Люди и оружие

— Значит, ты тоже считаешь нас дикарями?

— Я? Да, но только это не мешает мне испытывать и к тебе и к твоему народу искреннюю симпатию. На мой взгляд, чем не скорее вы перемените свой кочевой образ жизни и не узнаете все то, что знают белые люди, тем менее трагичной будет ваша судьба. Иначе, в конце концов, сама судьба заставит вас изменить свою жизнь, но только ценой такому прозрению станет целое море крови и слез!

Когда они вернулись домой, Солнечный Гром спросил о том же самом и Ко. И Ко ответил, что — да, так все оно и есть, однако добавил, что у них в Японии по этому поводу говорят так: «То, что может согнуться, потом всегда распрямляется!» — пусть мы вынуждены пока во всем уступать иностранцам. У них пушки, у них корабли — то есть все то, чего у нас нет. Но мы стараемся у них учиться и все перенимать, и я уверен, что наступит время, когда у нас будет все то же самое, и тогда мы им покажем! Вам, индейцам, нужно начать думать точно также, иначе вам не выжить!

* * *

— Да, белый человек, друг индейцев — вот так я и узнал, что мы дикари и что белые не оставят нас в покое, какие бы договоры мы не заключали, потому, что там, где живет один индеец, могут жить сотни васичу. «Конечно, они не могут с этим смириться, а поскольку их много и они хорошо вооружены, они утвердят свои права на нашу землю силой оружия!» Не думаю, что многие мальчики моих лет задумывались тогда нам всем этим. Но мне повезло, что у меня в учителях были Во-Ло-Дя и Ко, потому, что они были знающими и по-настоящему порядочными людьми. Однако тогда я этого ещё так до конца не понимал. В душе моей вспыхнула обида и мне больше чем когда бы то ни было до этого захотелось вернуться к моим родным и увидеть отца и мать. Я так и сказал об этом им обоим и Во-Ло-Дя ответил, что теперь, после подписания договора никаких препятствий к этому нет.

Хотя снега было уже довольно много, мы поехали напрямик через прерию и вскоре добрались до тех мест, где можно было встретить индейцев дакота. Дым, поднимающийся к небу со стоянок, в морозном воздухе виден издалека и мы уже вскоре встретились с большим родом оглала, от которых узнали, где искать мой род Пятнистого Орла. Скажу тебе правду, что когда я увидел своих соплеменников, то не мог удержаться от слез.

* * *

— Ну, в общем, добрались мы благополучно, — начал рассказывать Ко Володя, когда он вернулся из племени Пятнистого Орла. — Встречает наш юный индеец своего отца, а тот не верит, что это он, руками машет — мол, ты не живой человек, а дух! Ну, тот дал ему себя пощупать, все объяснил и ты бы, Ко, видел, как этот индеец обрадовался, да и не только он, а все их стойбище. Отец Солнечного Грома тут же подарил трем другим индейцам по лошади, а потом послал специального человека обойти все палатки и позвал всех на пир. Солнечный Гром меня всем представил, поднес подарки отцу, вождю и жрецу, а тем временем женщины сварили бульон из оленины, приготовили медвежий окорок и вдобавок подали ещё и жареную собачатину. Ну, а потом он начал рассказывать, как он спасся и что делал все это время, а я сидел и страдал, потому что, откровенно говоря, страшно захотел спать, а нужно было сидеть, слушать непонятную тебе речь и к тому же все время улыбаться. В общем, разошлись гости так поздно, что ещё немного, и я бы просто заснул с открытыми глазами — ха-ха! Потом его отец и мать ещё раз поблагодарили меня за спасение их сына, и я наконец-то повалился спать. А утром просыпаюсь, а все уже опять сидят в палатке и доедают то, что ещё осталось и опять наш Солнечный Гром рассказывает свою историю. Смотрю, а он наше все снял, надел своё — индейское, тщательно причесался, какие-то пятна на лице нарисовал… Одним словом, я его едва узнал, так сильно он там изменился. Отец и матерью, и брат с сестрой просто глаз от него не отводили. Ну, да ведь оно и то понятно. Ведь им жрец их тогда сказал, что мальчика забрал дух реки, поэтому искать его бесполезно, а он потом взял, да и вернулся! Солнечный Гром мне потом сказал, что даже известные в их племени воины удивлялись, как это он сумел спастись. «Это потому, наверное, что у тебя очень сильный дух-покровитель, вот как!» — говорили ему очень многие, а жрец заявил, что такое событие заслуживает того, чтобы ему, мальчику, ещё не прошедшему испытания воина, сделать какой-то специальный щит, чтобы тот охранял его и дальше. Так что я ещё смог увидеть, как они этот щит ему делали и вручали, а отец мальчика в благодарность за это подарил своего лучшего скакуна вождю, а второго жрецу — вот какие у них интересные обычаи. Кстати, щит Солнечный Гром получил из шкуры бизона с самого его хребта. Причем на нем был нарисован белый орел — его покровитель, черный четырехугольник — символ мира, потом четыре звезды — знаки сторон света, а затем его ещё украсили красными лентами, перьями орла и мехом горностая, так что изделие получилось и вправду очень красивым. «Но, — говорят, — носить тебе его пока что нельзя, пусть висит в палатке, потому что ты ещё взрослым не стал. После этого Солнечный Гром показывал всем, как он умеет стрелять из своего ружья, и стрелял очень метко. Я видел, как многие индейцы даже побледнели, когда он бабахнул по надетой на палку тыкве и попал точно в цель…

— Что ещё там было? — продолжал рассказывать Володя. — Да, в общем-то, ничего особенного. Несмотря на зиму, индейцы в этом лагере много трудились, причем и мужчины и женщины. Мужчины каждое утро отправлялись на охоту, а женщины оставались дома и занимались рукоделием, шили одежду и мокасины. Дети постоянно играли, причем все игры у них были напрямую связаны с охотой, то есть они стреляли из луков, бросали в цель дротики, а те, кто постарше, тоже охотились и стерегли лошадей. Ну, а потом пошел снег, и я поспешил оттуда уехать. Мы выкурили трубку мира, после чего индейцы дали мне в дорогу двух провожатых. Но я их отпустил, как только добрался до того леса, где мы с тобой охотились, чтобы им было легче возвращаться назад. Так что мы тут с тобой, Ко, сделали, по крайней мере, одно доброе дело — спасли жизнь хорошему мальчику и кое-чему его научили, так что Бог нам с тобой, наверное, это засчитает.

— Да, мой господин, ты прав. Этот мальчик-индеец был хороший, — ответил Ко, — и я всем сердцем желаю ему счастья и добра. Но… он сын своего народа и если будет жить с ним, разделит его судьбу. А какая судьба уготована его народу? Будда это знает, но разве он скажет?!

— Да-а, — протянул Володя, в задумчивости глядя на огонь, горевший в очаге, — с индейцами подписан договор и все земли на северо-запад отсюда, включая и их священные Черные Холмы, теперь принадлежат им навсегда. Но только как долго эти янки будут его соблюдать? Ведь право всегда на стороне того, кто сильнее!

* * *

— Теперь я должен сказать тебе, белый человек, о том, чего я никак не ожидал, находясь в родном племени. Радость моя была неполной! До этого я даже и подумать не мог о том, что такое возможно. Но вот я попал к родным, к отцу с матерью, рядом со мной был любимый брат, малышка-сестра, но… мне не было хорошо при этом так, как мечталось об этом раньше. Я вспоминал долгие вечера у очага Во-Ло-Ди и Ко, каждый из которых учил меня по-своему и как приятно было мне каждый день узнавать что-то новое. Многое из того, что я узнал от них, я рассказал своему отцу, а он передал мои слова вождю и тот нашел их настолько важными, что даже позвал в свою палатку и я повторил их перед заслуженными воинами, а потом ещё раз перед нашим жрецом. Как я уже говорил тебе, его звали Акайкита, что значит Миротворец, и был он очень мудр, но даже он, выслушав мои рассказы, не знал, что сказать. А что же тогда было взять с моих сверстников, которые расспрашивали меня обо всем, что со мной приключилось, а я, конечно же, отвечал им правдиво, но только мои слова не вызывали у них ничего кроме недоверия. Особое недоверие к моим рассказам о том, что я узнал от бледнолицых высказывал Сильный Как Буйвол — подросток примерно моих лет или чуточку постарше, который был сыном одного из наших старейшин. Наверное, сначала он мне просто завидовал. Завидовал тому, что у меня, есть «гром-железо», а вот у его отца — нет, что многие мужчины и в том числе и его отец, приглашают меня в свою палатку послушать о том, что я узнал от Во-Ло-Ди и Ко, ну а его пока ещё не слушал никто.

Он постоянно старался меня задеть и унизить. Причем всякий раз при этом обставить все так, чтобы происходящее выглядело естественным, а его неприязнь ко мне не бросалась в глаза. В течение долгого времени ему было не за что меня упрекнуть, поэтому он старался в моем присутствии уничижительно говорить о бледнолицых и этим самым унижать не столько их, сколько моих друзей Во-Ло-Дю и Ко. Обычно я молчал, но один раз выдержка мне изменила.

— Среди васичу, — сказал я как-то раз, когда он что-то особенно разошелся, — тоже есть разные люди. Есть плохие, а есть и хорошие.

— Ха! — сразу отозвался он с радостью в голосе, потому, что давно хотел вызвать меня на спор. — И ты, конечно, таких знаешь?!

— Не только я их знаю, но и ты и все остальные. Один из них был гостем наших палаток и даже выкурил трубку мира с твоим отцом и самыми заслуженными воинами нашего клана, так что о чем тут ещё говорить?

— Ты защищаешь этого васичу только потому, что он спас тебе жизнь.

— А разве ты, Сильный Как Буйвол, не был бы благодарен человеку, который спас тебе жизнь? Ведь никто не заставлял его это делать ни тогда, когда он снял меня с льдины, ни когда он не побоялся вступить из-за меня в схватку с пауни. А ведь он мог бы вполне сказать: «Это не мое дело, пусть жить ему или умереть решает судьба!» — и… будь он плохим человеком, разве он стал бы поступать по-другому? Но нет, он поступил так, как поступил и когда я рассказал обо всем своему отцу, он сказал, что этот бледнолицый хороший и добрый человек, и, по-моему, этим все сказано!

— Ну, о том, что он убил стольких пауни, мы знаем только с твоих слов…

— Ну, да, — мне хотелось уязвить его как можно сильнее, — конечно, а томагавк их вождя сам прыгнул мне в руки, либо ты ещё скажешь, что я нашел в кустах…

— Но ты же не сам его добыл…

— Но и ты тоже ещё ни разу не сражался, а я, по крайней мере, уже два раз участвовал в настоящем бою и коснулся живого врага.

— Это ты так говоришь!

— Это сказал белый воин!

— Но переводил-то ты!

— Тогда зачем он подарил мне «гром-железо» и научил им владеть? Зачем Ко научил меня бросать «смертельную звездочку»?

Сильному Как Буйвол нечему было на это сказать, но он боялся потерять лицо перед собравшимися вокруг нас мальчишками и потому сказал глупость: — Все равно я сильнее и старше тебя, поэтому я правильно сужу о васичу, а ты нет!

Несправедливость его слов была очевидна, и все засмеялись, а он разозлился ещё сильнее.

— Да-да! Тебе как туман застили глаза их подарки, а на самом деле пользы от этих твоих васичу никакой. Все, что они тебе рассказали и про облака из дыма от кипящей воды, и про дома васичу, поставленные один на один и про дома на колесах — это все это ложь! Да если отнять у них все эти их огненные палки, то сами они ничего не смогут сделать с нами, с индейцами! Даже с пауни, не говоря уже о нас — дакота!

— Это ты так считаешь! — постарался я ответить как можно спокойнее, хотя внутри у меня все кипело от злости. — Но ты пока что ещё только сын старейшины, а не сам старейшина и твое мнение недорого стоит.

— Ты бы лучше перешел от слов к делу, — сказал вдруг один из мальчиков, по имени Ваниетула — Зима, который был моим дальним родственником из-за чего я тоже называл его братом. — Покажи ему как тебя научил бороться Ко, и тогда он сам увидит, что бледнолицые кое-то могут и сами по себе, без помощи своих палок и колдовства.

По правде говоря мне совсем не хотелось бороться с Сильным Как Буйвол, потому что он для своего возраста и в самом деле был очень силен. Но только тут уж я не мог отступать и сказал, что согласен.

Мы выбрали площадку и другие мальчики вытоптали на ней снег, чтобы нам было удобнее бороться друг с другом. Стояла зима, и было очень холодно, но мы, тем не менее, сняли наши теплые куртки и остались в одних легинах, чтобы противнику было труднее тебя схватить. Я вспомнил слова Ко, что чувства одного человека передаются другому и встал перед Сильным Как Буйвол, стараясь ни о чем не думать и при этом ещё и улыбался. Это ещё больше вывело его из себя, и он бросился на меня, сжав кулаки и наклонив голову. А дальше все случилось так, как мне говорил и много раз показывал Ко — в последнее мгновение я отступил в сторону, подставив ему ногу и мой противник так прямо лицом в снег и упал! А я тут же оказался на нем сзади и изо всех сил заломил ему руку за спину.

— Говори! — потребовал я, слыша, как он скрипит зубами от боли. — Говори! Я больше никогда не буду говорить плохо о бледнолицых друзьях Ота Кте, и я согласен с ним, что есть хорошие бледнолицые и есть плохие! Он начал бормотать что-то неразборчивое, потому что рот у него был забит снегом и тут я услышал голос своего отца: — Оставь его! Твоя ловкость сломила его силу, так что ты и так победил!

Я оглянулся и увидел, что кроме моего отца позади моих сверстников кроме него стоят ещё несколько мужчин, только-только подошедших к месту нашей схватки. Я тут же встал, отряхнулся и надел куртку, а отец положил мне руку на плечо, и потом сказал, чтобы я пошел за ним.

Мы пришли в палатку, и отец попросил меня рассказать о причинах нашей ссоры и я все честно ему рассказал. Отец мой долго молчал после этого, а потом сказал так: — Ты поступил так, как ты и должен был поступить, но очень может быть, что этим ты нажил себе опасного врага. Сильный Как Буйвол силен, но не умен и часто повторяет слова других не задумываясь. Но как бы там ни было, многие думают точно также. Даже нашего вождя Красное Облако многие открыто называют предателем, хотя он словами мира сумел добиться большего, чем многие доблестные вожди, да и он сам до этого, добились стрелами войны. Я вижу, что тебе не хватает твоих бледнолицых друзей, что ты стал задумчив и твои мысли часто не с нами. Это и плохо, и хорошо. Хорошо, потому что это говорит о том, что ты тоже добрый и отзывчивый человек, а это всегда хорошо, так как Великий и Таинственный любит тех, кто добр. Но это и плохо, потому что так жить нельзя, как нельзя жить в разрезанной пополам палатке.

— Я понял, — ответил я отцу, — но что я могу поделать? Я действительно смотрю теперь на мир другими глазами. Я стал задумываться над такими вещами, о которых раньше не думал и я очень жалею, что не могу спросить об этом у Во-Ло-Ди, потому, что он на мои вопросы всегда отвечал просто и понятно. А это, отец, оказывается очень приятно — задавать вопросы и получать на них ответы от знающего человека. Я же не виноват, что он один видел и знает больше, чем все мужчины нашего племени. А ведь кроме него там был ещё Ко и это такой великий воин, что если бы, отец, ты видел его в бою, ты поразился бы точно также, как и я, но может быть оценил его ещё лучше.

— За всем за этим, — сказал мне отец, — я вижу лишь только одно: твой дух не спокоен, и как сделать так, чтобы это у тебя прошло я не знаю. Не знает этого и наш жрец Акайкита, который мне первым сказал об этом и которого это тревожит точно так же, как и меня.

Зима в тот год была голодной — из-за глубокого снега нельзя было преследовать дичь. Правда в нашей палатке из-за того, что у меня было ружье, мясо не переводилось, и со временем зависть к нам — моему отцу и ко мне среди некоторых людей нашего племени стала ещё больше, хотя мой отец, Большая Нога, всегда был очень щедр и постоянно делился нашей добычей. В довершение ко всему многие наши люди ослепли от яркого снега и тогда стали говорить, что это оттого, что мы чем-то прогневили дух Белого Орла. А Белый Орел был моим покровителем и, может быть, говорили мои недоброжелатели, это я стал тому причиной, потому что убиваю дичь в лесах исключительно оружием бледнолицых, вместо того, чтобы пользоваться луком — оружием наших отцов.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

В которой Солнечный Гром совершает подвиг, которого ещё никто не совершал

— Да, вот так все это и было тогда, но потом, весной стало ещё хуже. В месяц, когда вскрываются реки, мы перенесли нашу стоянку на берег Черепашьей реки, и вот тут-то и открылось, что я теперь панически боюсь плывущих по воде льдин. То есть не то, чтобы кататься на них как раньше — об этом и речи быть не могло, но я даже просто не мог смотреть на то, как они плывут вниз по реке, так как у меня тут же начинала кружиться голова, и словно чья-то холодная рука сжимало мое сердце. Когда такое случилось впервые, я даже не понял, что со мной, но потом это повторялось всякий раз, как я пытался смотреть на реку и мои сверстники это заметили. И конечно же Сильный Как Буйвол тут же поднял меня на смех и стал говорить, что я не в силах побороть свой страх перед рекой и я теперь всю жизнь буду бояться плавучих льдин, а раз так, то какой же из меня будет воин. Даже многие взрослые говорили, что возможно духи вод съели мою смелость, либо со мной на реке случилось что-то совсем уж страшное, если я даже не могу смотреть на воду и плывущие по ней льдины. А я пытался, но не мог, настолько, видно, сильно подействовал на меня тот несчастный случай.

Правда, потом ледоход закончился, но люди по-прежнему сторонились меня, а мой отец как-то сказал: «Не дай, мой сын, страху овладеть твоим сердцем. Страх это как жук-древоточец, который грызет дерево изнутри. Снаружи оно выглядит цветущим и крепким, но стоит налететь ветру и оно упадет, и все увидят, что внутри у него труха».

«Что же мне сделать, — спросил я, — чтобы побороть свой страх? Неужели опять идти и кататься на этих льдинах? Ведь это же детская забава, которая ничего не доказывает! Ни ты, отец, ни воины из отряда Смелых Сердец не делают этого и, тем не менее, никто их за это не винит, хотя, может быть, случись с ними тоже, что и со мной, они бы боялись этого ещё больше.

— Да, — ответил мой отец, — все это так, как ты говоришь. Но только люди обычно говорят о том, что у них перед глазами, а не о том, что могло бы случиться. Поэтому если ты хочешь, чтобы люди забыли об этом, ты должен совершить какой-нибудь подвиг, которого никто в твоем возрасте ещё не совершал и этим доказать свою смелость. Запомни, мой сын, что, прежде всего ты должен быть храбрым! Умри на поле битвы и вдали от дома, если понадобиться, но только не будь трусом. Поверь мне, что лучше умереть молодым, чем сделаться больным и старым и все равно умереть!»

Совет его я запомнил на всю жизнь и, тем не менее, как ты сам видишь, дожил до глубокой старости — ха-ха! Но что мне было делать, я не знал и часто оставался один, сидел где-нибудь на холме и думал об этом. Мне хотелось посоветоваться с моим Белым Отцом, услышать остроумные слова Ко, который всегда, как и мы, индейцы, говорил очень образно, но расстояние отделявшее меня от них было слишком велико, чтобы ехать туда в одиночку, а просить отца поехать со мной я как-то не решался. Вокруг зеленела трава. Ярко светило солнце, но мое сердце сжимала тоска, и я все ещё не знал, как мне поступить.

* * *

Однажды, когда я вот так сидел на вершине холма, вдали на равнине показались два фургона, запряженных каждый четверкой лошадей. Я видел такие на форту бледнолицых, поэтому сразу понял, что к нам едут гости. Я встал и пошел в лагерь, но не слишком спешил, так что когда я там оказался, фургоны бледнолицых были уже там. С ними был переводчик — скаут из племени арикара и он говорил окружившим его воинам нашего племени, что приехавшие с ним васичу на самом деле добрые и отзывчивые люди, а занимаются они тем, что учат индейских детей всему тому, чему учат и детей бледнолицых. «Без знаний, — сказал он, — человек жить не может, вернее жить-то может, но живет совсем не так хорошо, как мог бы, если бы у него были знания. Меня очень удивили его слова, потому, что он говорил точь-в-точь как Во-Ло-Дя и я протиснулся к нему поближе и спросил не знаком ли он с ним и с Ко? Конечно же, их он не знал. Но его удивило, почему это я спрашиваю его о каких-то бледнолицых, живущих на берегу Миссури. Объяснять ему я ничего не стал, потому что ему не было до этого дела, однако остался стоять здесь же и слушал, что говорят нашим отцам эти добрые васичу и как все их слова на наш язык переводит этот арикара. К своему удивлению я обнаружил, что и без его перевода понимаю практически все, и это меня очень обрадовало. Тут я увидел рядом с повозкой двух мальчиков из племени дакота-санти, которые были одеты совсем как бледнолицые, и спросил переводчика кто это. Тот ответил, что они дети племени индейцев дакота из Миннесоты, и которые после восстания 1862 года живут там в резервации. Но этих детей их родители решили отпустить на учебу в города белых людей и вот поэтому-то они и одеты теперь как белые. Потом он добавил, что если кто-то из нас тоже захочет поехать вместе с ними на восток, чтобы научиться там жить, как живут бледнолицые, то и нас тоже нарядят точно также, как и этих мальчиков. «Вы можете спросить их сами, — сказал переводчик-арикара, — хорошо ли с ними обращались и как им живется вместе с этими васичу. Вы можете даже пригласить их в свои палатки и побеседовать там с ними наедине, если вы думаете, что в нашем присутствии они могут сказать вам неправду».

Потом он и дальше говорил с нами очень любезно, однако его я уже не слушал, потому, что думал совсем о другом. «Отец сказал, что мне нужно совершить подвиг, каких у нас в моем возрасте ещё никто не совершал, и что я должен победить в себе свой страх. Но разве поездка на восток не будет лучшим доказательством моей храбрости, в особенности, если на это кроме меня никто не пойдет?! Ведь у нас же никто не любит бледнолицых и не верит им, считая их врагами, так что это будет наилучшим доказательством моего бесстрашия!» — подумал я и, видя, что все остальные наши мальчики стоявшие тут же молчат, громко воскликнул: — Я поеду! — отчего все наши посмотрели на меня в изумлении, а некоторые даже и со страхом. Потом я добавил, что сейчас же схожу за своим отцом, чтобы эти белые договорились с ним обо всем сами. И тут я вдруг вспомнил слова Ко, сказанные им на своем, японском языке и которые мне почему-то врезались в память: «Моно ва тамэ-си — Человек не узнает, с чем он имеет дело и на что он способен, пока не станет действовать!» До этого моими поступками руководили воля духов, а также отец и мать. Теперь я решил распорядиться своей судьбой самостоятельно!

* * *

Когда я рассказал обо всем этом отцу, а он только-только вернулся с охоты и ещё не знал о приезде в наш лагерь фургонов с васичу, он явно опечалился и долго молчал.

— Ты действительно хочешь туда поехать, сынок? — спросил он меня и я ответил, что я так решил и что это мое решение твердо.

— Ну, раз так, — ответил он, — то значит, так тому и быть. Хотя ты должен понимать, что может быть, ты больше нас никогда не увидишь, ведь там ты будешь в руках у наших врагов.

— Не все васичу плохие, — наверное, впервые в своей жизни возразил я отцу. — А эти говорят, что будут нас учить и если сказать тебе правду, учиться мне нравиться. Меня учили и Во-Ло-Дя, мой Белый Отец, и Ко — мастер длинного ножа, но только я у них ещё мало всего узнал, потому, что пробыл там недолго. Теперь же я еду для того, чтобы учиться специально и уж я постараюсь узнать все то же самое, что знают и бледнолицые и отчего они так сильны. Ко мне как-то сказал, что он ради этого переплыл даже Соленую воду, а тут мне всего-то лишь несколько дней придется провести в одном из этих фургонов и все. Вернуться потом назад для меня не составит большого труда.

Отец внимательно посмотрел мне в глаза, а моя мать подошла ко мне, обняла и шепнула мне на ухо, что если это решение я принял из-за тех слов моего отца, что мне следует совершить подвиг, какого ещё никто не совершал, то их же ведь можно понять и как-нибудь иначе. Например, я могу отправиться вместе с ним на войну или убить, скажем, убить медведя гризли… Бедная моя мать! Ей казалось, что не так страшно мальчику выйти против медведя — причем я как-то при ней сказал, что с ружьем, которое подарил мне Во-Ло-Дя, я мог бы это сделать, — чем позволить ему отправиться в город белых людей! Я постарался её успокоить и сказал ей, что знаю, что делаю и что на самом деле вся эта поездка дело не очень-то уж и страшное, но она только покачала головой.

Кончилось все тем, что мы с отцом вышли из типи и отправились к фургонам васичу, где отец с моей помощью объяснился с ними и сказал, что я твердо решил поехать с ними и раз так, то он, Большая Нога не хочет мне препятствовать. На том они и порешили, после чего мы направились домой, и отец по пути не сказал мне ни слова. Наверное, ему было грустно. Может быть, он думал о том, что если я уеду к бледнолицым, то больше он меня уже никогда не увидит, а может быть беспокоился, что я позабуду свой народ и обычаи отцов. Этого я не знаю, но когда мы вернулись и опять сели у очага, он как бы, между прочим, рассказал мне, а также моему младшему брату и сестре, историю про человека имени О-Жон-Жон — Свет, который был одним из первых индейцев Запада, кому довелось увидеть мир бледнолицых.

— Он был из племени ассинибойнов — «варителей камней» и приглашен к Великому Белому Отцу по имени Острый Нож, как представитель своего племени и было это давно, очень давно, но в тоже время и не так давно, потому что некоторые из тех, кто были тогда вместе с ним ещё живы. Они начали спускаться вниз по Миссури, и 0-Жон-Жон начал считать дома васичу, и делать зарубки на черенке своей трубки по числу этих домов. Когда на трубке не осталось места, он стал вести счет на палочке, потом на другой палочке, потом еще на одной, но места на них все равно не хватало. В конце концов, он прекратил это занятие, увидев его бессмысленность, и выбросил все свои палочки в воду.

Потом люди рассказывали, что Великий Белый Отец, которого индейцы называли Острый Нож, принял их всех в своем каменном типи, и даже пожал О-Жон-Жону руку. Мало того — они так понравились друг другу, что, следуя индейским обычаям, обменялись одеждой и именами. 0-Жон-Жон три месяца находился среди бледнолицых, и увидел много такого, чего до него не видел никто. «Все, что я увидел, — говорил он потом, — врезалось в мою память, но я не знаю, как это можно объяснить словами».

Потом васичу привезли его на огненной лодке обратно и высадили на берег у форта Юнион. Когда 0-Жон-Жон вернулся в свое племя, на нем была одежда с пучками золотой бахромы на плечах, шляпа, напоминающая древесный пень, а в руках — то, чем бледнолицые прикрывают себя от дождя, и чем обмахиваются ради прохлады. Кроме того, на поясе у него висел длинный нож бледнолицего вождя, а ещё при нем были две бутылки огненной воды. И даже имя теперь у него было другое, а ещё он все время зачем-то свистел. Надо ли говорить, что сначала его не узнали даже члены его семьи. И в довершение всего, он рассказал такие удивительные и невероятные истории, что все, кто их слышал, отказывались ему верить. Вскоре он заслужил репутацию великого лгуна. Но самое печальное, что впоследствии его стали обвинять в том, что он обладает какой-то странной колдовской силой, которая приносит болезни, и что он применяет её во зло людям. И тогда соплеменники решили лишить его жизни и убили выстрелом в голову. Вот так нелепо погиб О-Жон-Жон — вождь, который по его собственным словам всегда говорил только правду, — закончил свой рассказ мой отец, и добавил: — Наверное, и в этой смерти тоже можно винить белых, не так ли Ота Кте?

— Наверное, да, — немного подумав, ответил я, с волнением в голосе, потому что его рассказ произвел на меня сильное впечатление. — Но… тут есть и другие причины. Ведь его соплеменники не видели всего того, что видел О-Жон-Жон, а кто-то, наверное, ему просто завидовал и подстрекал других видеть в его словах и поступках только плохое. Вот, отец, одна из причин того, что случилось и в этом-то уж бледнолицые никак не виноваты.

— Ты и в самом деле так думаешь? — спросил меня отец и когда я ответил, что «да», мы больше об этом уже не разговаривали.

На следующий день отец пригласил к нам в палатку всех наших родственников и друзей, и попросил вестника обойти все другие палатки и объявить всем, что его сын совершает подвиг, которого ещё никто не совершал.

— Солнечный Гром уходит к бледнолицым, чтобы учиться у них мудрости и познать все их тайны! — громко объявил он. — Это его подвиг храбрости, потому, что он так решил и пусть всегда с ним будет милость невидимых.

Так он сказал, а потом повторил ещё несколько раз и все люди это слышали. Затем отец привел несколько лошадей, и когда все собрались в нашем типи, сказал, кому и какого мустанга он дарит, а многие подходили ко мне и тоже делали подарки. Потом мы поели и стали петь наши военные песни, которые возбуждают храбрость, а наши заслуженные воины рассказывать о своих подвигах. Поскольку кругом было много молодежи, меня вновь попросили рассказать, как я участвовал в бою с пауни и сделал свой первый ку и как с ними сражались мои бледнолицые друзья Во-Ло-Дя и Ко.

Прежде чем улечься спать, я отдал все свои подарки своему младшему брату и сестре, а свое ружье и томагавк вождя пауни отдал своему отцу. Наутро мы покинули наш лагерь вместе с бледнолицыми, но я решил, что не сяду в их фургон, поеду поодаль на своем любимом крапчатом мустанге, а отец и мой брат будут ехать рядом со мной. Даже моя мать, и та оседлала свою большую крапчатую кобылу и тоже отправилась вместе с ними, чтобы побыть подольше со мной. Оказалось, что так путешествовать нам придется несколько дней, а потом мы расстанемся, так как дальше мы поплывем уже на пароходе.

Затем к нам присоединилось еще несколько васичу, которым так никого и не удалось уговорить, но зато потом мы встретили сразу три семьи дружественных нам шайенов, которые тоже решили отдать своих детей учиться. Когда мы начали с ними разговаривать, то оказалось, что все они принадлежали к племени Черного Котла и буквально чудом сумели спастись во время бойни у Сэнд-Крик. «Потом мы были в разных местах, — сказал отец одного из мальчиков, — и отомстили за это капитану Феттерману. Но затем была битва при Уошите и бледнолицые опять нас разбили, а многих захватили в плен. И тогда мы подумали и вспомнили, что когда сильный ветер в прерии сгибает траву, то она просто клонится по ветру и он не может ей навредить, а вот все, что ему сопротивляется — ломает и уносит. Также и с нами, поэтому пусть наши дети учатся, пусть узнают все, что известно бледнолицым и тогда… может быть хотя бы тогда они окажутся с ними на равных!»

— Твои слова мудры, — сказал ему на это мой отец, — и представь себе, мой юный сын, Солнечный Гром, думает точно также, хотя он и видел всего лишь четырнадцать зим.

— А вот для этих двух мальчиков санти это единственная возможность выбраться из резервации, — сказал шайен. — Я говорил с ними и это их слова и слова их родителей. Поэтому они готовы делать все, что белые им говорят. Иначе придется жить в бедлендах, куда их племя отправили после разгрома восстания дакота-санти в Миннесоте. Вы — оглала, пока что свободны, а вот люди Та-Ойате-Дута — вождя дакота-мдевакантонов, на собственной шкуре испытали, что значит выступать против бледнолицых. Они теперь вынуждены жить там, где раньше не встречались даже койоты. Бизоны там тоже уже давно не водятся, потому что их прерии перерезала дорога для «огненного коня», которую бледнолицые построили с запада на восток. Поэтому они вынуждены питаться тем, что присылают им бледнолицые и жить так, как они укажут.

— Ты говоришь ужасные вещи! — сказал мой отец. — Но… вождь Красное Облако заключил мир с бледнолицыми, и по нему наши земли остались за нами.

— Ха! — воскликнул шайен. — Это пока, а потом они доберутся и до вас!

* * *

На следующий день после этого разговора мы рано утром тронулись в путь и уже к полудню добрались до Миссури — «Грязной реки» или Мини-Сосе. Теперь до пристани, на которой мы должны были сесть на пароход, было уже недалеко. Однако когда мы оказались на месте, то оказалось, что из-за высокой воды пароход наш ещё не прибыл и нам нужно будет его подождать.

Мы разбили маленький лагерь и ждали целую неделю. Хорошее это было время, едва ли не самое лучшее за всю мою жизнь! Со мной были отец и мать, и мой младший брат, бледнолицые, которые были с нами, совсем не вмешивались в нашу жизнь и мы все это время делали то, что хотели. Мы, дети, бегали друг с другом наперегонки, боролись, скакали на наших мустангах и состязались в борьбе, а наши родители просто сидели у палаток смотрели на все это и радовались. Я подружился с двумя мальчиками-санти и ходил вместе с ними охотится на птиц, а ещё я рассказывал им обо всем, что узнал от Во-Ло-Ди и Ко, а они мне о жизни в индейской резервации и мне это совсем не понравилось.

А потом уже под вечер с низовьев пришел пароход и его капитан очень ругался, что ему пришлось пожечь столько дров всего из-за каких-то шестерых мальчиков-индейцев, хотя на него погрузились и все белые. Не знаю, была ли это храбрость или отчаяние, но я первым поднялся на борт парохода, в то время как другие ещё медлили.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

В которой Володя и Ко получают письма из дома

— Ты знаешь, — воскликнул Володя, появляясь в распахнутой настежь двери их дома, — а нам с тобой пришли письма! Представляешь, захожу на почту, а мне почтмейстер выдает сразу два письма: тебе из Японии, а мне из России. Так что нам с тобой по нашему обычаю положено плясать!

— Плясать? — недоуменно пожал плечами Ко. — Зачем?

— Как это зачем? От радости!

— А-а, ну да, наверное это хороший обычай! — согласился с ним Ко. — Но только у нас не так…

Один конверт был из плотной желтой бумаги с печатной надписью «Вестерн Юнион» и кое-как написанным по-английски адресом — из Японии; другой, с марками императорской почты и четно написанным адресом — из России. Ко тут же взял свой конверт, как всегда церемонно поблагодарил своего хозяина, и углубился в чтение, усевшись на бревно лежавшее у стены перед домом. Володя же устроился со своим письмом возле горящего очага, потому, что после долгого пути верхом ему почему-то вдруг захотелось домашнего уюта, пусть даже этот уют и был всего лишь оборудованным на скорую руку жилищем первопоселенца. И вот, что он там прочитал:

От 1 февраля 1868 г.

Дорогой мой сын, Владимир!

Посылаю тебе это письмо в надежде, что хотя бы к лету ты в своих диких местах его получишь, а может быть и раньше, если как ты пишешь, железная дорога близь сих твоих мест наконец-то построена. По первости сообщаю тебе, что пока что здоров, за что каждодневно молю Бога, потому как иные уж из моих ровесников опочили во Господь, а я покамест серьезно и не болел даже — тьфу-тьфу не сглазить бы!

У нас тут, слава Богу, тишь да благодать и новых цареубивцев навроде твоего Каракозова пока что не случилось. Хотя чего греха таить — мужикам нашим все мало и все нехорошо. И с барином плохо и без него они тож никуды — такая вот сволочная и ленивая порода, хотя и не все.

Рад, что у тебя все хорошо и что ты здоров, потому как здоровье это главное, а его как Бог не даст, так ни за какие деньги не купишь. Был сильно изумлен и опечален даже твоим известием о том, как ты там дрался с этими самыми индеанцами, но признаться не ожидал того, что этот твой японец покажет себя таким мастером. Серьезная они нация, что и говорить, и ежели сейчас укрепятся, то боюсь, что уже нашим детям придется с ними воевать за наши восточные границы. Мы-то здесь над ними посмеиваемся, что вот, мол, «макаки потянулись к европейской культуре», а того многие не понимают, что ежели у них все грамотные и к тому же такой дошлый народ, то они нас во всех реформах запросто обгонят, да ещё и форы дадут. Ну, да не нам о сем судить, там, наверху имеется кому за этим бдить. Я едино лишь всех к тому и призываю, чтобы помнили, что Россия испокон века была государством не торговым и не земледельческим, хотя и крестьянским, а военным — и призвание её быть грозою света! О чем, кстати, хочу написать в учебнике для кадетских корпусов, над коим сейчас имею честь работать.

Не знаю, как тебе, сын, а мне это твое сидение в глуши не больно-то нравится, потому жить так, как ты себе выбрал это, значит просто-напросто зарывать талант в землю. Я так думаю, что тебя уж там и искать-то давно перестали, а ты все сидишь в своей хижине, хоронишься от людей да с индеанцами свары затеваешь. Нехорошо это, сударь, мой, негоже для русского офицера и сердце мое от этого по тебе болит. Никак я не ожидал, что ты себе выберешь стезю романического Кожаного Чулка и тем в свои 26 лет будешь столь доволен.

Впрочем, чего на зеркало пенять, коли рожа крива, как изволят мои мужики выражаться, и правильно, между прочим, промеж них, сукиных детей, это замечено — ей-богу! Потому как отец говорю тебе, что коли хочешь и дальше так жить — живи и Бог тебе судья, но только я тебя, как отец, за это порицаю. Впрочем, опять же многое проистекает от неведения, поэтому позволь тебя, Володичка, кое о чем просветить. Вряд ли ты знаешь, что ещё два году тому назад господин Горлов — полковник Главного артиллерийского управления, и вместе с ним господин Гуниус — делопроизводитель Оружейной комиссии поехали в Америку к генералу Хираму Бердану — ну ты знаешь, который прославился в их междоусобную войну своими стрелками и своей трусостью. Поехали дабы там у него выбрать подходящую винтовку для перевооружения нашей армии. Просидели они там два года и вроде бы общими усилиями таковую винтовку они там сделали, да такую, что и самим американцам она понравилась. Вроде бы там и Бердана была работа, да только они её сильно усовершенствовали. И вот они пишут, что Бердан собрался ехать в Россию, чтобы уже на месте решить вопрос о её фабрикации либо на наших, либо на американских заводах. А здесь у нас создана комиссия по перевооружению нашей армии с ударно-капсюльных пистолетов на револьверы и вот тут-то я как раз о тебе и подумал. Ну, кто кроме тебя сейчас лучше всего в американских револьверах разбирается?! Вот ты, поди, и устройся в какую-нибудь ихнюю компанию, — в какую уж тебе лучше выберешь сам, а там уж и подскажешь и американцам этим самым, да и нашим тоже, как они туда приедут — чего им следует у них выбирать. Потому, что ясно, как божий день, что револьверы Лефоше это уже день вчерашний, да и системы бокового воспламенения, о коих ты мне в прошлый раз писал, тоже никакой перспективы не имеют. Вот и смотри, где и как тебе будет лучше всего провернуться, чтобы удружить и вашим и нашим, да и армию родную не обидеть, чтобы было и у нас самое современное оружие, а не эти наши дедовские стрелялки, которым давно уже место в музее, а не в наших славных войсках. Подумай над этим моим советом, потому как тут ты и своей стране поможешь и если по-умному будешь себя вести, то и сам капитал приобретешь!

Ну, чего ещё тебе написать? Вроде бы думал, и слов и мыслей было много, а сел писать и все из старой головы вылетело. Обдумал, что ты мне писал про избыточную религиозность наших крестьян, по сравнению все с теми же американцами, и вынужден признать, что тут ты, пожалуй, что прав и что причина нашей всеобщей бедности как раз в том и состоит. Слишком много у нас всяких праздников, а рабочих дней ну явно не хватает. Причем многие из них существовали ещё в языческие времена, а после сохранились в скрытом виде и после принятия христианства.

Вот возьми, например, 24 июня — Ивана Купала под прикрытием дня Иоанна Крестителя. 27 июля мы чтим святого мученика Пантелеймона, и в этот же день отмечали до крещения летний солнцеворот. Чтим Кирика (чтобы не стать калекой), Русалии (во искупление младенцев, умерших без крещения), празднуем день Св. Фоки (от пожара), день Симеона Столпника (чтобы небо, которое он поддерживает — хи-хи — не упало на землю), день Св. Никиты (от бешенства), Св. Прокопия (против засухи), Св. Харлампия (против чумы), ну и т. д. и т. п. Понятно, что работать в эти дни нельзя, а ведь плюс к этим дням у нас ещё и Пасха, и тезоименитство Государя Императора и иже с ним, так что я вот тут подсчитал, и вышло у меня вот что: рабочих дней в году мы имеем всего 135, а вот нерабочих — 230! При этом праздничных из них 95 деньков ровно!

Так что куда там твоим американцам, а уж про тех японцев я и не говорю. Трудятся как пчелы и преуспеют в делах, не то, что мы…

Ну, да на все воля божья и как говорит наш батюшка отец Симеон — нет ничего на этом свете, что не искупалось бы постом и молитвой — дас-с! Ну, а тебе сын мой, кроме своего родительского благословения и советов посылаю ещё денег, хоть ты и не просил. Ну, да сколько можно-то шкурами этих твоих буйволов торговать… Так дальше пойдет, так ты и вовсе там индеанцем этим самым станешь, и будешь за деньги скальпы снимать — читал я, что там у вас в Америке и такой промысел развит. Так что давай, сын мой, прибивайся-ка ты к цивилизации и занимайся правильным делом, а не эдаким баловством как охота!

Ну, о чем ещё написать? Пахомыч тебе кланяется, и передать просит — вот его подлинные слова: «Чтобы ты, его дитятко, человеческого мяса в Америке бы отнюдь не кушал, потому как это грех!» Оказывается, он у нас даже иногда газеты читает. Ну и в какой-то там газетенке вычитал, что там вроде бы как «едят человеков», вот он беспокоится, как бы и ты к этому делу не привык. Вот оно как! Какими баснями народ наш питается, а?!

Был в Питере и повстречался там с отставным генерал-майором Николаем Николаевичем Николаевым, бывшим начальником Тульского оружейного завода, и старинным моим другом и приятелем. Наслышан был о благоволении к нему нашего государя-императора, ну и решил «подкатиться» к нему на предмет того, чтобы он за тебя похлопотал. Ну, встретились у него в доме, отобедали, выпили от души, тут-то я его и начал улещивать — мол, сын единственный, да то да сё… К тебя, говорю, император вроде бы как благоволит, хотя и с чего бы это, но коли уж так, то помоги мне по-приятельски… Тут он мне и говорит, что ради кого другого он бы и пальцем не пошевелил, но для меня попробует, потому, как родственникам надо помогать! Я ему — объясни свои слова, какое такое тут между нами родство, о котором я не знаю. А мне он тут и говорит, что не только это я с ним в родстве состою, но что через него и я в какой-то степени в родстве с нашим императором, как, впрочем, и он сам! Я же, говорит, его старший брат, хотя и только по отцу, а не по матери, так что неудивительно, что он мне благоволит! Я, понимаешь, от этого так прямо и сел, ушам своим не верю. Но все оно так и оказалось, причем история эта ну прямо-таки, словно из романа.

Оказывается за три года до вступления в законный брак с принцессой прусской Фредерикой-Шарлоттой, великий князь Николай Павлович, будучи осьмнадцати лет от роду, пылко влюбился в побочную дочку графа Алексея Орлова-Чесменского и Марии Бахметьевой, урожденной княжны Львовой, мою свояченицу и воспитанницу нашей государыни. Только вот у нас в семействе о том, понятное дело, никому не сказывали, да и немногие-то об этом вообще знали. Я, во всяком случае, ничего не знал, да и её-то самою всего лишь один только раз и видел. В 1814 годе беременную Марию удалили из дворца, и поселили в доме, где с ней, не боясь огласки, мог встречаться великий князь. Потом, он подыскал ей фиктивного мужа, но тут уже женился и сам, и вроде бы как роман у них на время прекратился, а потом вспыхнуть изволил опять, да так что в побочной семье у нашего прежнего государя оказалось четыре сына и четыре дочери! Правда, впоследствии, хорошо обеспечив Елену с детьми, он удалил её из Петербурга, но к старшему, Николаю, особенно благоволил и когда встретился с ним в Туле на оружейном заводе, где тот служил, остался им весьма доволен. Ну, а император Александр Николаевич уже в 1856 году при личной с ним встрече произвел его в генерал-майоры, потому как тоже все знал.

Ну, вот он мне все это и сказал, так как я тут — хоть и сбоку припека, а все-таки тоже замешан. Но вот насчет тебя, говорит, попросить попрошу, а вот будет ли какой толк из этого, сказать не могу. Ты хоть по правде и не в чем кроме собственной глупости и благородства и не виноват, а все ж таки и виноват, так что о прежней карьере и не мечтай даже, хорошо, если просто позволят вернуться…

Теперь вот уже точно все исписал тебе, чего хотел и на этом позволю тебе пожелать всяческого здоровья, и чтобы отца не забывал, который денно и нощно о тебе, сукин ты сын, бога молит и разных там тайных родственников ездит по столицам за тебя, дурака, просить.

Твой отец, генерал-майор в отставке.

Бахметьев Г. А.

«Ну, отец мой себе верен! — с улыбкой подумал Володя, закончил чтение письма. — Все расписал прямо-таки по пунктам, даже и посплетничать по-стариковски и то сумел. В чем-то и похвалил, и поругал — это уж беспременно так, это всегда было у него в обычае. Но насчет Горлова и Гуниуса это он мне хорошо сообщил, это действительно дело стоящее — попробовать заняться здесь оружейным бизнесом, вернее поспособствовать в том нашей армии. Тут тебе в случае успеха и честь и выгода, да и все лучше, чем сидеть здесь на границе, тем более что я ведь о чем-то подобном думал с самого начала. Значит решено! Завтра же уезжаем отсюда в Нью-Хейвен, а там уже будет видно, что и как!