Помоги проекту - поделись книгой:
— Бывала. Весною мы всѣ дивились на этого городового, когда ѣздили съ Ракитиными въ уѣздный городъ на ярмарку. Помните, Сарра Филипповна?
— Помню, какъ но помнить. Я ѣхать не желала: тамъ было много пьяныхъ, такъ не хорошо, но г. Ракитинъ и Анатоль желали, — и всѣ поѣхали.
— Если бы я была губернаторомъ, — сказала Вѣра, — я бы сдѣлала этого городового полицеймейстеромъ.
— Вѣра губернаторомъ! провозгласилъ Сережа смѣясь.
— Въ юбкѣ! сказала серіозно и важно Глаша.
Раздался залпъ хохота, засмѣялись всѣ. Степанъ Михайловичъ гоготалъ, закинувъ голову; Ѳедоръ Ѳедоровичъ хихикалъ, адмиралъ тоже засмѣялся добродушно. Вѣра обидѣлась.
— Съ вами пошутить нельзя — всякое лыко въ строку. Сейчасъ поднимите на смѣхъ.
— Если ты смѣха боишься, то пошевели языкомъ семь разъ, а потомъ, обдумавъ, слово свое изреки. Такъ совѣтовали какіе-то древніе мудрецы, — сказала Глаша, напуская опять на себя серіозность.
— Бѣды нѣтъ, — сказалъ адмиралъ, обращаясь къ Вѣрѣ: — посмѣйся сама, и обиды не будетъ. Надо умѣть понимать шутки. Положимъ, ты не губернаторъ и даже не губернаторша, но я заступлюсь за тебя; ты у насъ благоразумная и практичная. Скоро тебѣ надо будетъ пустить въ ходъ свои способности.
— Какъ это, папа? сказала Вѣра, улыбаясь похвалѣ отца, и досады ея какъ не бывало.
— Да, тебѣ ужъ пора помогать матери и присмотрѣть за домашнимъ хозяйствомъ.
Въ эту минуту, огромнаго роста лакей Андрей, за свой ростъ и представительность любимецъ барыни, показался въ дверяхъ и доложилъ, что пришелъ бурмистръ. Адмиралъ всталъ, не спѣша, твердо ступая, но прихрамывая, вышелъ. Это былъ сигналъ. Дѣти поднялись и, какъ стая галокъ, закричали:
— Скорѣе, скорѣе учиться.
— Мнѣ надо кончить до трехъ часовъ всѣ уроки, — сказалъ Сережа.
— И мнѣ,—заговорила Глаша, — непремѣнно.
— Почему? Зачѣмъ? Все Ракитины. Успѣете и туда: они обѣдаютъ въ половинѣ шестого.
— Я обѣщался прійти ровно въ три, — сказалъ Сережа.
— Кому это? И зачѣмъ обѣщались? нынче не праздникъ, а будни, и вы не можете располагать собою, — сказалъ нѣмецъ.
— Зачѣмъ? что вы его спрашиваете, — сказала Глаша: — развѣ онъ смѣетъ ослушаться Сони; что она ему прикажетъ, то онъ рабски исполняетъ. Приказала — и побѣжитъ, сломя шею. Если вы его не отпустите, онъ тайкомъ уйдетъ, хотя будетъ за то наказанъ.
Сережа вспыхнулъ.
— Экая ты… ехидная! Рабомъ я ни у кого не былъ и не буду.
— Правда глаза колетъ, — сказала Глаша спокойно, и ея притворное спокойствіе раздражило брата.
— Въ другой разъ за такую правду я… я тебя поверну по-своему.
— For shame! воскликнула Сарра Филппповна.
— Сережа, — сказалъ Степанъ Михайловичъ, — вѣдь это мало сказать глупо, это даже противно! Такъ говорить съ сестрою.
— Сережа! прошепталъ Ваня, взявъ брата за руку.
Сережа взглянулъ на брата и закусилъ губу.
— Вѣдь этакій огонь: какъ солома, такъ и вспыхнетъ, — сказала Вѣра.
— И какъ солома, — сказалъ тихо Ваня, — тотчасъ потухнетъ. А ты Глаша такая… такая…
— Какая? спросила она, вызывая его и смѣясь, — ну-ка, надумай какая? Какая? Ума не хватило!
— Вотъ, изволите видѣть, — сказалъ Сережа задорно: — она не жива, пока кого-нибудь не разсердитъ или не обидитъ.
— Ну, полно, стыдно, вѣдь вы ужъ не малыя дѣти, — сказала Сарра Филипповна. — Хорошо, что адмиралъ ушелъ, а то бы…
— Да этого бы и не было, — отвѣчалъ Степанъ Михайловичъ. — Ну, мальчики, маршъ, по-военному — давно пора за книги.
Всѣ разошлись, мальчики съ Казанскимъ, дѣвочки съ англичанкой.
Ровно въ половинѣ пятаго часа, адмиралъ въ сюртукѣ морской формы, застегнутомъ на всѣ пуговицы, съ Георгіемъ на шеѣ и въ петлицѣ, вошелъ въ кабинетъ жены. Она шила въ пяльцахъ, но была уже одѣта къ обѣду; она всегда надѣвала къ обѣду другое платье и другой чепецъ. На ней было фіолетоваго цвѣта красивое платье и кружевная черная накидка.
— Ну, что жъ, пора, — сказалъ адмиралъ, входя. — Какъ приказано, такъ я и явился.
Она улыбнулась, взглянула на него и полушутливо, полукапризно сказала:
— Ты отказался итти къ Ракитинымъ — и ты самъ видишь, я осталась, безъ тебя итти не хотѣла. Я не выхожу изъ твоей воли, — добавила она, улыбаясь лукаво и кокетливо.
— Не помню, чтобы я отказалъ; я только просилъ избавить меня, — не соблаговолили: я покорился и явился на службу.
— Какой ты скучный: то хочу, то не хочу. Вотъ мы теперь и опоздали. Я не одѣта.
— Помилосердуйте, душа моя, да ты такъ одѣта, что хоть ко Двору. Неужели въ деревнѣ?…
— Ну, да хорошо, — сказала она, вылетая изъ комнаты, какъ будто ей было 20 лѣтъ отъ роду и улыбаясь ему очаровательной улыбкой. — Развѣ ты понимаешь что-нибудь въ женскихъ нарядахъ! Я не могу итти такъ; притомъ же Сихлеръ прислала мнѣ обнову. Подожди минутку, я сейчасъ.
Онъ сѣлъ за ея пяльцы и сталъ разсматривать ея вышиванье, замѣчательно артистическое. По блѣдно-зеленому атласу вились гирлянды цвѣтовъ, шитыя гладью, такъ искусно расположенныя и оттѣненныя, что и живописецъ залюбовался бы ими. Она сама составляла эти узоры и, сорвавши цвѣты, шила ихъ съ натуры, какъ живописецъ рисуетъ съ натуры. Шелка тѣнями были подобраны замѣчательно искусно. Это была не простая дамская работа, а своего рода произведеніе искусства. Цѣлое утро проводила Серафима Павловна за пяльцами и хвалилась и гордилась своею работою. Адмиралъ разглядывалъ шитье и, наконецъ, глубоко задумался. Когда же посмотрѣлъ на часы, было уже четверть шестого.
— Фима, — сказалъ онъ громко: — пора, мы опоздали.
— Да, я говорила, что опоздали! Ну, ничего, подождутъ! Я послала дѣтей впередъ, предупредить ихъ, что мы немного запоздаемъ.
— Это невозможно, — сказалъ онъ ей черезъ дверь.
— Ну, что за важность — сосѣди! Притомъ же Боръ-Раменскихъ всѣ подождать могутъ.
— Оттого именно и не надо заставлять себя ждать — Боръ-Раменскіе обязаны быть крайне вѣжливы.
Онъ покачалъ головою и сѣлъ.
— Вотъ и я! Готова! раздался, наконецъ, ея голосъ, и двѣ бѣлыя, унизанныя кольцами, ручки обвились ласково вокругъ его шеи. Онъ поцѣловалъ ихъ одна за другою и всталъ.
— Смотри! хорошо? спросила она веселымъ, почти дѣтскимъ, голосомъ, и ступила шагъ назадъ. На ней было бѣлое кисейное платье съ какими-то чудными лентами, напоминавшими цвѣтомъ занимающуюся зарю.
— Ну, что? спросила она.
— Прелестно, но пойдемъ, милая, давно пора. — Онъ подалъ ей руку и хотѣлъ вести ее, но она не подала ему руки и оправляла передъ зеркаломъ свое повое платье.
— Какой ты чудакъ, — говорила она ему: — я никогда въ толкъ не возьму, чего ты хочешь и что думаешь.
— Сожалѣю, другъ мой, что послѣ 17-лѣтняго супружества, ты этого не знаешь; но позволь не вѣрить этому!
— Нѣтъ, такъ. То слышу я — ты говоришь дѣтямъ: вы Боръ-Раменскіе, помните это, имя обязываетъ; того нельзя, то намъ несвойственно и неприлично; а потомъ иди, бѣги, не смѣй промедлить ни минуты, чтобы купецъ Ракитинъ не ждалъ насъ. Точно Ракитины — принцы.
— Ну, Фима, я въ сотый разъ долженъ объяснить тебѣ, что лучше заставить ждать принца, хотя это невѣжливо, чѣмъ дать поводъ разбогатѣвшему человѣку обвинить насъ въ чванствѣ и надменности. Мы потому и обязаны быть крайне вѣжливы, что между нимъ и нами лежитъ большая разница положеній. Но что жъ ты нe идешь, давно пора.
— Погоди! Дуняша! Дуняша! платокъ носовой забыла, перчатки, шляпу! сказала Серафима Павловна суетившейся около нея горничной. Наконецъ, ей все подали, и адмиралъ въ третій разъ протянулъ ей руку.
— Дуняша! воскликнула она: — опять этотъ платокъ пахнетъ мыломъ, дай мнѣ другой. Надуши eau de violette.
Адмиралъ стоялъ какъ вкопаный, какъ солдатъ на часахъ; Дуняша суетилась и, наконецъ, принесла другой платокъ и духи. Серафима Павловна надушила платокъ и подала руку мужу. Онъ спросилъ ее:
— Все ли?
— Ну, да! Иди же.
Онъ пошелъ, ведя ее; бережно свелъ ее съ лѣстницы и повелъ по длинной, какъ стрѣла прямой, но очень узкой аллеѣ, усаженной елями, кленами и соснами, которая вела къ рѣкѣ. На плоту, причалившемъ у берега, стояли Сережа и Соня, ихъ ожидавшіе. Они спрыгнули съ плота на берегъ, пустились бѣжать взапуски навстрѣчу адмиралу и женѣ его. Соня бросилась на шею адмирала, онъ поднялъ ее на воздухъ и расцѣловалъ. Соня была 12-лѣтняя маленькая, бѣлокурая, темнобровая дѣвочка, съ большими сѣрыми, умными глазами, пунцовыми губками и розовыми щечками. Ея пышные русые волосы разсыпались густыми и длинными буклями и покрывали ей станъ почти до таліи. На ней было надѣто бѣлое платье, обшитое дорогимъ шитьемъ съ розовымъ поясомъ. Такая же лента придерживала ея волосы, и затѣйливый розовый бантикъ торчалъ на ея темени.
— У! какая нарядная, точно бабочка! воскликнулъ адмиралъ, ставя ее на землю.
— Папа любитъ меня нарядную, — сказала Соня, — притомъ у насъ нынче праздникъ.
— Да, рожденіе Ипполита, кажется, — сказала Серафима Павловна.
— Да, да! И чего только папа ему не выписалъ изъ Москвы! Ипполитъ такъ и сіяетъ.
— Ахъ, папа! воскликнулъ Сережа съ упоеніемъ: — ему отецъ подарилъ лошадку
Они переправились черезъ рѣчку и пошли тише въ гору по большой липовой аллеѣ, къ дому Ракитиныхъ. Сережа продолжалъ болтать.
— Но это еще не все, папа, и не такъ еще завидно.
— Завидно? повторилъ адмиралъ вопросительно.
— Я сказалъ это такъ, безъ мысли о зависти, а только потому, что ужъ очень красиво. Я радъ за Ипполита, но особенно завидно…
— Опять это дурное слово, — сказала Серафима Павловна, — вѣдь отецъ ужъ остановилъ тебя, но ты не обращаешь вниманія и не берешь въ расчетъ, что Боръ-Раменскіе никому и ничему завидовать не могутъ.
— Конечно, — сказала тотчасъ Соня, чуя что-то неладное, и взглянула на легкую складку на лбу адмирала, — Сережа хотѣлъ сказать, что ему особенно понравился подарокъ мамы. Моя мама всегда знаетъ, кому что подарить. Она выписала изъ Москвы книжку: „Юрій Милославскій“, сочиненіе Загоскина, въ красномъ переплетѣ, золото-обрѣзная, и на переплетѣ большія золотыя буквы: И. Р.
— Что же значатъ эти буквы? спросила Серафима Павловна, недоумѣвая.
— Ахъ мама! закричалъ Сережа: — начальныя буквы имени: Ипполитъ Ракитинъ.
— А!.. протянула Серафима Павловна.
— А я вышила брату коврикъ, — сказала Соня, — я вамъ сейчасъ покажу — все, до единаго стежка, сама вышила!
Они подошли къ террасѣ затѣйливаго дома Ракитиныхъ. Къ нимъ шелъ навстрѣчу высокаго роста, широкоплечій хозяинъ, съ радушною улыбкой на умномъ и добромъ лицѣ; за нимъ, спускаясь съ широкихъ ступеней широкой террасы, спѣшила навстрѣчу гостямъ жена его, высокая, стройная, черноволосая, еще очень моложавая. Онъ и она — пара. Оба красивые, здоровые, еще сравнительно молодые, стройные, съ добрыми и умными лицами.
— Дорогіе гости; сосѣдушки почтенные, какъ благодарить васъ за вниманіе, — сказалъ ласково и почтительно добродушный хозяинъ, — что пожаловали на нашъ семейный праздникъ. Ипполитъ, поди сюда, благодари адмирала. Ты еще не стоишь чести, что севастопольскій герой приходитъ въ день твоего рожденія, насъ всѣхъ поздравить, нашего простого и незатѣйливаго хлѣба-соли откушать!
Сидоръ Осиповичъ потеръ себѣ руки, добродушно и самодовольно засмѣялся. Его громкій смѣхъ, выраженіе лица заставили покраснѣть едва замѣтно жену его; она поцѣловала сосѣдку и, пожавъ руку адмиралу, сказала съ улыбкой:
— Благодарю за посѣщеніе. А у насъ пиръ горой; мужъ любитъ праздновать рожденіе дѣтей нашихъ, и пиръ станетъ настоящимъ праздничнымъ пиромъ потому, что вы пришли. Я знаю, вы обѣдать внѣ дома не любите.
— Не люблю, — сказалъ адмиралъ привѣтливо, — но у васъ — дѣло другое, къ вамъ я всегда радъ.
— Благодаримъ покорно на добромъ словѣ. Но это жена говоритъ, будто пиръ, — простой, семейный обѣдъ, по-домашнему. Дѣлъ было множество, а то я бы выписалъ изъ Москвы музыку, сжегъ бы фейерверкъ и зазвалъ бы знакомыхъ. Время не ушло: если Богъ дастъ жизни и здоровья — въ именины моей Софьюшки потѣшу и себя и ее.
Соня ласково прильнула къ рукѣ отца.
— А теперь не знаемъ, какъ провести вечеръ. Я оставилъ сыновей и вашихъ дочерей рѣшить, что будемъ дѣлать вечеромъ. Послѣ обѣда пустимъ на голоса, — чтò рѣшатъ они, то и будетъ.
— А если они рѣшатъ домъ поджечь для иллюминаціи? сказала смѣясь Зинаида Львовна, но не безъ примѣси добродушнаго лукавства, намекая на баловство мужа.
— Ужъ ты чего не скажешь, — отвѣчалъ, громко смѣясь, Сидоръ Осиповичъ. — Право, дѣти благоразумнѣе, чѣмъ предполагаютъ. Я еще не имѣлъ повода сожалѣть, что предоставляю имъ полную свободу.
— Въ извѣстныхъ границахъ, — сказала ему жена, улыбаясь. — Не правда ли, другъ мой? Не правда ли, адмиралъ?
— Свобода — вещь условная; полной свободы ни у кого нѣтъ, — сказалъ адмиралъ, продолжая говорить шутливо: — по-моему, надо сперва выучиться повиноваться, что гораздо труднѣе, чѣмъ исполнять прихоти. Да и кто свободенъ? Я такого человѣка еще не встрѣчалъ. Всѣ мы подвластны чему-нибудь и кому-нибудь.
— По-моему, тотъ свободенъ, кто богатъ, — сказалъ Сидоръ Осиповичъ.
— Конечно! воскликнула Серафима Павловна.
— А на богатство вы купите здоровье — необходимое условіе счастія? купите умъ, купите добронравіе? да и мало ли что еще, безъ чего жизнь въ тягость, и болѣе того — сдѣлается тяжелымъ крестомъ.
Они вошли въ домъ, и лишь только прислуга увидала хозяевъ въ гостиной, какъ дворецкій вышелъ изъ залы и доложилъ громогласно: кушанье подано! Двери въ столовую отворились настежь. Ракитинъ подалъ руку Серафимѣ Павловнѣ, адмиралъ Зинаидѣ Львовнѣ — и всѣ потянулись въ столовую. Столъ былъ накрытъ роскошно. Въ большихъ дорогихъ, привезенныхъ изъ Китая, вазахъ стояли букеты изъ рѣдкихъ тепличныхъ растеній; хрустальныя вазы граненыя, богемскаго стекла, съ фруктами, переложенными широкими листьями клена, красовались посрединѣ стола. Позлащенныя виноградныя кисти красиво спускались съ краевъ и были украшены сверху желтыми, какъ золото, ананасами. Всѣ сѣли. Роскошный обѣдъ съ изысканными кушаньями подавался щегольски одѣтыми въ черные фраки и бѣлые галстуки, знавшими въ совершенствѣ свое дѣло, лакеями. Ракитинъ не умолкалъ и угощалъ дорогихъ гостей съ радушіемъ и гостепріимствомъ русскаго человѣка, радушіемъ, не лишенномъ наивной похвальбы.
— Что же вы мало кушаете, — сказалъ онъ обращаясь къ адмиралу: — позвольте попотчевать васъ этимъ соте изъ рябчиковъ. По времени года, рябчики теперь рѣдкость, но мой Яковъ мастеръ все отыскать. Онъ учился у Шевалье, а послѣ, сказываетъ, окончилъ свое мастерство на кухнѣ покойника Нессельроде. А у Нессельроде все посланники и высокія особы обѣдали — такъ онъ сказывалъ. Онъ мастеръ своего дѣла. А вы знаете, ваше превосходительство, всякое дѣло мастера боится. Прошу! Эй, Ефимъ, подай сюда соте.
— Благодарю васъ, я ѣлъ и супъ и говядину, я не большой охотникъ до ѣды, — сказалъ адмиралъ.
— Да какая же это ѣда? Каша, щи, говядина, пожалуй что ѣда, а это лакомство, деликатесъ. Ужъ откушайте.
— Не могу, Сидоръ Осиповичъ, я ѣмъ, когда голоденъ, а удовольствія въ ѣдѣ безъ голода, найти не сумѣлъ.
Ракитинъ обратился тогда къ Серафимѣ Павловнѣ, и лицо его просіяло, когда она согласилась и кушала съ аппетитомъ, похваливая искусство повара.
— Я люблю маленькія блюда, petits plats, — пояснила она: — не обращайте вниманія на моего Antoine, онъ у меня чудакъ. Знаете ли, что онъ однажды сказалъ мнѣ, когда я жаловалась, что нашъ поваръ готовитъ очень плохо, и все простыя грубыя блюда.
Поделиться книгой: