Помоги проекту - поделись книгой:
Артур Кларк
Пески Марса
Предисловие
Мой первый роман «Пески Марса» был написан в конце 1940—х годов, когда Марс казался гораздо дальше, чем сейчас. Перечитывая его снова по прошествии многих лет, я приятно удивляюсь тому, как мало он устарел на фоне бурного развития космической эры. Правда, есть несколько технических концепций, которые немного устарели (читатели могут попытаться, ради развлечения заметить их); и есть, пожалуй, гораздо больше объяснений научных основ, чем это необходимо в наше просвещенное время. Очень мало в романе того, что я бы изменил, если бы писал эту историю сегодня.
Это один из первых научно-фантастических романов о Марсе, который отказался от романтических фантазий Персиваля Лоуэлла, Эдгара Райса Берроуза, К. С. Льюиса и Рэя Брэдбери (четверо джентльменов, которыми я очень восхищаюсь). К 1940-м годам было уже ясно, что атмосфера планеты слишком разрежена, чтобы поддерживать существование высших животных земного типа. Увы, никаких марсианских принцесс быть не могло, и когда люди доберутся до Красной планеты, они уже не смогут ходить по ее поверхности без приспособлений для дыхания. Поэтому главная проблема, с которой я столкнулся при написании этого романа, заключалась в том, чтобы сделать Марс интересным и захватывающим, несмотря на все эти ограничения, или, если возможно, из-за них.
Блестяще успешная миссия «Маринер»[1] показала, что атмосферное давление на Марсе даже ниже, чем обычно предполагалось; возможно, нам понадобятся там скафандры, а не просто дыхательные маски. Кроме этого и открытия обширных кратеров — в картине планеты не произошло никаких серьезных изменений.
Прежде всего, вопрос о марсианской жизни все еще полностью открыт. В своей известной работе «Поиск жизни на Земле с километровым разрешением» Карл Саган и его коллеги использовали метеорологические спутниковые фотографии, чтобы показать, что «Маринер IV» не мог бы обнаружить жизнь даже на хорошо населенной Земле. Еще меньше он мог бы сделать это на Марсе, где мы не знаем, что ищем. Нам придется приземлиться, прежде чем мы сможем сказать, есть ли кто-нибудь в соседнем доме.
И даже тогда мы не сможем однозначно ответить на этот вопрос довольно долго, ведь площадь суши Марса больше, чем у Азии, Африки и Америки вместе взятых; его исследование займет десятилетия, если не столетия.
Тем не менее, многие тайны, которые мучили поколения людей, теперь близки к разрешению. Сколько лет исполнилось этой книге? Когда она станет вдвое старше, роботы-исследователи будут разбросаны по всему Марсу. А некоторое время спустя, люди будут готовиться к ним присоединиться.
Артур К. Кларк.
Лондон, Август 1966.
Глава 1
— Значит, ты в первый раз поднимаешься наверх? — сказал пилот, лениво откинувшись на спинку кресла, так что оно раскачивалось взад-вперед в карданных подвесках. Он небрежно сцепил руки на затылке, но это ничуть не успокоило его пассажира.
— Да, — сказал Мартин Гибсон, не отрывая глаз от хронометра, который отсчитывал секунды.
— Я так и думал. Ты никогда не не описывал взлет правильно — вся эта чепуха об обмороке при ускорении. Зачем? Это плохо сказывается на нашем бизнесе.
— Мне очень жаль, — ответил Гибсон. — Но я думаю, что речь идет о ранних рассказах. Космические путешествия тогда еще не начались, и мне пришлось напрячь все свое воображение.
— Может быть, — неохотно согласился пилот. (Он не обращал ни малейшего внимания на приборы, а до взлета оставалось всего две минуты.) — Забавно, я думаю, испытать то о чем ты так часто писал.
Это прилагательное, — подумал Гибсон, — вряд ли было бы тем, которое он сам употребил бы, но он понимал пилота. Десятки его героев и злодеев — смотрели, загипнотизированные безжалостными секундными стрелками, ожидая, когда ракеты швырнут их в бесконечность. И вот теперь — как это всегда бывает, если долго ждать — реальность догнала вымысел. Тот же самый момент лежал всего в девяноста секундах в его собственном будущем. Да, это было «забавно» — прекрасный пример литературной справедливости.
Пилот взглянул на него, понял его состояние и ободряюще улыбнулся.
— Пусть тебя не пугают твои собственные истории. Представляешь, я как-то раз на спор стартовал стоя, хотя это было чертовски глупо — так делать.
— Я не боюсь, — заявил Гибсон, привлекая к этому излишнее внимание.
— Гм, — сказал пилот, взглянув на часы. — Тогда не цепляйся так за сиденье, это всего лишь берилловый марганец, ты можешь его согнуть.
Смутившись, Гибсон расслабился. Он знал, что реагирует на воображаемые опасности, но они казались такими реальными.
— Конечно, — сказал пилот, все еще непринужденно, но теперь, как заметил Гибсон, не отрывая глаз от приборной панели, — было бы не очень удобно, если бы это продолжалось дольше нескольких минут ... а, запустились топливные насосы. Не волнуйся, при вертикальном старте происходят забавные вещи, да пусть сиденье качается, как ему нравится. Закрой глаза, это должно помочь. (Слышишь, как включились стартовые двигатели?) Нам требуется около десяти секунд, чтобы набрать полную тягу — на самом деле это ничего не значит, кроме шума. Тебе просто придется с этим смириться. Я СКАЗАЛ, ЧТО ТЫ ПРОСТО ДОЛЖЕН СМИРИТЬСЯ С ЭТИМ!
Но Мартин Гибсон ничего подобного не делал. Он уже грациозно скользнул в бессознательное состояние хотя ускорение еще не превысило ускорения в скоростном лифте.
Он пришел в себя через несколько минут и через тысячу километров, чувствуя себя совершенно пристыженным. Солнечный луч падал ему прямо в лицо, он понял, что защита иллюминатора отодвинулась в сторону. Несмотря на яркость, свет не был невыносимо слепящим, так как только часть его просачивалась сквозь хорошо тонированное стекло.
Мартин посмотрел на пилота, склонившегося над приборной доской и что-то деловито записывающего в бортовой журнал. Все было очень тихо, но время от времени раздавались странно приглушенные звуки — почти миниатюрные взрывы, — это привело Гибсона в замешательство. Он тихонько кашлянул, возвещая о своем возвращении в сознание, и спросил пилота, что это такое.
— Двигатели нагрелись до пяти тысяч градусов и теперь быстро остывают. Ты сейчас хорошо себя чувствуешь?
— Я в порядке, — искренне ответил Гибсон. — Можно, мне встать?
После обморока его психологическое состояние было довольно неустойчивым, хотя он и не осознавал этого.
— Как тебе будет угодно, — с сомнением произнес пилот. — Но будь осторожен — придерживайся за что-нибудь надежное.
Гибсон почувствовал удивительное возбуждение. Настал момент, которого он ждал всю свою жизнь. Он же в космосе! Было очень жаль, что он пропустил взлет, но ведь об этом можно и умолчать.
С расстояния в тысячу километров Земля все еще казалась очень большой и вызывала что-то вроде разочарования. Причина была очевидна. Он видел так много фотографий и фильмов, сделанных из космоса, что удивления не было — он точно знал, чего ожидать. Там были неизбежные движущиеся полосы облаков. В центре диска четко обозначались границы между сушей и морем, и было видно бесконечное количество мельчайших деталей, но ближе к горизонту все терялось в сгущающейся дымке. Без сомнения, метеорологи пришли бы в восторг, увидев внизу анимированную карту погоды, но большинство метеорологов все равно находились на космических станциях, откуда открывался еще лучший обзор. Вскоре Гибсон устал от поисков городов и других творений человека. Да… все эти тысячи лет человеческой цивилизации не произвели никаких заметных изменений в панораме внизу.
Тогда Гибсон начал искать звезды и пережил второе разочарование. Они были там, немногие сотни и бледные-бледные, всего лишь призраки тех ослепляющих мириадов, которые он ожидал увидеть. Во всем виновато было темное стекло иллюминатора; подчинив себе солнце, оно лишило и звезды всего их великолепия.
Только одно оказалось совсем таким, как ожидалось. Ощущение парения в воздухе, возможность перебросить себя от стены к стене оттолкнувшись пальцем, оказались именно такими восхитительными, как он и надеялся — хотя помещение было слишком тесным для каких-либо амбициозных экспериментов. Невесомость стала очаровательным, сказочным состоянием, — теперь, когда появились лекарства для мобилизации органов равновесия и космическая болезнь осталась в прошлом. Он был рад этому. Как страдали его герои! (Его героини тоже, надо полагать, но ни одна никогда не была упомянута.) Вспомнился первый полет Робина Блейка в полной версии «Марсианской Пыли». Когда он его описывал, то находился под сильным влиянием Д. Х. Лоуренса. (Интересно было бы когда-нибудь составить список авторов, которые в то или иное время не оказали на него никакого влияния.)
Не было никаких сомнений, что Лоуренс великолепно описывал физические ощущения, и Гибсон совершенно сознательно решил победить его на его собственном поле. Он посвятил целую главу космической болезни, описывая каждый симптом, начиная от тошнотворных предчувствий, которые иногда можно было отбросить, до вулканических катаклизмов последних стадий и окончательного, милосердного истощения.
Эта глава была шедевром абсолютного реализма. Очень жаль, что его издатели настояли на ее удалении. Он вложил много труда в эту главу, пока он писал ее, он действительно жил этими ощущениями. Даже сейчас…
— Это очень странно, — задумчиво произнес врач, когда почти бесчувственного автора вынули из шлюза. — Хорошие результаты анализов и сделаны все обычные предполетные инъекции. Это должно быть психосоматическое заболевание.
— Мне все равно, что это такое, — горько пожаловался пилот, следуя за кортежем в самое сердце Первой Космической Станции. — Все, что я хочу знать — это кто будет убирать мой корабль?
Никто, казалось, не был склонен отвечать на этот крик души, и меньше всего Мартин Гибсон, который лишь смутно сознавал, что в поле его зрения проплывают белые стены. Затем, медленно, появилось ощущение нарастающего веса, и ласковое тепло начало пробираться сквозь его конечности. Вскоре он полностью осознал окружающее. Он находился в больничной палате, и батарея инфракрасных ламп омывала его восхитительным, изнуряющим теплом, которое проникало сквозь его плоть до самых костей.
— Ну, как? — спросил врач-офицер.
Гибсон слабо улыбнулся.
— Мне очень жаль, что так вышло. Неужели это может повторится?
— Я не знаю, ПОЧЕМУ это случилось. Это очень необычно, наши лекарства еще никогда не подводили.
— Думаю, что это моя собственная вина, — сказал Гибсон извиняющимся тоном. — Видите ли, у меня довольно сильное воображение, я начал думать о симптомах космической болезни — очень ярко и живо их себе представлять — и прежде, чем я понял, что произошло…
— Немедленно прекрати! — резко приказал доктор. — Или придется отправить тебя обратно на Землю. Если твое воображение не перестанет забавляться, то при подлете к Марсу, через три месяца, от тебя почти ничего не останется.
Дрожь пробежала по измученному телу Гибсона. Но он быстро приходил в себя, и ночной кошмар последнего часа уже уходил в прошлое.
— Со мной все будет в порядке, — сказал он. — Выпустите меня из этой муфельной печи, прежде чем я сварюсь.
Слегка пошатываясь, он поднялся на ноги. Здесь, в космосе, казалось странным снова иметь нормальный вес. Затем он вспомнил, что Станция вращается вокруг своей оси, а жилые помещения расположены на внешней окружности, и центробежная сила создает иллюзию гравитации.
«Великое приключение», — с грустью подумал он, — началось совсем не хорошо. Но он твердо решил не возвращаться домой с позором. Это был не просто вопрос гордости: его репутация и влияние на читателей будут подорваны. Он поморщился, представив себе заголовки:
«ГИБСОНА ПРИЗЕМЛИЛИ! КОСМИЧЕСКАЯ БОЛЕЗНЬ ОБРАЩАЕТ В БЕГСТВО АВТОРА-КОСМОНАВТА.»
Даже степенные литературные еженедельники будут пинать его ногами, а что касается «Таймс»… Нет, это было немыслимо!
— Хорошо, у нас есть двенадцать часов до старта космолета, — сказал врач. — Я отведу тебя в секцию нулевой гравитации и посмотрю, как ты там справишься, прежде чем допустить тебя к полету.
Гибсон решил, что это хорошая идея. Он всегда считал себя вполне здоровым, и до сих пор ему никогда всерьез не приходило в голову, что это путешествие может оказаться не только неудобным, но и опасным. Можно было смеяться над космической болезнью, пока сам ее не испытал. Но после всего случившегося ему уже не казалось что это пустяк.
Внутренняя станция — «Космическая Станция Один», как ее обычно называли, — находилась чуть более чем в двух тысячах километров от Земли и совершала оборот вокруг планеты за два часа. Первая стартовая площадка человека к звездам. Она оказывала глубокое влияние на экономику межпланетных путешествий. Все рейсы на Луну или планеты начинались отсюда; громоздкие атомные корабли плавали рядом с этим форпостом Земли, пока грузы из родительского мира загружались в их трюмы. Служба регулярных рейсов ракет на химическом топливе связывала станцию с планетой, поскольку по закону ни один атомный двигатель не мог работать в радиусе тысячи километров от поверхности Земли. Даже этот запас прочности многие считали недостаточным, поскольку радиоактивный выброс от взрыва ядерной двигательной установки мог покрыть это расстояние менее чем за минуту.
«Космическая Станция Один» с годами разрасталась. Конструкторы — авторы ее первоначального проекта — не узнали бы сейчас свое детище. Вокруг центрального сферического ядра располагались обсерватории, лаборатории связи, уникальные воздушные системы и лабиринты научного оборудования, в которых мог разобраться только специалист. Но, несмотря на все эти дополнения, главной функцией искусственной Луны по-прежнему оставалась заправка кораблей, на которых человек бросал вызов огромному безлюдью Солнечной Системы.
— Ты совершенно уверен, что сейчас чувствуешь себя нормально? — спросил доктор, пока Гибсон экспериментировал со своими ногами.
— Думаю, да, — ответил он, горя желанием двигаться.
— Тогда пойдем в приемную, там тебе дадут выпить — хороший горячий напиток — добавил он, чтобы избежать недоразумений. — Можешь посидеть там полчасика, почитать газету, пока мы будем решать, что с тобой делать.
Гибсону показалось, что на него наваливается все большее разочарование. До Земли две тысячи километров, кругом — звезды, а он пьет сладенький чай (подумать только — чай!) в комнате, похожей на приемную дантиста. Окон не было — вероятно, для того, чтобы зрелище быстро вращающихся небес не действовало на психику пациента. Оставалось рыться в грудах старых журналов, а это было нелегко, потому что журналы оказались сверхлегкие, напечатанные на папиросной бумаге. К счастью, он нашел номер «Кормчего» со своим рассказом, таким старым, что он сам забыл конец, и потому неплохо провел время, дожидаясь врача.
— Сейчас мы пойдем в камеру невесомости. Просто следуй за мной и не удивляйся ничему, что будет происходить. — С этим загадочным замечанием врач вывел Гибсона в широкий, ярко освещенный коридор, который изгибался вверх в обоих направлениях, и вправо и влево, от того места, где они находились. У Гибсона не было времени исследовать это явление, потому что доктор открыл в стене напротив дверь и начал подниматься по металлической лестнице. Гибсон машинально прошел за ним несколько шагов, но посмотрел вперед, остановился и вскрикнул от удивления.
Прямо под его ногами уклон лестницы составлял разумные сорок пять градусов, но он быстро становился все круче, пока всего в дюжине метров впереди ступени не начали подниматься вертикально. После этого — и это было зрелище, которое могло бы нервировать любого, кто столкнулся бы с ним в первый раз — увеличение уклона безжалостно продолжалось, пока ступени не начали нависать и наконец не исчезли из виду выше и позади него. Услышав его восклицание, доктор обернулся и ободряюще рассмеялся.
— Ты не должен всегда верить своим глазам, — сказал он. — Пойдем — это просто.
Гибсон неохотно последовал за ним, и в этот момент он осознал, что происходят две очень странные вещи. Во-первых, он постепенно становился легче; во-вторых, несмотря на очевидную крутизну лестницы, уклон под его ногами оставался постоянным — сорок пять градусов. Само вертикальное направление медленно наклонялось по мере того, как он продвигался вперед, Гибсону не потребовалось много времени, чтобы найти этому объяснение. Кажущаяся гравитация была вызвана центробежной силой, создававшейся при вращении станции вокруг своей оси, и по мере приближения к центру эта сила уменьшалась до нуля. Сама лестница извивалась в направлении к оси по какой-то спирали — когда-то он знал ее математическое название, — так что, несмотря на радиальное гравитационное поле, уклон под ногами оставался постоянным. Это была та вещь, к которой люди, живущие на космических станциях, должны были привыкнуть достаточно быстро; вероятно, когда они вернутся на Землю, вид обычной лестницы будет вызывать у них опасение[2].
В конце лестницы уже не было никакого реального ощущения «верх» или «низ». — Они находились в длинном цилиндрическом помещении, кроме натянутых веревок в нем ничего не было, в дальнем конце через иллюминатор пробивался луч солнечного света. Пока Гибсон наблюдал, луч неуклонно двигался по металлическим стенам, словно луч ищущего прожектора, на мгновение пропал, а затем снова вспыхнул из другого окна. Впервые чувства Гибсона подсказали ему, что станция действительно вращается вокруг своей оси, и он приблизительно рассчитал время вращения, отметив, сколько времени потребовалось лучу, чтобы вернуться в исходное положение. «День» этого маленького искусственного мира длился меньше десяти секунд[3]; этого было достаточно, чтобы создать ощущение нормальной гравитации в жилых помещениях.
Гибсон чувствовал себя пауком в своей паутине, когда следовал за доктором рука об руку по направляющим канатам, без всяких усилий перемещаясь по воздуху. Они добрались до иллюминатора. Это цилиндрическое помещение располагалось вдоль оси станции, далеко от ее оборудования и аппаратуры и отсюда был почти неограниченный обзор звезд.
— Я оставлю тебя здесь на некоторое время. Здесь есть на что посмотреть, и все должно быть все хорошо. А если нет — что ж, не забывай, что у подножия этой лестницы есть нормальная гравитация!
Да, — подумал Гибсон, — и, в этом случае, возвращение на Землю на следующей ракете. — Но нет, не бывать этому.
Понять, что вращается Станция, а не Солнце и звезды, было совершенно невозможно. Приходилось просто верить. Звезды неслись так быстро, что удавалось ясно различить только самые яркие: а Солнце, когда Гибсон разрешил себе взглянуть на него, золотой кометой пронеслось мимо. Сейчас нетрудно было понять, почему люди так долго не хотели верить, что вертится Земля, а не прочный свод небес.
Частично скрытая громадой станции, Земля представляла собой огромный полумесяц, охватывающий половину неба. Он медленно превращался в круг по мере того, как станция мчалась по своей круговой орбите; примерно через сорок минут будет полноземие, а еще через час черный щит затмит Солнце. Земля пройдет все свои фазы — от новой до полной и обратно — всего за два часа. Ощущение времени искажалось при одной мысли об этих вещах, привычное разделение дня и ночи, месяцев и сезонов здесь не имело никакого значения.
Примерно в километре от станции, двигаясь вместе с ней по ее орбите, но в данный момент никак не соединяясь с ней, находились три космических корабля, которые в данный момент находились «у причала».
Одним из них была скромная остроконечная ракета, на которой он прибыл с такими мучениями час назад. Второй — направлявшийся на Луну грузовой корабль, вес которого приблизительно составлял тысячу тонн. А третьим, конечно же, был «Арес», ослепительный в великолепии своего нового, цвета серебристого алюминия, покрытия.
Гибсон так и не смог примириться с тем что изящные, обтекаемой формы, космические корабли, которые были мечтой начала двадцатого века остались в прошлом. Дурацкая гантеля, висящая на фоне звезд, не соответствовала его представлению о космическом лайнере; хотя мир и принял это, он этого не сделал. Конечно, ему был знаком довод — не было никакой необходимости в обтекаемости корабля, который никогда не будет входить в атмосферу. Конструкция была продиктована исключительно соображениями безопасности. Поскольку радиоактивная двигательная установка должна была находиться как можно дальше от кают экипажа, то самым простым решением были два шара соединенные длинной трубой.
Форма была уродливой, подумал Гибсон, но это вряд ли имеет значение, так как «Арес» проведет практически всю свою жизнь в глубоком космосе, где единственными зрителями будут звезды. Вероятно, он уже заправился топливом и просто ждал точно рассчитанного момента, когда его двигатели оживут и он сойдет с орбиты, на которой вращался и до сих пор проводил все свое существование, и устремится к Марсу.
Когда это случится, Гибсон окажется на борту, наконец-то отправившись в приключение, в которое никогда по-настоящему не верил.
Глава 2.
Кабинет капитана «Ареса» был рассчитан не более чем на трех человек, когда действовала гравитация, но в невесомости в нем было достаточно места для шестерых — можно было располагаться на стенах или потолке в зависимости от вкуса. Все, кроме одного, из группы, сгрудившейся под сюрреалистическими углами вокруг капитана Нордена, уже бывали в космосе и знали, что их ждет, но это был не обычный инструктаж. Первый полет нового космического корабля — это всегда событие, а «Арес» был первым в своем роде — первым космическим пассажирским кораблем. Когда корабль будет полностью сдан в эксплуатацию у него будет экипаж из тридцати человек и сто пятьдесят пассажиров разместятся с некоторым спартанским комфортом. Однако в ее первом плавании пропорции были почти противоположны, и в данный момент экипаж из шести человек ждал единственного пассажира.
— Я все еще не совсем понимаю, — сказал Оуэн Брэдли, офицер-электронщик, — как нам обходиться с этим парнем, когда мы его заполучим. И вообще, чья это была блестящая идея?
— Я как раз к этому и веду, — сказал капитан Норден, проводя рукой по тому месту, где всего несколько дней назад были его великолепные светлые волосы. (На космических кораблях редко бывают профессиональные парикмахеры, и хотя всегда найдутся любители подстричь приятеля, все все же предпочитают как можно дольше оттягивать этот злосчастный день.) — Вы все, конечно, знаете Мистера Гибсона. — Это замечание вызвало целый хор ответов, и не все они были уважительными.
— По-моему, его рассказы отвратительны, — сказал доктор Скотт. — Во всяком случае последние. «Марсианская пыль» была не так уж плоха, но теперь она полностью устарела.
— Чепуха! — фыркнул астрогатор Маккей. — Последние рассказы гораздо лучше, теперь, когда Гибсон заинтересовался серьезными вещами и вырезал кровь и стрельбу.
Эта вспышка гнева со стороны кроткого маленького Скотта была совершенно нехарактерна для него. Прежде чем кто-либо успел присоединиться к дискуссии, капитан Норден прервал ее:
— Мы здесь не для того, чтобы заниматься литературной критикой, если вы не возражаете. У нас еще будет достаточно времени для этого. Но есть один или два момента, которые корпорация хочет, чтобы я прояснил, прежде чем мы начнем. Мистер Гибсон — очень важный человек, почетный гость, и его пригласили в эту поездку, чтобы он позже мог написать об этом книгу. Это не просто рекламный трюк.(«Конечно, нет!» — вставил Брэдли с сарказмом.) Но, естественно, корпорация надеется, что будущие клиенты не будут обескуражены тем, что они прочитают. Кроме того, мы творим историю, наше первое путешествие должно быть записано должным образом. Так что постарайтесь какое-то время вести себя как джентльмены, книга Гибсона, вероятно, разойдется тиражом в полмиллиона экземпляров, и ваша будущая репутация может зависеть от вашего поведения в ближайшие три месяца!
— По-моему, это звучит опасно похоже на шантаж, — сказал Брэдли.
— Извольте так и считать, — весело продолжал Норден. — Конечно, я объясню Гибсону, что он не может рассчитывать на обслуживание, которое будет оказываться позже, когда у нас будут стюарды, повара и Бог знает что еще. Он поймет это и не будет ожидать завтрака в постель каждое утро.
— А он будет помогать нам мыть посуду? — спросил кто-то с практичным складом ума. Прежде чем Норден успел решить эту проблему с точки зрения светского этикета, на коммуникационной панели раздалось внезапное жужжание, и из решетки громкоговорителя раздался голос:
— Станция Один вызывает «Арес» — ваш пассажир направляется к вам.
Норден щелкнул выключателем и ответил:
— О'кей, мы готовы.
Затем он повернулся к экипажу:
— Со всеми этими стрижками бедняга будет думать, что сегодня выпускной день в Алькатрасе[5]. Иди встреть его, Джимми, и чтобы прошли через шлюз, как нежная супружеская пара.
Мартин Гибсон все еще испытывал радость от того, что преодолел свое первое серьезное препятствие — врача космической станции. Невесомость при выходе со станции и переходе к «Аресу» на крошечном, приводимом в движение сжатым воздухом катере почти не обеспокоила его, но зрелище, которое предстало его глазам, когда он очутился в каюте капитана Нордена, вызвало у него на мгновение рецидив. Даже в отсутствие гравитации, человеку свойственно какое-то направление считать низом, и казалось естественным предположить, что поверхность, на которой были закреплены стулья и стол, была полом. К несчастью, большинство решило иначе, потому что два члена экипажа свисали с «потолка», как сталактиты, а еще двое были расположены под совершенно произвольными углами в воздухе. Только капитан, по мнению Гибсона, занимал правильное положение. В довершение всего их бритые головы придавали этим нормальным, вполне презентабельным мужчинам слегка зловещий вид, так что вся картина выглядела как семейное торжество в замке Дракулы.
Последовала короткая пауза, пока команда рассматривала Гибсона. Все они сразу узнали писателя; его лицо было знакомо публике с тех пор, как почти двадцать лет назад появился его первый бестселлер «Гром на заре». Это был круглолицый, но с резкими чертами лица, невысокий человек, лет сорока пяти, а голос его был удивительно глубоким и звучным (как выяснилось позже).
— Это, — сказал капитан Норден, представляя слева направо, — мой инженер, лейтенант Хилтон. Это доктор Маккей, наш штурман — всего лишь доктор философии, а не настоящий доктор, как доктор Скотт, вот он. Лейтенант Брэдли — офицер по электронике, а Джимми Спенсер, который встретил вас у шлюза, — наш юнга и надеется стать капитаном, когда вырастет.
Гибсон с некоторым удивлением оглядел небольшую группу людей. Их было так мало — пятеро мужчин и мальчик! Должно быть, его лицо выдало его мысли, потому что капитан Норден рассмеялся и продолжил:
— Нас ведь не так уж много, верно? Но вы должны помнить, что этот корабль почти автоматический — и кроме того, в космосе никогда ничего не происходит. В очередном пассажирском рейсе будет команда из тридцати человек. Сейчас же мы просто быстрый грузовой корабль.
Гибсон внимательно посмотрел на людей, которые будут его единственными спутниками в течение следующих трех месяцев. Его первой реакцией (он не доверял первым реакциям, но старался их запомнить) было удивление тем, что они казались такими обычными — если не обращать внимание на их странные позы и бритоголовость. Не было никакой возможности предположить, что их профессия более романтична, чем у ковбоев, обменявших своих мустангов на вертолеты.
По сигналу, который Гибсон не успел заметить, все удалились, бросаясь с поразительной легкостью и точностью в открытую дверь. Капитан Норден снова уселся на свое место и предложил Гибсону сигарету. Автор принял ее с сомнением.
— Ты не против курения? — спросил он. — А разве кислород не нужно экономить?
Поделиться книгой: