Помоги проекту - поделись книгой:
Все уставились на него. Первым пришел в себя Маккей.
— Пожалуйста, объяснись, — чопорно сказал он.
— Там «Марк III», ракета-перехватчик, сломя голову гонится за нами . Он только что стартовал с Дальней Станции и должен нагнать нас в четыре дня. Они хотят, чтобы я поймал его с помощью нашего радиоуправления, когда он будет проходить мимо, но это вряд ли удастся, — он, скорее всего, пройдет более чем в ста тысячах километров от нас.
— А что? Кто-то забыл свою зубную щетку?
— Похоже, он везет срочные медикаменты. Вот, док, взгляните сами.
Доктор Скотт внимательно изучил послание.
— Очень интересно. Они думают, что у них есть противоядие от марсианской лихорадки. Это сыворотка, ее изготовили в Институте Пастера. Они, должно быть, очень уверены в ней, если пошли на все эти хлопоты.
— Ради всего святого, что такое «Марк III», не говоря уже о марсианской лихорадке? — взорвался Гибсон.
Доктор Скотт ответил прежде, чем кто-либо успел открыть рот.
— Марсианская лихорадка — это не совсем марсианская болезнь. По-видимому, она вызывается земным организмом, перенесенным нами туда, и который любит новый климат больше, чем старый. Это как малярия: люди не часто умирают от нее, но экономические последствия очень серьезны. В год процент потерянных человеко-часов…
— Большое вам спасибо. Я понял. А ракета-перехватчик?
Хилтон плавно влился в разговор:
— Просто маленькая, радиоуправляемая, высокоскоростная, автоматическая ракета. Используется для перевозки срочных грузов между космическими станциями, или для погони за космическими кораблями, когда они что-нибудь забывают дома. Когда она будет в радиусе действия радиолуча, то возьмет наш пеленг и направится к нам. Эй, Боб, — вдруг сказал он, повернувшись к Скотту, — почему они не отправили перехватчик прямо на Марс? Он мог бы добраться туда быстрее нас.
— Потому что его маленьким пассажирам это бы не понравилось. Мне придется создать для них несколько культур, в которых они будут жить, и, как няньке, ухаживать за ними. Я в этом не специалист, но думаю, смогу вспомнить некоторые вещи, которые делал в Сент-Томасе.
— А неплохо бы, — попытался пошутить Маккей (с ним это случалось редко), — нарисовать Красный Крест снаружи?
Гибсон глубоко задумался.
— Я считал, — сказал он после паузы, — что жизнь на Марсе является здоровой как физически, так и психологически.
— Вы не должны верить всему, что читаете, — протянул Брэдли. — Не понимаю, зачем кому-то вообще понадобилось лететь на Марс. Он плоский, холодный, полный жалких полуголодных растений, похожих на что-то из Эдгара Аллана По. Мы вложили туда миллионы и не получили ни пенни обратно. Каждый, кто отправляется туда по собственной воле, должен пройти обследование психиатра. Не обижайтесь.
Гибсон только дружелюбно улыбнулся. Он научился не обращать внимания на цинизм Брэдли примерно на девяносто процентов, но никогда не был до конца уверен, что тот только притворяется оскорбляющим. Тут, в кои-то веки, капитан Норден проявил власть, скорее для того чтобы высказываемые тревога и уныние не просочились в печать. Он бросил на своего офицера-электронщика сердитый взгляд. — Я должен вам сказать, Мартин, — что хотя мистер Брэдли и не любит Марс, он одинаково плохо относится и к Земле, и к Венере. Так что не позволяйте его мнению угнетать вас.
— Не позволю, — засмеялся Гибсон. — Но есть одна вещь, которую хотелось бы уточнить.
— А это что такое? — с тревогой спросил Норден.
— Неужели мистер Брэдли относится к мистеру Брэдли так же «плохо», как и ко всему остальному?
— Как ни странно, да, — согласился Норден. — Это показывает, что по крайней мере одно из его суждений верно.
— Туше, — пробормотал Брэдли, на этот раз растерявшись. — Я удалюсь глубоко возмущенный и буду сочинять подходящий ответ. А ты, Мак, рассчитай координаты ракеты, я хочу знать, когда она должна войти в зону досягаемости нашего радиомаяка?
— Хорошо, — рассеянно сказал Маккей. Он снова был глубоко погружен в Чосера.
Глава 4.
В течение следующих нескольких дней Гибсон был слишком занят своими делами, чтобы принимать активное участие в жизни «Ареса». Совесть заела его, как это всегда бывало когда отдых продолжался больше недели, и он снова усердно писал.
Пишущая машинка была вытащена из его вещей и теперь занимала почетное место в маленькой каюте. Повсюду валялись листы рукописи, им не давали разлетаться резинки. Было много проблем с тонкой копировальной бумагой, которая имела привычку попадать в воздушный поток и приклеиваться к вентиляционной решетке, но Гибсон уже освоил приемы жизни в условиях невесомости. Это было удивительно, как скоро они стали частью его повседневной жизни.
Гибсону было трудно запечатлеть свои впечатления о космосе на бумаге, нельзя было просто сказать: «космос ужасно велик» и на этом остановиться. Взлет с Земли подверг его мастерство величайшему испытанию. На самом-то деле он не лгал, но любой, кто читал его драматическое описание проваливающейся земли, взлетающей ракеты, конечно же, никогда не поймет, что писатель находился тогда в состоянии блаженно-бессознательного состояния, за которым быстро последовало состояние далеко не блаженного сознания.
Как только была готова пара статей, которые должны были на некоторое время успокоить Руф (она тем временем прислала еще три радиограммы с нарастающей резкостью), он отправился на «север», в узел связи. Брэдли взял листки с заметным отсутствием энтузиазма.
— Полагаю, теперь это будет происходить каждый день, — мрачно сказал он.
— Я надеюсь на это, но боюсь, что нет. Все зависит от моего вдохновения.
— Здесь, наверху страницы 2, есть разделительный инфинитив.
— Превосходно, очень их люблю.
— Ты написал «центробежный» на странице 3, где подразумевается «центростремительный».
— Раз уж мне платят за слово, то не кажется ли тебе, что с моей стороны было великодушно использовать такие длинные слова?
— На странице 4 есть два последовательных предложения, начинающихся с «и»…
— Послушай, ты собираешься послать эту чертову дрянь или мне придется сделать это самому?
Брэдли усмехнулся:
— Я бы хотел посмотреть, как ты это сделаешь. А если серьезно, то я должен был предупредить тебя, чтобы использовал черную ленту. Контрастность не так хороша с синим цветом.
Говоря, Брэдли вкладывал листы в лоток автоматического передатчика. Гибсон зачарованно наблюдал, как они один за другим исчезают в пасти машины и появляются через пять секунд в проволочной корзине для сбора мусора. Странно было думать, что его слова теперь несутся сквозь пространство непрерывным потоком, удаляющимся на миллион километров каждые три секунды[10].
Он собирал свои листки, когда где-то в джунглях циферблатов, переключателей и измерительных панелей, занимавших практически всю стену маленького кабинета, раздался зуммер. Брэдли бросился к одному из своих приемников и с огромной скоростью принялся делать непонятные вещи. Из громкоговорителя послышался пронзительный свист.
— Посланец наконец-то в пределах досягаемости, — сказал Брэдли, — но я бы сказал, что он промахнется на сто тысяч километров.
— А что мы можем с этим поделать?
— Очень немного. Я включил наш собственный радиомаяк, и если он поймает наши сигналы, то автоматически направится к нам и подойдет на расстояние нескольких километров.
— А если не поймает?
— Тогда просто улетит за пределы Солнечной Системы. Он движется достаточно быстро, чтобы удрать от Солнца, и мы тоже, если уж на то пошло.
— Это очень веселая мысль. Сколько времени это займет у нас?
— Времени на что?
— Чтобы покинуть систему.
— Возможно, пару лет. Лучше спроси у Маккея. Я не знаю все ответы — я не похож ни на одного из персонажей твоих книг!
— Может быть, ты еще им станешь, — угрожающе сказал Гибсон и удалился.
Приближение ракеты неожиданно (и желанно) оживило жизнь на борту «Ареса». Ведь как только прошел первый восторг, космическое путешествие стало однообразными. Все будет по-другому в будущем, когда лайнер будет переполнен жизнью, но сейчас его безлюдье удручало.
Тотализатор организовал доктор Скотт, банк держал Норден. Расчеты Маккея показывали, что «Марк III» промахнется на сто двадцать пять тысяч километров (плюс-минус тридцать тысяч). Большая часть ставок была сделана вблизи этого наиболее вероятного значения, но некоторые пессимисты, полностью не доверяя Маккею, поставили на двести пятьдесят тысяч километров. Ставки делались не на наличные, а на гораздо более полезные товары, такие как сигареты, конфеты и другие предметы роскоши. Поскольку вес багажа экипажа был строго ограничен, это было гораздо более ценным, чем листки бумаги с цифрами на них. Маккей даже поставил бутылку виски и тем самым сделал свою ставку действующей с точностью плюс-минус двадцать тысяч километров. Он объяснил, что сам никогда не пьет эту дрянь, а просто везет ее своему соотечественнику на Марс, который не может достать подлинный товар и не может позволить себе вернуться в Шотландию. Никто ему не поверил, что было несправедливо, поскольку история была более или менее правдивой.
— Джимми!
— Да, капитан Норден.
— Ты уже закончил проверять кислородные датчики?
— Да, сэр. Все в порядке.
— А как насчет автоматического записывающего устройства, которое физики поместили в трюм? Похоже ли на то, что он все еще «работает»?
— Ну… он издает те же звуки, что и в начале рейса.
— Хорошо. Ты убрал беспорядок на кухне, где мистер Хилтон упустил молоко?
— Да, Капитан.
— Значит, ты действительно все закончил?
— Наверное, да, но я надеялся что…
— Вот и прекрасно. У меня есть для тебя довольно интересная работа, совершенно не похожая на обычную. Мистер Гибсон хочет начать совершенствоваться в астронавтике. Конечно, любой из нас мог бы объяснить ему все, что он захочет узнать, но ... э-э-э … ты последний, кто пришел из колледжа, и, ты сможешь рассказать все лучше. Ты не забыл о трудностях новичка — мы же склонны принимать слишком многое как должное. Это не займет много твоего времени — просто, когда он попросит, помоги. Я уверен, ты справишься.
Джимми мрачно выплыл из рубки.
— Войдите, — сказал Гибсон, не отрывая взгляда от пишущей машинки. Дверь за его спиной открылась, и в комнату вплыл Джимми Спенсер.
— Вот книга, мистер Гибсон. Я думаю, что вы из нее узнаете все, что хотите. Это «Элементы астронавтики» Ричардсона, специальное облегченное издание.
Он положил книгу перед Гибсоном, и тот принялся перелистывать тонкие листы с интересом, который быстро улетучился, когда он увидел, как быстро уменьшается количество слов на странице. В конце концов он сдался на середине книги, наткнувшись на страницу, где единственным предложением было: «заменой значения расстояния перигелия получаем уравнение 15.3…» Все остальное была математика.
— Ты совершенно уверен, что попроще книги нет? — с сомнением спросил он, не желая разочаровывать Джимми.
Он был немного удивлен, когда Спенсера назначили наставником, но был достаточно умен, чтобы догадаться о причине. Всякий раз, когда появлялась работа, которую никто другой не хотел делать, она имела странную тенденцию перекладываться на Джимми.
— О да, это действительно элементарно. Здесь обходится без векторной нотации и теории возмущений. Вы бы видели некоторые книги, которые Маккей держит в своей комнате. Каждое уравнение занимает несколько печатных страниц .
— Ну, все равно спасибо. Я тебе крикну, если застряну. Около двадцати лет прошло с тех пор как я занимался математикой, поэтому в этот раз мне будет довольно тяжело. Дай мне знать, когда ты захочешь вернуть книгу.
— Нет никакой спешки, мистер Гибсон. Я не очень часто ей пользуюсь, перешел на более продвинутый материал.
— Прежде чем уйдешь, может быть, сможешь ответить на вопрос. Только что возник. Похоже, что многие люди все еще беспокоятся о метеоритах, и меня попросили дать самую свежую информацию по этому вопросу. Но насколько они опасны?
Джимми на мгновение задумался:
— Я мог бы обрисовать вам это в общих чертах, но на вашем месте я бы встретился с мистером Маккеем. У него есть таблицы с точными цифрами.
— Хорошо, я так и сделаю.
Гибсон вполне мог бы позвонить Маккею, но любой предлог оставить пишущую машинку в покое был слишком хорош, чтобы его упустить. Он нашел маленького астрогатора, играющим мелодии на большой электронной вычислительной машине.
— Метеориты? — сказал Маккей. — Да, интересная тема. Однако, я боюсь, о них опубликовано очень много вводящей в заблуждение информации. Не так давно люди верили, что космический корабль будет изрешечен, как только покинет атмосферу.
— Некоторые из них до сих пор верят, — заметил Гибсон. — Они считают, что массовые пассажирские перевозки не будут безопасными.
Маккей презрительно фыркнул.
— Метеориты значительно менее опасны, чем молнии, а самый распространенный метеорит намного меньше горошины.
— Но, в конце концов, один корабль был поврежден ими!
— Ты имеешь в виду «Звездную Королеву»? Одна серьезная авария за последние пять лет — вполне удовлетворительная статистика. Ни один корабль никогда не терялся из-за метеоритов.
— А как насчет «Попугаев»?
— Никто не знает, что произошло. Метеорит — всего лишь распространенная теория, совсем непопулярная среди экспертов.
— Значит, я могу сказать публике, чтобы она не беспокоилась?
— Да. Но, правда, есть еще вопрос о пыли…
— Пыль?
— Ну, под метеоритами подразумеваются довольно крупные частицы, от пары миллиметров и выше. А пыль — это досадная помеха, особенно на космических станциях. Каждые несколько лет кто-то должен осматривать обшивку, чтобы найти пробоины. Обычно они слишком малы, чтобы быть видимыми глазу, но пыль, движущаяся со скоростью пятьдесят километров в секунду, может преподнести сюрприз.
Это прозвучало слегка тревожно для Гибсона, и Маккей поспешил успокоить его:
— На деле нет ни малейшей причины для беспокойства, всегда имеет место небольшая утечка — автоматика компенсирует ее дополнительной подачей воздуха.
Как бы ни был занят Гибсон (или делал вид, что занят), он всегда находил время, для прогулок по гулким лабиринтам корабля или для рандеву со звездами на экваториальной наблюдательной галерее. У него вошло в привычку ходить туда во время ежедневных концертов. Ровно в 15.00 включалась система громкой связи, и в течение часа Музыка Земли шептала или ревела в пустых коридорах «Ареса». Каждый день программу выбирал другой, так что никогда не было известно, что будет сегодня — а через несколько тактов можно было легко догадаться, кто был заказчиком. Норден слушал легкую классику и оперу, Хилтон — практически ничего кроме Бетховена и Чайковского. Маккей и Брэдли считали их безнадежными деревенщинами и предавались суровым атональным какофониям, из которых никто другой не мог ничего для себя извлечь, да и не особенно стремился к этому. Корабельная микробиблиотека книг и музыки была настолько обширна, что хватило бы на целую жизнь. Четверть миллиона книг и несколько тысяч музыкальных произведений, записанных в электронном формате, ожидали вызова к жизни.
Поделиться книгой: