Робкий ангел возмездия

– А вот и нет, – Мане стало очень обидно, ведь ещё с утра она считала его почти другом, ну, по крайней мере, самым близким человеком в посёлке. Они вчера вместе пили вино, она смеялась его житейским рассказам, в конце концов, она видела его без штанов, а это почти родственники. И вот после всего того, что с ними было, он так бессовестно её предает, от обиды она почти закричала: – Труп был, и я его видела, а потом он исчез.

– Ну, верится с трудом, – Аркадий решил прояснить ситуацию, – ведь если это был труп, он не смог бы встать и уйти, значит, вас разыграли, – видно, что он был человек прямой и привык рассуждать здраво, как говорится, по сути. – Возможно, кто-нибудь из ваших родственников приехал пораньше и устроил вам розыгрыш.

Маня, поняв, что ей не верят, а Фома и вовсе выставил ее припадочной, решила пойти ва-банк.

– Я нашла на стенке бассейна кровь, со стороны двери она была затерта, но с обратной стороны её было достаточно.

– Для чего достаточно? – ошарашенно спросила Людмила Владимировна, поправляя очки.

– Для экспертизы, сегодня приезжал участковый и взял эту кровь для проверки, и ещё, когда он уехал, я снова обследовала баню и нашла!.. – все слушали Маню с открытым ртом, и, когда она сделала почти мхатовскую паузу, стояла такая тишина, что было слышно, как щелкают дрова в камине. Первым не выдержал Фома:

– И? Хватит тянуть кота за все подробности, зрители все у ваших ног, что вы там нашли?

– Вот! – Маня полезла в карман и достала оттуда маленькую запонку золотую с жемчужиной черного цвета.

– Смахивает на бижутерию, – безразлично сказала Варвара.

– Не согласен с вами, Варя, – запинаясь, произнес Михаил. – Могу ошибаться, но, мне кажется, это очень дорогая вещь, мой дед был ювелир, и вот, когда я болел, родители меня отводили в ювелирную мастерскую, там был диван, чайник и постоянный контроль прародителя. Я был болезненным мальчиком, поэтому с дедом я проводил очень много времени. В мастерской было скучно, поэтому я задавал кучу вопросов, а потом получал массу ответов. Дед надеялся, что я стану ювелиром. Так вот, смею утверждать: это настоящая черная жемчужина, вокруг – это, скорее всего, россыпь бриллиантов, а сама работа, мне кажется, очень старинная, могу ошибаться, но, скорее всего, начало прошлого века, а может быть, даже и раньше. Вот видите маленькое клеймо, ни в Союзе, ни сейчас таких не делают. Опять же не уверен, но поспорил бы, что это работа не наших мастеров, скорее всего, европейских.

– Странная запонка, – высказал свое предположение Аркадий. – Я в силу своей профессии иногда ношу запонки, но они более мужественны, это похожа на женскую, даже не знаю, есть ли такие, при этом еще и соединение другое – не палочкой, а цепочкой. Смотрите: она с одной стороны просто золотая пластина без всяких излишеств, с другой же стороны она сделана очень вычурно. Да, шикарная жемчужина, я не профессионал в этом, доверюсь Михаилу, но какое великолепное обрамление у жемчужины, очень тонкая работа.

– Надо же, – тут же заинтересовалась вещью Инесса, – получается, убитый был богатым человеком.

– Да какой убитый, о чем вы говорите? – возмутился Фома, нарочно не показывая интереса к запонке. – Ведь это мог потерять кто-нибудь из вашей многочисленной родни, приезжающей, когда ей захочется, – обратился он к Мане.

– Ну, теоретически, – замялась она.

– Зачем тогда вы это все выдумываете? – засмеялась Ира, и все её поддержали общим хихиканьем. – Мы уже надеялись на увлекательный детектив. Ещё и участкового подтянули, ведь кровь тоже может быть кого-то из ваших родственников, например, порезался человек о бортик бассейна.

Мане стало так обидно, что она, как школьник, пытающийся доказать свою правду, закричала:

– А вы знаете, что дядя Митя видел, как в тот день какой-то мужчина заходил в мой двор, и он был одет в пальто? Именно в таком пальто плавал труп в моем бассейне.

Но, не обращая внимания на Маню, все по-прежнему продолжали хихикать. Со стороны могло показаться, что старые друзья встретились посмеяться от души. Но один человек в комнате улыбался сквозь камень, который упал на грудь и не давал дышать, он даже ущипнул себя под столом в надежде, что это сон, но это была реальность.

Общие хихиканье над Маней прервал звук открывающейся входной двери. Все обернулись, без стука и почему-то совершенно без лица вошел дядя Митя.

– Добрый вечер, – рассеянно как-то начал он, – хотя он не совсем добрый-то оказался, я это, ребят, что пришел-то, я труп на озере нашел, вызовете, кого там надо, а то что-то я растерялся и даже не знаю, что делать.

В комнате повисла тишина, после общего хихиканья это выглядело несколько противоестественно, Мане же показалось, что эта ненатуральная тишина даже имела запах – запах плесени.

* * *

– Это он, мой труп, – сказала Маня, стоя на льду озера и с дрожью смотря на заросли камышей, в которых лежало мужское тело.

После откровения дяди Мити на озеро побежали Фома и Аркадий, остальным было категорически приказано сидеть дома, но Маня не смогла оставаться в стороне, чувствуя, что уже причастна к происходящему, поэтому, накинув дубленку, выскочила следом.

– Ну, звоните папе, – сказал Фома, не отрываясь смотря в камыши, – быстрее приедут.

– Не говорите чушь, они и так быстро приедут. Я сегодня устала от ваших уколов, сейчас вы убедились, что я не обманывала вас? Вызывайте полицию сами.

Маня развернулась и пошла домой, не было радости от того, что она оказалась права и труп мужчины не плод ее больной фантазии. Было стойкое чувство страха, что убийца рядом, он уже отнял жизнь, а значит, сможет сделать это еще раз. Ужас охватывал от того, что он был в ее бане, а когда она бегала с бокалом и кричала, в страхе прятался где-нибудь, наблюдая за ней.

Пройдя мимо дома красавиц-близняшек, где еще оставались остальные гости, Маня направилась в свое «гнездо». За высоким и плотным забором белокурых соседок она услышала, как кто-то разговаривает, шепот переходил на крик, и Маня решила бессовестно подслушать. Ее тетя Марго провалилась бы сквозь землю, если бы застала племянницу за столь постыдным занятием.

– Я тебя предупреждаю последний раз: если ты все не расскажешь, то это придётся сделать мне, а я не убийца, – это говорил Михаил. Обычно спокойный голос грустного Пьеро переходил с шепота на визг. Стараясь не дышать, Маня, глотнув холодного воздуха, кашлянула, и разговор, который обещал много интересного, закончился. Шпионка-неудачница лишь услышала, как собеседник Михаила побежал по тропинке, скрипя снегом, и зашел в дом. Расстроенная еще больше, Маня направилась в «гнездо».

Калитка в родной дом была нараспашку, ветер гудел весь вечер и, наверно, распахнул ее. «Надо попросить дядю Митю все-таки отремонтировать ее», – подумала Маня. Зайдя за высокий забор собственного дома, Маня почувствовала животный ужас, будто Снежная королева дунула в ее душу страх. Постояв, замерев, минуту, принимая решение, куда ей идти, она все-таки приняла решение вернуться к людям и, развернувшись, уже сделала шаг назад к калитке, как что-то тяжелое опрокинулось на ее голову – и опять темнота.

* * *

Боже, как гудит голова и звенит в ушах. Маня открыла глаза, и чувство дежавю посетило ее мгновенно. Опять тот же круглый стол под оранжевым абажуром, компьютер, только хозяин сидел на диване и держал Манину руку в своей, считая пульс. Увидев, что она очнулась, Фома сморщился и, бросив её руку, психанул.

– Мэрилин, вы бы осторожней с головой, это и так ваше слабое место, а вы постоянно испытываете её на прочность. До добра это точно не доведет, я вам это как врач говорю, – видно было, что Фома и вправду обеспокоен.

Маня потрогала рукой шишак на голове и застонала.

– Что случилось? – спросила она соседа.

– Очень актуальный вопрос, у меня он висел на языке последние полчаса, но вы меня опередили. Мэрилин, что случилось?

Но Маня ответила то, что он не ожидал услышать:

– После того как я узнала, что ваш псевдоним Мэрилин Фом, я отказываюсь носить это заезженное имя, настоятельно прошу называть меня Маня, – произнесла она это не терпящим возражения тоном, так что Фоме ничего не оставалось, как согласиться, но в силу характера он решил немного повредничать.

– Ну, Маня, это как-то просто для такого экстравагантного человека, как вы, у вас что ни день, то приключение, голову вообще не бережете, трупы у вас гуляют по округе. Давайте хотя бы Манюня, в этом есть что-то ненормальное, что ли.

– Хорошо, – опять же не улыбаясь и очень серьезно сказала она, – а теперь рассказывайте, как я опять очутилась на вашем диване.

Фома встал, взял со стола кружку и, протянув ее Мане, сказал:

– Выпейте, вам поможет.

– Что это? – насторожилась она.

– Не надо так пугаться, – возмутился Фома, – и строить из меня Чикатило, это просто чай, из подсыпанного только ромашка и мед, поверьте, если бы я захотел вас убить, я просто бы оставил вас лежать на улице, и уже часа через три вы бы замерзли. Так что пейте и не бесите меня, а я буду вам рассказывать.

– Аркадий, – начал Фома. – Кстати, неплохой оказался мужик, вызвал полицию, мы с ним стояли и караулили, чтоб кто-нибудь еще не наткнулся на… – Фома запнулся, – на труп. В общем, участковый приехал очень быстро, он и вызвал дежурную группу. Я же решил найти вас и извиниться за то, что не верил, ну, и за перебор подколов в гостях у близняшек, я же видел, вы были обижены, а после прогулки на озеро ещё и очень расстроены. Не найдя вас у соседок, я пошел к вам домой и нашел вас во дворе возле машины и опять без сознания. Вы знаете, у меня было такое ощущение, что я пришел очень вовремя. Кстати, в этот раз вы пришли в себя быстрее, я даже раздеться не успел.

Маня только сейчас обратила внимание, что Фома сидит в своем фирменном «мазаевом» тулупе.

– Теперь вы поведайте мне вашу версию событий, – Фома сел напротив Мани на стул и внимательно на нее посмотрел, будто сомневаясь в ее дееспособности.

– Вы видели, он в пальто, – невпопад дрожащим голосом сказала Маня.

– Видел, – очень лаконично ответил Фома, давая понять, что это неважно и он ждет главного.

Маня поняла, что он не отстанет, – надо вспоминать.

– Я увидела, ну, там, в камышах и мне стало страшно, я не обрадовалась от того, что я оказалась права, что я не сумасшедшая, как вы меня сегодня выставляли, – не удержалась и упрекнула его она. – Было страшно, что человек, который сотворил это, ходит где-то рядом со мной, что этот ужас оказался так близко, ни в кино, ни на страницах книг, а рядом. Он дышит одним с нами воздухом, ходит по одним дорогам. Мне очень захотелось домой, под одеяло с головой. В детстве, когда мне было очень страшно, когда родители выключали свет и выходили из комнаты, я всегда была уверена, что кровать – это моя территория. Необходимо накрыться одеялом с головой – и все, ты в домике, тебя никто не тронет. Главное – это не высунуть нечаянно ногу из-под одеяла.

Фома не принял откровенности Мани и жестко оборвал ее:

– Я уже понял, что вы неординарная личность, также составил картину, как вы пошли спасаться от страшного мира под одеяло, но давайте все-таки ближе к теме, – говорил он это раздражительно и зло, на самом деле до него только сейчас стала доходить вся серьезность ситуации, которую он очень хотел перевести на фейк.

Маня, домашняя, комнатная девочка-женщина, которая даже в пробках уступала всем дорогу, а на работе была настолько правильная и порядочная, что коллега Лариска смеялась и подтрунивала над ней периодически, не выдержала и разревелась, громко и сильно. Так, как никогда в жизни не плакала, потому что леди не положено проявление таких сильных эмоций. Настоящая леди может плакать только дома в наглухо закрытой комнате, чтоб ни одна живая душа этого не видела, и то без особых истерик.

– Господи, как я устала, – закричала Маня, сопровождая все это диким ревом. – Не могу я так жить, решила лишь попробовать совсем немного изменить, переделать себя, а оно как все сразу навалилось. У меня столько событий за всю жизнь не происходило, сколько за последние два дня, – от обилия слез нос забился, и Маня начала шмыгать им как ребенок, вытирая слезы и сопли рукавом, окончательно профукав звание леди.

Писатель уже очень давно жил один, и он очень давно не видел женской истерики, Фома Навозов забыл, как себя вести в такой ситуации. Его мир, мир здорового бородатого сорокадвухлетнего мужчины был простым и понятным, разделенным на хорошо и плохо, на белое и черное. В нем не было места слезам, истерикам и спасению под одеялом. Нет, конечно, в его книгах было все: его герои жили в своем прекрасном восемнадцатом веке, они любили, готовы были умереть ради счастья, но это там, здесь он был уверен: ничего такого нет в помине, все человеческие чувства умерли, ушли в небытие вместе с чудесным восемнадцатым веком. Тогда почему же так жаль эту плачущую женщину, почему так хочется ее пожалеть, обнять и сказать, что все будет хорошо? Почему так щемит сердце, ведь Фома Навозов доподлинно знает, что это обман, он больше не подставит себя под удар, он выучил эту страшную аксиому навсегда: женщинам верить нельзя, он поклялся себе, что не оступится больше, не позволит им управлять собой, он поклялся сам себе – его больше никогда не убьют.

– Я подумала, – продолжала плакать Маня, – вот сейчас изменюсь, перестану быть приторно правильной, и жизнь моя станет яркой, интересной, – монолог она продолжала на одном дыхании, хозяин дома в это время молча встал и вышел из комнаты, видимо, ему это перестало быть интересным, не замечая отсутствия слушателя, Маня продолжала биться в истерике, и это уже становилось страшным.

Фома очень спокойно вошел в гостиную, неся в руках большое пластиковое ведро, доверху наполненное водой, и, не меняя выражение лица, вылил его Мане на голову.

– Не благодарите, – спокойно и грустно сказал он в полной тишине.

* * *

– Ну и козел вы, Фома, – беззлобно сказала Маня.

После того как Фома вылил на неё ведро воды, она сразу успокоилась и с любопытством наблюдала, как капает ледяная вода с волос на свитер. Инициатор внепланового душа спокойно бросил ей на диван огромный банный халат и скомандовал:

– Быстро переодеваться.

Вернулся он, неся в руках две кружки с горячим чаем, поставил напротив Мани и, не дожидаясь, пока она возьмет свою, чокнувшись с ней, сказал:

– Мир.

Маня первую кружку пила молча, чай был вкусным, с мятой и лимоном, но, когда Фома налил ей вторую, информация начала сочиться из нее, как сок из корзинки с вчерашней клубникой.

– Ой, Фома, я когда шла домой, то слышала за забором у соседок-близняшек странный разговор, один из собеседников – это точно был Михаил, другого не разобрала.

– И что в нем было странного? – Фома больше поддерживал разговор, чем действительно интересовался, подсознательно он чувствовал свою вину за незапланированный душ.

– Михаил грозил кому-то, что если тот что-то не расскажет, то это сделает он сам, и что-то еще о том, что он не убийца.

На этих словах Фома взбодрился и уточнил:

– Прям так и сказал – не убийца?

– Ну, после того как я второй день получаю по голове, то не могу гарантировать дословно, но что-то в этом духе, – автоматически потерла свой шишак Маня.

– В свете последних событий каждое такое слово выглядит, мягко скажем, странно. Завтра я попробую с ним поговорить, но сейчас меня мучают два вопроса: первый – как труп этого мужчины оказался сначала в вашем бассейне, а потом в озере, и второй – кто дал вам по голове:

– Это да, – со вздохом сказала Маня, опять трогая новую шишку, ее немного разморило в теплом халате и в компании горячего чая. – А мне, представляете, сейчас идти домой, а вдруг это был убийца, а вдруг я что-то видела, даже сама не знаю что. Так страшно понимать, что это происходит с тобой здесь и сейчас, а когда ты не проснешься, ничего не растворится в восходе солнца. Вот как вы думаете, Фома, почему рождаются люди, способные убивать?

– Я думаю, ими не рождаются, ими становятся, – отсутствующе ответил Фома, будто обдумывая что-то важное.

Мане вдруг захотелось прочесть свой стих, чтоб как в молодости, с чувством и от души, поэтому, воспользовавшись тем, что собеседник задумался, она стала декламировать:

Нас не учили предавать, Учили строить, уважать, Искать друзей, любить и жить, И этой дружбой дорожить. Нас не учили предавать, Зато учили слушать мать, Быть благородными всегда, Какая б ни постигла нас беда. Всё, что на свете есть прекрасное, святое, С детства в нас родители вложили, Чтоб не страшили ни препятствия, ни горе И чтоб достойней их на свете жили. Так почему же есть на свете зависть, Корысть, предательства и преступленья, Куда же делись доброта и нежность Родительского наставленья?

Когда Маня читала стихотворение, то слёзы тихо текли по её щекам, уж очень актуальным оказалось стихотворение, написанное ею двадцать лет назад. Фома изначально слушал ее вполуха, но по мере чтения все пристальней всматривался в её лицо, будто пытался заново что-то в нем разглядеть.

– Вот уже третий день вы меня удивляете, Маня, это хорошее стихотворение, а главное, серьезная мысль в нем, которая сразу ложится в душу. Сделаем так: вы сидите здесь, а я пойду проверю ваш дом, закрою его, а вы сегодня переночуете у меня в гостях, на этом старом, пахнущем камином диване.

И Маня заметила: что-то неуловимо изменилось, да что там, даже старый оранжевый абажур это заметил и стал немного теплее освещать комнату. В воздухе повисло что-то важное, недосказанное и настоящее, а привкус мяты на губах словно подсказывал, что это реальность, только она стала чуточку лучше. Настроение испортил стук в дверь, и участковый, совсем еще мальчишка, что сегодня приезжал к Мане, заглянул в дом. Улыбаясь как Буратино, радостно и беззаботно, он произнес:

– Приветствую хозяев, о, Марь Ивановна, и вы здесь, здорово. Ну, вот и нашелся ваш «гуляющий» труп, – было такое чувство, что он очень рад данному обстоятельству. – Мне необходимо с экспертами еще раз вашу баню осмотреть.

– Ключи возле двери висят на гвоздике, – сказала Маня, – берите и смотрите в любое время.

– А что тянуть, вот прямо сейчас и посмотрим, – сказал участковый, не переставая улыбаться.

– Данил, – Маня замялась, это еще три часа назад она могла называть его по имени, когда он совершал к ней частный визит, а сейчас он при исполнении, – как вас по отчеству?

– Вообще-то Сергеевич, но можно и по имени, – добродушно ответил все так же улыбающийся участковый.

– Так вот, Даниил Сергеевич, сегодня днем в своей бане я нашла это, – и Маня протянула ему находку, – возможно, это важно для следствия.

– Спасибо, – участковый взял запонку, осмотрел, и аккуратно положил ее в извлеченный из кармана пакетик, и продолжил: – Марь Ивановна, а дача ваша? Может, эта вещь ваших гостей? Кто еще мог ей пользоваться?

– Да любой желающий, – вставил Фома. – Ключи от бани всегда висели на гвоздике у двери. С дачей, скорее всего, тот же коммунизм.

– И все же, – продолжил участковый допытывать Маню.

– Ну, если быть откровенной, то это не моя дача, – смутилась Маня.

– А чья? – сказать, что Даниил Сергеевич удивился, – ничего не сказать.

– Нашей семьи, – туманно ответила Маня.

– Это понятно.

– Но документально не совсем так, дача принадлежит моей тете Марго.

– А она дала вам ключи? – пытался уточнить участковый.

– Нет, я без спроса приехала, – повинилась Маня.

– Таак, – начал терять терпение Даниил Сергеевич.

– Так повелось, – продолжала Маня, – что «родовое гнездо», как называет его Марго, мы можем посещать, только когда тетушка приезжает в Россию либо по ее поручению, проверить, все ли в порядке. В этом году тетя велела племянникам собраться в доме двадцать девятого декабря. Но у меня случился форс-мажор – меня уволили. Поэтому я решила нарушить правила и приехать сюда немного раньше. Так что люди здесь бывают не чаще раза в три месяца, кто же приезжал последний проверять, наверняка можно спросить у охраны, она записывает все посещения.

Совсем молодой Даниил немного смутился от того, что его учат работать, и пометил в блокноте – охрана.

– А между прочим, нашу мадам, – вставил Фома, – час назад в собственном дворе по башке огрели.