О том чего уж больше нет

Виктор Шипунов

О том чего уж больше нет. Роман-эссе

Предисловие

Это короткие рассказы и эпизоды, более или менее в свободной форме, пересказанные мною со слов моего деда Осыченко Ильи Денисовича, которому и посвящается эта книга. Именно поэтому она не претендует на полноценный роман с событиями, выстроенными в хронологическом порядке и непрерывным повествованием. Но все здесь пересказанное когда-то было эпизодами жизни, иногда повседневными, а иногда из ряда вон. 

Был дед человек неординарный, повлиявший на мое развитие гораздо больше чем мои родители. Я имел счастье общаться с ним долгие годы – более двадцати лет, начиная с трехлетнего возраста. Не смотря на практически отсутствие образования, он обладал гибким умом и трезвым подходом ко всему в этом мире. Жизнь он прожил так, как было принято тогда, в той жизни, которая ушла вместе с революцией. А жили тогда по понятиям. 

Был он отличным рассказчиком, и, бывало, мне хотелось все это записать, так как есть, пока он жив. Но, наверное, всему свое время и мои ранние попытки оказались не удачными, возможно к счастью. Теперь, спустя годы после его смерти, из меня полезли его рассказы, как говорил Швейк: «…постепенно, как из старого матраца». Некоторые истории, приведенные в этой книге, записаны со слов его жены, Агафьи Михайловны. Я не пытался переделать услышанное от них, просто немного сгладил неровности. Все обороты речи и имена, кажущиеся не литературными, таковыми и являются, просто те люди в том месте так и говорили… 

Из всех персонажей этого произведения я лично был знаком с А. Бесединым, другом детства моего деда, который умер года на три-четыре раньше него. Знаком я так же был с его младшим братом Петром, но у него была своя жизнь…

На первый взгляд все это мелкие, частные эпизоды из довольно заурядной жизни, но именно из повседневной текучки и состоит жизнь любого человека и целой страны. Человек, который представлен здесь в качестве главного героя, прожил не простую, тяжелую жизнь. Яркой она может казаться только в восприятии современного человека, для которого все описанное здесь воспринимается как экзотика, даже, можно сказать, как фантастика. Что ж моему деду «повезло» жить в эпоху перемен и потрясений, через которую он прошел вместе с нашей страной. Родился он, по крайней мере, по бумагам в 1900 году. О себе он говорил примерно так:

- Я девятисотого году… Его дед переехал в эти южные места из Воронежской губернии в поисках лучшей жизни… 

Прошло всего сто пятнадцать лет со времени его рождения и меньше тридцати лет после его смерти, а все что он рассказывал, кажется небылью - настолько все изменилось. 

Часть первая – При царе

Станичные нравы

В школу Илья проходил четыре с половиной года. Церковная школа пользовалась уважением, но посещалась плохо. Подавляющее большинство детей в школу не ходило. Многие из обучавшихся, ходили в школу один или два года и реально знали только арифметику и могли читать псалтырь, что считалось большим достижением. Илья был в числе тех, кого родители долго не заставляли работать, и он проходил в школу аж четыре с половиной года. Главное из-за чего он так долго учился, было мнение Местного священника, отца Серафима, по совместительству преподавателя школы: 

- Отрок ваш, - говаривал он Денису, - умом не обделен и мог бы выучиться на что-то: например, поступить в семинарию. У него все задатки стать священником. 

- Знаете святой отец, - обычно отвечал отец, - что бы учить сына в Ставрополе - деньги нужны, а их-то у меня и нет. Вот как старший сын пошел в работники, так понемногу стал подымать хозяйство, но дыр столько, что денег все заткнуть не хватает. 

Казаки и иногородние станицы Темнолесской имели твердое убеждение, что самый правильный путь для их детей: это работа в поле. Рабочих рук вечно не хватало, и детей приспосабливали к работе лет с десяти или, в лучшем случае, с двенадцати. Так поступали даже весьма богатые люди, стой разницей, что их дети работали в лавках, на мельницах и в других местах, где труд не был столь тяжел как в поле. 

Идее работы подчинялась вся жизнь. Так новорожденных мальчиков не спешили «записывать» в церкви, что впоследствии позволяло приписать им год, а то и два, особенно если удавалось сунуть попадье, а то и самому попу. И делалось это только с одной целью: пораньше женить, чтобы приобрести в семью еще одни рабочие руки! 

Гриша дурачок

Только немногие понимали пользу образования. Характерен был такой случай:

Жил на их краю станицы Гриша - дурачок. Девки, от большого ума, когда шли мимо на работу или на гулянку, даже пальцем на него показывали и почти в лицо кричали: - Гриша – дурачок. Кстати, одной из этих девок была моя бабка, Агафья, от которой я и услышал эту историю. 

Гриша и впрямь выходил за рамки привычной Темнолесской действительности: он сидел в хате или на завалинке с книжкой, которая местной, едва грамотной, а то и вовсе не грамотной молодежи казалась чем-то дурацким. Ведь в Церковной школе книжки были глупыми и не интересными, с тяжелыми старославянскими оборотами речи. Да и в школу большинство ходило год или два, а то, и вовсе не ходило. Бытовало мнение, что тот, кто умеет деньги складывать и вычитать, да подпись ставить - уже все науки превзошел. 

Куда интереснее было ходить слушать, как «играют» песни, или играть в чижа, лапту, прятки. Песни играли на голоса, а было их столько, что иные песенники за работой пели целой бригадой с раннего утра, до сумерек, прерываясь только на обед, и ни разу не повторяли песни. Некоторые знали их так много, что репертуар мог тянуться не один день. 

Прошло время. Однажды деревенский дурачок Гриша уехал из станицы по осени и вернулся только летом на каникулы. Одет он был в невиданную в станице форму гимназиста, и с книгами по-прежнему не расставался. 

Экзотический вид не пошел Грише на пользу: он стал местным клоуном, дурачком в квадрате. Бог знает, что вытерпел этот мальчик, пока учился в гимназии, а после закончил университет… 

Гриша стал инженером путей сообщения и зарабатывал в месяц примерно столько, сколько зарабатывали в год в его родной станице целой семьей. Но для подавляющего большинства станичников он так и остался Гришей – дурачком на долгие годы, до тех пор, пока некоторые не поняли: что к чему, хотя для них, да и для их детей, было уже слишком поздно. 

Понятия

- Батюшка, а вот вы говорили, что могли в казаки записаться, - как-то спросил при Илье, отца его старший брат Тихан. – А почто[1] не записались?

Тихан был семнадцатилетним подростком, и уже четыре года был в работниках у местного землевладельца. Он был на десять лет, с учетом приписок в возрасте, старше Ильи. Хозяин ему попался добрый: прилично одевал, кормил вместе со своей семьей за одним столом, платил по договору каждый месяц. Договор хотя и был устным, но соблюдался неукоснительно - все ведь под богом ходим. Кроме того, за Тишино усердие, а часто из доброты, кроме двадцатки, в конце месяца, давал два-три пуда муки, а когда была старая одежа, то передавал с Тиханом ее для семьи. Понятия о выходных никто не имел, но в воскресенье Тихана отпускали к обедне, а потом он навещал семью, ночевал дома, а уж наутро начиналась новая неделя. 

- Знаешь, сынок, - отвечал Денис, - моего отца, как забастовка была на фабрике, казаки пороли. Вот я и не хотел, чтобы вы были казаками и людей пороли. 

Впрочем, хотя и числились они иногородними, разницы особой в этом не было. Казаки получали ежегодный надел в десять десятин для обработки бесплатно, а если им было мало, то остальное за деньги. А иногородние - за все платили. Но плата была божеской и, по сути, ничего не решала. Многие иногородние давно породнились с казаками, и сословная граница практически стерлась. Разумеется, все подчинялись атаману, которого выбирали только казаки. 

Атаман был в станице всей властью сразу: военной, гражданской, исполнительной и судебной. Но «плохие» атаманы долго не задерживались на этой выборной должности. Напротив, те, кто вел дела по обычаю и понятиям, пользовались уважением и авторитетом. Они управляли десятилетиями и к ним шли люди со всеми проблемами. 

Женится сын – атаман выделяет место под новую усадьбу, говорит в каком лесу можно нарубить бревна для дома. После зовут соседей, всю улицу, и за один субботний день валят лес, обрубают ветви и вывозят к месту будущей стройки. Рубленые избы не ставили. Как только будущий владелец обдирает кору и зачищает сучки, ставят козлы и по очереди ходят пилить, точнее, распускать на доски: обычной двуручной пилой, которая в советские времена получила прозвище «дружба», а по мотивам Доктора Айболита её же именовали тяни-толкай. При этом бревно горизонтально закатывали на два козла, и вдвоем, один сверху, другой снизу, распускали его. Внизу было работать легче, но зато опилки вечно порошили глаза. Мало кто был настолько богат, что покупал готовые, пиленные на лесопилке, доски. 

Потом закапывали дубовые столбы, и снова вся улица приходила на помощь: дом площадью в сто, а то и в сто пятьдесят квадратных метров, строили миром за два дня. Оставалось только крышу устелить соломой. 

Было и такое дело: взрослый сын побил старого отца. Напился и полез в драку на ровном месте. Атаман вызвал этого сорокалетнего мужика, и прямо перед казачьей управой дюжие атамановы помощники заголили ему задницу, и всыпали двадцать горячих плетей при всем народе. Десять плетей за то, что отца не уважает, а десять за то, что пить не умеет, меры своей не знает. Виновному в наказание, а прочим в назидание. 

Был и противоположный случай, когда отец не хотел отделять взрослого женатого сына. Обиженный тридцатилетний сын, работавший к тому времени в хозяйстве лет восемнадцать, пошел к атаману с жалобой. И снова атаман все решил: вызвал отца этого парня и сказал, что так поступать не по понятиям. Мол, отдели сегодня же, не то я завтра приду и сам отделю, и тебе мой дележ не понравится. И после добавил: - И не дай бог он опять жаловаться придет, тогда тебя придется выпороть прилюдно. 

Отделяли взрослых сыновей так: отец выбирал с кем из них он останется жить, кто его досматривать будет. Оставшийся с родителями получал примерно вдвое больше чем его отделенные братья. А минимально принято было давать лошадь, а чаще пару, корову или две, по достатку, строить дом, да денег на обзаведение, опять же по достатку. У кого были овцы и куры, так давали одну-две пары овец, да десяток кур: на развод. 

Вот в такой среде родился и рос мой дед. 

Отец его Денис, не ладил со своим отцом. Отец его, почему-то невзлюбил, и почти выгнал, а выделил ему только слепую кобылу, чтобы люди не говорили, что он ничего не дал сыну. 

Неизвестно, что за история там скрывалась, известно точно, что Денис к атаману жаловаться не ходил, а ходил просить место под усадьбу, что было супротив обычая, так как такие дела должен был вести его отец. Атаман, было, предложил Денису свою помощь, но прадед мой настойчиво отказался. Так и остался он в новом доме с женой и малолетним сыном, и слепой кобылой. При всем при этом у Дениса сохранились хорошие, отношения с его братьями. 

Лапко

Как стал старший сын Дениса в работниках жить, так стали в доме деньги появляться. Денис долго ждал, как и всякий земледелец, когда сыновья подрастут, потому, сколько ни работай, в одиночку не разбогатеешь. Все шло на нужды семьи, а на черный день запасу не было. Ну, благодаря богу и отцову воспитанию, старший сын был хлопец хоть куда: работящий, не пьющий, со старшими вежливым. И стал Денис понемногу поднимать хозяйство: за шестьдесят рублей купил корову на базаре в Ставрополе. Выбирали вдвоем со старым другом и ближним соседом Мишкой Шевченко. Покупка оказалась удачной, корова давала много молока…

После поправил все плетни вокруг усадьбы, поставил новые ворота, перекрыл крыши свежей соломой на доме, амбаре, хлеве, совмещенном с конюшней. Благо мастер был свой – двоюродный дядька, который уж если крыл крышу, то снопики увязывал так, что по пятнадцать лет стояли, воду внутрь себя не пущали, а потому мало гнили и не текли. Обошлось все домашним обедом, да бутылкой беленькой казенки[2]. 

Да, кстати, о плетнях: любил Денис основательность, вкопал столбы потолще, а лаги взял толщиной с мужскую руку и заплел их меж столбов. Мужики дивились: мол, как ты с такими совладал…

А к тому времени, завел Денис в хозяйстве и кур, и овец. А вместе с овцами появился и овечий пастух: пес по кличке Лапко. Был Лапко очень хозяйственный пес, и все взял под свою охрану. Но кормили его скудно, а псина выросла ростом с телка и еды ему не хватало. Вероятно, он был помесью кавказкой породы с большой венгерской пастушьей, которую когда-то завез в эти края отец нынешнего помещика. Но станичники породами не интересовались. Главное, что пес был умница, пас овец и, как выяснилось впоследствии, волков брал один на один. 

Перезимовал Лапко свою первую зиму, и поумнел. Обучился всяким премудростям овечьего пастуха. Очень любил он прятаться среди овец и тереться о них, пока сам не начинал пахнуть как овца. По совету дяди Степана, родного брата Дениса, охотника, горло его защищал толстый и широкий ошейник с острыми и длинными стальными бляшками-шипами. 

Так, внутри отары, он взял своего первого волка, который унюхал его и принял, наверное, за крупного барана, за что и поплатился жизнью. После этого случая, Денис не платил денег общественному чабану, а вместо этого тот просил давать в отару Лапко. 

Пришла весна и Лапко как-то вдруг растолстел, шерсть на нем так и блестела.

- Смотри, Денис, - как-то сказала Евдокия мужу, - Лапко то наш стал таким гладким. Уж не у соседей цыплят таскает? Вот неприятность то выйдет.

Подумал Денис немного и говорит:

- Как знать, но лучше, если мы первые об этом узнаем. Слышь, Илько, проследил бы ты за ним, с чего он такой гладкий стал. 

Илья стал присматривать за псом. И вот что он обнаружил: Лапко спускался к речке, в которую поблизости впадало два совсем уж мелких ручья. Он заходил в воду ручья и шел, по брюхо в воде в метре от берега. А на берегу сидели мирные, никем не тревожимые лягушки. Когда большой пес приближался, лягушки одна за одной, а иногда и по нескольку прыгали в воду – прятались значит. Но берег был пологий, заросший, и чтобы допрыгнуть до глубины им приходилось идти на рекордные прыжки по высокой траектории. Лапко делал дергающееся движение своей огромной лохматой головой, открывал пасть, а когда закрывал ее, раздавалось сочное «чмок». За час он наловил больше двух десятков лягушек и удовлетворенный отправился полежать на свое любимое место: на крышку погреба, на которой едва помещался. 

Вечером, дождавшись ужина, когда все собрались за столом, чтобы не потерять впечатлений от рассказа, Илья обстоятельно доложил о своем открытии. Все смеялись до упаду: 

- Так он лягунов прямо в воздухе ловит? - давясь смехом, переспросил отец. 

- Да так ловко, - отвечал смеявшийся за компанию со всеми Илья. 

В итоге все сошлись на том, что такого умницу и ловкача среди псов еще, поди, поищи. Кстати говоря, через три-четыре года Лапко таки обвинили в краже цыплят. Дело дошло до атамана. Но хозяева были уверены, что пес не виноват и отказались платить. В этом пришлось убедиться одному из помощников атамана, которого Илья водил смотреть как Лапко «лягунов» ловит, после чего пес стал местной знаменитостью и его оправдали. 

Двор Дениса стоял над речкой, мелкой, большую часть года, но по весне прокатывало по ней бурное половодье. Был даже случай, что в такой момент соседская корова утопла. Двор был большой, и решил Денис сделать погреб, ближе к речному обрыву, который зимой подмерзал, а летом, значит, долго держал в себе холод. 

Взялся он за лопату, и как водится, позвал в помощь соседей. Не прошло и месяца, как яма была готова. Денис оплел ее плетнем, забил промежутки по краям глиной, накатил три наката бревен, засыпая после каждого слой глины, и трамбуя его, как следует. Сбоку вывел вход, насыпал там бугор с метр высотой и накрыл его большой и тяжелой дубовой крышкой. Потом заказал несколько бочек у бондаря и поставил их в погреб. Самую большую, просто огромную бочку бондарь собирал внутри погреба, так как иначе ее туда затащить не было никакой возможности. 

Эту бочку выпросила его жена: яблоки мочить. Моченые яблоки были в ходу, это было доступное лакомство, как для детей, так и для взрослых. Многие по станице мочили, и те бабы у кого выходило особо хорошо, хвастались перед соседками. Яблоки Евдокия мочить умела, и был ее рецепт одним из лучших, на их краю станицы. Яблоками принято было угощать гостей…

Вот с этими яблоками и произошла история. 

Моченые яблоки

Осенью, когда яблоки были замочены и положенный для получения вкуса срок прошел, начали их есть и с соседями меняться, ведь почти у каждого были свои, с особенным вкусом. Как-то соседские дети два брата и сестра, ровесники Ильи и Петра, его младшего брата, влезли в их погреб и «напали» на яблоки. Ели они их прямо там, от пуза. Но этого им показалась мало: братья накидали яблок за пазуху, так что с трудом смогли вылезти наверх. А после ходили и всех угощали, прямо из рубах, с которых капал яблочный сок. 

Угостили и Илью с братьями. 

- Ух ты, прям как наши, - удивился Петр, который вообще был простоват. 

- Точь-в-точь, как наши, согласился Тихан. 

На том вся история могла и закончиться. Но нет: как повадится волк в стадо, так будет ходить покуда там овцы есть. Так и соседские детишки на этом не остановились. Уж неведомо сколько раз они побывали у заветной бочки с яблоками, но, сколько веревочке не виться конец у нее имеется. 

Соседские дети, само собой, не боялись огромного, но вполне мирного пса, который без всякой привязи свободно ходил по округе. Но, когда они в очередной, и последний раз, попытались выбраться из погреба, все мокрые от стекающего из-под рубах сока, их ждал сюрприз. Над открытым люком появилась огромная лохматая голова Лапко, а была она раза в полтора больше человеческой, пасть открылась и издала тихое, но грозное «рыыы». С обеда до ночи детишки просидели в погребе, ожидая, когда Лапко уйдет. Мол, есть захочет и уйдет. Но так и не дождались. Стемнело и в погребе стало уж совсем холодно. Особенно мерзли животы и ноги, промоченные яблочным соком. Дети кричали часа два, пока их не услышала Евдокия, вынесшая во двор помои для двух кабанчиков.

Запалили свет, и пошли на крики. Отозвали Лапко, а воришек Денис отвел к отцу, пройти то было всего сотню метров, и рассказал ему, как они попались, и что всю неделю угощали окрестных детей мочеными яблоками. Естественно, что Тихан, Илья и Петр, к этому моменту сложили два и два, и поняли с чего яблоки, были так похожи на «наши». 

В то время такие дела считались ужасно позорными, никто ни у кого не крал, дома стояли с дверями нараспашку, а когда хозяева уходили, то подпирали дверь поленом, от скотины. Бывало, сосед приходил, и не застав хозяев дома, одалживал топор или запаливал лучину от их печки, это называлось «взять огня», а после докладывал хозяину или хозяйке. 

Так что когда Денис передал «преступников» в руки их родителя, тот счел себя опозоренным и отыгрался на их голых задницах. 

Яблоки в то время еще и сушили. Резали на дольки, раскладывали на противни или нанизывали на нитки и выкладывали или вывешивали для сушки. Их так и называли «сушка». Из сухофруктов зимой варили «узвар», то есть компот. В летнее время варили компоты из яблок, груш, сливы, алычи, вишни. Вишня и слива служили еще и начинкой для вареников. 

Чумаки

- Батюшка, тут дядько Митяй чумаковать собрался! 

- А ты хочешь поехать с ним? 

- Я справлюсь! 

- Слышь, Тихан, Илья чумаковать собрался. Как думаешь отпустить его? 

- Слышу. 

Из хлева появился Тихан, старший брат Ильи. 

- С дядькой Митяем можно и отпустить. Он чумак опытный, чай каждую осень на Астрахань ездит. Да и потом, соли привезет дешевой и много. Излишек продадим, подзаработаем.

- А Митяй тебя берет? - спросил отец. 

- Так почему ему меня не взять, я взрослый, мне уже шестнадцать лет. Вон Тиша с тринадцати лет в работниках уже был…

- Ну, раз взрослый, пойдем-ка договариваться. 

Митяй жил на той же улице через несколько домов, и усадьба его задом выходила на тот же обрыв и над той же речкой. Так что дошли за пару минут. Взрослые приветствовали друг друга.

- Сынок мой просится с тобой чумаковать, возьмешь? – начал Денис. 

- Возьму, почему нет. Напарник мой постоянный, дед Сергей, не едет, болеет крепко. Звали бабку Афросью – так говорит, что это у него нутряная болезнь. Сказала лежать надо, и каких-то трав настояла, велела пить на ночь. 

- Ты там пригляди, чтобы товар сынуля поменял, да не продешевил, в первой ведь все же едет. 

- Само собой, раз беру, значит, и пригляжу за всем. Да и мне веселее и безопаснее будет. 

Ударили по рукам и разошлись по своим делам. 

Чумакование было вымирающим видом меновой торговли. Ездили обычно в Астрахань или куда поближе, в окрестности, и меняли там овчины, полсти, валенки и зерно на соль. В прежние времена это был почти единственный способ получить солидные запасы соли на два-три года. Тогда ездили обозами, иной раз по нескольку десятков возов. Теперь, когда в Ставрополь все возили по железной дороге, соль можно было купить в городе, дешевле, чем у местного лавочника. Станичники, ехавшие в Ставрополь на базар, так и поступали: закупали в городе соль, сахар, керосин, спички. Спички очень экономили, жгли лучину и от нее растапливали печку, а часто и керосинку…

Сахар тоже экономили и пили травяной чай вприкуску, а когда и вприглядку. Класть сахар в чай, то есть пить внакладку, считалось расточительством. 

Наконец настал день отъезда, которого Илья ждал с нетерпением. 

Два воза, нагруженные овчинами, полстями[3], валенками, поскрипывая и раскачиваясь, тронулись в путь, под прощальные пожелания доброй дороги от нескольких провожавших их родственников и соседей. 

Воз Митяя был нагружен, так, что напоминал небольшой стожок сена, а у Ильи товару было не много: не было много товару у Дениса. И хотя в снаряжении племянника принял горячее участие родной брат Дениса – Иван, известный на десятки деревень валяльщик[4], добавивший своего товара - воз был пустоват. Это ничего, решили оба брата, впервой ведь мальчишка едет, главное опыт приобретет. Так и тронулись. 

Ночевали больше в чистом поле, благо еще было тепло. Долго ли коротко, а стали попадаться озерки, характерные при приближении к Каспию. Большинство из них были соленые, но встречались и пресные, некоторые были явно запруженными сухими руслами, которые наполнялись по весне, да часто так и стояли, не высыхая, до самой зимы. 

В один из дней, ничем не примечательным, как, впрочем, и все предыдущие, Михай решил остановиться возле такого пресного то ли пруда, то ли озерца. Проехали они по насыпной дамбе, служившей дорогой, на другой берег, который зеленел еще не высохшей травкой, да и казался положе. 

- Илько, коней поить надо, - обернувшись назад, выкрикнул Митяй. 

Илья, недолго думая, проделал привычную операцию, которую не единожды выполнял дома на поле, возле одного из местных прудов. Он встал на переднюю ось, и, придерживая вожжами лошадок, стал медленно спускаться под гору, готовый в любой момент откинуться всем телом назад и натянуть вожжи. Воз был не слишком нагружен, хотя и толкал коней вниз к воде, привычные животные его удержали. Вот их передние ноги вошли по колено в воду: