О том чего уж больше нет

- Тпру, выкрикнул Илья. 

Кони встали, Илья ослабил поводья и спрыгнул на землю. Все получилось так же ловко, как дома. Кони пили, а он присматривал за ними, на всякий случай, держа в руках ослабленные поводья. Это называлось поить коней в припуск, то есть не распрягая. Способом этим пользовались, когда уклоны были небольшими, а возы мало нагружены. Так можно было сэкономить немного времени и сил. 

Примеру Ильи последовал дядька Митяй. Но товару у него было вдвое больше, а кони, видно не приучены к поению в припуск. Да и на ось Митяй не встал, видно ловкость уже не та, сказались годы. Он так и сидел на пачке связанных между собой полстей в передней части телеги. Когда он понял, что лошади не смогут удержать тяжелый воз, было уже поздно. Силы рук не хватило, что бы вожжами остановить ползущую в воду пару, а откинуться ему было некуда: все место позади занято было товаром. 

Не успел Илья и рот открыть, как Митяй поплыл. Полсти, на которых он сидел, пока еще не напитались водой, и представляли собой этакий плот, на котором сидел его напарник.  С испугу он выпустил вожжи и вцепился в края полсти. Плот вместе с мужиком отделился от телеги и поплыл по собственной траектории, а лошади, перебрались, на ту строну, вытянув за собой телегу, которая поплыла над самой глубокой частью пруда. Затем напились и стали как вкопанные на другой стороне пруда. С телеги текла вода, но товар не был испорчен, он как раз и предназначался для защиты от воды, снеговой или дождевой. 

Илья вздохнул, и вдруг понял, что Митяй плавает в пятнадцати метрах от берега на, полстях, которые рано или поздно пропитаются водой. А плавать Митяй не умел. Илья тоже не умел плавать и воды ужасно боялся. 

- Дядько  Митяй, - закричал он, надеясь получить от старшего приказание или совет. 

Но его вопль, как и все последующие, остался без ответа. Кричал Илья не единожды, до тех пор, пока импровизированный плот медленно не развернулся, так, что стало видно лицо его старшего товарища. Это зрелище произвело на парня неизгладимое впечатление: мужик сидел неподвижно, как медитирующий буддийский монах, с той только разницей, что во рту он держал большой палец правой руки. Зубы были стиснуты, перекошенное лицо побелело, а из прокушенного пальца текла струйка крови, прямо в рукав его дорожного, стеганого халата. 

Михай был в полном ступоре. Илья мог побожиться, что все его крики пропали зря и старшой его не слышал, да и не видел, а что могут видеть стеклянные глаза? Его фигура казалась одеревеневшей и Илья испугался: уж не помер ли Митяй со страху. Как же тогда ему попадет, ведь никто не поверит в то, что тут произошло. 

Делать было нечего: «Когда у чумака ломается у него ума прибавляется» - гласила чумацкая мудрость. Связал он поводья, привязал конец к крюку, которым дергали сено из стога, и, перекрестившись, забросил на полсть. Идея перекреститься в этой ситуации имела большой смысл, так как крюк этот был похож на полуметровый, довольно острый багор с задним концом, изогнутым как рукоятка в виде петли, которым можно было, при случае, отбиться от собаки, а то и от лихого человека. Это была опасная затея.

Бросать пришлось несколько раз, пока крюк удачно зацепился. При этом Илья только пару раз попал в дядьку Митяя, да и то плашмя. Митяй все так же сидел, не подавая признаков жизни, не пытаясь поймать импровизированный якорь. По-прежнему он сидел с белым перекошенным лицом, и кровь все еще текла из прокушенного пальца. 

С большим трудом Илья подтянул напарника на мелководье, зашел по пояс в воду, дотянулся до него руками и вытянул за полсть на берег. У подростка не хватило сил вытащить его совсем, так, что ноги Митяя остались лежать в воде. Признаков жизни он все еще не подавал, сохраняя прежнюю позу с пальцем во рту. 

Между тем от мужика изрядно припахивало. Но парню было не до того, на той стороне стояли лошади Митяя, а товар частью все еще мок в пруду. Как можно скорее он распряг и стреножил своих коней, и пустил их пастись. 

Вкруговую, через дамбу он обошел пруд и привел в поводу пару Митяя вместе с телегой, и повторил всю процедуру. Не раз он в полголоса интересовался: 

- Дядько, ты как там живой? А вечерять здесь будем? 

Но его вопросы оставались без ответа. Стало ясно, что придется ночевать здесь. Илья отправился с топором в жидкий лесок, видневшийся неподалеку, и часа через два притащил вязанку хворосту. Застал он Митяя все в том же положении. 

Темнело, когда был готов суп и каша с мясом. 

- Дядько, садитесь снедать, - позвал Илья. 

И тут Митяя отпустило и прорвало: 

- Утопить не смог, так теперь заморозить хочешь, ног я совсем не чую. 

- Так вы поможете мне, и мы живо к костру, тут хорошо и ноги согреются, супчик горячий, тепло внутрь пойдет. Я вот тоже по пояс мокрый, покуда вас доставал. Вместе сушиться будем. 

Митяй разошелся не на шутку: 

- Ты дурак, и тятька твой дурак, потому как дурака воспитал! Какой же дурак в припуск коней поит. Приедем, я всем расскажу, как ты меня едва не утопил…

Крик продолжался долго. 

Но когда Михай перешел на членораздельную речь и заявил, что Илья должен постирать его весьма пахучие исподние штаны, Илья наотрез отказался. Рассорились они вдрызг: старший настаивал, что Илья виноват во всем и снова перешел на крик. И так осерчал, что начал кричать, что пожалуется атаману. Илья не спал всю ночь – боялся сбрендившего напарника. Но к утру страсти улеглись, Митяй отстирал подштанники, позавтракал тем, что осталось с вечера, и они тронулись в путь. 

Вторая половина дороги прошла без приключений. Многие дни они практически не разговаривали, вот только старшинство как-то незаметно перешло к Илье: он принимал решения, когда коней поить, где на ночлег становиться. Митяй молча,

 делал то же, что и его молодой спутник. Доехали они до того поселка под Астраханью, куда Митяй и намечал, выменяли на свой товар соли и тихо прибыли в родную станицу. 

Вечером за ужином отец велел Илье рассказывать все подробно. В целом он был доволен сыном: соли он привез даже больше, чем думал Денис, лошади и телега были в порядке. Вот только интересовало отца: с чего это Митяй с ним не здоровается. 

Ну, тут Илья и выдал историю…

Смеялись до слез и смаковали разные моменты по многу раз. Ну, тут их можно понять: развлечений тогда у простого мужика было раз, два и нету. Когда отсмеялись, Денис велел сыну про подпорченные подштанники молчать, а про прочее сказал так: 

- Если Митяй будет таким дураком и все растреплет, то ой как он пожалеет об этом. Языки у станичников длинные и острые. А если тебя кто спросит, как там дело было, так говори правду, как если бы мне рассказывал. 

- А он, что напрочь себе палец откусил, - поинтересовался Петро. 

- Нет, не совсем, но до кости точно дошло. 

В первый же вечер Митяй напился в трактире. По пьяни его так прорвало, что он снова начал костерить Илью почем свет стоит. Ну, конечно, нашлись интересующиеся и сочувствующие… и, в тот же вечер вся история пошла гулять по станице. А Митяй, в попытке реабилитироваться, все же исполнил свою угрозу, крепко засевшую в его голове, и нажаловался атаману. 

Когда наутро Илью позвали в станичную канцелярию, то послушать его объяснения собралась изрядная толпа. Илья пришел в сопровождении Дениса и Тихана. Все происходило спокойно: атаман спрашивал, а Илья отвечал. После некоторых ответов толпа давилась от смеха, даже атаман и его помощники, бывшие при исполнении, прятали улыбки в усы и бороды. Кончился этот суд тем, что атаман велел Митяю больше Илью не обзывать и не оскорблять, под страхом порки. Тот обиделся и начал спорить. 

- Да ты сам во всем виноват, так-то ты был старшим! Ты и сам должен был делать все как следует, и парня тому учить, - заявил атаман, повысив голос. – А парень молодец, не растерялся и тебя вытащил и домой привез. 

На том все и кончилось, для Ильи. А вот Митяю еще не один год вспоминали это чумакование. Бывало, кто-то из молодых шутников говорил ему: 

- Слышь, дядько Митяй, говорят, что Илья Осыченков этой осенью чумаковать едет, да тебя собирается звать. Как, поедешь?

- Сам с ним езжай, он и тебя утопит…

Развлечения, шалости и безобразия

Были у Ильи друзья Гришка Шевченко, Сашко Шурупов и Санька Беседин. Дружили конечно и с другими хлопцами, но эти были самые ближние. Все трое казацкого роду, что, впрочем, нисколько не влияло на их отношения. 

Гришка был на год старше, рассудительный и работящий, и в поле, и в семейном деле. А занимался отец его Михаил, старинный приятель Дениса, тем, что брался дома ставить, мосты рубить, трактиры да мельницы. Делал и сани, и телеги, и гробы, если заказывали. Как сказали бы сейчас: бизнес был у него семейный - работал он с пятью сыновьями, которых сам всему обучил. 

Оба Александра были ровесниками Ильи. Но Беседин был таким малорослым, что все думали, что он года на два младше. Как говорится: «маленькая собачка всю жизнь щенок». Может потому и был Сашка таким отчаянным. Вечно он придумывал всякие шалости и попадал в истории. Как говорила мать Ильи – Евдокия: «Вечно у него в одном месте свербит». 

Огурцы

Делилась станица на несколько окраин, некоторые из них враждовали между собой, но так не всерьез, однако появление «чужаков» не приветствовали. 

Однажды некий мужик на дальнем краю станицы указал на Сашку Беседина как на вора, который таскал его огурцы. Доказательств не было, Сашка не сознался, однако выволочку от родителя получил. И затаил Беседин младший на того казака обиду. 

И вот на другой год, когда снова огурцы пошли, созвал он целую артель пацанов. Так, мол, и так: есть тут один кагай[5], так у него огурцы замечательные. Слово по слову, так и подбил он человек двенадцать сверстников ночью пойти огурцы те красть. А дело, само по себе, было совсем бессмысленное, год на огурцы выпал урожайный, и красная цена им была копейка за цыбарку[6]. Многие свои, не краденные, огурцы скармливали скотине. 

Но Сашка подогревал интерес, пока все с ним не согласились. Велено было каждому прийти с наволочкой, надо же куда-то огурцы складывать. 

Вечером все собрались в условленном месте и тихо просочились к известному Сашке огороду. К тому времени стемнело окончательно, луны было не видать: погода стояла пасмурная, а накануне прошел легкий дождик. 

Стали пробовать искать огурцы, да не тут-то было: огурцов в плетях не видать, хлопот много, а огурцов чуть. Тут стали ребята Сашке пенять: 

- Эх ты умник, привел, так скажи, как мы тут в потемках те огурцы найдем? 

Но у заводилы был план: 

- Ложимся и катимся боком под уклон огорода, как накатишь на огурец так в наволочку! – отвечал Сашка. 

Ну и дело пошло. Набрали они огурцов не меряно, устали очень, и разбрелись с добычей по домам. Мальчишки даже не подозревали, что их ждет дома. 

А, к примеру, Илья дома получил очень конкретную нахлобучку от матери: и за краденые огурцы («все равно, что вас там не поймали – красть нехорошо»), и за измазанную одёжу («мне ты работы прибавил, как эту грязь и зелень теперь отстирать? Хоть бы трошки[7] своей головой петрил[8]»), и за шляние по ночам. Пришел отец и тоже пожурил, а потом остановил разошедшуюся жену, хватит мол, шут с ними с огурцами. 

Шут у Дениса было самое страшное ругательное слово. Он, строго говоря, вообще не ругался. Когда кто его сильно доставал или оскорблял, он говорил: 

- А пошел ты к Шуту, - вставал и уходил в сторону. 

Много позже узнал Илья, что Шут, одно из прозвищ старого бога Велеса, бога скотьего, как принято было считать. Это не соответствовало истине: нет, был он и скотьим богом, в том числе, а величали его Хозяином жизни и смерти, подателем благ земных. Именно на суд Велеса отсылал Денис своих обидчиков. 

На следующий день от владельца огуречного огорода в канцелярию поступила жалоба. Атамановы люди искали виновных, да так и не нашли. А тот казак долго жаловался и дома, и в трактире, что, мол, не люди были на его огороде. Мол, люди бы взяли, сколько надо, а эти весь огород потоптали. Не иначе черти полосатые плясали! 

Водовоз

Был на станице свой водовоз. Мужик одинокий, пожилой и никчемный, так как пил запойно, бесконечно и беспробудно. Надоело атаману жалобы на него выслушивать: вечно он приставал то к одному, то к другому посетителю трактира, выпрашивая по гривенничку, да по копеечке на шкалик[9]. А попрошайничество в то время не приветствовалось. Позвал его атаман к себе и говорит:

- Дед, Неждан, есть у меня для тебя работа: воду возить. Работа не тяжелая, зато будешь ты при деле, и, опять же, восемь рублёв жалования кажен месяц. Хата у тебя имеется, на остальное хватит. Не будешь больше попрошайничать копейки. 

Почесал Неждан макушку и согласился. Но выторговал себе условие:

- Не пить я не могу, так что если в пьяном виде буду возить, так ты, атаман, не пеняй.

- Можешь и в пьяном. Но возить будешь от Поповой караулки. Там в лесу самый чистый родник и вкус приятный. Но если не оттуда станешь возить, или попадется в бочке лягушка, то и ты, Неждан, не пеняй тогда на меня: не миновать тебе плетки. 

- А на чем я возить то буду? 

- Дадим, и телегу с бочкой, и цибарку воду черпать, и кобылу самую смирную, на ней старый водовоз ездил, так что она тебя даже пьяного довезет до места: дорогу знает. 

Уж такой уговор у них вышел. 

Вот однажды сидели Санька Беседин со товарищами на завалинке, в излюбленном месте: на повороте улицы. С той завалинки дорога в обе стороны от поворота просматривалась замечательно. И вдруг видит Санька телегу с бочкой, а в той телеге дед Неждан, как обычно пьяный спит. Сколько раз Санька видел пьяного водовоза и это его не цепляло. Но в этот раз осенила его блестящая идея. Наверное, это произошло от великой скучищи, жаркого дня, безделья и вечного Санькиного желания всюду быть первым. А будущих зрителей хватало: рядом с ним и его ближними приятелями скучали, греясь на солнце, еще десяток подростков.

Когда лошадь поравнялась с Санькой, он вскочил и перехватил ее поводья. Стараясь не шуметь, остановил кобылу и позвал Гришку с Ильей: 

- Так, хлопцы, - громким шепотом командовал он, - распрягайте кобылу. 

- Это еще зачем? – поинтересовался Григорий. 

- Счас увидишь! – улыбаясь в предвкушении, отвечал Санька. 

Выпряженную кобылу он отвел в сторону, позвал остальных пацанов, и с их помощью развернул телегу поперек улицы. 

- Илья, Гришка! Беритесь каждый за оглоблю и направляйте их так, чтобы просунуть вон сквозь тот плетень! А вы все навались на телегу, толкаем ее к плетню до упора.

Подростки совершенно не догадывались, что задумал Санька, но доверяли его репутации и исполнили все, как он сказал. Когда концы оглоблей оказались на той стороне плетня, Санька завел кобылу во двор, как всегда не запертый, и снова запряг ее. Тут до остальных стал доходить смысл происходящего и все, мало по малу, заулыбались в предвкушении предстоящей забавы.

Дед Неждан еще какое-то время спал сидя в телеге. Постепенно он начал понимать, что привычное покачивание и поскрипывание прекратилось, а это, говорило его пьяному мозгу о том, что происходит нечто не правильное, требующее его личного участия. Тут-то Неждан почти и проснулся, определил, что он стоит и вмазал кнутом, изо всех сил, по плетню: 

- Но, старая, опять спишь на ходу! 

Кобыла дернулась вперед, хотя кнут ее не достал, но не тут-то было. Кнут взлетел еще раза три и выкрики стали такими, что повторять их вовсе не обязательно. Каждый удар кнута, дерганье кобылы, мимика и ругательства вызывали приступы бурного смеха у компании подростков, которая со своей завалинки наблюдала за делом рук своих. 

Наконец Неждан проснулся окончательно. Приподнявшись, он оглядел всю ситуацию: 

- Ну, старая, не иначе черти тебя занесли. 

Слез с телеги, протер глаза, попробовал рукой плетень на прочность…

- Нет, тут и черти такое впервой видят – выдал Неждан последний опус. 

Кулачки 1

Кулачный бой в станице был запрещен строго настрого. Нынешний атаман, как взял силу, так стал бороться с этим «мордобоем», часто заканчивавшимся «калеченьем» людей и нередко приводивший к серьёзной вражде.

- Только смертоубийств мне тут не хватает, - заявил он станишникам, - вы меня поставили на должность блюсти интересы всего общества, так я вам говорю, что кулачки никак не способствуют улучшению нравов, это занятие негожее для христианина. А кто не верит, пусть спросит отца Серафима, лично я спросил, прежде чем принять такое решение. Потому с завтрашнего утра любители кулачков могут биться там, где их никто не видит, но не на той земле, за которую я отвечаю. 

- Куда же нам податься? – спросил Григорий Соколов, известный кулачный боец, уже в летах. 

- Мне все равно, хоть под Татарку идите, - в сердцах ответил атаман. 

Самое смешное, что по слову атамана они и поступили. Стали просачиваться слухи, что именно за татарским мостом на старой заброшенной дороге и стали собираться кулачные бойцы. Да не только Темнолесские, а с целого десятка населенных пунктов. Через пару лет там собиралось до четырехсот человек, два раза в месяц по субботам. 

На эти состязания даже высылали полицейский наряд из Ставрополя, но полиция не вмешивалась, а только наблюдала. Туда же приходили желающие посмотреть, хотя зрелище это было не для слабонервных. 

Судя по рассказам, бойцы там были не хуже, чем в азиатских боевиках. Там был казак, с виду обыкновенный, и даже худощавый, который осерчав на быка, мог так ударить его кулаком под лопатку, что бык часа два отлеживался прямо в борозде. 

В отличие от бытующего ныне мнения, что это была варварская и бессмысленная драка, могу сказать одно: все шло по старому обычаю, по правилам и по понятиям. И тот, кто понятия не разделял и нарушал, бывал там же на месте и наказан. Нет, никто никого не судил, не отводил в сторону, не говорил разговоры…

Обычно две ватаги каждая из определенного населенного пункта или из двух, если из одного не набиралось примерно равного числа бойцов, стояли напротив и словесно задирали друг друга, вход шли намеки, байки про тот или иной населенный пункт и его жителей. Когда бойцы, заводились, как следует, один из признанных авторитетных кулачников давал команду и бой начинался. 

Шли стенка на стенку, но нельзя было бить вдвоем одного, только один на один, следовало искать себе «ровню», а малыши пусть с малышами дерутся. Иной сорокалетний боец проходил десятки метров в дерущейся толпе, не делая ни одного удара, пока такой же крепкий и опытный боец не выходил ему на встречу. Не было чести в том, чтобы навалять кучу малышей. Нельзя было использовать ноги, бить лежачих, или бить со спины, а также преследовать убегающих. 

Из числа молодежи попадались любители утвердить за собой славу опасных бойцов за счет нечестной «игры». Но такие попытки не проходили незамеченными: кто-либо из «великих» бойцов, зачастую из своей станицы или деревни, выходил ему навстречу и отвешивал такому парню пару таких «приварков», что тот, после, должен был лечиться два-три месяца. 

Зато потом, дома, за шкаликом, проводили воспитательную работу. Учили тем самым понятиям. 

Были в Темнолесской несколько известных бойцов и двое великих, по любым меркам. Стиль их походил больше на карате (хотя имелось и определенное сходство с английским боксом, но правила были вольнее), с мощными ударами руками. Но этот стиль был ориентирован не на голого бойца, как у китайцев и не на воина в доспехах, как у японцев, а на противника в ватной фуфайке или в мягкой и толстой шубе. Ногами почти не дрались, так как стоя на льду в валенках ногами сильно не помашешь. 

А еще был в станице и потешный кулачный боец Ефим. Бойцом он был весьма средним, зато любил прихвастнуть. Часто приходил с кулачков, с подбитой физиономией или расквашенным носом, но не потому, что нарушал не писанные правила. Объяснял он это примерно так: 

- Смотрю я, ихние наших одолевать стали. Тогда пошел я в самую середку и ну направо и налево ихних кагаёв валять! Вокруг меня свободно стало: кто встать не может, а кто испужался и раздался в стороны. Тут смотрю, прет на меня такой здоровый кагай, я ему как дал под дых…