О том чего уж больше нет

- А кто юшкой красной умывался? – нежданно перебивает его один из слушателей. - Я там был и все сам видал, так что ты, Ефимка, хорош брехать. 

Смысл кулачков, да и таких игр, как чиж или лапта, был однозначным: оттачивания умений владения телом и саблей, то есть это были игры с ярко выраженным военным уклоном, совершенно необходимы в войске казачьем. А это было войско, которое с детства обучалось верховой езде, рубке, стрельбе, джигитовке, фехтованию, рукопашному бою. 

Каждая станица, каждый хутор рассматривался как военное подразделение: три хутора – десяток, станица – сотня или три-пять сотен, большая станица полк. И атаман, которого миром выбирали, имел соответствующий ранг: где он был есаулом, а где полковником. 

Игры

Играли в прятки и догонялки, а также в догонялки с правилом: «высота-домик». Играли в чижа и в лапту. Чиж был простой игрой: заостренную с двух сторон толстую чурочку, длиной в ладонь, ставили на кон – место, помеченное кругом, примерно полуметра в диаметре, и битой - палкой длиной сантиметров пятьдесят-шестьдесят, наносили удар по самому кончику. Чиж взвивался в воздух, и пока он не упал было необходимо попасть по нему битой, так, чтобы он улетел как можно дальше. 

Следующий в очереди игрок должен был забросить чиж обратно в кон, иногда метров с двадцати. За промахи начисляли штрафы, которые измеряли числом ступней, недолета до границы кона, а попадание в кон списывали заранее условленные очки со штрафа. Играли, обычно, до ста очков, набиравший их, считался проигравшим. 

Лапта, прообраз нынешнего американского бейсбола, требовала больших навыков. Один из игроков рукой подбрасывал в воздух чижа, а второй должен был попасть по нему. Далее все весьма похоже на бейсбол. 

Вот однажды два брата Черных попали в такую историю. Старший, все поучал младшего как надо играть. И вот случилось так, что ему выпало подбрасывать чижа, а младшему бить. Удар не заладился, и чиж, вертясь, улетел в сторону по высокой дуге. 

Старший брат прикинул высоту удара, поправил брату биту на уровень носа, и строго сказал: 

- Не бить поверху, а бить по носу, - желая понятнее объяснить уровень горизонтального удара. 

Тут бросает он чижа, а братец замахивается и раз ему по носу со всего размаху. Чиж упал у их ног, а старший брат свалился как подкошенный. Все решили, что он убит. Некоторые, зная крутой нрав своих отцов, кинулись бежать. Кто-то позвал взрослых. Парня отвезли к фельдшеру в соседнюю станицу и едва спасли. А нос остался горбатым на всю жизнь, так как фельдшер сложил переломанные кости, как умел, а было это выше его квалификации. 

Были у фельдшера и другие недостатки кроме не высокой квалификации: он пил и сквернословил так, что батюшка, слыша это, всегда морщился, но замечаний не делал, так как давно перепробовал на нем все виды увещеваний. Впрочем, его, такого, как он есть, очень уважали в округе, как попа. Нет, даже больше чем попа. Ведь попы были в каждой деревне, а фельдшер один на несколько. А доктора были только в городе и представляли собой фигуры, скорее мифического рода, чем лиц из реальной жизни. 

Играли в мяч, который сами скатывали из шерсти, заделывая в середину кусок глины, для веса. Популярен был «выбивной». Две команды становились напротив друг друга, так два или три человека в каждой, а остальные между ними. Команды бросали мяч друг другу, стараясь при этом попасть, выбить, одного из стоявших посередине. Выбитый уходил с площадки. Если мяч ловил игрок из серединных, то он менялся с выбивающим, или, по желанию, заводил выбитого обратно.

Очень популярны были городки. В эту, известную до сих пор игру, сражались даже взрослые. 

Зимой играли в снежки, лепили снежных баб, катались на санках, благо горки там были не шуточные, длина их ближней горки была саженей триста, то есть около четырехсот метров. Сани у всех были самодельные, а у кого не имелось саней, те катались на рогожах. 

Время от времени желание прокатиться появлялось у более старших. Тогда двадцати, а иногда и тридцатилетние выкатывали настоящие большие сани, с какого-либо двора, подвязывали вверх оглобли, прыгали туда ватагой в пятнадцать-двадцать парней и девок и, предварительно прокричав берегись, скатывались с тяжелым гулом под гору. Тяжелые сани приходилось толкать в гору на себе. Все это проделывалось с шутками или припевками. 

На речке катались на коньках. Эту забаву завез к ним сын помещика, который слыл богатеем у казаков. Коньки у помещичьего сына были немецкие, со специальными застежками к специальным ботинкам. Но «голь на выдувки хитра»: многие стали делать деревянное подобие этих коньков, а вместо полоза к коньку приделывали заточенную стальную полоску. Такие коньки прикручивали к валенкам тонкой бечевой, утягивая веревку палочкой-закруткой. 

* * *

Зимы в то время были снежными. 

Ехали как-то зимой Тихан с Денисом по дрова. А суток четверо мела метель. А дорога шла мимо одного из маленьких хуторов, так домов пять или шесть. Хутор тот стоял в низине. Доехали вроде до него, ан нет хутора, да и низины нет. Присмотрелся Денис: в одном месте какой-то квадратный сугроб над снегом возвышается. И тут стало доходить до них, что все дома выше крыши снегом замело. А сугроб это заметенная дымовая труба. Вернулись они и доложили атаману. Два дня сотня людей откапывала хутор. А хозяева уже было, задыхаться начали, когда к ним до крыши докопались и разобрали ее. После проломили потолок и спустили лестницу. К остальным постройкам, по указке хозяина хутора подснежные тоннели пробивали…

Мост

- Илья! Вставай половодье! 

Илья, как и остальные, ожидал этого зрелища. Наскоро одевшись, он с братьями бросился к речному обрыву. Их по очереди перебудила мать, рано встававшая топить громадную русскую печь, как и положено с лежанкой. Лежанка занимала половину печи, а печь - половину горницы. Надо сказать, что русская печь была уникальной конструкцией, чтобы в доме было тепло всю ночь, нужно было сжечь не больше десятка поленьев. 

Кроме трех-четырех дней половодья, речушка, над которой стоял их деревянный дом, была мелкой и тихой. Но когда начиналось половодье, речка изменялась до неузнаваемости. Поток становился мутный, вода, между обрывистых берегов, поднималась на два-два с половиной метра и неслась со скоростью бешеной лошади. 

И несла эта вода всякий хлам, деревянный по большей части. В этом году она принесла множество вымытого где-то в верховьях кустарника, длинные обрубленные с больших деревьев ветви. 

- Смотри, смотри, какие большие, наверное, порубщики деревья срубили, а ветки бросили, чтобы не попасться объездчикам, - предположил Петр. 

- Что вы тут стоите! – раздался голос Гришки, - наши там, возле моста, и тятька мой с братьями там, да что там – вся улица там! Мост вот-вот снесет! 

Все, включая взрослых, кинулись смотреть. Еще бы такое зрелище! Стоял себе мост лет двадцать и пережил не одно половодье. Мост находился ниже по течению и со двора Осыченко виден не был. 

Вода под мостом ревела. Постепенно длинные ветки забили просветы между столбами, на которых стоял мост, а кусты, которые все еще неслись по реке стали забивать оставшиеся промежутки. Наконец вода вздулась и пошла верхом, переливаясь через мост. Тут-то Санька и отрядил Гришку позвать приятеля, услышав мнение Гришкиного отца, что мосту не устоять. 

Кто-то припомнил, что с этим мостом такое уже было, когда его только построили и ничего, устоял. Мост может быть и в этот раз устоял бы, да принесло половодье бревно, наверное, одно из тех, с которых рубили те ветки. Было оно в три обхвата, но летело как перо по ветру. Вот оно-то и сделало то, что пока не успела сделать вода. Бревно врезалось в запруду, и мост пополз, стал наклоняться. 

- Я же говорил, не устоит, конец мосту, - сказал Михаил Шевченко. 

Никто не стал оспаривать его слова, все и так видели, что мост придется строить заново. Постепенно река стала подмывать сошедшие с места опоры, но мост достоял до ночи, перекошенный, но сопротивлявшийся напору воды. 

Когда наступило утро - моста на месте не было. Впоследствии его разбитые останки обнаружили в километрах шести ниже по течению. 

Когда доложили атаману, он с тремя помощниками сам приехал посмотреть. Но там уже распоряжался один иногородний[10] - богатый торговец строевым лесом, который гонял через этот мост ломовые подводы в Ставрополь, а, то и подальше. Ему нужен был мост. 

- Так, мужики, я дам леса на мост, а вот людей дать не могу. Может, сами организуете артель, да и поставите мост, ведь надо то всем? Только мастер нужен хороший. 

- Я дам троих сыновей на работу, а старший мой вполне справится, - сказал Шевченко. 

- Я дам двоих, – сказал Денис. 

- И я дам двоих, - неожиданно для всех добавил атаман, - а всем работу эту учту, мостом не только вы, вся станица пользуется. 

И стали строить мост. Но по совету Михаила Шевченко поставили его на столбы на метр выше, чтобы в вдругорядь[11] не переливало половодье через мост, а столбы взяли толще и поставили реже, чтобы весь мусор под мостом легче проскакивал. За неделю управились без всяких приключений. Подъехал торговец лесом посмотрел, поблагодарил и похвалил. 

- Ну, мост хоть куда! Только обмыть надо. Моя жинка на стол собрала, а я там водочки припас. Прошу всех мастеров ко мне до дому, отметим доброе дело. 

Полезли все в телегу и поехали. А там уж стол накрыт. Пока гости руки мыли, хозяин откупорил две бутылки. Зашли хлопцы в горницу, так тот торговец им по старшинству наливать стал, а после усаживать на место за столом. Первому налил старшему брату Шевченко – Дмитрию:

- Ты мастер, всем управлял, да и годами старший. 

- На здравие и что бы мост стоял, - сказал Дмитрий. 

Выпил чарку Дмитрий, поморщился, сел за стол и ну закусывать, да все молча. 

- Что водка горькая то: правда, а что пить нельзя, то: брешут, - пошутил хозяин. 

Глядит Илья на стол, а там, рядом с бутылками, лежат две пробки красная, водошная, и синяя – спиртовая. Знать одна из бутылок спирт. А какая есть какая – неизвестно, уж очень этикетки схожи, так сразу не понять. 

Тут хозяин, также соблюдая старшинство, наливает Тихану. Тот тоже пьет, садится, и закусывать начинает и тоже не говорит ничего. Остальные все парни молодые, но следом годами идет брат Дмитрия, Сергей, на год старше Гришки, Илюшкиного лучшего друга. 

Взял тот и опрокинул рюмку. Да вдруг схватило его, упал он на пол, схватился за грудь и начал одной ногой дрыгать. Тут все засуетились, окрыли двери настежь, подхватили Сергея. 

- Эх, спирт не в то горло пошел! – сказал Дмитрий. – Я и сам было задохнулся…

Но влили в парня несколько глотков воды, заставили дышать, нажимая на грудную клетку, и минут через десять он пришел в норму. Перепуганный хозяин, чувствуя свою вину, что не предупредил о спирте, немного повеселел и постарался перевести все в шутку: 

- Что ж ты казак от чарки падаешь, это чай не пуля! 

В общем, худо-бедно, постарался торговец свою вину загладить, добрыми словами и угощением. 

А в те время сыновья, пока с отцом жили, слушали, что он скажет, и не своевольничали. А по обычаю, лет до двадцати пяти не то что спирт, а и водку пили только с разрешения старших. Так вот и вышло, что Сергей и водку пробовал раз или два, а спирт пил впервой. 

А мост вышел на славу, и простоял долго. 

Весна и лето

Весной станица оживала. Все готовились к полевым работам, срочно подыскивались работники в найм, причем предпочтение отдавалась малолетним, конечно, там, где они могли справиться. Причины были простые – оплата труда и вечная нехватка рук. Взрослому надо было платить как минимум семьдесят копеек в день, а лучших работников можно было заполучить не меньше чем за рубль, а денег всегда не хватало. Ребенку обычно платили натуральной продукцией: хлебом, мукой, отрубями, мясными субпродуктами, смотря, как договаривались с отцом малолетнего работника. 

Мальчишки, начиная лет с двенадцати, водили в поводу лошадей на поле, в то время как взрослый налегал на плуг позади, присматривали за скотиной: кормили, гоняли поить к ближайшим водоемам, которых вокруг станицы было несколько и все пруды искусственного происхождения. Эти необходимые работы они выполняли в самую жару, когда разгоряченные взрослые собирались на обед, где-нибудь в тени. А взрослые работали с раннего утра до позднего вечера, и потому обедали часа два-три. 

Не принято было раздеваться догола – все лето ходили в штанах и рубахах, кто из покупной ткани, а кто из серой домотканой материи. По причине жары и пота рабочую одежду часто стирали, и редко кто из мужиков не снашивал за лето две рубахи, которые сопревали прямо на них. На голове чаще всего носили светлые войлочные шляпы от солнца. 

Большинство сеяли пшеницу. Но Осыченковы предпочитали овес и ячмень, а также, сажали четыре-пять десятин картошки, обрабатывая, в разные годы, от восьми до пятнадцати десятин. Обходились своими силами, работников не нанимали. Разве что когда племянник выезжал с ними в поле, да соседскую девчонку звали присмотреть за малыми детьми Тихона. 

Нянька

Соседская Марфушка была опытной нянькой, за что и пользовалась уважением. По обычаю, малолетние няньки еще и готовили, по необходимости и, само собой, питались с хозяйскими детьми. Это даже не считалось работой, и многие бедняки были рады спихнуть рот на сторону: девка-то что, известно – ломоть отрезанный, выйдет замуж и уйдет из семьи. 

Евдокия, как правило, что-то давала Марфушке из еды с собой, зная, что там дома семеро по лавкам скачут, «мал мала меньше», да расспрашивают старшую сестрицу о том, что она сегодня ела. Хлеба многодетным семьям с малолетними детьми до нового урожая, как правило, не хватало. Так что по весне хозяйки примешивали, где овес, а где отруби. В этот период для многих жмых становился лакомством. Так что девчонка радовалась каждому пирожку, который приносила домой, раздавая их младшим детям, приговаривая: - «это от зайчика». Пирожки были громадного, лапотного, размеру: сантиметров тридцать в длину, один пирожок на всю сковородку…

Град

Однажды по весне поехали сажать картошку. Семья и семена поместились в два воза. Работали дружно, только с обедом затянули, старались закончить, так как начал заходить дождь. 

- Дождь идет, так что поим коней, собираемся, а вечерять уж дома будем, а кому невтерпеж: пусть сухомятничает по дороге, - сказал Денис. 

Племянник, четырнадцатилетний Володя, не раз уж ездил в поле с Денисом и его семьей. Он-то и повел поить коней в огромную лужу дождевой воды, собравшуюся от частых весенних дождей. Лошади шли охотно, сами хотели пить, и все прошло быстро и спокойно. Остальные ожидали уже сидя в телегах, когда вернется мальчик, и мужики запрягут лошадей. 

Но порывы ветра становились все крепче, набежали темные тучи и из них посыпался град с голубиное яйцо. Грянул сильный ливень. Все кинулись под полсти, да под телеги. Град был редкий, но тумаки были тяжелыми. Володька растерялся, запаниковал, заметался под ударами градин. Какое-то время пытался удержать лошадей за поводья. Но где там! Побиваемые градинами лошади умчались, быстро скрывшись за пеленой ливня и свалив мальчишку в грязь. 

- Сюда, Володька, - стараясь перекричать шум воды и грома, кричал Денис. 

Но мальчик его не слышал. Он метался из стороны в сторону и практически оставался на месте. Тогда Илья сорвался из-под телеги, где хотя и было сыро, но град не доставал, и как был в портках и рубахе кинулся к двоюродному брату. Бежать было метров сто. На ходу он сорвал рубаху и, растягивая ее в руках, прикрылся ею от града. Но град его все же доставал. Обратно брели вдвоем, растянув рубаху за четыре угла и получая, хотя и не так часто болезненные удары. Бежать по полужидкой грязи было невозможно. 

Володька схватил горячку и был без памяти два дня. А когда очнулся, рядом с ним сидел Петр. 

- Петруха, - а что там кони? – первое, что сказал он.

- Да кони в порядке, как дождь кончился, так поймали их, были они в леске в полуверсте от нас, прятались от града. Да им тоже крепко досталось: все в синяках, как в яблоках.

Картошка

Много позже, через несколько лет, когда Илья уже женился, поехал он с молодой женой картошку сажать. Поле было вспахано и заборонено, оставалось только нарезать борозды, раскидать картошку, да закрыть ее. Закрывали той же бороной что и боронили, только переворачивали ее вверх зубцами, чтобы она засыпала борозды, для этого требовалось вести лошадь поперек направления рядов. 

Поле было далеко, пока доехали дождь стал заходить. А была это последняя посадка той весной, и не хотелось Илье еще раз ехать. Вот он и предложил посадить картошку под «пятку».

- Как это, - удивилась Агафья. 

- А так: земля, как пух, я иду и пяткой ямку делаю, а ты раскладываешь. А после я бороной пройду и все. 

Агафья спорить не стала, жила она в новой для себя семье, да и потом муж отвечает за все, что вне дома. Так и сделали. Участок был небольшой, управились как раз к дождю. Илья закрывал картошку, когда уже изрядно моросило. А ехали обратно, прячась под полстью, которую поставили как шалаш на телеге. Полсть поднабрала воды, набухла и стояла крепко. 

Дома отец стал расспрашивать, что да как, да не помешал ли им дождь. Илья рассказал все по-честному. 

- Я уж бабкой стала, а за всю жизнь не слыхала о такой посадке картошки, - съязвила мать, - не будет урожая, вот увидишь. 

- Что сделано, то уже сделано, - ответил ей Денис, - а каков урожай будет - увидим. 

Выслушав мнение старших, сам Илья распереживался, чай не чужое то было дело, свое. 

И вот пришла пора картошку убирать. Поехали на то поле всей семьей. Копали по рядкам, однолемешным плугом переворачивая пласт земли. 

Не сбылись опасения матери, урожая такого они не видели ни до, ни после. Было дело, пытались повторить удачный опыт, и даже не один раз, но все пробы выходили хуже, чем традиционная посадка. Все вышло по любимой пословице Евдокии: «Не просите дождя - просите урожая». 

Семечки

Важной статьей сельского хозяйства были семечки. Что может приготовить хозяйка без масла. Сажал Денис их пару десятин, а после отдавал жать масло. Маслодельня была за пределами станицы, и заправлял там Анатолий, который хотя и был уже в возрасте, но ходил под отцом. Правда, семидесятилетний отец в дела уже особо не вникал, был чисто номинальным владельцем. Бывало привезет Денис семечки, а Толик и спрашивает: 

- Тебе как, чтобы масла побольше вышло, или чтобы оно было вкуснее и душистее. 

- Мне, чтоб душистее было, - неизменно отвечал Денис, - моя хозяйка такое любит, а я люблю есть то, что она готовит. 

Разумеется, делали и «коровье масло». Чтобы специально не сбивать часто привязывали склянку к ноге, себе или на спину ребенку. И пока ходили по дому и двору, а ребенок играл со сверстниками, масло и сбивалось. 

Из молока делали творог, собирали сметану не ту, что теперь продают в торговых сетях, а такую, что ложку не воткнуть! Так же квасили молоко. Брали ложку сметаны и клали в молоко, потом укрывали, чаще всего подушкой с гусиным пером или овчиной. Потом квашеным молоком запивали пирожки. Молоко пили и так, с хлебом, ломоть которого обычно круто солили. 

Казачий смотр

Темнолесская была крупным населенным пунктом, по казачьим меркам, и числилась полком в Войске Донском. А потому ежегодно проводился смотр войск, относившихся к Темнолесскому полку. Казаки обязаны были являться со своим конем, седлом, форменной одеждой, оружием. Вместо этого, еще по указу царицы Екатерины, казаки не платили дань казне, бесплатно пользовались землей и имели самоуправление: то есть могли сами выбирать и смещать своих начальников. Только генерала всего Войска Донского выбирали не всенародно, а атаманы высоких рангов, и то его, впоследствии, утверждал на должности царь. 

За это казаки служили практически пожизненно, а в регулярной армии долее всех: шесть лет. Всю амуницию и лошадей тщательно досматривали: людей доктора, лошадей ветеринары, а амуницию командиры. Те, кто, по бедности, не мог обзавестись конем - служили пластунами, то есть в казацкой пехоте. Не было для казака горше службы, чем в пехоте. Привыкли казаки, что все необходимое возит конь, а пехотинцу приходилось носить все на себе. 

Был такой случай, как раз на смотре. Молодые, вошедшие в возраст хлопцы, отправлялись на службу и их проверяли особо тщательно. Одному парню не хватало денег на настоящего, без изъянов строевого коня. У его отца было сто десять рублей, а конь без изъянов стоил от ста тридцати рублей и дороже. Причем несколько желающих продавали лошадей нужных кондиций тут же в станице. 

Отец этого молодого казака пытался договориться с владельцем самого дешевого варианта: но тщетно, владелец хотел получить деньги сполна и немедля, ничто другое его не интересовало. Пошли на совет к деду Анисиму – известному на всю станицу лошаднику, считавшемуся специалистом выше ветеринаров по всем вопросам касательно лошадей: так, мол, и так, выручи, если можешь. 

Присоветовал им Анисим купить коня с небольшим изъяном: 

- Есть тут один такой, за сотнягу продают, а конь хорош. А изъян не велик, да и незаметен. Эти дохтора: у их тяму не хватит тот дефект найтить! Они же городские, казацкого опыта не знают, вот те истинный крест, богом клянусь, не найдут. 

Послушались его и купили того коня. Но ошибался Анисим, ветеринары оказались что надо, и нашли тот скрытый, не обнаруживаемый дефект. Коня забраковали, и пошел казачек в пластуны. Хотя конь и был хорош и стоил этих денег, но авторитет Анисима сильно пошатнулся. Многие, знавшие об этой истории, стали звать к своей скотине ветеринара.