Помоги проекту - поделись книгой:
Буркин встал. Протянул Метелеву руку:
— Спасибо, Виталий Иванович… Дочек жалко… А то бы… Вы не беспокойтесь… По работе чин чинарем…
Метелев как-то сразу успокоился, в сопровождении Буркина прошел вдоль щитовой, внимательно осмотрел аппаратуру, проверил правильность вывода в ремонт четырех секций. Поймал себя на том, что невольно думает о судьбе шагающего рядом человека, прошедшего тяжкую войну, с трудом великим, видимо, сколотившим себе семью, и теперь вот предстоит новое испытание. Надо удержаться, сберечь, выстоять, не допустить развала…
«А дети-то малы… А ему сорок семь…»
— Ты первый раз женат? — спросил он вдруг Буркина.
А тот уже отвлекся от личного и переключился на деловой, рабочий настрой. И теперь от неожиданности смутился, потупился.
— Второй, Виталий Иванович… — И, словно желая предупредить следующий вопрос начальника смены, добавил: — Была мне неверна… И бесплодная…
Метелев понял, что перебрал, и ощутил неловкость. Не зная, что сделать, чтобы хорошо расстаться с Буркиным, в лице которого появилась отчужденность, он обнял его за плечи и, испытывая искреннее сочувствие, сказал, потому что понимал, что молча уходить нельзя:
— У тебя трудная судьба, Евгений Михайлович… Но я всем сердцем желаю тебе удачи…
«Фальшиво получилось…» — подумал Метелев и заметил на лице Буркина официально-смущенное выражение.
Голова, наклоненная к правому плечу, полуприкрытые глаза и сивые ресницы на темно-малиновом фоне…
И уже официальным тоном добавил:
— Я пошел в грязную зону. Что будет — звони.
Медленно поднимаясь по лестнице на третий этаж, где находился санпропускник, он думал о своей семье, о сынишке, о жене Ольге, о ее верности. Думал обо всем этом, ощущая за спиной у себя крепость. Да, неприступную крепость семьи, и оттого как-то сравнительно спокойно переносил эту долголетнюю пытку однообразием.
Он споткнулся о кусочек арматуры, торчащей миллиметров на пятнадцать из ступеньки, остановился, присел на корточки и потрогал рукой. За эти годы он спотыкался об эту железку множество раз. Она блестела, ее отполировали тысячи ног. Он вымученно улыбнулся. Ее, конечно, можно было давно срезать автогеном. Но почему-то не срезали. Этот кусочек металла тоже примета их жизни в этом большом доме, жизни трудной, непрерывно текущей, потому что непрерывно должна уходить по шинопроводу в систему электроэнергия. Иначе пока не получается. Ему даже порою казалось, что по проводам постепенно, изо дня в день, уходит к людям — именно к ним, а куда же еще? — его и сотен его товарищей живая плоть и кровь, тепло и страсть души. В конце концов — жизнь… Что ж, это не так уж и бессмысленно. Бывает и хуже…
«Энергия, — он остановился на лестничном переходе и прислушался. — Гудит!.. Ровно гудит!..»
Этот мощный гул турбин и возбуждал его, и успокаивал. Иными словами, создавал именно тот необходимый тонус душевного напряженного спокойствия, без которого он терялся или даже впадал в панику.
В санпропускнике стоял специфический смешанный запах ношеного белья и химически едкий старого, потемневшего пластиката, которым был выстлан пол. Метелев постоял, прислушался. Здесь шум станции глуше. Но общий фон ровный, спокойный. Где-то в глубине души шевельнулась забота.
«Пора бы позвонить Крончеву… Как там на градирне?..»
Он отлично знал, каким обманчивым и нестойким бывает кажущийся настрой режима на атомной энергетической установке. Невольно представил худший вариант, если Крончев не сумеет прочистить сетки на входе в подводящие каналы. Метелев внутренне подобрался, быстро подошел к своему шкафчику, снял замочное кольцо, металлическая дверца, звонко отворилась. Он разделся. Надел белое исподнее белье, пахнущее не только застарелым своим, но и чужим запахом, заполнившим помещение (белье меняли раз в две недели). Достал из стоявшего в углу мешка чистые, хотя и рваные разноцветные носки, красный и зеленый, пахнущие синтетическими моющими средствами, надел. Облачился в белый лавсановый комбинезон, потрескивающий при надевании голубыми искорками, прошел в носках до выхода в коридор грязной зоны, вынул из ножного шкафчика свои бутсы и бросил их по ту сторону разделительной скамейки на условно грязный пол. Сел, перекинул ноги в грязную сторону и сунул их в холодные жесткие бутсы. Сколько он помнил себя, всякий раз, надевая эти ботинки, в которых ходил по загрязненным радиоактивностью боксам, он испытывал холодноватую брезгливость. Встал и, немного напрягая ноги, чтобы не поскользнуться, по влажному, недавно протертому контактом Петрова, пластикатовому полу прошел на щит дозиметрии.
Дежурный дозиметрист Яриза сидел за рабочим столом и, неудобно положив голову щекой на оперативный журнал, с мученическим выражением на лице спал. Крупный губастый рот его со стороны щеки, лежащей на столе, деформированно раскрылся, маленькая лужица слюны натекла на текст записи. Чернила в этом месте расплылись…
Метелев по опыту знал, что в ночную вахту засыпают внезапно и крепко и так же внезапно просыпаются. Лицо Яризы успело разрумяниться то ли ото сна, то ли от того, что неудобно лежало. Красные, несколько отекшие веки были спаяны намертво. Спящий человек вызывает какое-то странное уважение, что ли. Метелев стоял не двигаясь и ловил себя на том, что боится разбудить подчиненного. Внимательно, не двигаясь с места и не создавая шума, огляделся. Правой стороной тела ощутил холод. Сильно повернувшись вправо, увидел, что за щитом приоткрыта створка окна. Из ночи в свет и тепло помещения щитовой стремительно влетали и тут же исчезали куда-то снежинки. Метелев решил, что надо идти и закрыть окно и что Яриза открыл его, чтобы холод мешал спать. Обернулся в исходное положение и к удивлению своему увидел, что Яриза как ни в чем не бывало сидит и что-то сосредоточенно записывает в оперативный журнал. Метелев даже заглянул ему через руку, желая убедиться, есть ли там размазанное пятно от слюны…
— Ну и жизнь, Иванович! — пробасил Яриза, будто ничего не произошло. — Не жизнь, а… — он закончил фразу ругательством, встал, подошел к панели и штекером прошелся по клеммам. — Аэрозольная активность по боксам, так сказать, в пределах, Иванович… Вот только в конденсатном по газу две нормы… Отчего бы, а?
Метелев подумал, что снова, видать, рванула гремучка в выхлопной трубе после эжекторов турбины и выбила взрывные клапаны, но говорить не стал. Решил проверить сам. Взял у Яризы штекер и сунул в гнездо. Стрелка миллиамперметра показала две нормы…
Яриза, сунув руки в карманы белого лавсанового костюма, сгорбившись от бессонной зябкости, медленно прошелся вдоль помещения щитовой. Это был огромный увалень, в движениях и речи медлительный и основательный.
— Окно закрой, — сказал Метелев суховато. — Еще коротнет на шинах…
Яриза молча прошел и закрыл окно.
— Вот удивляюсь я, Иванович, как может человек терпеть долгие годы эту сменную жизнь? Вот вздремнул я сейчас и увидел во сне хутор на Херсонщине и бахчу… А кругом кавуны от такэсеньки… Против естества это, скажу я тебе, не спать по ночам… Даже за-ради этого атома, будь он неладен…
— Вахта везде есть, — сказал Метелев. — На тепловых, на гидростанциях… И мало еще где… В больницах, например…
— Оно, конечно, так, но к этому человек никогда не привыкнет.
Яризе явно было неудобно за свой сон, и что его застали, и тем более что начальник ни слова об этом. И он замолчал, поняв, что стучаться к Виталию Ивановичу сейчас бесполезно.
А Метелев и впрямь испытывал то необъяснимое, упрямое чувство неприятия, скорее всего оттого, что Яриза схитрил, и потому теперь он, Метелев, никак не мог перейти с ним на дружеский тон. И еще это: о многом… Обо всем на свете за долгие годы говорено множество раз… И эта притертость, и доскональное знание друг друга, и официальность тона на грани компанейской фамильярности… Все, все…
Так же сухо — попросил, не называя имени-отчества:
— Дай, пожалуйста, свой ПМР (переносной малогабаритный радиометр), надо промерить некоторые места по тракту основного контура.
Взял протянутый Яризой прибор, переключил туда-сюда диапазоны, проверил нуль и добавил:
— И вот что… Возьми пробу газа из конденсатного бокса, проверь показания… Да… Забыл. Сколько за прошлые сутки в трубу выбросили?
— Пятьсот кюри… А пробу еще в той смене брали…
— Возьми, возьми… — почти приказал Метелев, уже покидая помещение щита дозиметрии.
— Буде сделано, — угрюмо сказал Яриза вдогонку начальнику смены.
Оставшись один, весь как-то неуклюже нахохлился, прошел вдоль щитов с приборами, на ходу словно пытаясь освободиться от владевшей им неловкости. Потом вдруг встряхнулся, ощутив себя свободнее, по-хозяйски осмотрел вверенный ему щит дозиметрии. Все-то он здесь знает до тонкостей и потому чувствует себя уверенней и значимее.
Но все же на его лице и в глазах было смущение, тем более обидное и неприятное, что он теперь один и не мог ни перед кем оправдаться.
Желание освободиться от неловкости вызвало компенсирующие воспоминания.
…Родная деревня… Застолье в батькином доме… Атомщик Яриза приехал… Односельчане… Уважительные возгласы… Петро Михайлович!.. Петро Михайлович!.. А як же цей атом горыть?.. А як же вин, ядри его!..
Яриза вспоминающе рассмеялся, вынул из кармана осколок зеркала, смотрясь в него, сильным круговым движением ладони растер лицо и окончательно снял с него остатки неловкости. Потом и вовсе ощутил успокоение духа, взял «камеру Туркина», решив, не откладывая, отобрать пробу газа…
Метелев тем временем шел по коридору и уже думал, что зря он так обошелся с дозиком. Спать и впрямь охота. И ощутил вдруг, как навалилась ватность, холодок иголочками пробежал меж лопаток вниз, он судорожно напрягся и громко зевнул.
— У, ч-черт! Проклятая, соблазняет…
В тупике коридора, в комнате, выгороженной для дежурных по реакторному блоку, старший слесарь основного контура Игошин принимал экзамен по технике безопасности у машиниста питательных насосов реактора Гриднева.
Игошин, стройный, сухощавый, с маленьким птичьим лицом, встал и начал докладывать. Метелев слушал, думая, сколь точен и аккуратен этот парень, в недавнем прошлом, по службе во флоте, старшина турбинного отсека атомной подводной лодки. Если уж Игошин прошел по тракту основного контура и боксам, то после него можно не ходить, он не упустит самой маломальской мелочи. Все тщательно опишет и, если сможет, устранит своими силами. Веки у Игошина воспалены, черные большие, чуть выпуклые глаза блестят, щеки запали, подбородок скошен, большой широкий лоб на этом, как казалось Метелеву, очень экономно собранном лице господствующе преобладал.
— Ладно, Виктор, хорошо… — остановил его Метелев. — Давно с обхода?
— С полчаса, — ответил Игошин и, заглянув в оперативный журнал, поправился: — Сорок две минуты назад… — и улыбнулся, не обнажая зубов.
— Ну добре. Я тоже пройдусь, — сказал Метелев и, подойдя к ТИССу (прибор для замера бетта-активности), замерил активность на бутсах. Стрелка лениво поползла вправо. По три тысячи распадов на каждой подошве… Он снял датчик и померил сверху — фон…
— Мне с вами? — спросил Игошин.
— Не надо, — ответил Метелев и пошел к выходу.
Но тут Гриднев тронул его за рукав:
— Разрешите, та сазать, Виталь Иванович…
Метелев оглянулся. Гриднев стоял, сунув руки в карманы замусоленного белого комбинезона, отдаленно похожий на Буратино — такой же хохолок на макушке, такой же упрямо вздернутый, чуть покороче, правда, нос, очень выразительные горящие бусинки глаз. Весь малюсенький, настороженный какой-то. По причине малого роста голова всегда задрана вверх и немного задорно наклонена вправо.
— Та сазать, вопрос накопился… Таво… Кумекаю насчет одного здеся… Перспектива, значит… Ответ не дают… Они вот смеются… — кивнул он в сторону Игошина.
Игошин улыбается и отходит в сторону.
— Ну что у тебя?
— Я, значит, машинист питательного узла… Ну пусть… Значит, та сазать… Выучил я здеся все… Скучаю…
— Но ты же на машиниста турбины готовишься.
— Ну да… Оно конечно, готовлюсь… Буду… А куда ей деться?.. Буду… А потом? А?.. — Гриднев еще сильнее нагнул голову к плечу. Бусинки глаз выражали не то чтобы смятение, но озабоченность — это точно. И к тому же несколько поблекли.
— А потом? — Метелев смотрел на него, и ему становилось весело. — Ты сколько классов закончил?
— Шесть и седьмой коридор… Интерес пропал…
Видно было, что вопрос об образовании несколько смутил машиниста.
— А ты учись, — сказал Метелев. — Вот тебе и перспектива.
— Учусь. Экстерном прямо в десятый. Сидю на уроках… С алгеброй туговато… А так, что ж — можно впольне… Но все же долго это… — И оживился. — Вот у мене вопрос. А можно апосля турбины сигануть враз к вам на пульт? А?.. И управлять за всю АЭС?..
Игошин смущенно рассмеялся:
— Хватил, Толя!
Метелев тоже рассмеялся и сказал, что подумает. Гриднев немного сник, но все же сказал, что «впольне могет это дело изучить, пусть допустют только…».
Спускаясь вниз, Метелев, по инерции еще ощущая веселость после разговора с Гридневым, думал:
«А что? Вполне даже может быть, что старина Анатолий Петрович прав. Поднять надежность оборудования, станции в целом — и добро пожаловать! Атомщик Гриднев с восьмиклассным образованием — в управленцы, за пульт атомного гиганта! А что! Вполне! Восемь классов и четко отработанные навыки. Ничего страшного! Еще как будут работать! Зато сколько гордости, каков запас до «кризиса», потенциал доверия… А голове инженера впо-олне можно дело и посложнее поручить. Среднему образованию — динамику отлаженного процесса, высшему — динамику неизвестности!.. Вот тогда будет дело!..»
Он невольно вспомнил аккуратность и дотошность Гриднева в деле, удивляющую порой оперативность при отличном качестве исполнения и… этот живой, пытливый блеск глаз…
«Молодчина, Анатолий Петрович! Так держать!..»
Он подошел к боксу сепараторов, откинул два барашка и с силой потянул на себя многотонную чугунную дверь, которая служила биологической защитой. Оглушило грохотом несущегося по трубопроводам пара. Здесь же находились главные дроссельные клапаны атомного реактора, на которых срабатывался перепад в тридцать атмосфер, что и создавало основной тон шума, напоминающего грохот реактивных двигателей.
«Ну и ревет!» — подумал Метелев, поморщившись, как делал всякий раз, когда посещал этот бокс.
Он врубил подряд три выключателя, но загорелась всего лишь одна двухсотваттная лампочка.
«Сгорели… — мелькнуло у него. — Немудрено в этом пекле…»
Метелев прошел метровый порог и ступил ка металлическую рифленую площадку, от которой круто вверх через сплетения трубопроводов и оборудования уходила сварная металлическая лестница. Все тело его сразу охватило сухим жаром. Одежды не чувствовалось, словно его сразу раздели догола и он попал в сухую парилку. Пытался вспомнить, сколько же показывало на лагометре (регистрирующий прибор) по сепараторному боксу. Кажется, восемьдесят градусов…
Сухой горячий воздух переносится легче, чем, например, такой же температуры пар. По телу начали скатываться струйки пота, дыхание стало затрудненным. На выдохе горячило губы и ноздри. Метелев прислушивался, пытаясь уловить, не накладывается ли на грохочущий водопад звуков посторонний шум, например, свища или какой-либо только начинающейся течи. Однако ничего нового на привычном шумовом фоне уловить не смог. Не сходя с места, внимательно осмотрел трубопроводы, находящиеся в поле зрения. Пахло сложным горячим запахом ржавчины, изоляции, эпоксидной краски, которой были выкрашены металлическая облицовка потолка, стены бокса, и какой-то еще менее горячей влажноватой духотой откуда-то глубоко снизу, из минусовых отметок бокса, где скапливалась радиоактивная вода в трапах и приямках. Лампочка горела где-то между трубопроводами, создавая красноватый световой фон, и темные на этом фоне трубы и объемистые корпуса сепараторов, похожие на огромные бочки, и ревущий, несущийся к турбине трехсотградусный пар — все это отдавало сверхъестественностью и жутковатинкой. Метелев поймал себя на том, что им владеет страстное желание скорее уйти отсюда. Он посмотрел на часы. Три часа тридцать минут ночи…
«Надо сказать Буркину, чтобы сменил лампы…» — подумал он.
Одна была где-то внизу, вторая на верхнем ярусе бокса у выхода в реакторный зал. Он подошел к краю площадки и приставил ПМР вплотную к корпусу сепаратора. Руке передалось легкое дрожание, сообщаемое оборудованию рабочей средой.
«Триста пятьдесят миллирентген в час при норме пятьдесят… Пора отмывать…» Он подумал, что находится здесь уже минут десять и зря хватает «палки». (Так эксплуатационники называют суточную дозу по гамма-облучению.)
И все же надо промерить активность по тракту. Он обязан знать, куда посылает людей.
Держа ПМР в левой руке, с трудом сохраняя равновесие и хватаясь правой рукой за горячую трубу-перило, переступая через две перекладины, взобрался на второй ярус.
«Ух! Горячо!» — отметил Метелев, подумав, что может хватить тепловой удар и тогда загремит вниз — и крышка.
Вспомнил, как когда-то, у дроссельных клапанов, после их заедания и внезапного открытия, они со слесарем Долговым сидели вон там, на ярус выше. Горяченько было! Много горячее, чем теперь… Долгов вдруг стал валиться на бок, и Метелев с трудом выволок его в реакторный зал…
«Неосмотрительно, старина…» — с беспокойством подумал он о себе и взобрался наконец на площадку сепараторов высокого давления. Вплотную приткнул ПМР — четыреста пятьдесят миллирентген в час.
«Та-ак!..» Тело горело. Выдыхаемый воздух уже не горячил, но обжигал губы. Он про себя отметил, что дальше двигаться рискованно, и с облегчением отдал сам себе команду: «Вниз!»
Вдруг большая холодная капля упала ему на щеку. Он глянул вверх. Там, в полутьме, едва поблескивая сконденсировавшейся влагой, виднелся змеевик регистра охлаждения воздуха в боксе.
«Водичка идет, раз потный… — подумал Метелев. — Но все равно что мертвому припарка. Надо налаживать активный воздухообмен. Только как?..»
Он еще не знал, как это сделать, потому что проектная схема не позволяла создавать в боксе разрежение более ста пятидесяти миллиметров водяного столба, которого было явно недостаточно.
Совсем уже избавившись от чувства близкой опасности, он, прогремев бутсами о рифленку, ступил на площадку, что была на одной отметке с входной дверью в бокс. Понизу протянуло сквознячком, и он ногами ощутил прохладу. Еще раз, будто внутренне включив слуховой аппарат, прослушал характер шума.
«Шум хороший… Здоровый шум полной мощности…»
Он выскочил в коридор словно из парилки в холодный предбанник. С трудом стронул с места и закрыл защитную дверь. Завернул барашки. Все тело казалось необычайно легким. Он двинулся вниз, на нулевую отметку. По дороге заглянул в каморку аппаратчика спецхимводоочистки. Там горел свет. Никого не было. Оперативный журнал раскрыт. Аккуратным почерком сделана запись о приеме смены и работе оборудования. Метелев перелистнул несколько страниц назад, прочел, расписался на полях.
Послышался шум тяжело ступающих по ступеням ног. Вскоре вошел аппаратчик Семенов. Лицо бледно-розовое, глаза прозрачно-голубые с прищуром, ничего не выражающие. Метелева вначале поражало это, но потом, когда он узнал, что Семенов в прошлом милиционер железнодорожной милиции, понял, что это профессиональное.
Поделиться книгой: