но что такого было в ней, чего не было в Dirty Deeds? Что с ней, черт возьми, было не так?

Несмотря на все эти неурядицы, группа играла лучше, чем когда либо, выйдя из давящей атмосферы Лондона с все нарастающим желанием панк-революции.

В тот же день, когда AC/DC вернулись в Мельбурн, в Великобритании вышел дебютный сингл от Sex Pistols Anarchy In The UK. В свои последние дни в Лондоне музыканты группы даже забыли о возможных неприятностях, они расслабились и старались быть самими собой.

Одним из новых ярких моментов их австралийских концертов был фрагмент шоу до песни The Jack, названный Gonorrhea, импровизированный апгрейд их традиционной рутины между напряженным вокалом Бона и бешеной гитарой Ангуса, построенный вокруг необычной лирики певца от West Side Story к Maria. Этот трек словно разорвал «пузырь помпезности», свойственный большинству рок-шоу семидесятых, и показал внутренний бунт группы.

Во время тура братья жили в комнате вместе. Марк Эванс и Фил Радд тоже жили вдвоем. В итоге получилось, что Ян Джеффри делил комнату с Боном. «Сейчас я реально воспринимаю это как важный опыт, – печально смеется Джеффри. – Сколько раз я пытался уснуть, а в это время приходил Бон и разговаривал с телевизором, думая, что ему отвечаю я или кто-то еще! Я тянулся к пульту, выключал телевизор, и он сразу шел спать…»

Джеффри был всего на два года младше Бона, и, казалось, у него с вокалистом группы было больше общего, чем у остальных участников AC/DC. «Мы проводили много времени, просто тусуясь и болтая о разном. У Бона тогда был даже своеобразный социальный календарь. Он был очень общительным, в отличие от Малькольма и Ангуса, которые практически не говорили ни с кем, кроме друг друга. Эти двое просто время от времени здоровались с тобой или ворчали на что-то, и все. Бон же, в свою очередь, очень хотел общения, он хотел гулять, смотреть разные концерты, тусоваться и заниматься кучей других вещей. У Бона было множество друзей и приятелей в любой точке земного шара. Он отправлял сотни открыток во все точки мира. Он всегда ходил мимо почты, чтобы отправить открытки тем, кого, может быть, видел всего однажды или дважды в жизни, общаясь с ними так, будто это и правда его очень хорошие друзья. Он правда безумно отличался от братьев».

Это была фундаментальная разница между Боном и братьями, по мнению Джеффри, но он уважал каждую из позиций. «Я думаю, что Малькольм и Ангус тоже очень ценили Бона таким, каким он был. Но они были другими, и они, помимо всего прочего, тоже несли огромную ответственность за группу. Бон знал, что если все зайдет слишком далеко, он мог даже исчезнуть на пару дней или что-то типа того. Но я думаю, если бы Бон больше участвовал в делах группы, для него это было бы лучше. Все просто были товарищами, теми, кто в курсе. Никто в этой группе не был долбаной звездой, просто парни в шортах, понимаете?»

Как раз в тот момент, когда казалось, что этот тур пройдет для музыкантов достаточно хорошо, чтобы они смогли насладиться своими рождественскими каникулами, Майкл Браунинг получил еще один поздний ночной звонок от Фила Карсона. Это было наставление совсем другого характера, чем то, которое он получал от начальника Atlantic всего девять месяцев назад. «В середине тура Карсон сказал мне, что Atlantic Records в США не понравился альбом Dirty Deeds. Это значило, что они могут вот-вот исключить группу из лейбла, и дело действительно принимало нехорошие обороты». Браунинг сразу вылетел в «Рокфеллер Плаза», где находился офис Atlantic в Нью-Йорке, чтобы посмотреть, что именно может произойти. Его встретили люди с пустыми лицами. «Карсон и европейские члены лейбла все поняли. Но в США – нет. Я помню, как сидел с Джерри Гринбергом и его ребятами из A&R и они просто рассказывали мне, как обстоят дела. Они словно сыпали мне соль на рану. Все они хотели поговорить о Skyhooks. А я просто сидел и надеялся, что все это – чертова шутка! У вас уже есть группа с большим потенциалом, чем вы вообще можете себе вообразить, а вы хотите говорить со мной о перспективах подписать контракт с другой австралийской группой, которая, как мне кажется, вообще не имеет никакого будущего в Америке!»

Когда Браунинг вернулся в Мельбурн, он только еще раз убедился, что AC/DC как никогда близки к провалу. Эта все еще «сырая» молодая группа отчаянно пыталась вписаться в форматы американских радиостанций, до предела переполненных мягкими рок-песнями Рода Стюарта, Элтона Джона, the Eagles и Fleetwood Mac, даже когда Карсон сказал им, что международная версия High Voltage очень успешна в Британии и Европе. А все потому, что глава Atlantic в Нью-Йорке Джерри Гринберг был непреклонен. Карсон рассказывает: «Я говорил ему: “Я думаю, вы делаете большую, очень большую ошибку”. Но он не хотел меня слушать».

Хотя Браунинг был вынужден поделиться этими новостями с Джорджем Янгом и Тедом Альбертом, музыканты группы ничего не знали. Им просто сказали, что у нью-йоркского Atlantic «проблемы с альбомом», поэтому пока что он не будет выпущен. Тем временем в Лондоне Фил Карсон был крайне возмущен, что его авторитет был подорван таким образом, поэтому решил не отдавать AC/DC без боя: «Я пришел к Нэшью (старшему из братьев – владельцев Atlantic) и показал ему графики продаж High Voltage. Они не были такими уж воодушевляющими, но, учитывая, что за выпуск этого альбома мы заплатили только 25 тысяч долларов, результат был не таким уж плохим. Было продано примерно 10 тысяч пластинок в Германии, примерно 12 тысяч – в Англии… Возможно, примерно 40 тысяч в общей сложности. Альбом точно “отработал” все вложенные в него деньги. Нэшью посмотрел на все это и разрешил мне снова подписать контракт с группой. Я смог вернуть их. Боже, спасибо, что я смог…» Для каждой из сторон, однако, были и свои подводные камни этого решения. Для Карсона это означало уменьшение числа выпущенных альбомов AC/DC до одного. Для Браунинга – значительное падение зарубежных продаж. «Чтобы спасти ситуацию, я должен был сократить сумму с 35 тысяч доларов до 25 тысяч. Если бы я этого не сделал, все было бы еще хуже».

Только теперь, когда ситуация была решена, Браунинг нашел в себе силы сообщить эти новости Малькольму и остальным. И, конечно, реакция музыкантов была предсказуемой. «Они в любой момент были готовы защищаться, – говорит Марк Эванс. – Но как только мы узнали, что Atlantic хотят от нас избавиться, отношение к лейблу стало определенным: “Черт возьми! Что они вообще о себе думают?” Мы и правда создали этот чертов рок-н-ролльный альбом. Это был отличный альбом! Но на самом деле тогда они не были настолько довольны этим диском. Были какие-то фрагменты, сделанные совсем не так, как хотелось бы».

Браунинг никогда не высказывал никаких предположений о том, что группе следует отступить и рассмотреть возможность смягчения своего звучания, чтобы сделать его более приемлемым для американской звукозаписывающей компании. «Мнение Малькольма было противоположным. Он был абсолютно не согласен с мнением американского лейбла». Эванс же говорит следующее:

«Мы были маленькими мальчиками. И никто из нас не был согласен идти на поводу у кого бы то ни было. Вы можете шутить об этом, называть синдромом маленького человека или как угодно еще. Но все обстояло именно так. Мы были высокомерной кучкой лохов. Мы думали что-то вроде: “Мы вам еще покажем, кто мы такие!”»

Тем не менее, чтобы быть в безопасности, группа должна была вернуться в студию и записать новый альбом, который американский Atlantic точно выпустит. Поэтому в январе 1977 года AC/DC вновь посетили студию Alberts в Сиднее и провели две недели, записывая то, что стало известно как Let There Be Rock.

Результатом стал первый по-настоящему взрывной альбом AC/DC. «Во всяком случае, Джордж Янг был полон решимости доказать американцам, что они неправы. Он это делал даже более яростно, чем Малькольм и Ангус, – говорит Эванс. – Я думаю, музыканты верно воспользовались этой ситуацией. В этом альбоме было много интересного.

От звука жадного до виски Бона, который ведет счет во вступлении, до развязного дебюта Go Down – песни о настоящей поклоннице из Мельбурна по имени Ruby (как в Ruby Lips, хотя ее настоящее имя было Венди), а также Whole Lotta Rosie, песни об еще одной подруге группы… В итоге то, что сначала считалось «слабым винилом», стало по-настоящему классическим альбомом группы, который остается одним из лучших уже более 35 лет.

Все это звучало в точности так, как и было на самом деле. Очень быстро написанный и записанный, атмосферный, наполненный потом и кровью, а также забавой и азартом, подпитанными холодным пивом, дорогим виски и, по крайней мере, миллионом сигарет, он местами получился даже забавным. И если американский Atlantic ожидал от группы чего-то более мягкого и приторного, подобно тому, что обычно звучало по радио в семидесятые, он был бы сильно разочарован: такие треки, как Dog Eat Dog, как будто созданы как протест Нью-Йорку и местному звукозаписывающему лейблу. «Все альбомы, которые я создал вместе с ними, были записаны примерно за двухнедельный период, – говорит Эванс. – Песни обычно писались прямо в студии. Мы никогда не записывали демо-версии. Но несмотря на все, этот альбом стал для меня переломным. Конечно, до этого ребята записали немало хороших вещей, но Let There Be Rock был альбомом, в котором группа действительно нашла оптимальную для себя продолжительность треков и то самое фирменное звучание AC/DC. Также именно в этом альбоме есть две мои любимые песни, Hell Ain’t A Bad Place To Be и Let There Be Rock. Развязность и некоторое хвастовство, которые есть в Hell Ain’t… до сих пор не оставляют меня равнодущным. Для меня этот трек – Brown Sugar AC/DC. Я имею в виду, что если вы пурист и любите, когда все гитары идеально настроены и студийная запись “стерильна”, эта песня вас убьет. Здесь гитары словно не в духе. Но все это странное ощущение от песни – это именно то, что хотели сказать AC/DC».

Полностью альбом звучит так, как будто он на грани того, чтобы стать полным хаосом. Этот альбом был записан как живая пластинка, и туда вошли все песни с достаточно сильной энергетикой, как, к примеру, шумная Overdose с ее прерывистым интро и лирикой, наводящей на мысль о символической связи, установленной в разуме Бона между любовью, наркотиками и Сильвер. Или, к примеру, еще один гимн Бона Bad Boy Boogie, он разворачивается от ноты к ноте, словно подвороты джинсов на коленях.

Вернувшись в Сидней и играя на ударных в группе The Angels, которая теперь подписала собственное соглашение с Alberts, Базз Бидструп пришел в их студию, наблюдая со стороны за тем, как играют музыканты: «Все, что они делали, было сделано с чувством. Да, это не было совершенством, это было нечто иное. Они играли рифф до того момента, как Джордж сказал: “Я думаю, эта песня у нас есть”. Это могло произойти за пять или десять минут. Я помню, что у них не было драм-машин, не было метронома, да ничего не было. Они просто забивали своим звуком Фила Рада. А если Ангус записывал соло, он включал в ход все усилители. Все это делало Джорджа и Гарри хорошими продюсерами. Они действительно могли дать группе нужный настрой, заразить ее энтузиазмом и азартом от общего дела». Позже Ангус вспоминал «дым, который буквально вываливался из гребанного усилителя» в конце песни Let There Be Rock. «Джордж же в этот момент бешено орал мне: “Не останавливайся!”». Усилитель продержался до конца песни, и все. «Он просто растаял», – хихикал Ангус. Да, это был просто один из альбомов, который был полностью готов.

Настоящим героем этого трека, по мнению Марка Эванса, был Фил Радд: «Мы сделали два дубля, и я помню, что уже в конце первого я подумал: “Филу нужно дать отдохнуть пару часов, он совсем выжат”. Но Фил сказал: “Давайте попробуем снова”. Я думал, этот парень сейчас взорвется, но он выстоял, и, как я помню, музыканты все-таки сделали второй дубль».

Группе тяжело давались поиски нового материала. Некоторые новые треки, такие как Bad Boy Boogie, изначально существовали в миниатюре. «Было название того, что это может быть, и рифф, который мы строили вокруг него, возможно, с небольшим саундчеком, – рассказывает Эванс. – Другие песни, такие как Whole Lotta Rosie, вообще поначалу не выглядели как вещи, которые могут “выстрелить”».

С ее стоккато, странным интро и хитрым вокалом, Whole Lotta Rosie стала для группы своеобразной песней-автографом, она характеризовала AC/DC примерно как Whole Lotta Love Led Zeppeline, от которой они, собственно, и взяли название трека.

Все это напоминало еще один переделанный номер, на этот раз – перепевку песни Dirty Eyes с выступления, которое состоялось четыре месяца назад. Эванс говорит: «Того, что было нужно, не произошло. Но в тот недельный период в Сиднее это вдруг превратилось в то, чем является и по сей день».

Настоящая Рози была девушкой с гор Тасмании: «Массивная девушка. Больше, чем многие из нас вместе взятые. На самом деле, я думаю, что она съела кого-то из гастрольной команды», – смеется он. Как рассказывает Ангус Янг, Бону всегда нравились крупные женщины: «Он имел обыкновение развлекаться с двумя девушками похожей комплекции, он называл их Jumbo Jets». Однако ночь с Рози была чем-то иным, говорит Эванс: «Как я помню, в мельбурнском отеле, в котором мы останавливались, был бордель, и Рози управляла им. Однажды ко мне прибежал Пэт Пикет и сказал: “Вы должны прийти и посмотреть на это! Он ее трахает!”» По словам Бона, Рози была просто «слишком большой, чтобы сказать нет». Когда Эванс последовал за Пикетом в комнату, он увидел, как говорит сам, «массивную женщину-кита, из-под которой торчала маленькая татуированная рука». «Пэт сказал: “Смотри, он где-то там!” Однако Рози действительно была очень хорошим человеком. Я не могу сказать, настоящее ли это имя, но мы знали ее как Рози, женщину с рыжими волосами».

В оригинальную австралийскую, британскую и европейскую версии альбома также была добавлена еще одна песня Бона Crabsody in Blue, однако американская звукозаписывающая компания отвергла эту запись со словами: «Это какой-то странный блюз, наполовину Ride On, наполовину – The Jack». Это была песня о сексуальных похождениях Бона с того момента, как он стал знаменитым.

Тридцать пять лет спустя юмор этой песни может показаться напряженным, анахроничным. Но если смотреть в контексте того периода, когда трек был написан – расцвета прогрессивного рока с его напыщенной лирикой и другими отличительными знаками того времени – Crabsody in Blue выглядит скорее позитивно анархичной. Однако все это оказалось слишком непонятным для американцев, и, как оказалось, еще и для японской звукозаписывающей компании, заменившей этот трек на Problem Child из Dirty Deeds, альбома, который американцы также только что отвергли.

Как обычно, минусовки были завершены уже в первую неделю записи. Бон, которому принесли кассеты с замиксованными треками без вокала, к которым он затем придумал слова, записал все свои вокальные партии на второй неделе, тогда же Ангус начал накладывать туда свои разнообразные гитарные соло. «Бон буквально заперся ото всех вместе со своими записными книжками, сочиняя лирику и подгоняя ее под минусовки, – вспоминает Эванс, добавляя с ухмылкой. – За исключением того случая, когда он ушел и не возвращался в течение двух дней…»

Конечно, эти дни Бон провел с Сильвер, которая тоже вернулась в Австралию, чтобы отпраздновать Рождество с друзьями в Аделаиде, а затем, в январе, она приехала к Бону в Сидней. Отношения Бона с Сильвер были в тот момент хороши как никогда, и Бон, конечно же, пил еще больше, чем обычно, ведь общее увлечение алкоголем только скрепляло эту пару. «Мы арендовали небольшой мотоцикл, чтобы легко перемещаться по округе, – вспоминает она. – Было несколько ночей, когда я пыталась уйти, но он снова ко мне возвращался».

В глазах окружающих Бон был более влюбленным, чем когда-либо. И больше чем когда-либо он нуждался в убежище, где мог укрыться от давления, которое на него оказывало существование в AC/DC. «Братья Янг любили Бона, это даже не обсуждается, – говорит Браунинг. – Но Бон нуждался в собственной волне, в увлечениях, свойственных любому хиппи, таких как косяки, таблетки или что-то подобное».

Несмотря на то что Малькольм время от времени тоже курил разные вещи, говорит Браунинг, братья Янг ненавидели находиться рядом с подобными людьми. «Алкоголь же – совсем другое дело, – отметил он. – Тем не менее они могли бы побить камнями любого наркомана, который попался бы на их пути. Они ненавидели это, и Бону было бы очень некомфортно в такой среде. Поэтому когда он хотел сделать что-то подобное, он уходил. Они принимали такой расклад, без проблем. Просто Бон жил совсем в ином мире, чем тот, где были Малькольм и Ангус».

Несмотря на то что Бон и Сильвер снова расстались, группа планировала вернуться в Лондон сразу после того, как работа над альбомом будет завершена. Сильвер тоже мечтала вернуться к своей одинокой жизни в Лондоне, неважно, с Боном или нет – это были отношения, которые будут существовать до тех пор, пока он этого хочет. «В дороге он иногда чувствовал себя изолированным. Таким уж был Бон, – рассказывает Эванс. – Я думаю, это, вероятно, было тем, что обычно называют депрессией. У каждого из нас бывают моменты, когда мы думаем: “Да что же я здесь делаю, черт возьми?”, вы понимаете? Но Бон, кажется, испытывал что-то подобное уже лет десять. Даже тогда, когда все мы чувствовали, что успех приходит к нам, он продолжал оставаться подавленным». Бон всегда ненадолго уходил от группы и находился в немного другой обстановке, даже с Сильвер, и он, казалось, нуждался в таком уединении больше, чем кто-либо еще.

Четвертый и, вероятно, лучший альбом AC/DC Let There Be Rock был выпущен в Австралии в марте 1977 и едва попал в Топ-20. Отзывы критиков о нем были одинаково мрачными. Заголовок в сиднейском The Sun гласил: «Что за скука!» Ян Джеффри рассказывает: «Это ранило их больше, чем то, что Америка не принимала их музыку. Их очень расстроил тот факт, что их собственная страна, кажется, позволила им провалиться».

Все это было настолько серьезно, что в итоге AC/DC отправятся в тур по Австралии только спустя несколько лет. Вместо этого они вылетели обратно в Лондон, но даже там, казалось, плыли против течения. Панк-рок теперь окончательно вступил в силу, об этом свидетельствовали дебютные альбомы The Damned, The Stranglers, The Jam и The Clash – и это только если говорить о самых смелых и выдающихся артистах. Все выглядело так, словно AC/DC вдруг смели в одну кучу с другими «динозаврами» рока, такими как Led Zeppelin и the Rolling Stones. Судьба группы, казалось, была определена.

Многие с презрением относились к особенностям игры этих двух групп. Ангус насмешливо говорил: «По крайней мере, Rolling Stones были компетентны в музыке и в своем так называемом бунтарстве». А Малькольм отмечал: «Настоящими панками были [оригинальные блюзовые] парни, которые должны были с самого начала сражаться, чтобы быть принятыми [белой аудиторией]». Он добавлял, что Бон был более диким, чем когда-либо был Джонни Роттен.

Презрение группы ко всей этой ситуации, которую они видели как нечто искусственное, еще больше подкреплялось инцидентами, подобными следующему: однажды Малькольм просто ушел со съемочной площадки после того, как австралийский телевизионный интервьюер попытался заставить его «сказать что-то возмутительное». Когда продюсер шоу пытался догнать его, умоляя вернуться и повторить эту сцену еще раз, потому что ее хотят снять более качественно, неприязнь Малькольма превратилась в настоящее отвращение. «Мы были жестче, чем кто бы то ни было из этих панков, – говорил он журналисту Сильви Симмонсу в 2004 году. – Мы привыкли сидеть здесь, смеясь над теми, кто, вероятно, был способен откусить нам голову, думая, что мы можем просто в любой момент выбить из них это дерьмо».

Вернувшись на гастроли в Британию в марте, когда журнал NME пытался заставить группу слиться с толпой вместо того, чтобы противостоять ей, Бон старался «стряхнуть пыль» с остальных: «Эти дети могут работать на долбаной фабрике всю неделю или вообще жить на пособие по безработице. На выходных они просто хотят куда-то выйти и хорошо провести время, хотят выпивать и безумствовать. Мы даем им возможность сделать это».

Легендарный американский критик и прото-панк апостол Лестер Бэнгс, находясь в Великобритании по заданию Rolling Stone, объявил, что AC/DC «так верны своим эволюционным предшественникам» рока, что их песни не просто бред вроде «держи меня за руку», а самое «вызывающее откровенное предложение и проницательная фантазия».

Как Бон говорил журналисту Melody Maker Гарри Доэтри, который сопровождал их на нескольких концертах, музыканты были очень разочарованы: «Песни отражают то, что мы есть – выпивка, женщины, секс, рок-н-ролл. То, из чего состоит наша жизнь». Единственной истиной для группы, как предполагал Бон, была дорога. Начиная их самый масштабный британский тур с шоу в Эдинбургском университете, на который были распроданы все билеты, Бон написал Dog Eat Dog в знак протеста против того, что служба безопасности слишком плохо боролась со своими неконтролируемыми фанатами. Был выпущен сингл, совпадающий с Dirty Deeds Done Dirt Cheap, дополненный более старыми треками Big Balls и The Jack, которые Atlantic умело продвигал под лозунгом: «Всем радиостанциям запрещено играть эту запись». Это не было правдой, однако только «старый добрый Пили» на Radio One решил игнорировать «запрет».

Возвращение группы в Лондон совпало с общим чувством «давайте попробуем и выйдем на новый уровень!», говорит Браунинг: «Не то чтобы группа специально делала записи “на продажу”, скорее, это просто был уровень бизнеса. Наконец-то я достиг того, что мне удалось заставить [отдел Atlantic], который отвечал за деньги на маркетинг, выделить достаточно хороший бюджет для этого альбома [LTBR]. К тому времени мы стали более агрессивными».

Сейчас, когда они уже покинули Австралию, идея в основном состояла в том, чтобы «двигаться дальше и прогрессировать», говорит Браунинг: «Их звук тоже развивался, но с каждой записью развитие давалось им все сложнее. Они медленно превращались в группу, которая имеет какое бы то ни было отношение к Америке. Они становились более крупными, более похожими на Led Zeppeline, я полагаю». По словам Малькольма Доума, эта вновь приобретенная вера, рожденная после фатального провала с американским Atlantic, сейчас была видна во всей музыке группы: «У них всегда было такое чувство, что они должны сделать что-то грандиозное. Они действительно были в этом уверены. Но к тому моменту они уже сделали невероятный прорыв в Оз. Это был не первый раз для них, но сейчас это произошло, даже несмотря на отсутствие какой бы то ни было поддержки от СМИ, одержимых панк-группами».

Восемнадцатый британский тур завершился в Лондоне в театре Rainbow в пятницу, 11 марта. Этой ночью промоутер Фредди Баннистер пригласил Дэвида Кребса, тогда совладельца одной из самых могущественных компаний по рок-менеджменту в Америке Contemporary Communications Corporation, известной просто как Лебер–Кребс по именам Стива Лебера и Дэвида Кребса, основавших ее в 1972 году. В составе ССС Кребс работал с такими американскими хард-рок-гигантами, как Aerosmith и Тед Ньюджент. Они также позиционировали себя как люди, которые находятся в центре новой волны благодаря контрактам с New York Dolls (после The Heartbreakers) и The Tubes.

Кребс не был дураком и точно знал, что именно он видел в тот день на сцене Rainbow: группу со всеми задатками суперзвезд, которая пока абсолютно неизвестна в Америке. Он познакомился с Майклом Браунингом в ту же ночь. «Мы обсуждали, что AC/DC могут придумать для его шоу в США, – говорит Майкл. – Включая тур Aerosmith и его техасский фестиваль. И то и другое в итоге удалось».

Когда Кребс сказал, что может присоединиться к американской команде менеджеров группы, Майкл воспринял эту идею тепло, однако у него была одна загвоздка. Он рассказывает: «Я был очень рад, что у меня хорошие отношения с Дэвидом. Мы вдруг встретились примерно через год, чтобы обсудить совместную работу. Там был и Питер Менш, и потом он за моей спиной сообщил группе подробности нашего разговора, которые, как мне казалось, им не следовало знать. Это подорвало мое доверие к нему. Если бы Дэвид не привлек Менша, сделка, скорее всего, состоялась бы». Менш не комментировал эту ситуацию, но какой бы ни была причина, по которой сделка отменилась, это был не последний раз, когда Браунинг встретился с Питером Меншем.

В тот же день, когда состоялось шоу в Rainbow, в Австралии вышел альбом Let There Be Rock с их последним синглом Dog Eat Dog. Они чувствовали, что австралийская публика и СМИ относятся к ним с апатией, поэтому очень неохотно снимали короткое шоу с этой песней в студиях BBC в Хартфордшире для юбилейного 100-го выпуска Countdown с Лео Сайером, затем в № 1 в Оз с When I Need You. Все это было для них отвратительным. Вместо своих обычных выступлений с голым торсом Бон вынужден был одеваться так, как будто жутко простудился в изменчивую лондонскую погоду и поэтому носит меховую куртку. Ангус же отказался от любимой школьной формы в пользу сине-белой футболки с капюшоном. Это был долгий день съемок, когда напитки текли рекой, но после того, как алкоголь закончился, все поспешили уйти.

В апреле они полетели на открытие тура Black Sabbath из 12 выступлений. Казалось, это должно было быть особым шагом в их карьерной лестнице – новое оборудование куплено, дополнительные сотрудники гастрольной команды, которые помогли бы им справляться с возросшей нагрузкой, – наняты. Однако несмотря на то, что все вроде бы так хорошо начиналось, в итоге ситуация превратилась в еще одну катастрофу. На первом шоу в Париже «все снаряжение взорвалось», жаловался Ангус. Он был очень расстроен: «Мы успели отыграть примерно 20 минут, а потом сцена буквально разрушилась». С этого момента отношения между двумя группами стали напряженными. Однако Бон все равно оставался частым посетителем раздевалки Sabbath, где они зависали вместе с Оззи, который разделял его вкусы по поводу обуви, которую тот носил на сцене, а потом музыканты еще и нередко пили вместе. Тур закончился раньше времени, когда AC/DC были уволены после некоего конфликта между Малькольмом Янгом и Гизером Батлером.

История, которую все окружающие рассказывали еще много лет, заключалась в том, что Гизер по глупости поднял нож на Малькольма в баре отеля, где они останавливались в Швеции, и что Малькольм отреагировал на это так, как можно было ожидать. Несчастный басист Sabbath! По правде говоря, это была расческа-гребешок с игрушечным ножом, но в любом случае на следующий день AC/DC летели домой.

Вернувшись в Лондон в мае, Марк Эванс был следующим, кто почувствовал на себе холодный ветер перемен, когда Майкл Браунинг позвал его на собрание группы, где Эвансу сказали, что в его услугах больше не нуждаются. Эванс говорит, что это был «вопрос обязательств», добавляя, что «никто не был так предан группе, как братья Янги». «Я уделял слишком много внимания социальной, а не музыкальной стороне вопроса, наверное, в этом и была проблема», – отмечает он. Такое поведение вряд ли могло нравиться братьям. И правда, Ангус не считал Эванса басистом. Малькольм соглашался с этим, поэтому Эванс затыкался и делал все, что ему говорили, и в итоге все тяжелые басовые партии в альбоме играл Джордж.

Ситуация была очень похожа на то, что ранее произошло с Дейвом Эвансом, а еще раньше – с Колином Берджессом. Ровно в тот момент, когда Малькольм понял, что Марк бесплатно разъезжает с ними по миру, но при этом не вносит заметного вклада в дела группы, дни Эванса были сочтены. Сам Эванс соглашается, что «выпивка и болтовня» не помогли ему остаться в группе. Он смеется: «Этого бы не произошло до концерта, но после него я понял, что выйду из раздевалки через пять-десять минут – и все. Если бы все было хорошо, я бы сказал им: “Ребята, классный концерт, увидимся!”» Он чувствовал, что поворотный момент наступил после финального шоу в Rainbow. «На сцене тогда были некоторые проблемы со звуком. Все началось хорошо, но это было не обычное сумасшествие. Когда я вернулся в раздевалку, в VIP-баре неподалеку меня ждали множество научных сотрудников (поклонниц). Я просто взял свою одежду, вышел из раздевалки и сказал что-то вроде: “Увидимся в баре, ребята!” Никто ничего не ответил. Сейчас я думаю, что действительно должен был остаться там на более долгое время. Если вы не хотите быть козлом отпущения, не выходите из комнаты первым после дерьмового концерта. Но мне тогда был 21 год, и я так глубоко не задумывался».

Ян Джеффри говорит: «Это могло произойти по любой причине. Малькольм мог снять его с рельс в любой момент. Ему нравилось не только выпить, но и покурить, а если человек совмещал обе эти привычки… Я видел гнев внутри группы, не говоря уже о людях снаружи. Если он думал, что с ним ничего не случится, или говорил кому-то, что даже не знал о подобных планах группы… нууу». Ухудшало ситуацию и то, что Марк очень тосковал по дому. «Он хотел уйти, потому что там уже тогда была нездоровая атмосфера. А Марк был таким человеком, который будет пить, если все остальные это делают. Пару раз музыканты серьезно ссорились. Я не хочу сказать, что это были целые кулачные бои, но ударить друг друга они могли. В конце концов, когда они решили остаться в Лондоне, наступило идеальное время сказать ему, что он уходит».

Прослушивания на роль нового басиста начались незадолго до того, как самолет Эванса приземлился в Мельбурне. В числе первых кандидатов был Гленн Мэтлок, недавно уволенный из Sex Pistols, как шутили музыканты, «за любовь к The Beatles», и случайный собутыльник Малькольма и Яна в Варрингтоне.

Но этого бы «никогда не произошло», говорит Джеффри. Гленн уже был знаменит, причем в Британии он был более известен, чем кто-либо из братьев Янг. Также Мэтлок считал себя автором песен, и некоторая доля его проблем в Pistols – фрустрация из-за того, что он не получил признания за написание лучших песен группы. Но Малькольм и Ангус были не теми людьми, которые бы допустили такого большого вмешательства в их музыку. И если Гленну было сложно работать даже с Джонни Роттеном, то что говорить о Малькольме.

Также было предположение, что группа может «украсть» 18-лет-него Пола Грея из Eddie и the Hot Rods. Но, опять же, the Rods, известные как панки, которые уже не вернутся к «року из пабов», уже достигли популярности – по крайней мере, в Британии, – сравнимой с AC/DC. Для братьев было невыгодным привлекать к работе парня, чьи музыкальные способности – не лучше, чем у Эванса, а желания общаться вместо работы – даже больше.

Это было время, когда группа без особого энтузиазма сидела в своей маленькой потрепанной репетиционной комнате, прослушивая серию безнадежных музыкантов, которые не вот чтобы хорошо играли, но почему-то постоянно по ошибке принимали AC/DC за панк-группу Джона Пила. Или, что еще хуже, им встречались безнадежные басисты, воспитанные на музыке Стенли Кларка, которые считали, что бас – ведущий инструмент. Малькольм же хотел «просто парня, на которого можно положиться, который будет делать то, что ему говорят, и сможет успевать за ним и Филом», как говорит Ян Джеффри.

Также был момент, когда Малькольм усиленно охотился за бывшим басистом Manfred Mann’s Earth Band Колином Пэттенденом. Когда музыканты играли в Randwick Racecourse в Сиднее несколько лет назад, братья были очень впечатлены тем, что Пэттенден, несмотря на порванную струну, продолжил, не пропустив ни такта. В тот момент испуганный техник подошел к нему сзади, устанавливая новую струну прямо в середине песни. Майкл Браунинг был в ужасе. Да, он понимал, что Пэттенден вполне себе «хороший музыкант», но он казался ему слишком бодрым и, возможно, мог бы затмить остальных участников группы.

В итоге решение пришло в лице англичанина – помощника басиста по имени Клифф Уильямс. Рожденный в Ромфорде, на окраине Лондона, 14 декабря 1949 года, он провел подростковые годы, сформировавшие его как музыканта, в Ливерпуле, куда его семья переехала, когда мальчику было 11. «Это было потрясающе… все это время в Merseybeat… Каждый и даже собака старались быть в группе, чтобы нравиться девчонкам». Уильямс начал играть почти как профессионал, когда ему было 13, пробираясь в пабы и притворяясь, что он старше. Он ушел из школы и работал в металл-магазине примерно год, «искренне ненавидя все это». Затем, летом 1967-го, его пригласили в Лондон на три недели. Там он играл в клубах «с разными дерьмовыми группами», например с Джейсоном Эдди и его Rock And Roll Show. Затем его мини-тур подошел к концу, но после него он больше никогда не возвращался домой. Он жил в очень жестких условиях, спал в картонных коробках под Лондонским мостом. Затем он нашел работу мерчандайзера в супермаркете, в оставшееся время играя на басу с Delroy Williams Soul Show.

Вдруг он осознал, что играет сессии с кем-то более влиятельным, например, с Алексисом Корнером, джазменом на уровень выше неизвестных молодых музыкантов, с которыми Клифф выступал до этого. Однако большую часть времени Уильямс просто болтался, ожидая, что произойдет что-то важное. А затем он вдруг взбодрился и присоединился к рекламе в Melody Maker, с 18-летним гитаристом Лори Вайсфилдом – позже Вишбон Эш. Вместе они сформировали недолго просуществовавшую группу Sugar. Когда эта затея не удалась, парни вместе с их приятелями, певцом Миком Стаббсом и барабанщиком Миком Куком, создали группу Home. Позже Уильямс рассказывал: «У нас было несколько альбомов за пределами Англии, также мы делали еще всякие небольшие штуки, но никогда не заходили слишком далеко». На самом же деле, их дебютный альбом, названный Pause For A Hoarse Horse, выпущенный в августе 1971 года, привел их к выступлениям на разогреве у крупных артистов, таких как Led Zeppelin и The Faces.

Второй альбом, названный просто Home, журнал Melody Maker описывал как один из заслуживающих внимания альбомов 1972 года, однако продажи, вопреки хвалебным описаниям, не были высокими. Третий альбом – осознанный концептуальный The Alchemist (в основе которого лежал рассказ «Рассвет магии»), вышедший в 1973 году и названный изданием Disc «гениальной работой», который, однако, тоже не смог занять достойное место в британских чартах. В этот момент Стаббс сдался, и группа развалилась. Однако Клифф и Лори не собирались так просто опускать руки. В этом же году они съездили в тур по Америке на разогреве у шоу Эла Стюарта.

«Мы просто хотели попасть в Америку и почувствовать все это на себе! Тем не менее после этого все развалилось, и Лори ушел ради группы Wishbone Ash». Уильямс начал работать с новым коллективом под названием Bandit, но эти музыканты особо ничего не делали, поэтому группа тоже развалилась после выпущенного в 1977 году альбома.

Примерно в то же время Клиффу позвонил приятель Джейми Лизерленд, который тогда играл в известных джаз-рок-бендах, и позвал Уильямса на прослушивание AC/DC. В тот момент Клифф находился в неуверенности: может быть, он уже сделал все, что мог. Он был неплохим музыкантом, но он знал, что судьба уже давала ему шансы, а он ими не воспользовался. В тот момент ему было 27, и он был довольно стар, чтобы снова начинать все с нуля, с какими-то малознакомыми ребятами из колоний, как об AC/DC в тот момент думали большинство участников лондонской сцены. Однако Лизерленд сумел воодушевить приятеля, и Клифф, у которого все равно не было особо никаких других занятий, приехал на прослушивание в середине мая 1977. Тогда Браунинг был очень обеспокоен тем, что группа выберет «свеженького» Уильямса вместо талантливого, но слишком дерзкого Колина Пэттендена, с которым он провел несколько дней перед прослушиванием Клиффа и которого «натаскивал» лично.

Уильямс никогда не слышал музыку AC/DC, никогда не видел, как они играли, кроме одного смутно запомнившегося ему телевизионного фрагмента (возможно, прошлым летом ему его показывал Марк Болан). Когда Клифф покинул репетиционную комнату в Виктории в первый день, Браунинг с облегчением сказал: «О, чуваки, он сделал именно то, что мы искали!» Тем не менее его не взяли сразу – потом были еще прослушивания и даже тестовое исполнение песен AC/DC, таких как Live Wire. Опять же Малькольм и Ангус по итогам этих испытаний сообщили Браунингу о своих выводах, и снова Клифф оказался тем, что они искали.

В то время они работали еще над парой сценических «джемов», причем это был скорее не материал AC/DC, а просто очередной проект под управлением Малькольма. Ян Джеффри вздыхает: «Когда Клифф присоединился к группе, Малькольм сказал ему: “Ты стоишь здесь, и я стою здесь. Когда тебе нужно спеть, ты ходишь вперед и назад и не смотришь по сторонам. И это, черт возьми, все, что от тебя требуется”. Знаете, они вместе подходили к микрофону, они стояли там вместе, а иногда Малькольм просто оборачивался и уходил назад. Однако Клиффу никогда не было позволено так делать. Малькольм установил такое правило: “Ты никогда не поворачиваешься спиной к зрителю, уяснил?”» Клифф действительно уяснил, и Майкла Браунинга попросили сделать официальное предложение о работе новому басисту, позвонив ему вечером пятницы, 27 мая.

Так у AC/DC появился басист, который мог делать ровно то, чего они от него хотели: хорошо играть, сносно петь и делать то, что ему, черт возьми, говорят. Тогда Малькольм праздновал свою победу, а Ангус просто зажег еще одну сигарету. А какая реакция была у Бона? Неизвестно. Он ничего не говорил по этому поводу. Кроме того, он, вероятно, уже закидывался чем-то на Глостер-Роуд вместе с Сильвер…

Первым, что сделал Клифф Уильямс, присоединившись к AC/DC, было получение рабочей визы, которая могла позволить ему путешествовать с группой в Австралию, где они выступали в июне 1977 года, готовясь к началу их первого американского тура, который должен был состояться в июле. Когда австралийское посольство в Лондоне отказалось давать Клиффу визу, AC/DC это не остановило. Они все равно взяли Уильямса с собой.

К 1977 году весь дом, построенный AC/DC, каким бы он ни был, выглядел рухнувшим. Несмотря на то что международный релиз Let There Be Rock был далек от впечатляющего коммерческого успеха, он мог бы изменить их положение. Но его ждал относительный провал в Австралии, где было продано менее 25 тысяч копий, и диск едва попал в топ-20, и это был худший результат среди «домашних» продаж пластинок группы.

С другой стороны, этот альбом был первым, который попал в британские чарты, пусть и под скромным номером 17.