Помоги проекту - поделись книгой:
Я заставила себя поднять голову, и, убедившись, что это не сон и не мираж — на меня и впрямь идет большой парусный корабль, я собрала все свои силы и отчаянно замахала рукой, пытаясь привлечь внимание наблюдавшего с высоты человека.
Через какое-то время от корабля отделилась шлюпка, и меня, чье сознание поддерживалось последним усилием воли, цепляющуюся синими пальцами за обломок, затопило счастье.
Я ЖИВА. Я ВЫЖИЛА.
Когда чьи-то руки подхватили меня, когда «выбили» из легких воду, обильно хлынувшую из носа и рта, я еще и заплакала, словно мало мне было соленой воды.
Я снова подумала об Азалии и членах экипажа затонувшего корабля. И стало так больно. Совсем не к месту — перед равнодушными, загорелыми, обветренными лицами незнакомых моряков.
Перед пиратами. Но это я поняла позже…
А пока, оказавшись на борту корабля, не видя ничего вокруг, я, ведомая кем-то под руки, шла, едва переставляя ноги.
Почувствовав, что мы остановились, кое-как приподняла голову. Передо мной стоял высокий мужчина, чье лицо я не могла разглядеть из-за дикой слабости.
— Бросьте к остальным. Дайте сухую одежду и накормите. — Сухо приказал он.
А меня потащили куда-то вниз по ступенькам…
В помещение, куда меня довольно грубо закинули, едва-едва проникал дневной свет, там пахло сыростью и воняло потом. В полутьме различались смутные силуэты людей, которых навскидку было около пятнадцати человек и которые испуганно жались к стене при появлении посторонних.
Едва глаза привыкли к полутьме и слабость кое-как отошла, я, кряхтя, как древняя старушка, поднялась с пола. Среди присутствующих были лишь девушки и женщины разных возрастов, все они были грязные, измученные, с болезненно бледными усталыми лицами, в каких-то лохмотьях. Все они смотрели на меня безучастно, с толикой печали, как бы говоря «теперь ты такая же, как мы».
Едва вернулась способность мыслить не составило труда проанализировать увиденное и прийти к определенному выводу. Я… на пиратском корабле. Звучит нереально, как бред. Но это так.
Сползая по стене, к которой прислонилась, едва удержалась от конвульсивного истерического смеха. Меня накрыло… осознанием.
Нас везут продавать, как базарное мясо. Причем скорее всего на тот самый невольничий рынок, что так пугал меня. Теперь и я буду стоять обнаженная на глазах у толпы, с пустыми глазами, как та девушка, что мы видели с Азалией.
Азалия… по лицу покатились слезы, которые я тут же вытерла. Не время, нельзя никому показывать слабость — загрызут…
Дверь с лязгом снова отворилась, и вошел какой-то коренастый верзила с равнодушными пуговками-глазами, с какой-то одеждой и и едой в руках. Отдав все это мне, мужчина окинул нас тяжелым взглядом и ушел, снова накрепко заперев дверь.
Едва удалились его шаги, я с остервенеем накинулась на еду. Голод не тетка. Безвкусный жирный суп выхлебала за секунду, под десятком жадных голодных взглядов, а когда взялась за хлеб — вдруг заметила в дальнем углу совсем крошечную фигурку. Девочка, маленькая, лет семи. Худое тельце ее скрывал балахон, но по лицу было видно, что она истощена, а глаза так же, как у всех остальных, жадно, голодно, почти по-звериному блестели в темноте.
И кусок мне в горло больше не лез, хотя от голода желудок прилипал к спине.
Встав с пола с грацией медведя, словно в полусне я, ведомая чем-то неподвластным разуму, доплелась до того угла и, присев на корточки (из-за качки едва не шлепнулась), протянула девочке хлеб.
Пару секунд она недоверчиво смотрела на меня невероятно грустными чистыми голубыми глазками, а после, выхватив кусок, так жадно вгрызлась в него, что жалость во мне увеличилась троекратно, как и желание прибить ублюдков, способных сотворить такое с ребенком.
— Спасибо. — Тихо сказала девочка, доев хлеб, а я, слабо улыбнувшись в ответ и так же пошатываясь, поплелась переодеваться, на ходу снимая мокрую одежду, от которой мокрое тело пробили судороги.
Я знала, что до берега нам плыть меньше дня при спокойном ветре, но радости мне это не добавляло.
Как переменчива судьба. Вчера у меня все было, а сегодня нет ничего. Совсем ничего, кроме жизни. Впрочем, это уже немало — сие я усвоила твердо.
Спустя примерно полчаса, устав сидеть в тишине, я стала без энтузиазма знакомиться с девушками. Все они были печальны и молчаливы, ограничились короткими фразами и то и дело молча плакали, бессмысленно уставившись в одну точку.
Я понимала их, поэтому не лезла. Самой хотелось рыдать в голос, биться об стену от страшных перспектив, от мысли, что Азалия — моя единственная подруга, почти сестра — погибла, от осознания того, что ничего уже не будет как прежде… Но я знала, что с первой же слезой сорвусь так, что в моей душе не останется ни единого целого клочка, и поэтому я тихо переговаривалась с Хелен — той самой девочкой, которую, в отличие от остальных, очень тянуло поговорить.
Она рассказала, что является дочерью князя, правящего Камхалом — это маленькое княжество на севере Эардана. На их замок напали враги, крепость захватили, но ей с матерью и несколькими служанками удалось бежать. Однако по дороге к родственникам на них напали разбойники, почти всех убили — в том числе и мать, пытавшуюся защитить ребенка. Ее и ее няню продали работорговцам.
Хелен осталась совсем одна.
На последних словах девочка плакала, а я и не заметила, как прижала ее к себе. Захлебываясь в печали и сочувствии, я готова была душу продать, лишь бы не видеть в детских глазах такой боли, такой взрослой скорби. И я баюкала ее в объятиях, словно родную, хотя совсем не знала, делилась с ней уверенностью в лучшем будущем, которой у меня не было. Какая-то девушка с очаровательным голосом спела ей чудную колыбельную, а я рассказывала сказки своего родного мира, коих знала огромное множество, пока незаметно для себя же не уснула.
Мне снился дом, родители, детство… Посиделки с Азалией… Гард, наши прогулки, наши совместные ночи, теплые, сладкие слова на ушко… Я улыбалась сквозь сон.
А проснулась от того, что на меня вылили ведро холодной воды. Освежающий душ, так сказать.
Отфыркиваясь, я ошалело уставилась на мужчину с ведром, готовая убивать с особой жестокостью. А он лишь ухмыльнулся и сказал:
— Помойтесь и переоденьтесь. Все.
— Мы… приехали? — Хрипло спросила я.
— Да. — Ответила какая-то темненькая стройная девушка, похожая на черкешенку.
А потом началась жуткая драка за бадью с водой. Мне досталась почетная третья очередь, стоившая мне нескольких сломанных ногтей и синяка, однако мыться под чьими-то злыми взглядами и поторапливающими визгами — то еще удовольствие, честно говоря…
…Уже к полудню корабль пристал к берегу под видом обычного торгового. Представители власти «проверяли» для виду — законом полагалось конфисковать пиратские корабли и арестовывать экипаж, но несколько звонких монет с легкостью и непринужденностью посылали закон к черту, ибо имели куда большую власть над людьми. Всех нас, пленниц — вроде бы умытых, но по прежнему неопрятных — вывели на берег. Остальные моряки и рыбаки, оказавшиеся в тот момент волею случаю у моря, не обращали на нас совершенно никакого внимания — значит, помощи ждать не приходится, впрочем, глупо было и надеяться.
Затем, ничего не объясняя, нас, придирчиво осматривая каждую, разделили на две группы: семерых красивых молодых девушек, в числе которых оказалась и я, куда-то погнали, как скот, размахивая хлестким болючим кнутом, а остальным, среди которых была и Хелен, накрепко связали руки и практически волоком потащили в совершенно другую сторону.
Мне хотелось драться и кричать, когда девочка напоследок посмотрела на меня с немой мольбой, но я не смела, зная точно, что ничего не смогу изменить — разве что сделаю только хуже. Все, что теперь могу — от всего сердца пожелать ей светлого будущего и счастья, если оно вообще хоть сколько-нибудь возможно там, куда ведут ее эти уроды.
Нет чувства более страшного, чем бессилие…
Нас семерых, как оказалось, повезли в столицу, а что сталось с остальными и с маленькой Хелен — я вряд ли когда-нибудь узнаю…
Очнулась я от того, что кто-то сильно давил на грудь, и в первые секунды, видя перед собой лишь небо, подумала, что умерла. Неудивительно, учитывая то, что последние мое воспоминание — шторм, треск тонущего корабля, толщи холодной воды над головой и почудившийся мне голос, текучий, как ручеек. «Живи»… Да мало ли что почудится перед смертью.
А потом из носа и рта обильно хлынула вода. Чьи-то руки помогли приподняться, потом встать. Качка… у меня голова так кружится, или я на корабле? Неужто все это было лишь страшным сном?..
Проморгавшись, я вгляделась в озадаченные незнакомые лица моряков.
— Что случилось? Где я?.. — Растерянно, как ребенок, отставший от родителей, спросила я.
— Ваш корабль затонул. Похоже, кроме вас никто не выжил. — Ответил один из моряков, — Вы на торговом судне, принадлежащем леди Мейларас.
Мне показалось, что я ослышалась.
Графиня Эридна Мейларас… Я попала в этот мир в тело маленькой девочки-бастарда, ее служанки. Со временем, привыкнув к новому миру и новой жизни, я сумела найти подход к своей госпоже — вдове графа, занимающейся торговлей — и продавала ей свои картины. Нет, не так, скорее, оказалась в рабстве, где мне перепадали лишь небольшие проценты. А потом, улучшив момент, сбежала в Тарисхон, надеясь, что больше никогда не встречусь с этой леди — такие не прощают.
Надеюсь, у меня слуховые галлюцинации…
И эта женщина… спасла меня?
— Графиня Мейларас? — Все-таки уточнила я.
— Занятная встреча, не правда ли? — Раздался за спиной хорошо знакомый голос, заставив слегка вздрогнуть, — Вот уж кого не ожидала больше встретить, тем более… так. Но знаешь, маленькая художница… оно весьма кстати.
Улыбка на ее красиво очерченных губах не предвещала ничего хорошего. Интересно, как дорого мне обойдется мое спасение?
Впрочем, все лучше, чем пойти на корм рыбам.
День был жарким, впрочем, как и большинство дней в стране вечного лета — Ранхарде. Однако в тот момент меня — и, уверена, моих спутниц тоже — это «вечное лето» отнюдь не радовало: в горле воцарилась пустыня Сахара, все тело изнывало от дикой жажды, голова сильно нагрелась от обжигающего солнца, и мы шли несколько километров по столице, по раскаленной земле и гравию босиком, а запястья наши были связаны, так что мы шли «на поводке», спотыкаясь друг о друга.
Я настолько устала и хотела пить, что даже мысли о предстоящем ужасе уходили на второй план. Две девушки по дороге упали в обморок, но воды им никто не дал, потому что запасы кончились. В сознание приводили, отпуская болезненные даже на вид пощечины…
И вот, мы достигли невольничьего рынка. Хотелось бы сказать «наконец», но язык не повернется… там была все та же сутолока, все те же несчастные лица людей, ставших вещами, и довольные — тех, кто, купив их, приобрели власть над чьей-то судьбой.
Глядя на все это, мне становилось до того мерзко и страшно, что хотелось одного: упасть и тихо умереть. Впрочем, вру — для этого я слишком сильно хотела жить. Точнее, выжить, выкарабкаться, несмотря ни на что.
Нас поставили в ряд перед каким-то упитанным пожилым мужчиной в кричаще ярких восточных одеждах, который, осмотрев нас, одобрительно кивнул и сделал какой-то жест двум сильным высоким рабам, обнаженным по пояс.
Нас привели в какое-то огромное помещение, где находилось много самых разных девушек. Объединяло только одно — красивая внешность. Нас всех осмотрели девушки в смешных шапочках, вроде той, что я видела у «главной» в султанском гареме, затем затолкнули куда-то… сырость, пар, да и обстановка вообще, говорили о том, что это баня. Так как мы ехали почти три дня, связанные, и пешком прошли кучу километров, я была очень грязная, поэтому от ванны или бани не отказалась бы. Хотя в целом мне было все равно — я наблюдала за всем происходящим, как посторонний свидетель, подсознательно не веря, что это все происходит со мной. Нас бережно и тщательно мыли, натирали маслами и благовониями, а я сидела, как деревянная кукла — обездвиженная, словно душа вдруг покинула тело…
Затем нас привели в другое помещение, со множеством больших зеркал. Сурьмили глаза и брови, подкрашивали губы, наносили легкие румяна, а я уже почти перестала понимать происходящее. Так всех наложниц каждый день раскрашивают? Зачем все это? Действительно как манекены.
Из зеркала на меня смотрело чужое отражение — я, и в тоже время кто-то другой. Не может у меня в глазах быть столько ужаса и боли, не может… Но я знала, что этот кошмар будет длиться еще долго, и худшее впереди.
Словно в подтверждение моих опасений, нам не выдали одежду, а обмотали… пятью покрывалами.
Весь воздух вышибло из груди. Отчетливо вспомнилось, как продавали таким образом девушку, что мы видели с Азалией: снимая покрывало за покрывалом, расписывая публике каждую открывающую часть тела. Десятки похотливых взглядов, звон монет, ценность которых приравняли к ценности жизни и свободы человека… Неужели и мне придется это пережить?
К горлу подкатила тошнота, а в душе застыла ужасающая горечь. Хотелось кричать, так, чтобы выплеснуть в этом крике всю свою боль, вырвать ее из сердца, чтобы она больше не мучила меня… Вырвать, даже если вместе с самим сердцем.
А дальше нас собрали большой толпой перед огромными дверями. Вокруг выстроились закованные в железо стражники, словно боясь, что кто-то сбежит. Попробуй сбеги тут…
Из-за дверей слышался шум, голоса, мужской смех, звон монет, доносились самые разные приятные запахи. Значит, продавать нас будут не на улице. Впрочем, какая разница…
Сердце билось, как ненормальное, губы сами собой зашевелились в тихой молитве. Как же мучительно страшно…
Кто-то что-то громко прокричал, послышался громкий металлический звук, будто кто-то с силой ударил массивной кувалдой по большому медному щиту. Двери перед нами отворились…
Открылся вид на следующий зал. Богатый, начищенный, он подавлял своими размерами. В дальнем углу от нас находился человек с чем-то массивным в руках, находившийся у какого-то большого медного предмета. Слева от дверей располагались большие трибуны, как бы полукругом, как в римском амфитеатре. На них сидело множество мужчин. В их руках неизменно позвякивали массивные мешочки, а глаза горели в предвкушении.
И здесь пропал малейший намек на уверенность в том, что я сильная… переживу… забуду…
Такая грязь остается на всю жизнь.
Сильные евнухи, стоящие до этого посередине открытой площадки зала, двинулись в нашем направлении. Они грубо выхватили из толпы красивую, худенькую девочку, лет пятнадцати, не больше.
В ужасе закрыв лицо руками, я неверяще наблюдала за тем, как с нее медленно срывают покрывало, вертя и расписывая прелести каждой открывающейся взору части тела.
О Боже, неужели такое бывает на свете?
Неизвестно, сколько времени я простояла, не в силах поверить в то, что видели глаза. Все казалось кошмарным сном: как бы ни была я и ранее уверена в том, что нет идеального мира и идеальных людей, сколько бы ни сталкивалась ранее с людской подлостью, это… это худшее из всего, что я видела.
Словно впав в оцепенение, очнулась я лишь в тот момент, когда грубые руки схватили меня за поникшие плечи.
— НЕТ… — тихо шепнула, когда почти волоком тащили в центр. Из глаз лились злые слезы.
Не видеть бы ничего… не чувствовать…
Взгляды присутствующих алчно скрестились на очередной жертве, и мир покачнулся перед глазами.
«Этого не может быть… это не со мной происходит» — Вопило сознание, причиняя неимоверную боль, разбивая гордость, словно тонкое стекло.
Словно вся грязь и подлость мира собралась вокруг меня, чтобы посмеяться над былыми успехами, свободой и гордостью, обрушившись невыносимой тяжестью. С каждым срываемым покрывалом жизнь покидала. И лишь одна мысль устало билась в уме: «Держись… ты сильная… они не увидят твоих слез».
Я заставила себя разлепить крепко зажмуренные глаза, мутным взглядом рассматривая шумную толпу богачей, слившуюся в размытые пятна. А потом… я увидела его.
Он сидел среди них, и мой взгляд зацепился случайно. Выделялся необычайным богатством одежд даже здесь, но одежд восточных, столь непривычных на нем, делавших из него другого человека.
Мое сердце пропустило удар — и замерло. На миг я совершенно потеряла связь с реальностью.
Гард?…
Ужас, неверие, боль, гнев — трудно описать словами те чувства, которые охватили его, когда он вдруг увидел ее здесь.
Ангела, зачем-то спустившегося в ад…
Ингард был уверен, что она благополучно вернулась — в Эардан или Вейлахс, где живет спокойно и счастливо, быть может, уже забыв его — хотя эта мысль причиняла боль. Он надеялся — и в то же время боялся — наконец найти здесь совершенно другого человека…
Сейчас она буквально сияла, как редкий бриллиант на солнце, чистой, матовой кожей, идеальной женственной фигурой, красотою черт и дерзостью томных очей. Нереальная, невозможная, чарующая… В отблесках пламени свеч она казалась богиней любви, соизволившей посетить смертных. Шикарные светлые волосы переливающимся каскадом спускались до талии, слегка прикрывая спину и грудь, а в невозможных синих глазах было столько боли, что ее хватило бы на целый город.
Поделиться книгой: