Победитель получает

Машу передёрнуло от отвращения — это чувство перекрывало даже страх. И она точно знала, что кто-то наслаждается её состоянием. Но не "стул", нет… Есть кто-то ещё, не присутствующий здесь физически, наблюдающий издалека.

Перевёртышем кто-то управляет и через него следит за ней, Машей, играет с ней, как с глупой и беспомощной добычей… И это только начало… Начало игры…

Маша проснулась, задыхаясь от страха, от навалившегося ощущения безвыходности. Долго думала, куда ей девать злосчастный кубик. Воспользоваться им и в мыслях не было!

Теперь-то она точно знала, что больше всего хочет от него избавиться. Да… как говорила одна из соседок деда: "не было у бабы забот, так купила порося!" Маша прыснула от нервного, но всё же приносящего некоторое облегчение смеха. Её всегда веселило забавное слово "порося". Как бы ей ухитриться сбыть с рук эту нахальную гладкую свинью!

Маша перебрала множество вариантов, но ни один ей не нравился. Всё сводилось к тому, что кубик надо либо выбросить, либо где-то оставить. Но в любом случае, он рано или поздно окажется в чьих-то руках.

Почему-то Маша была абсолютно уверена, что никакая самая отвратная помойка не помешает ему обрести нового хозяина. Он и там сумеет привлечь к себе кого-нибудь, сверкая перламутровыми гранями, маня загадкой, обещая волшебство… Волшебство, которое непременно обернётся кошмаром.

По краю сознания ядовитой змеёй скользнула мысль: "Если действительно хочешь избавиться от него, — отдай другому человеку. Это единственный способ". Маша вздрогнула, натянула повыше одеяло, ёжась от холодного ветра, откуда ни возьмись прошуршавшего по комнате. Это не её мысль! И она не будет этого делать. Ни за что.

Под утро уже приснился дед, и Маша кинулась к нему, вернее, хотела кинуться, но что-то мешало, и она никак не могла преодолеть разделяющее их расстояние. А дед смотрел куда-то мимо неё, и Маша не могла понять: видит он её или нет.

Ей так много хотелось ему сказать… и посоветоваться хотелось — что делать теперь с этим проклятущим кубиком? как от него избавиться?

Маша заговорила, но вдруг сама, словно со стороны, услышала, что повторяет слова той зловещей женщины из салона — слова о предопределённой, тоскливой и беспросветной судьбе, изменить которую не в человеческих силах…

Она не хотела этого говорить, но с языка сами собой слетали жалобы, а отстранённое безразличие деда вызывало желание достучаться до него, получить отклик. И вот уже Маша с некоторым удивлением поняла, что жалуется не столько на свою жизнь, сколько на сами обстоятельства рождения.

Почему именно в этой стране? почему она такая невзрачная? и вообще — женщина? мужчинам живётся легче, и даже самые завалящие из них с лёгкостью могут устроить свою личную жизнь — было бы желание! почему росла без отца? почему?! почему…

Маша захлебнулась потоком слов, слезами, возмущением и… накрывающим с головой осознанием собственной неправоты; потрясением оттого, что вот это — насквозь эгоистичное, тёмное, всем недовольное, видящее во всём худшее, как сказочный Кай с осколком кривого зеркала в глазу, вот это — тоже она, Маша.

Во сне она отчётливо поняла, что это лишь часть её — мутный осадок на дне души. И именно эта часть говорила сейчас с дедом, не давая настоящей Маше и слова вставить. Потому он и смотрел мимо — где-то там он видел её — целую, настоящую, а не этот грязный осколок, тёмную муть, обретшую вдруг собственную волю и голос.

И не отстранённо он смотрел, а печально. И стоило ей понять это, как она вновь стала собой, и наконец-то её взгляд встретился со взглядом деда. В его глазах было понимание и… боль. Один этот взгляд сказал ей больше многих слов.

Она попала в страшную ловушку. Самую страшную, в какую только может угодить человек. А выход есть. Но ей придётся искать его самой.

"Хоть что-нибудь… — молили её глаза. — Хоть какую-нибудь подсказку…"

Маша видела, что дед мучительно размышляет, ищет способ дать ей эту самую подсказку, обойти жёсткие ограничения, которые не позволяют ему это сделать. И тут Машу потянуло прочь из сна, но она успела услышать три слова, произнесённые с невыразимой горечью:

"Будете как боги…"*

(*Примечание: Цитата из Библии. Этими лживыми словами Змей искушал Еву.)

ГЛАВА 9. Решение

Конечно, утром Маша чувствовала себя разбитой и невыспавшейся — после такой-то ночки!

Но разбитость во сто крат перекрывала мрачная решимость так или иначе избавиться от дурацкого кубика. Сегодня же! Иначе у неё окончательно шарики заедут за ролики и непоправимо пострадает крыша!

Она собралась, как обычно, и едва дождалась девяти часов, чтобы позвонить начальнице. Звонить раньше было чревато… да и девять — рановато, но ждать дольше Маша была не в состоянии и решила рискнуть.

Роза Геннадьевна редко объявлялась на работе раньше одиннадцати. "Начальство никогда не опаздывает — оно задерживается", — было её девизом.

Сказавшись больной, Маша неминуемо нарвалась на подозрения. Во-первых, в желании устроить себе каникулы — в четверг взяла отгул, в пятницу заболела — вот тебе и четыре дня! А во-вторых, в похмелье после весело проведённого отгула.

Обычно Роза Геннадьевна не зверствовала и к врачу идти не заставляла, особенно Машу, болевшую очень редко и вообще терпением начальства не злоупотреблявшую. Но тут многое зависело от настроения, потому-то и не следовало звонить слишком рано — не ровён час разбудишь или из ванной выдернешь и получишь: "Заболела? Иди к врачу! И без больничного не появляйся!"

— Ты мне это брось! — раздражённо бросила начальница. — Мало мне остальных! И ты туда же.

Было очевидно, что чаша весов стремительно склоняется не в Машину сторону. И уже следующая реплика отрежет пути к отступлению — прежде всего самой Розе Геннадьевне.

Высказав своё решение ясно и определённо, она от него уже не отступит, даже если сама поймёт, что не права.

В её понимании признать свою ошибку или изменить решение, значит уронить свой авторитет. А авторитетом Роза Геннадьевна дорожила чрезвычайно, не подозревая, насколько давно и низко он упал, если ему вообще было откуда падать.

Подчинённые умело пользовались её слабостями и жестоко высмеивали всё, начиная с поведения и заканчивая внешностью. Маша никогда в этом не участвовала и понять не могла, какую радость находят коллеги в двухтысячном обсуждении ушей Розы Геннадьевны.

Ну да — у неё действительно большие уши — в самом буквальном смысле, но она умело скрывает их хорошо подобранной стрижкой. И что тут такого?

Другое дело, что в переносном смысле у неё тоже уши немаленькие… Начальница обожала собирать сплетни и обсуждать личную жизнь своих подчинённых. Ей очень нравилось, когда они с ней "делились", но больше всего она любила давать советы, по форме скорее напоминающие приказы, категоричные, резкие, порой даже откровенно обидные.

Так Роза Геннадьевна понимала прямоту и материнскую заботу, с которой, как ей казалось, она относилась к своим "девчонкам". "Девчонкам" же надлежало смиренно выслушивать указания, изображать восхищение глубинами открывшейся им житейской мудрости, горячую благодарность и готовность немедленно воплотить все полученные откровения в жизнь. Тогда можно было рассчитывать на разного рода поблажки.

Но Маша к этой методе никогда не прибегала. Делиться с Розой Геннадьевной подробностями личной жизни и своими по этому поводу переживаниями её могли бы заставить разве что под страхом смертной казни.

Советы начальницы были абсолютно предсказуемы (она даже умудрялась выдавать их Маше без малейшего повода с её стороны). А в поблажках Маша не нуждалась, потому что работала добросовестно. За это Роза Геннадьевна её, конечно, ценила, но не любила.

И сейчас Маша в один миг отчётливо представила, как можно повернуть русло разговора себе на пользу. Надо рассказать об Антоне, об их разрыве, добавить "для вкуса" каких-нибудь красочных деталей, пожаловаться на его мать и, наконец, смиренно попросить совета.

Тогда Роза Геннадьевна растает, будет долго и с удовольствием поучать, а в результате совершенно точно разрешит не приходить сегодня на работу. И этот пропущенный день даже отрабатывать потом не придётся.

Именно так нередко происходило с девчонками. Маша же всегда отрабатывала всё, что положено, а то и сверх того, — за тех "несчастненьких" девиц, что плели Розе небылицы и смеялись над ней за её спиной.

Да… Маша представила себе это… и к горлу подкатила тошнота. Противно и унизительно — и по отношению к себе, и по отношению к Розе, которую Маша, конечно, недолюбливала, но в сущности считала неплохой женщиной.

Не очень умная и деликатная — да; со своими слабостями и недостатками — а у кого их нет? с перепадами настроения, которые девчонки, может и справедливо, с неизменными оскорбительными комментариями приписывали климаксу — как будто их он никогда не настигнет!

Нет, Маша не хотела унижать ни её, ни себя и потому сказала очень серьёзно:

— Роза Геннадьевна, пожалуйста, я вас прошу, отпустите меня на сегодня. Мне действительно очень нужно.

На том конце провода колебались. Маша прекрасно понимала, что ступила на тонкий лёд и сейчас начальница скорее всего разразится возмущённой речью, тем более, что Маша фактически призналась: дело не в болезни, а в чём-то другом. И одновременно дала понять, что распространяться об этом другом не собирается.

Но на душе неожиданно стало легко и свободно. Ну и пусть. Не отпустит её Роза, она всё равно пойдёт на работу не раньше, чем решит свою "кубическую" проблему. В крайнем случае, можно и уволиться.

Она молодая, здоровая, со своим жильём, и руки у неё растут оттуда, откуда им природой положено. На швейную фабрику её брали не глядя! Тяжело там, конечно, но платят больше и обед бесплатный. Не пропадёт.

— Ну ладно, Маш, — вздохнула Роза Геннадьевна, в очередной раз хороня свои живучие надежды на Машину откровенность. — Но чтоб это было в первый и последний раз! — вскинулась начальница, вспоминая о роли сурового, но справедливого руководителя.

— Спасибо, Роза Геннадьевна, — с искренней благодарностью сказала Маша. — Спасибо вам большое! Это в последний раз, я обещаю. Пусть у вас всё будет хорошо! — сама себе удивляясь добавила Маша и положила трубку.

На словах о "последнем разе" у неё вдруг перехватило дыхание, показалось, что это не просто слова, что начальнице действительно больше никогда не придётся отпускать её куда бы то ни было, но совсем не по причине Машиной сознательности. Эта мысль не пугала, а лишь немного печалила.

Маша собралась с духом и заглянула в сумочку. Кубик, естественно, был там — ещё более нахальный и самодовольный, чем вчера. Маша решительно захлопнула сумочку и переступила порог, игнорируя трезвон домашнего телефона. Она была почти уверена, что это Роза Геннадьевна, встревоженная необычным поведением всегда сдержанной подчинённой.

Раньше Маша непременно решила бы, что ею движет лишь любопытство, а вот сейчас подумала, что любопытство, конечно, никто не отменял, но всё-таки Роза заволновалась, может быть даже испугалась за неё.

Маша и хотела бы её успокоить, но ничего не могла объяснить, да и говорить с кем бы то ни было сейчас была просто не в состоянии. Поэтому она отключила разливающийся соловьём мобильник, принявший эстафету у домашнего аппарата, где уже высветился домашний номер Розы Геннадьевны, и устремилась к ближайшей станции метро.

Можно было подождать автобус, но тело и душа требовали движения. Двадцать минут пешком — это то, что ей нужно. А на автобусной остановке она ещё успеет постоять — без этого до салона "Альфа-Центавра" не добраться.

ГЛАВА 10. О судьбах и сумках

До салона Маша добралась быстро. Подошла к хорошо узнаваемой двери, собиралась уже ухватиться за ручку, но машинально начала перечитывать вывеску и… остолбенела.

"Салон Альфа-Центр", — гласила вывеска. Не "Альфа-Центавра", а "Альфа-Центр", хотя Маша была абсолютно уверена, что вчера тут значилось именно "Центавра".

Но дальше было ещё интереснее. Вместо "изменения судьбы на заказ", сегодня вывеска обещала прозаическое "изготовление сумок на заказ". Все остальные посулы остались такими, как их помнила Маша: и " мастер высочайшего уровня", и "эксклюзивные решения", и "гарантия", и даже "индивидуальный подход", которого Маша вчера хлебнула полной ложкой.

Не веря своим глазам, она перечитала всё написанное несколько раз. На долю секунды показалось, что буквы в спорных местах расплываются и Центр превращается в Центавру, а сумки в судьбы. Но тут уж Маша всерьёз обеспокоилась своим душевным здоровьем и полезла в сумочку — вдруг и кубик исчез?

Но нет, он лежал на прежнем месте, издевательски подмигивая чёрными глазками.

"Эта встреча единственная, — вспомнились Маше слова Таисии Петровны, — другой не будет, даже если вы очень этого захотите".

Маша резко выдохнула, захлопнула сумочку и дёрнула на себя дверную ручку. Вчера дверь открылась легко — это она точно помнила, а сегодня оказалась тяжёлой. И внутри всё было иначе.

Не сказать, что роскошно, но вполне достойно. От вчерашней обшарпанности и пустоты не осталось и следа.

Вдоль стен, в стеклянных витринах, красовались сумки всех форм, цветов и размеров. Только стойка осталась на своём месте, но выглядела добротно, внушительно, ничем не напоминая поцарапанного ветерана мебельной промышленности, пугавшего Машу занозами.

За стойкой сидел мужчина неопределённого средне-пожилого возраста и такой же неопределённой смугло-южной национальности. Смотрел на Машу с доброжелательным ожиданием; с неподдельным интересом и законной гордостью мастера следил: какая сумка притянет взгляд посетительницы.

А Маша и правда невольно обратила внимание на один из образцов: мягкая кожа кофейного цвета и любовно выполненная аппликация в пастельных тонах с растительными мотивами побудили её сделать пару шагов в сторону и приблизиться к витрине. Но затем Маша спохватилась и решительно направилась к мужчине за стойкой.

Она даже не пыталась обдумать, что будет говорить. Ситуация была настолько абсурдна, что интуитивно Маша понимала — стоит ей задуматься — неуверенность возьмёт верх и она просто сбежит отсюда.

— Здравствуйте.

Мужчина заулыбался, хотел ответить, но Маша сразу же понеслась дальше:

— Я была здесь вчера, — выпалила она, лихорадочно соображая, что говорить дальше.

В глазах продавца промелькнуло нечто странное, он оставил попытки поздороваться в ответ и, кажется, что-то соображал.

— Вчера. Днём, — уточнила Маша.

Она уже собралась спросить про Таисию Петровну. Ведь надо же что-то спросить, но тут продавец воспользовался секундной паузой и раздумчиво сказал:

— Вчера — нет. Позавчера я работал, но вас не помню. А вчера не работал. Салон закрыт был.

— Но я… — растерянно начала Маша. — Я точно… вчера. Именно вчера.

Мастер смотрел на неё серьёзно, будто что-то прикидывая. А результат ему не нравился, и он грустнел на глазах.

— Может… — снова начала Маша. — Вы же не один здесь… наверное… Кто-то вместо вас… Я… здесь была женщина. Сказала, что её зовут Таисия Петровна…

— Вместо меня… да… — печально отозвался Машин собеседник. — Да только… я один здесь работаю. И владелец, и мастер, и продавец, — он настолько очевидно выделил интонацией слово "здесь", что Маша спросила робко:

— А… не здесь?

Поразительно глупый вопрос. Сейчас мастер засмеётся, и ей придётся уйти. Хватит с неё вчерашних издёвок Таисии Петровны.

Но он не смеялся. Смотрел всё так же серьёзно и, пожалуй, сочувственно.

— Про другие салоны ничего сказать не могу. У них свои правила, — он опустил глаза.

— Другие салоны… — шёпотом повторила Маша, отчётливо понимая, что этот странный мастер пытается ей на что-то намекнуть.

— И много? Других?

Мужчина быстро взглянул на неё и снова опустил глаза. Маша заметила, как его взгляд остро зацепился за её сумочку. Профессиональный интерес? Да он же давным-давно увидел всё, что могло его интересовать. На рынке куплено — там и рассматривать нечего — классический Китай под Италию.

— Салонов много… — протянул мастер. — Людей много, город большой… Как иначе? — он посмотрел на Машу пристально, кивнул головой, указывая на стол перед собой.

Его руки, ладонями вниз, распластались по столешнице, два пальца подогнуты. Значит, это ответ? Он хотел сказать — восемь? но почему-то предпочитает не произносить это вслух?

Мастер снова, нарочито внимательно, посмотрел на Машину сумочку.

— Разные люди, разные нужды. И салоны — разные, — сказал он всё так же очень серьёзно. — Жаль, что вы не пришли ко мне, — помолчал и добавил: — Вчера.

— Но… вы ведь сами сказали, что вчера ваш салон был закрыт, — жалобно отозвалась Маша, пытаясь восстановить связь с неумолимо ускользающей реальностью.

— Это от клиентов зависит. Есть клиенты — работаем. Нет — отдыхаем. Только мало их в последнее время.

— Наверное, дорого у вас, а от центра далеко, вот и… — сказала Маша, невольно радуясь такому будничному повороту разговора.

Продавцы всегда жалуются, что торговля плохо идёт, — это нормально. В отличие от всего остального.

— Не в этом дело, — не согласился мастер. — У меня не дорого, но сумки не нужны…

— Как это — сумки не нужны? — возмутилась Маша. — Сумки всегда нужны!

— Это правда, — мастер улыбнулся и повёл рукой, предлагая посетительнице сесть. — Только не все это понимают.

Маша с опаской покосилась на полумягкое кресло из чёрного кожзама, посомневалась секунду, но всё же села.

— Это я не понимаю, — сказала она.

Мастер приподнял бровь.

— Вас, — уточнила Маша.