Помоги проекту - поделись книгой:
— Был бы бунт, — засмеялся Норден, — если бы мне пришлось запретить курение на три месяца.
Капитан Норден совсем не вписывается в ожидаемый образ — с легкой грустью подумал Гибсон. Капитан космического лайнера, согласно лучшей — или, по крайней мере, самой популярной — литературной традиции, должен быть седым ветераном со стальным взором, который полжизни провел в космосе, и мог с блеском перемещаться по Солнечной Системе, благодаря своему сверхъестественному знанию космических путей и интуиции. Он также должен быть солдафоном; когда он отдает приказы, его офицеры должны вскакивать по стойке смирно (что нелегко при невесомости), энергично отдавать честь и пулей нестись выполнять задание.
Капитану «Ареса» было явно меньше сорока, и его вполне можно было принять за преуспевающего бизнесмена. Что же касается того, чтобы быть солдафоном — до сих пор Гибсон не обнаружил никаких признаков дисциплины вообще. Это впечатление, как он понял позже, было не точным. Единственной дисциплиной на борту «Ареса» была самодисциплина каждого, это была единственная форма, возможная среди людей того типа, которые составляли его экипаж.
— Значит, ты никогда раньше не был в космосе, — сказал Норден, задумчиво глядя на своего пассажира.
— Боюсь, что нет. Я сделал несколько попыток попасть на лунную трассу, но это абсолютно невозможно, если только вы не направляетесь по официальному делу. Жаль, что космические путешествия все еще так чертовски дороги.
Норден улыбнулся:
— Мы надеемся, что «Арес» сделает что-нибудь, чтобы это изменить. Я должен сказать, — добавил он, — что ты, кажется, сумел написать довольно много об этом предмете с э-э-э ... минимумом практического опыта.
— Ах, это! — сказал Гибсон беззаботно, с легким, как он надеялся, смехом. — Это распространенное заблуждение, что авторы должны испытать все, что они описывают в своих книгах. Когда я был моложе, я читал все, что мог, о космических путешествиях и делал все возможное, чтобы правильно описывать их реалии. Не забывайте, что все мои межпланетные романы были написаны в самом начале карьеры — я почти не касался этой темы последние несколько лет. Довольно удивительно, что люди до сих пор ассоциируют с Космосом мое имя.
Норден задумался, насколько эта скромность была напускной. Гибсон должен был прекрасно знать, что именно его романы о космических путешествиях сделали его знаменитым — и побудили корпорацию пригласить его в эту поездку. Все это, как понял Норден, сулило радужные перспективы. Ну а сейчас нужно объяснить этому сухопутному бродяге, как устроена жизнь на борту «Ареса»:
— На борту корабля нормальное земное время. Ночью работа прекращается. Здесь нет вахт, как было в прежние времена, приборы могут заменить нас, когда мы спим. Это одна из причин, почему может быть такая маленькая команда. В этом рейсе места достаточно и у нас у всех отдельные каюты. Твоя каюта — обычная пассажирская каюта, единственная, которая оборудована всем необходимым. Думаю, тебе там будет удобно. Твой багаж весь на борту? Сколько разрешили взять?
— Сто килограммов. Багаж весь в воздушном шлюзе.
— Сто килограммов? — Норден с трудом подавил свое изумление. Этот парень, должно быть, эмигрировал, прихватив с собой все семейные реликвии. Норден испытывал настоящий ужас астронавта перед перегрузом и не сомневался, что Гибсон везет с собой много ненужного хлама. Однако, если корпорация дала добро, и разрешенная нагрузка не была превышена, что ему волноваться?
— Я попрошу Джимми отвести тебя в твою комнату. Он наш «мальчик-на-все», отрабатывает свой проезд и пытается чему-нибудь научиться. Большинство из нас начинают именно так, подрабатывают на лунный рейсах во время каникул в колледже. Джимми довольно умный парень — он уже получил степень бакалавра.
Гибсон последовал за Джимми, которому своим присутствием внушал какое-то благоговейное уважение — это сразу бросалось в глаза.
Каюта была небольшой, но прекрасно спланированной и оформленной с отменным вкусом. Хитроумное освещение и зеркальные стены делали ее гораздо больше, чем она была на самом деле, кровать могла, при необходимости, трансформироваться в стол. Об отсутствии гравитации напоминало очень мало — все было сделано для того, чтобы путешественник чувствовал себя как дома.
В течение следующего часа Гибсон разбирал свои вещи и экспериментировал с приборами управления в комнате. Больше всего ему понравилось зеркало для бритья, которое при нажатии кнопки превращалось в иллюминатор, глядящий на звезды. Ему было интересно, как это делается.
Наконец все было убрано и больше ему совершенно нечего было делать. Он лег на кровать и застегнул эластичные ремни на груди и бедрах. Иллюзия веса была не очень убедительной, но это было лучше, чем ничего, и давало некоторое ощущение вертикального положения.
Спокойно лежа в светлой маленькой комнате, которая станет его миром на ближайшие сто дней, он мог забыть разочарования и мелкие неприятности, омрачившие его отъезд с Земли. Теперь ему не о чем было беспокоиться; впервые за все время, что он себя помнил, он полностью отдал свое будущее на попечение других. Ангажементы, встречи на лекциях, крайние сроки — все это он оставил на Земле. Ощущение блаженного расслабления было слишком хорошо, чтобы длиться долго, но он позволил своему разуму наслаждаться им, пока мог.
Серия извиняющихся стуков в дверь каюты пробудила Гибсона ото сна спустя неопределенное время. Какое-то мгновение он не понимал, где находится, затем сознание вернулось к нему полностью, он расстегнул удерживающие ремни и оттолкнулся от кровати. Поскольку его движения все еще были плохо скоординированы, он сначала долетел до номинального потолка и, только оттолкнувшись от него, добрался до двери.
Джимми Спенсер стоял там, слегка запыхавшись.
— Капитанские приветствия, сэр, и не угодно ли пойти посмотреть на отлет?
— Разумеется, — ответил Гибсон. — Подожди, я возьму камеру.
Через минуту он снова появился, неся новейший, последней модели аппарат, увешанный вспомогательными линзами и экспонометрами, на который Джимми посмотрел с нескрываемой завистью. Несмотря на эту неудобную ношу, они быстро добрались до смотровой галереи, которая опоясывала тело «Ареса».
В первый раз Гибсон увидел звезды во всей их красе, уже не затемненные ни атмосферой, ни тонированным стеклом, это была ночная сторона корабля и солнечные фильтры были отодвинуты в сторону. А так как «Арес», в отличие от космической станции, не вращался вокруг своей оси, а находился под жестким контролем своих гироскопов, то и звезды были неподвижны.
Глядя на великолепие, которое он так часто и так безуспешно пытался описать в своих книгах, Гибсон обнаружил, что ему очень трудно анализировать свои эмоции — он терпеть не мог тратить впустую эмоции, которые можно было бы с пользой использовать в работе. Как ни странно, ни яркость, ни само количество звезд не производили на него особо сильного впечатления. Он видел небеса лишь немногим хуже — с вершин гор на Земле, но никогда еще он так остро не ощущал, что звезды окружают его со всех сторон, вплоть до горизонта, которого больше не было, и даже ниже, под самыми ногами.
Космическая Станция замысловатой, ярко отполированной игрушкой, плавала в пустоте рядом. Невозможно было определить какое до нее расстояние или ее размер, потому что в очертаниях не было ничего знакомого, а чувство перспективы, казалось, совсем исчезло. Земля и Солнце были невидимы, скрыты корпусом корабля.
Рядом из скрытого динамика раздался механический голос.
— Сто секунд до запуска. Пожалуйста, займите свои места.
Гибсон автоматически напрягся и повернулся к Джимми за советом. Прежде чем он успел сформулировать какие-либо вопросы, его гид торопливо сказал: — Я должен вернуться на службу, — последовал изящный прыжок и он исчез, оставив Гибсона наедине с его мыслями.
Следующие полторы минуты тянулись поразительно долго, хотя из динамика периодически происходил отсчет времени. Гибсон гадал, кто же этот диктор, было не похоже на голос Нордена, и, вероятно, это была просто автоматика, взявшая на себя управление кораблем.
— Осталось двадцать секунд. На создание тяги уйдет десять секунд.
— Осталось десять секунд.
— Пять секунд, четыре, три, два, один…
Что-то очень мягко схватило Гибсона и потащило вниз по изогнутой стороне стены, усеянной иллюминаторами, на то, что внезапно стало полом. Трудно было понять, что верх и низ вернулись снова, еще труднее было связать их появление с тем далеким, приглушенным громом, который ворвался в тишину корабля. Во второй сфере, в том таинственном, запретном мире умирающих атомов и автоматических машин, куда ни один человек никогда не сможет войти, высвобождались силы, бушующие внутри звезд. И все же не было того ощущения нарастающего, безжалостного ускорения, которое всегда сопровождает взлет ракеты с химическим двигателем. «Арес» мог со своей нынешней орбиты медленно перейти на гиперболу — траекторию, которая должна была привести его на Марс. Огромная мощь атомного двигателя в настоящий момент сдвигала массу в две тысячи тонн с ускорением всего лишь в одну двадцатую от «g».
Гибсон быстро привык к новой реальности, — его движения еще практически ничто не ограничивало, по ощущениям он весил около четырех килограммов[6], настолько низким было ускорение корабля.
Космическая станция выглядела неподвижной и ему пришлось ждать почти минуту, прежде чем он смог обнаружить, что «Арес» действительно медленно удаляется от нее. Он запоздало вспомнил о своей камере и начал записывать отъезд. Когда он, наконец, решил (как он надеялся) сложную проблему правильной экспозиции, станция была уже заметно дальше. Не прошло и десяти минут, как станцию стало трудно отличить от звезд.
Когда станция полностью исчезла, Гибсон перебрался на дневную сторону корабля, чтобы запечатлеть удаляющуюся Землю. Это был огромный, тонкий полумесяц. Пройдет добрый час, прежде чем Земля станет заметно меньше, и за это время она снова превратится из Новой в Полную.
Ну вот и все, подумал Гибсон. Там, внизу, вся моя прошлая жизнь и жизнь всех моих предков, вплоть до первой капли желе в первобытном море. Ни один колонист или исследователь, отправляющийся в плавание со своей родной земли, никогда не оставлял после себя столько, сколько я оставляю сейчас. Под этими облаками лежит вся человеческая история; скоро я смогу мизинцем закрыть то, чем владеет человек и все, что его искусство спасло от времени.
Этот резкий переход от известного к неизвестному был почти равносилен смерти. Обнаженная душа должна, оставив все свои сокровища позади, выйти в эту темноту и ночь.
Гибсон долго еще стоял на наблюдательном посту. Через час «Арес» наконец достиг скорости убегания и оторвался от Земли. Заметить это было нельзя. Нельзя было сказать, что этот момент наступил и прошел, потому что Земля по-прежнему господствовала в небе, а моторы продолжали издавать приглушенный отдаленный гром. Им потребуется еще десять часов непрерывной работы, прежде чем они выполнят свою задачу и замолчат до конца путешествия.
Когда этот момент настал, Гибсон уже спал. Внезапная тишина, полная потеря даже той небольшой гравитации, которой корабль наслаждался последние несколько часов, вернули его к сумеречному ощущению осознания происходящего. Он мечтательно оглядел темную комнату, его взгляд наткнулся на узор из звезд в рамке иллюминатора. Они, конечно, были совершенно неподвижны. Невозможно было поверить, что «Арес» сейчас удаляется от орбиты Земли с такой скоростью, что даже Солнцу не под силу удержать его.
Сонный, он потуже затянул ремни, чтобы не уплыть в комнату. Пройдет почти сто дней, прежде чем он снова почувствует вес тела.
Глава 3.
Тот же самый узор звезд заполнял иллюминатор, когда колокольный перезвон, раздавшийся из корабельной системы громкой связи, пробудил Гибсона от сравнительно спокойного сна без сновидений. Он поспешно оделся и поспешил на смотровую площадку, гадая, что же случилось с Землей за ночь.
Очень неприятно, по крайней мере для жителя Земли, видеть в небе сразу две Луны. Но вот они рядом, бок о бок, обе в своей первой четверти, и одна примерно вдвое больше другой. Прошло несколько секунд, прежде чем Гибсон осознал, что он смотрит на Луну и Землю вместе — и еще несколько секунд, прежде чем он наконец осознал, что меньший и более отдаленный полумесяц был его собственным миром.
«Арес», к сожалению, пролетал далеко от Луны, но даже при этом она была более чем в десять раз больше, чем Гибсон когда-либо видел с Земли. На неровной линии, отделяющей день от ночи, отчетливо виднелись переплетенные цепи кратерных колец, а неосвещенная часть Луны была слабо видена в падающем на него отраженном свете Земли. Конечно…
Гибсон внезапно наклонился вперед, гадая, не обманули ли его глаза. И все же в этом не было никакого сомнения: среди этого холодного и слабого мерцания, ожидая рассвета, до которого оставалось еще много дней, горели, как светлячки в сумерках, мельчайшие искорки света. Их не было там пятьдесят лет назад; это были огни первых лунных городов, говорящие звездам, что жизнь наконец пришла на Луну после миллиарда лет ожидания.
Осторожный кашель из ниоткуда прервал размышления Гибсона. Затем, слегка усиленный репродуктором, голос заметил в разговорном тоне:
— Если мистер Гибсон соблаговолит пройти в столовую, он найдет там тепловатый кофе и немного кукурузных хлопьев, еще оставшихся на столе.
Он поспешно взглянул на часы, — совершенно забыл о завтраке — небывалое явление. Без сомнения, кто-то отправился искать его в каюте и, не найдя там, вызвал через систему громкой связи корабля.
Когда он со сконфуженным, видом вплыл в кают-компанию, то обнаружил, что экипаж занят техническим спором о достоинствах различных типов космических кораблей.
Пока ел, Гибсон наблюдал за маленькой группой спорящих мужчин, фиксируя их в своем сознании, отмечая их поведение и особенности. Конечно, Норден представил всех, но это лишь навесило ярлыки; пока же они не были для него определенными личностями. Любопытно было думать, что еще до окончания путешествия он, вероятно, будет знать каждого лучше, чем большинство из своих знакомых на Земле. На борту крошечного мира «Ареса» не могло быть никаких секретов и никаких масок.
В этот момент говорил доктор Скотт. (Позже Гибсон поймет, что в этом не было ничего необычного.) Он казался несколько азартным, склонным, ради провокации, рассуждать о предметах, в которых мало понимал.
Самым удачливым его оппонентом был Брэдли, специалист по электронике и коммуникациям — суховато-циничный человек, который, казалось, получал сардоническое удовольствие от словесной пикировки. Время от времени он вставлял в разговор реплику-бомбу, останавливающую Скотта, но не надолго.
Маккей, маленький шотландец, математик, тоже время от времени вступал в битву, говоря довольно быстро и четко, почти педантично. Он, подумал Гибсон, выглядел бы гораздо естественнее в университетской среде.
Капитан Норден, казалось, действовал как не совсем бескорыстный судья, поддерживая то одну сторону, то другую, не давая кому-нибудь победить окончательно.
Молодой Спенсер был уже на работе.
Хилтон не принимал участия в дискуссии, спокойно сидел, с интересом наблюдая за остальными. Его лицо показалось Гибсону знакомым. Где же они встречались раньше? Ну конечно — какой же он был дурак, что не узнал сразу! - это ХИЛТОН.
Гибсон резко повернулся в кресле, чтобы лучше видеть собеседника. Завтрак был забыт, он с благоговением и завистью смотрел на человека, который вернул «Арктур» на Марс после величайшего приключения в истории космических полетов. Шесть человек достигли Сатурна, и только трое из них вернулись. Хилтон стоял вместе со своими спутниками на тех далеких лунах, названия которых сами по себе звучали как песня —Титан, Энклад, Тетис, Рея, Диона…
Он видел несравненное великолепие огромных колец, охватывающих небо в симметрии, которая казалась слишком совершенной чтобы быть естественной. Хилтон был в той Ультима Туле[7], где кружились ледяные внешние гиганты семьи Солнца, и он снова вернулся к свету и теплу внутренних миров. Да, подумал Гибсон, об очень многих вещах я хочу поговорить с ним до того, как эта поездка закончится.
Дискуссионная группа распалась, офицеры разлетелись (в буквальном смысле) по своим постам, а мысли Гибсона все еще кружились вокруг Сатурна.
Капитан Норден прервал его размышления:
— Я не знаю ваших планов, но полагаю, что вы хотели бы осмотреть корабль. В конце концов, именно это обычно происходит на этой стадии в ваших историях.
Гибсон улыбнулся, несколько механически. — Да, видимо не скоро перестанут вспоминать его описания космической жизни.
— Боюсь, что тут вы совершенно правы. Это самый простой способ, дать читателю знать, как все работает, и набросать эскиз места действия. Теперь это не так важно, потому что все точно знают, как выглядит внутри космический корабль. Но когда я писал об астронавтике, еще в 60-х годах, нужно было задержать сюжет на тысячи слов, чтобы объяснить, как все работает: скафандры, атомный двигатель, и остальное, о чем пойдет речь далее.
— Тогда я могу считать, — сказал Норден с самой обезоруживающей улыбкой, — что мало что нового могу рассказать вам об «Аресе».
Гибсон сделал вид что смутился:
— Был бы очень признателен, если бы вы показали мне все — хотя бы для того чтобы не нарушать стандартный литературный сюжет.
— Очень хорошо, — ухмыльнулся Норден. — Мы начнем с рубки управления. Пошли.
Следующие два часа они плыли по лабиринту коридоров, которые пересекались и перекрещивались, как артерии, в сферическом теле Ареса. Гибсон знал, что скоро корабль станет для него настолько знакомым, что он сможет ориентироваться даже с завязанными глазами, но прежде чем это произойдет он может еще не раз заблудится, однажды это уже случилось.
Корабль был сферическим и был разделен на зоны широты́, как Земля. Что было очень удобно, поскольку сразу же давало мысленную картину географии лайнера.
Идти «на север» означало направляться в рубку управления и каюты экипажа.
Путешествие к экватору предполагало посещение либо большого обеденного зала в центре корабля, либо смотровой галереи, полностью опоясывающей лайнер.
Южное полушарие почти полностью состояло из топливных баков, нескольких складских отсеков и разного оборудования. Теперь, когда «Арес» больше не использовал свои двигатели, он была развернут в пространстве так, что северное полушарие было постоянно освещено солнечным светом, а нежилое южное было в темноте. На самом южном полюсе находилась металлическая дверь с внушительными официальными печатями и надписью: «открывать только по прямому приказу капитана или его заместителя». Дверь вела в длинную трубу, соединяющую основной корпус корабля с меньшей сферой, расположенной в сотне метров от него, в которой находились силовая и двигательная установки.
Как ни странно, одно из самых сильных своих впечатлений Гибсон получил не от научно-технических чудес корабля, которые он ожидал увидеть в любом случае, а от пустых пассажирских кают-сот — тесно упакованных ячеек, занимавших большую часть Северной умеренной зоны. Они ему не понравились. Дом, в который никто никогда не входил, выглядит порой тоскливее, чем старые, заброшенные развалины, которые когда-то знали жизнь и все еще могут быть населены призраками. Ощущение одиночества было очень сильно здесь, в ярко освещенных коридорах, которые когда-нибудь будут переполнены жизнью, но которые теперь лежали уныло и одиноко в солнечном свете, пробивающемся сквозь стены — солнечном свете гораздо более голубом, чем на Земле, и потому твердом и холодном.
Когда Гибсон вернулся в свою комнату, он был совершенно измотан, психически и физически. Норден был чересчур добросовестным гидом. Да, хотел бы Гибсон знать, что думают эти люди о его творчестве!
Он лежал на своей койке, разбираясь в своих впечатлениях, когда раздался деликатный стук в дверь.
— Черт, — тихо сказал Гибсон. — А это еще кто? — продолжал он чуть громче.
— Это Джим… Спенсер. Мистер Гибсон. Радиограмма.
В комнату вплыл юный Джимми, неся конверт с печатью офицера связи. Гибсон подумал что единственный человек на корабле, который не знает содержания радиограммы, это он сам. Догадаться о чем письмо было нетрудно и Гибсон внутренне застонал. Некуда было спрятаться от Земли, она могла достать тебя даже на краю вселенной.
Сообщение было кратким и содержало только одно лишнее слово:
NEW YORKER, REVUE DES QUATRE MONDES, LIFE INTERPLANETARY ХОТЯТ ПО ПЯТЬ ТЫСЯЧ СЛОВ КАЖДЫЙ.
ПОЖАЛУЙСТА, ПЕРЕДАЙ ПО РАДИО В СЛЕДУЮЩЕЕ ВОСКРЕСЕНЬЕ. ЛЮБЛЮ. РУФ.
Гибсон вздохнул, без «люблю» можно было обойтись.
Он покинул Землю в такой спешке, что не успел попрощаться со своим агентом Руф Голдштейн, если не считать торопливого телефонного звонка. Но ведь было совершенно ясно сказано, чтобы его оставили в покое на две недели. Конечно, это никогда не имело никакого значения. Руф всегда делала как считала нужным. Ну что ж, в кои-то веки он не позволит себя запугивать, и она, черт побери, может подождать, он заслужил отпуск.
Гибсон схватил блокнот и, пока Джимми демонстративно смотрел куда-то в сторону, быстро написал:
ИЗВИНИ. ИСКЛЮЧИТЕЛЬНЫЕ ПРАВА УЖЕ ОБЕЩАНЫ ЮЖНО-АЛАБАМСКОМУ СВИНОВОДУ И ПТИЦЕВОДУ-ЛЮБИТЕЛЮ.
ПОДРОБНОСТИ ПРИШЛЮ В СЛЕДУЮЩЕМ МЕСЯЦЕ. КОГДА ТЫ СОБИРАЕШЬСЯ ОТРАВИТЬ ГАРРИ? ЛЮБЛЮ. МАРТИН.
Гарри — литературный псевдоним фирмы «Голдштейн и Ко» — умник, рожденный зря, по мнению Мартина.
Гибсон был счастливо женат на Руф уже более двадцати лет, в течение последних пятнадцати из которых он не переставал напоминать, что они нуждаются в переменах, и что все это не может продолжаться дальше.
Слегка выпучив глаза, Джимми Спенсер исчез с этим необычным сообщением, оставив Гибсона наедине со своими мыслями. Конечно, когда-нибудь ему придется приступить к работе, но пока его пишущая машинка была спрятана в трюме, где он не мог ее видеть. Ему даже захотелось прикрепить к ней один из этих ярлыков «не нужен на борту», или «выкинуть за борт», но он мужественно устоял перед искушением. Как и большинство писателей, которые жили не только на свои литературные доходы, Гибсон ненавидел начинать писать. Но как только он начинал, — все шло как по маслу… иногда.
Его отпуск длился уже целую неделю. Земля стала всего лишь самой яркой из звезд и вскоре должна была затеряться в сиянии солнца. Было тяжело поверить в то, что он когда-либо знал какую-то другую жизнь, кроме этой маленькой замкнутой вселенной, которой был «Арес». И экипаж состоял уже не из Нордена, Хилтона, Маккея, Брэдли и Скотта — а из Джона, Фреда, Ангуса, Оуэна и Боба.
Он уже успел узнать их всех, хотя Хилтона и Брэдли он никак не мог понять (обладали странной сдержанностью). Люди с разными характерами, почти единственное, что их объединяло, - это интеллект. Гибсон сомневался, что у кого-то из них коэффициент интеллекта был меньше 120, и иногда его охватывало смущение, когда он вспоминал экипажи, которые представлял себе для некоторых своих вымышленных космических кораблей. Он вспомнил мастера-пилота Грэхэма из «Пяти лун слишком много» — все еще одного из своих любимых персонажей. Грэхэм был крут (разве он не пережил однажды полминуты в вакууме[8], прежде чем смог добраться до своего скафандра?) и регулярно оприходовал бутылку виски в день. Он резко отличался от доктора Ангуса Маккея, доктора философии, F.R.A.S.[9], который обычно тихо сидел в углу, читая комментированное издание «Кентерберийских рассказов» и время от времени потягивая молоко из тубы.
Ошибка, которую сделал Гибсон вместе со многими другими писателями в 50-е и 60-е годы, заключалась в предположении, что не будет принципиальной разницы между космическими и морскими кораблями и между людьми, которые будут ими управлять. Конечно, параллели были, но их было гораздо меньше, чем контрастов. Причина была чисто технической, и ее следовало предвидеть, но популярные писатели середины века пошли по легкому пути и попытались использовать традиции Германа Мелвилла и Фрэнка Дана, там где они совершенно не годились. Ведь техническая подготовка экипажа космического корабля предусматривала гораздо более высокий уровень, чем даже тот, который требуется в авиации, не говоря уже о флоте.
Так Норден, провел пять лет в училище, три года в космосе и еще два года в колледже по новейшей теории астронавтики, прежде чем получить свою нынешнюю должность.
Мало игр, в которые можно играть в космосе; долгое время играли в карты и шахматы, пока какой-то хитроумный англичанин не решил, что полет дротиков будет очень хорош в отсутствие гравитации. Расстояние между метателем и доской было увеличено до десяти метров, но в остальном игра все еще подчинялась правилам, выработанным веками в атмосфере пива и табачного дыма — в английских пабах.
Гибсон и доктор Скотт играли в дартс.
Гибсон был очень доволен, обнаружив, что у него довольно хорошо получается. Ему почти всегда удавалось победить Скотта, несмотря на изощренную технику противника. Которая состояла в том, чтобы осторожно установить «стрелку» в воздухе, а затем, с расстояния двух метров, прищуриться и ловко шлепнуть.
Скотт оптимистично нацеливался на утраивающую двадцатку, и тут на них на всех обрушилось первое в этом рейсе волнение — в комнату вплыл Брэдли, держа в руке бланк:
— Не поверите, — сказал он своим мягким, тщательно модулированным голосом, — но за нами погоня.
Поделиться книгой: