Помоги проекту - поделись книгой:
15:00
Молчала, кивала маленькой головой на длинной шее моя опытная вербовщица.
– Я так понимаю, Катерина, что Господь вас пока милует и ничего по-настоящему страшного в вашей жизни не было? Пожары, травмы, потери имущества, серьёзные болезни?
– Ничего такого не было. Несколько раз забывала выключить газ под кастрюлей, но дело обошлось… Одну только кастрюлю сожгла, и ту отчистила потом. А травм не было, потому что я дома ведь употребляю и на улицу в таком виде не хожу.
– А за добавкой, а за сигаретами?
– Всегда запас держу.
– Тогда – что вас тревожит, почему вы пришли ко мне? Только честно.
Честно! Меня просить не надо – я вся как ладонь раскрытая.
– Мне… стыдно.
– Перед кем?
– Вчера Вася и Юра вернулись домой, а я на полу валяюсь. Обед сварила и упала. Я же домохозяйка, мне разве можно на полу валяться?
– В первый раз упали?
– Обычно до постели доползаю. Не понимаю, что вчера случилось. Я всё музыку в голове слушала…
– В голове?
– Да, песни любимые, я их помню до ноточки, до словечка. Включаю в голове…
– А голосов не слышите?
– Как же не слышу, голоса те самые, родные, и поют эти песни.
– Я имею в виду – к вам обращённые голоса, которые с вами ведут беседы?
– И… иногда.
– Что говорят?
– Один только голос. Он меня воспитывает, лечит – ну там, хватит паниковать, Катерина, всё хорошо, Юра сейчас, через час вернётся. Это когда я за сына волнуюсь. Или: выключи газ, борщ готов. Такое всё по делу.
– А, это ничего. Это вы сами себе говорите. Да вас и вправду Бог бережёт, Катерина. К вам ещё
– Черти, вы имеете в виду?
Ирина Петровна развела руками.
– Скажем так: существа.
Существа так существа, я всё равно никого не слышала, кроме душераздирающего голоса Саш Баша и ничего не видела, кроме улицы Профессора Попова и солнца над ЛДМ. Мои черти, верно, вместе со мной плачут и не в силах даже посоветовать приголубить ножичком своих домашних. Ведь им тоже бывает грустно, бесам-то, что у них за жизнь, сами подумайте.
– Мы можем вместе с вами, Катерина, завтра к нам поехать. Брат Сергей из города повезёт кое-что, в машине два места найдутся, хотите?
– Да, Ирина Петровна. Да, поедем. Хочу.
Часть третья
Воскресенье, 9:15
Сговорились, что чариковцы подхватят меня на Московском проспекте у станции метро «Московская», где Макдоналдс. Я ждала уместную в данных обстоятельствах «ниву» или «соболя» – но подкатил в меру запылённый белый «фольксваген», и Ирина Петровна замахала мне гантированной (из старых романов помню такое выражение – то есть затянутой в перчатку) ручкой. Она сидела рядом с бородатым мужчиной, который за всё время пути ничем не обозначил своего характера.
Он вёл ровно, не метался по полосам, не отпускал шофёрских словечек, не вмешивался в разговор вовсе. Мокрицы – местечко, до которого добираться надо по Киевскому шоссе, а уж от всего, что называется Киевским, ждать ли нам доброго. Я снимала три года дачку под Гатчиной и знаю, что на Киевском жопа всегда. Жопа и была, но брат Сергей оставался неколебимо спокоен. В машине не орало радио, вообще не звучало ничего из того неизъяснимого, что шофёры обычно называют музыкой.
Ирина Петровна, сидевшая впереди, сразу поинтересовалась, как я себя чувствую. Второй день трезвости чреват тоской, но именно в этот день я чувствовала себя… не знаю, что сказать, Ирина Петровна. Голова ясная, на душе волнение – жду чего-то.
– Вчера не принимали?
– Нет. Вася на дачу уехал, Юра к друзьям. Я свободна, как птица, несущая в мир только крылья.
– Вот и хорошо. Мы как раз к обеду приедем…
– Вы там, наверное, вегетарианцы?
– О нет… Никаких запретов. Некоторые наши братья и сёстры даже покуривают табачок.
– Курить, значит, можно? По вашему учению? А как же вред здоровью?
Ирина Петровна немножко закашлялась – признак смущения.
– Понимаете, Катенька… Дело в том, что Иван Трофимович Чариков… он покуривал. В те времена о вреде табака не было известно так много, как сейчас… И он заботился о духовном, о нравственном здоровье людей, а на это табак ведь никак не влияет. Ещё никто, накурившись табака, на домашних с топором не лез… Личность не разрушается…
– Да какой там вред табака, Ирина Петровна. Разве эти твари, что рулят миром, могут заботиться о нашем здоровье и счастье? Ясное дело – издеваются. Такое у них развлечение. Дать, потом запретить. Веселуха! Сначала внедрять свободную любовь, а потом: опаньки, гондон и справку от врача, потому что СПИД не спит. По всему аду хохот стоит…
Мне показалось, что бесстрастный брат Сергей в этот момент испустил какой-то луч доброжелательного согласия со мной.
– Да… Значит, пообедаем, погуляем. Вы можете переночевать, места есть.
– Я посмотрю, Ирина Петровна.
– Можно просто Ира.
– Мне как-то неловко…
– Тогда называйте как вам удобно.
Мокрицы – старинное торговое село, с церковью Всех Святых, часовней Серапиона Мокрицкого и популярным источником, возле которого хронически стоят люди с канистрами. Наши люди верят в святую воду и любят её страстно. Всё, что бесплатно, – оно ведь божественно. Но мы объехали церковный посад стороной, задворками, колыхаясь на выбоинах асфальта, а потом зашуршали по гравию. Привычные картинки классового расслоения общества мелькали за окошками машины – то жалкие дощатые домишки с облупившейся краской и выродившимися яблоньками за покосившимся забором, то оштукатуренные коттеджи из кирпича с ёлочками у ворот.
Частокол! Натуральный частокол, метра два вышиной, из тонких жердей. Ирина Петровна позвонила по мобильному, и вскоре ворота – и они состояли из заострённых жердей – открылись. Отворила женщина; я ожидала встретить что-то старинно-смиренное, в «подобающей одежде», но первая увиденная мною
Оля, Катя. Логично, я и не рассчитывала на Снежану-Карину-Анжелу в эдаком месте. Мы проехали по центральной аллее, ведущей к двухэтажному бревенчатому строению (наверное, головной офис трезвенников?), и свернули направо, к амбару, где безмолвный Сергей принялся выгружать коробки и ящики. Ирина Петровна же, взяв объёмную сумку, повела меня сначала к гостевому дому, где переоделась, а потом к центральной избе.
– Там столовая, там библиотека, там конференц-зал, где мы собираемся на совещания…
– Летучки и планёрки?
– Да вроде этого. А что! У нас больше ста человек в активе. Где люди – там проблемы, правильно? Организация! Скоро обед, попробуете наше питание…
– Что, все сто человек придут на обед??
– Вы не поняли. Сто человек в активе – это значит, что они имеют притяжение к обществу. Постоянно живут (Ирина Петровна задумалась), кажется, тридцать пять – тридцать семь.
В настоящий момент. Но и они не все придут – кто на работах, по другому графику обедает, кто в отъезде по делам… Не волнуйтесь, толкучки не будет.
– А главный человек у вас имеется?
– Куда ж без главного. Духовный преемник Ивана Трофимовича, принял его имя и фамилию в наследство.
– То есть вашего нынешнего руководителя, учителя, вождя, ну не знаю, как его ещё называть, тоже зовут Иван Трофимович Чариков?
– Иван Иванович.
12:05
Главный дом – столовую и конференц-зал, на второй этаж я не взбиралась, – заполняли разнополые и разновозрастные чариковцы в разнообразных же одеждах. Назойливой стилизации под «русскую старину» не было – кто хотел мести пол длинными холщовыми юбками, тот мёл, но как-то не вызывающе. Ирина Петровна моя облачилась в скромный, но элегантный трикотажный брючный костюм глубокого синего цвета – переоделась в гостевом доме на шесть комнат, в каждой комнате четыре койки, но она заверила, что к нам никто не подселится. В домике я заметила двух кошек обыкновенных, серых полосатых, – остальные питомицы Ирины Петровны, видимо, носились по участку. Что, и кур не таскают примерные чариковские кошки, интересно.
Мужчин и женщин – на первый взгляд поровну. Второй взгляд обнаруживает небольшое преобладание женщин. Шныряли и детки, шесть голов; седьмой тихо сидел в углу конференц-зала и вертел кубик Рубика, давно превратившийся в антиквариат – в городе я не видела этого кубика в детских ручонках лет пятнадцать. А ведь, помню, были чемпионаты по сборке кубика Рубика. Жизнь есть сон. «Слава у нас немножко… не аутист, но так, замкнутый, своеобразный мальчик», – шепнула мне Ирина Петровна.
Широченные деревянные столы метра четыре в длину, деревянные лавки – отшкуренные, но не покрытые лаком. В углу питательного зала квадратный столик, на нём два электрических самовара, корзина с нарезанным хлебом («сами печём!»), три объёмных керамических чайника, мёд в двух керамических же плошках («мёд наш!»), стаканы в деревянных резных подстаканниках («брат Андрей такой умелец!»). Освещалась столовая лампочками под плетёными абажурами, и я спросила Ирину Петровну из вежливости – сами плели? – прекрасно зная ответ.
Хроническая трезвость явно благотворно повлияла на координацию движений чариковцев – они рассекали пространство, как будто их движения поставил опытный балетмейстер, не сталкиваясь, не задевая друг дружку. Обед был ранний, начинался в 12:30, «так ведь мы встаём кто в шесть утра, кто в семь, но не позже восьми, – пояснила Ирина Петровна. – Полдник в четыре, ужин в семь. Если кто потом хочет перекусить, это уж у себя. Чайнички везде есть…» Я невольно жалась к ней, потому как потеряла навык поведения в больших компаниях. Раньше был. Зайдёшь в пространство – и сразу видишь интересных людей, понимаешь, к кому тянет, а кого лучше посадить в мысленную капсулу. А вот этот экземпляр мужчины, похожего на старого рок-певца, он и был в косухе и красной майке – совсем как из моей прошлой жизни.
Мужчина в косухе поднял на меня пронзительные скорбные глаза, и губы его растянулись в улыбке – скорее рассеянной, чем приветливой. Могли и встречаться. На закате «Сайгона». Теперь, если в тексте кто поминает «Сайгон», надо звёздочку-сноску ставить – что за «Сайгон» такой, дескать, кафе на углу Невского и Владимирского, неформальный центр общения нонконформистов шестидесятых-восьмидесятых…
Погибла наша маленькая вонючая цивилизация. Я ходила туда, да. Там же был Он. Мой – Он. Писал стихи и спекулировал книгами, на это и жил…
«Кармушкин Дима, художник… Сам пришёл, – шепнула Ирина Петровна. – Семью всю привёл. Маша, полная такая, видите, – жена. Деток двое…» Кармушкин Дима, художник, чуть-чуть похожий на Него, уже сидел за столом, глядя перед собой и скрестив руки на коленях. Суетиться, учитывая жену Машу, ему было решительно ни к чему. Всё нальют, принесут, под нос поставят. В заповедной-то нашей патриархальной роще…
Тут в столовую пожаловал сам Иван Иванович Чариков – высокий импозантный старец с густой пегой бородой, в сопровождении двух подростков в спортивных костюмах. Чариковцы радостно загудели, вскидывая руки в приветствиях. Некоторые поднимали согнутые в локтях руки и сжимали-разжимали кисти, ладонями обращённые к вождю. Я думала, учитель трезвости сядет на особое место, во главе стола, но он демократично примостился на общей лавке, и плошку себе суповую взял такую же, как все, и стакан чаю ему принёс подросток (видимо, исполнявший функцию денщика) с того же столика, что и все брали.
Подавальщицы – та самая Оля, что открыла ворота, и другая женщина, помоложе и помягче лицом, – вынесли чугунки щей, сметану, зелёный лук, редиску, солёные огурцы и мятую картошку в мисках, размеры которых порадовали бы Пантагрюэля. Трезвенники распоряжались снедью привольно – кто-то сначала хватанул огурца с хлебушком, кто-то накрошил зелёного лука, полив сметаной, кто-то сразу плеснул себе щец… Я сидела напротив – наискосок от Чарикова и любовалась его степенностью. Давно не видела таких вальяжных дедушек, уверенных в себе и в своём месте под солнцем. Сидевшая рядом со мной Ирина Петровна поедала солёный огурчик, будто бы то был антрекот, – вилкой и ножом, аккуратно отрезая по кружочку. Рассказала мне, что в общине живут и семейные пары с детьми, а заинтересовавший меня исключительно худой мужчина в белой рубахе, с горящими глазами – бывший электрик, то есть теперь он здесь электрик, и он одинок. «На краю подхватили! – похвасталась Ирина Петровна. – Верёвку мылил, то есть в переносном смысле. Электрику зачем верёвка – сжал мокрой рукой где надо, и ура, ты в аду…»
– Знаете, Ирина, – сказала я тихо. – Я понимаю, здесь есть непьющие, которые со своими родными пришли, но вы мне их не показывайте. Я их вижу. Вон там мама с сыном, а там – жена с мужем. Почему это всегда так непременно видно, кто пьёт, кто не пьёт, даже если человек отрезвился, на новую дорогу встал – видно всё одно. Печать какая-то стоит…
– Печать какая-то стоит, печаль какая-то стоит, – вздохнула Ирина Петровна. – Что говорить, ваша правда. Я
– Глаза? В глазах что-то как будто переливается?
– Глаза тоже.
Еда добротная, но скучная. Щи постные, даже грибка сушёного не положили, тоска. Взгляд ловил отдельные кадры – что своеобразный мальчик Слава так и не выпустил из рук кубик Рубика, и его кормила мамаша, с привычным напором засовывая ложку в рот. Для детей кислые постные щи – почти несъедобная пища, но он ел довольно исправно. Бросилась в глаза тоненькая изящная девушка с мученическим лицом, жевавшая пёрышко зелёного лука – боже ж мой, кто только не ныряет в алкогольные реки. За моим столом сидел и классический алконавт, с жалким кисельным тельцем и наглым слезящимся взором, он здесь уместен, а этот-то ангел, с трудом жующий зелёное пёрышко, – откуда взялся? «Алина, вдова, из Тихвина, муж пристрастил…» Прекрасен был и седенький дедуля с карими угольями глаз, который как-то необыкновенно громко и звонко чихал с открытым ртом, издавая звук вроде «Иййяяяпчхии!», привлекая некоторое внимание – что его веселило, и он хохотал заливисто, откинув голову. Видимо, в этот момент он особенно остро ощущал ещё не покинувшую его жизнь.
Обедали долго, потом пили травяной чай с мёдом и сушками – на этот раз покупными. До такой степени автономности, чтобы изготавливать свои сушки, чариковцы ещё не дошли. Я готовилась к беседе с Иваном Ивановичем – Ирина Петровна предупредила меня, что после обеда он примет
13:50
Всё своё ношу с собой, всю свою жизнь ношу с собой, ощущаю это как комок тяжести в груди и плечах. Комок или клубок? Всё равно – не сбросить.
Мы с Иваном Ивановичем примостились в углу конференц-зала, противоположном от телевизора, на двух стульях. Мягкого здесь ничего не было. Правильная жизнь строга… Ирина Петровна представила меня вождю и удалилась.
– Как обедалось? – спросил для затравки разговора Иван Иванович Чариков, расстёгивая на себе холщовую самопальную жилетку с карманами. Какая-нибудь
Серьёзный разговор с вранья не начинают.
– Обед питательный, только скучный. В кислые щи, если они постные, хорошо сухой грибочек класть. И рядом с картошкой я люблю что-нибудь существенное – селёдочку, котлетку. А сметана мне понравилась, приятная у вас сметана.
Чариков тихо крякнул:
– Сказали, что подумали, одобряю. Но, Катерина, это же еда базовая… Кто хочет – может себе дополнительно варить или прикупить что. Кормить десятки человек разносолами не получится, однако никто не голоден. По праздникам другая еда… А сегодня на ужин по случаю воскресенья тушёная курица будет и компот…
– Только для православных?
– Для всех. Почему для православных?
– Воскресенье.
– Мы так людей не разделяем, Катерина, у нас всех мастей народ…
Двое взрослых с тремя ребятишками наладили телевизор и уселись смотреть старый советский фильм. Не из самых знаменитых, а всё равно крутят беспрерывно – кто ж знал тогда, в баснословном 196…, да любом году, что не фильмы они снимают, а обустраивают вечность?
Сила в глазах у предводителя была, и он ею не злоупотреблял, не морочил меня пристальными атаками. Если бороду пегую сбрить – солидный кадр, хоть в Думу баллотироваться.
– Расскажите, Катерина, зачем пришли? Что ищете?
Так тебе всё и скажи. Сама я не знаю, мнимый старец – потому что косишь ты под старца, а тебе, по моей прикидке, не меньше сорока пяти и не больше пятидесяти пяти, – что я ищу. Может, себя ищу. Где-то я потеряла себя, на каком-то историческом вираже… А ты что, поможешь найти? Вот здесь, в этих скучных постных щах, в своеобразном мальчике с кубиком Рубика, в художнике, обмылке-ошмётке «Сайгона», в оттопыренных пальчиках и поджатых губёшках Ирины Петровны, в мятой картошке и прочих копеечных бытовых заботках – там где-то моя суть и судьба?
Не интереснее было бы спиться, нет? Вспыхнуть и погаснуть. Тридцать лет тому назад прошёл бы этот фокус. Не сейчас. Нынче не вспыхнешь – горючего нет.
– Вас пришла послушать, Иван Иванович. Увлечься желаю образом трезвой чистой жизни.
– Значит, без нас вы такой жизнью увлечься не можете, сами по себе?
Поделиться книгой: