Помоги проекту - поделись книгой:
Метелев вошел в насосную. Четыре мощных насоса технической воды звонко гудели. Два стояли в горячем резерве. Корпуса улиток отпотели, и на них поблескивали и кое-где скатывались струйками крупные капли влаги. На мощный гул накладывался едва уловимый шелест перекачиваемой воды. На крайнем работающем насосе пробило сальник, и тонкая струя била в противоположную стену. Метелев подумал, что дежурный сантехник Михайло Крончев не докладывал ему о пробитом сальнике. Стало быть, или не смотрел при обходе во время приемки смены, или пробило совсем недавно. Он взял лежавшую в углу ветошь, обмотал сальник, вода запуталась в тряпке и тоненькой струйкой полилась в корытце…
«Вроде все нормально… — подумал Метелев. — Ключи резервных насосов на АВР (аварийное включение резерва), сальник терпимо…»
Он осмотрел трубопроводы, арматуру, подвески. Все в норме. Потрогал рукой нержавеющий трубопровод системы дистиллата (дистиллированной воды). В нем будто жила душа. Безобиднейший с виду, а три года назад перепугал всех до смерти…
Метелев вышел в коридор и проследил взглядом, как нержавеющая трехсотмиллиметровая труба, пройдя через бетонную стену насосной, по подволоку устремилась в другой конец коридора. Еще три года назад этот трубопровод, рассчитанный всего на десять атмосфер, по проекту был соединен с атомным реактором всего лишь через две запорные задвижки, которые, видимо, плохо держали, и постепенно и незаметно трубопровод дистиллата встал под давление реактора в семьдесят атмосфер и в нескольких местах был раздавлен.
«Чуть не угробили активную зону… — вспомнил Метелев. — Шуму было… И страху… Залили радиоактивной водой многие помещения чистой зоны… Аэрозоли подскочили до десяти норм…»
Он вспоминающе рассмеялся и с уважением похлопал трубу. В коридоре было тепло и душновато. Едко пахло изоляцией кабеля, уложенного вдоль стен на полки. Запах щекотал дыхательные пути, и Метелеву показалось, что пахнет несколько островато, будто на границе с гарью. Он несколько раз потянул носом воздух.
«Нет… Пожалуй, дыма нет…»
Он толкнул очень легкую, на пружине, дверь помещения парового ввода и быстро прошел внутрь. Дверь за ним гулко хлопнула. На полу, прижавшись спиной к весьма теплой изоляции паропровода, сидел, подстелив ватник, сантехник Крончев.
«Лицо не заспанное…» — отметил про себя Метелев.
Крончев улыбнулся и встал, и во всем его движении не чувствовалось виноватости.
— Радикулит лечу, Виталий Иванович… Продуло на рыбалке нонче… — он энергично пожал руку Метелеву.
Лицо у Михайлы красно-распаренное, изрядно поношенное, в дряблых, несколько жирноватых складках. Температура воздуха в помещении около шестидесяти градусов. Пахнет ржавым горячим запахом сконденсированного пара — слегка пропаривало сквозь прокладку на фланце трубопровода. В неподвижности горячий воздух переносится сравнительно легко, но при малейшем движении лицо обдает жаром будто на полке парильной.
Металлически постукивал конденсатоотводчик.
— Как дела? — спросил Метелев обычным деловым тоном, не подав и виду, что недоволен нерегламентированным времяпрепровождением дежурного сантехника.
— Нормально… — сказал Крончев несколько неуверенным, компромиссным тоном и отвел глаза.
— Сальник течет, — Метелев кивнул головой в сторону насосной. — Знаешь?.. — тон его вопроса был несколько суше и официальней.
Крончев замельтешил:
— Виталий Иванович! Надо же! Час назад подтягивал… Опять пробило…
— Почему не доложил, принимая смену?
— Дак эта же течь… Она уже черт-те сколько…
Метелев упрямо набычил голову:
— Позвони на пульт, предупреди и переходи на резервный насос…
— Вуде сделано! — Крончев ринулся к двери.
— Постой! — Теперь Метелев сознавал, что испытывает недовольство и даже раздражение оттого, что застал подчиненного не на рабочем месте, не при обходе оборудования, а притулившимся к теплой трубе. Крончев давнишний его работник. Предельно надежный. Восемь лет вместе. Лучший сантехник. Знает все свое хозяйство, можно сказать, наизусть. Метелев хотел разразиться нравоучениями, но сдерживался. Это и злило… Все тут ясно. Тоска. Надоело. Михайло как-то жаловался, что пора уходить…
Метелев и сам ощутил вдруг давящее чувство в груди и, как-то сразу потеплев весь, мягче обычного спросил:
— Как уровень в чаше градирни?
Крончев заметил перемену и тоже очень дружески пожаловался:
— Дюже потеплело, Виталий Иванович. Алюминиевая краска с шифера обшивки градирни пластами отваливается. Через час надо чистить сороудерживающие сетки…
У Метелева в груди метнулось беспокойство.
— Почему через час?.. Сейчас иди…
— Да мало там еще ее… Уровень в чаше градирни нормальный… И таль кто-то уволок…
— Ты что?! — Метелев сразу посерьезнел и ощутил саднящую тревогу.
Он тут же мысленно проиграл развитие ситуации. Краска забьет сетки. Вода из градирни перестанет поступать в подводящие каналы… Сорвут циркуляционные насосы… В результате полная потеря охлаждающей воды на конденсаторы турбин и все теплообменное оборудование реакторного отделения… Катастрофа…
— Беги, Миша! Немедленно хватай таль — и на градирню!
— Есть! — Крончев выскочил из помещения и побежал. Было слышно в отдалении, как топают его бутсы по металлическому перекрытию кабельного канала.
Метелев вышел вслед за ним, ощутив резкий контраст перехода от горячего воздуха к норме. Все тело как бы уменьшилось в объеме и легче задышало, будто освободившись от тяжкой работы. Он осмотрелся. Вздохнул. Все было давно знакомо. Ни за что не цеплялись ни взгляд, ни душа. Испытывая какое-то тошнотное, обалдевающее чувство необходимости общаться с тем, на что уже и глаза не хотят смотреть, он двинулся вдоль по коридору.
«Надо уходить… Надо уходить… — думалось само по себе. — Но куда?.. Там хорошо, где нас нет…»
Его взгляд равнодушно проскользил по огромному мокрому пятну на стене, уже застаревшему и расплывшемуся муаровыми узорами. Рядом знак:
«Опасно — радиоактивность!»
На полу, у стены, поддон с куском мешковины, смоченным в контакте Петрова (смесь керосина и кислот). Вяло подумал, что уже три месяца не могут найти, откуда же просачивается эта бяка…
Бетонные стены неровно белены из пульверизатора. Кое-где брызги побелки частыми белыми точками застыли на черных, крашенных кузбаслаком, кабельных полках.
Метелев поднялся на нулевую отметку, постоял, прислушался к шуму электростанции. Вроде все нормально. Прошел в помещение центрального электрощита. Дежурный инженер-электрик Буркин по-военному вскочил, приветствуя начальника смены атомной электростанции. Метелев дружески улыбнулся ему. Вежливость Буркина была приятной.
— Здравствуй, Евгений Михайлович! — Метелев крепко пожал его холодную, потную короткопалую руку.
Буркин, стоя, стал докладывать.
— Что ты, садись, садись, Евгений Михайлович… — мягко попросил Метелев.
Буркин замолк, смешался, опустил глаза и сел, смущенно перелистывая оперативный журнал. Густые сивые ресницы отчетливо выделялись на фоне темно-малиновой кожи его очень широкого и доброго лица.
— Одним словом, все в порядке… Все в порядке… — бормотал он, листая журнал и не поднимая глаз.
Метелев сел за стол напротив и, глядя на Буркина, снял трубку оперативного телефона. Он давно уже отметил про себя, что ему почему-то интересно рассматривать странное, довольно-таки нестандартное лицо Евгения Михайловича, всегда темно-малиновое и освещенное изнутри каким-то притягивающим светом одновременно непреходящей заботы и удивления.
Евгений Михайлович продолжает листать оперативный журнал, слюнявя толстый, заскорузлый и до глубокой желтизны прокуренный указательный палец, почти до первого сгиба засовывая его в рот.
Метелеву кажется, что каждый раз он находит в чертах этого лица что-то новое. Рот у Буркина большой, неопределенного рисунка. Губы обветренные, со слабым белесым налетом, всегда очень сухие и сморщенные. Нос очень широкий, вздернутый, асимметрично сдвинутый вправо.
«Вот-вот… — подумал Метелев. — Это, наверное, и удивляет…»
С пульта управления никто не отвечал.
«Опять заснул Афонин…» — подумал Метелев и несколько раз в нетерпении нажал на рычаг.
С глубокими залысинами, светлые волосы Буркина отдавали легкой ржавчиной.
«Красит ромашкой…» — подумал Метелев, ожидая ответа с пульта управления и продолжая молчать.
Молчание начальника все более смущало Буркина. Он стал листать журнал то с начала, то с конца, иногда останавливаясь на отдельных страницах и внимательно вчитываясь во что-то.
— Афонин слушает! — наконец бодренько прозвучало в капсуле.
— Ты где пропадаешь?! — возмутился Метелев.
— Все время на месте… Звонка не было… Тумблер не контачит иногда… А что случилось?
— На первом насосе техводы пробило сальник, переходи на резервный.
— Добро. Перехожу на резервный!
Громыхая цепью, в помещение электрощита ввалился сантехник Михайло Крончев с талью на плече. Хотел, видимо, немного посидеть и поболтать с Буркиным. Увидев Метелева, сделал вид, будто заглянул доложить, что нашел таль и идет на градирню.
— Позвони оттуда, Михайло Иванович.
— Обязательно. А как же… — сказал Крончев серьезно и удалился, позвякивая цепью.
На панелях электрощита мерно гудела аппаратура. Вдруг пушечно громыхнули контакторы. Метелев от неожиданности вздрогнул и ощутил некоторую неловкость перед Буркиным.
«Все ясно, Афонин перешел на резервный, — подумал он и передернул плечами. — Нервы…»
Через несколько секунд зазвонил оперативный телефон. Буркин с готовностью схватил трубку и тут же со слов ДИСа записал в оперативный журнал о переходе на резервный насос.
— Ну как жизнь, Евгений Михайлович? — намеренно громко и несколько разухабисто спросил Метелев, тем самым как бы говоря, что можно немножко отвлечься от производственной темы.
Буркин улыбнулся, глубокие морщины исчезли, и губы натянулись до белесовато-синего блеска. Он как-то смущенно склонил голову вправо и, подняв очень прозрачные голубые глаза, полные влажной чистоты и открытости, тут же опустил их.
— Какая там жизнь, Виталий Иванович… — ответил Буркин и хрипло прохехекал.
«Вот, вот-вот… — подумал Метелев. — Именно глаза и есть главное в этом странном лице… Они всегда без занавесок… Прошел войну… Танкист…»
Метелев представил Буркина за штурвалом боевой машины, идущей в атаку. И его глаза в это время…
«Он хороший человек… — подумал Метелев. — Незащищенный какой-то, но…»
— Какая там жизнь… — услышал Метелев сквозь раздумья и переключил внимание. Темно-малиновое лицо Буркина приобрело буроватый оттенок возбуждения. — Нету жизни, Виталий Иванович…
— Что случилось? — встревоженно спросил Метелев.
Буркин снова склонил голову к плечу, затем опустил ее к столу и долго молчал. Потом поднял глаза, настолько тревожно влажные, что Метелеву показалось, будто в них слезы. Но Буркин не плакал. Он заговорил каким-то жалобно-трескучим голосом, быстро перескакивая с факта на факт.
— Жена, Виталий Иванович, скурвилась… Две дочки у меня… Старшей семь минуло… А младшенькой — четыре всего… Дороже их нет у меня…
Он очень часто заморгал и обмакнул кулаком глаза. Но слез видно не было.
Метелев вспомнил вдруг, как встретил однажды на улице Буркина с дочками. Тот вел их за руки. Шел весь распрямленный, ясный, радостный. И в глазах его было столько счастья, что оно даже как-то передалось Метелеву, и он долго еще нес в себе частицу чужого тепла.
— Из ямы ее вытащил… По рукам ходила… Дура же… Поверьте… Семья была… Покой души… Как без него теперь жить?..
Метелев сочувственно смотрел на Евгения Михайловича, думая, что совсем нечаянно окунулся в чужое несчастье.
«Надо как-то успокоить его… Нельзя так…»
Напряженно думая, как это сделать, он слушал.
— Связалась, паскудница, с Мирошкиным…
— Как?! — удивился Метелев. — С главным энергетиком?
— С ним самым…
— И есть доказательства?
— Пока явных нет, но я за ними слежу… Благо, у меня мотоцикл…
— А у него, кажется, «Волга»? — спросил Метелев машинально, безо всякой задней мысли, но тут же понял, что прозвучало это бестактно.
— Я любую «Волгу» на своем «Иже» делаю… Я их все равно застукаю, вот увидите…
— Но какие все же доказательства? — суховато спросил Метелев, поняв, что конструктивный подход, может быть, несколько успокоит Буркина.
— Какие?.. Есть доказательства… Не явные пока. Косвенные… Я у нее все перерыл… Во всех углах… В белье… Кое-что есть, — глаза у Буркина стали сухими и бесцветными. — Улики всякие…
Метелев опустил глаза, еле сдержавшись, чтобы не встать и не уйти от охватившего его вдруг неприятного чувства.
— Но это еще не все… Мирошкин подал в товарищеский суд… — Буркин задумчиво захехекал, будто был наедине сам с собой. — К психиатру уже таскали… Хе-хе-хе… Говорит — ригидный тип, ревнивец. Предлагает подлечиться…
— Что-что? — спросил Метелев, чувствуя, как в груди у него занялось и подступило удушье.
— Я, Виталий Иванович, за свою семью драться буду… Я готов пройти через все, лишь бы семья осталась… Она же, дура, ни хрена не бельмесит… Я ж все, все делаю… И дочки на мне, и она на мне… Ничего мне не надо… Я готов их себе всех на горб посадить и нести, пока не умру… Вот какие дела…
Метелев встал. Судорожный холодок пробежал по телу. Буркин сидел все так же потупившись. Виталий Иванович сквозь мгновенно навернувшиеся нежданные слезы увидел, как искривилось и стало расплываться темно-малиновое лицо Буркина, быстро отвернулся и сделал несколько шагов вдоль щитов с аппаратурой.
— Не беспокойтесь, Виталий Иванович, всё лады… Это на работе нисколечко… Все чин чинарем… Наша смена по электроцеху первое место держит… Вот и на доске висим… Хе-хе-хе…
У Метелева как-то враз высохли слезы. Он подошел к Евгению Михайловичу и, не пытаясь скрыть волнения, сказал:
— Ты очень правильно говоришь, Евгений Михайлович. У тебя за плечами война… Не мне тебя учить… Держись… Я верю, ты выстоишь… Семья… Это последнее, самое последнее… И главное… Я очень тебя понимаю…
Поделиться книгой: