Помоги проекту - поделись книгой:
ОПЕРАТОРЫ
Метелеву показалось, что он уснул, сидя за столом в помещении пульта управления атомной электростанции, и его разбудил ревун после срабатывания аварийной защиты реактора…
Он рывком сел на кровати, пытаясь сообразить, что же происходит, и только теперь понял, что это гремит новый, купленный им вчера будильник.
«Ну и зверь…» — подумал Метелев, прижал кнопку будильника и с силой, кулаками надавил на глаза.
Жена чуть приподняла голову и сквозь сон спросила:
— Что такое?
Но тут же снова уснула. Будильник показывал час ночи.
«Ну и жизнь…» — подумал Метелев, продолжая сидеть с тяжелой головой. Потом энергично растер лицо руками. Сон отошел.
Досадуя, что оказался на этот раз у стены, Метелев осторожно перелез через жену. Быстро оделся, ощутил бодрость, подошел к кроватке сына, наклонился к нему. Хотел поцеловать, но побоялся разбудить и напугать его. Жадно вдохнул в себя такой знакомый и нежный детский запах. Выпрямился, ощутив всем существом своим будто сгущенное темнотой уютное тепло своего дома, и в который уже раз с неизменным удивлением подумал, что там, на атомной электростанции, в помещении сияющего огнями пульта управления, всегда непрерывная и полная напряжения жизнь…
И с этим удивлением он покинул дом, ехал на автобусе, сберегая в памяти по-особенному теплый, волнующий запах спящей семьи.
С этим чистым, каким-то подсознательным ощущением удивления вошел в помещение блочного щита…
Ночная вахта с двух ночи. Уж сколько лет одно и то же. Привычное однообразие… И тем не менее всякий раз, входя в пультовую, он неизменно испытывал взбадривающее воздействие станционного ритма. Теперь тоже, с ходу окунувшись в привычную атмосферу пересменки, Метелев бодро поприветствовал вахту и спросил:
— Ну, как дела?
— Вырабатываем электричество, как видишь…
— Вижу…
Он обошел приборы блочного щита управления. Уровень в реакторе «как штык», частота не колышется, стрелка мегаваттметра застыла на пятистах мегаваттах. Он прислушался. Все здание атомной электростанции было наполнено ровным могучим гулом. А что? Это тоже показатель. Так сказать, укрупненный качественный. Сейчас вот — здоровый, хороший шум полной мощности. А бывает иначе. Шум становится сбивчивым, перемежается сильными или слабыми гидроударами. Иногда стоит турбина, остается только шум работы реактора. Он тише, приглушенней и как бы шуршастей. А бывает и вовсе тихо в периоды ремонта. В это время приходишь на электростанцию, и она кажется умершей. И странно — эта тишина воспринимается как своеобразная тревога. Она гнетет, от нее неспокойно. Что делать — привычка…
Вот пришел на смену старший инженер управления реактором Валера Сечкин. Лицо у него помятое, красное, злое и сегодня по-особенному как-то смешно курносое.
Он с ходу подбежал к сейфу с документами. На сейфе стоит графин с газировкой. Он налил полный стакан и жадно выпил. Рука, держащая стакан, вздрагивает. С углов рта на лавсановую куртку скатываются тонкие струйки. Глаза у Сечкина сегодня особенно бесцветные и не говорят, а прямо-таки кричат эти глаза: «Ох, не смотрели бы мы на все это!.. Ох, надоело!..»
Когда Сечкин проходил мимо, Метелев учуял запах спиртного и подумал, что пора проводить профилактическую беседу.
Сечкин взял журнал и с недовольным видом стал читать. Сдающий смену молчал. Раз Сечкин не в духе, лучше не лезть под руку. С ходу придерется и вкатит приемку смены с замечанием. Нюх и глаз у злых людей всегда острые. Видят до мелочей и глубоко. А Сечкин, ко всему прочему, еще и отменный физик…
Появился ДИС (дежурный инженер станции) Саня Афонин, тоже заспанный и помятый. Тщательнейшим образом стал осматривать приборы. Все подряд. Даже те, которые давно отключены и не участвуют в технологическом процессе. Долго и тупо смотрит в журнал показаний приборов. Станция давно уже работает без остановки и на одной мощности. Он смотрит на мелькание одних и тех же, повторяющихся из смены в смену цифр в гранках, столбиках, строчках… Говорит, будто сам себе:
— Все работаем… Никаких изменений… Хоть бы остановиться, что ли… Для разнообразия…
И идет вдоль приборов, подолгу задерживаясь почти у каждого. Первое время смотрит на прибор сознательно, фиксируя значение параметра, потом уже отключается как бы и глядит просто так, чтобы протянуть время. До двух часов ночи еще пятнадцать минут…
Так, обойдя весь пульт, садится читать оперативный журнал, ДИС, сдающий смену, заметил ему:
— Что-то, Саня, морда у тебя дюже помятая…
Саня ответил отрывисто и сухо:
— Крепко спал… Если бы не твой звонок по телефону, сидеть тебе до утра…
— Ну и сурок ты, Саня…
— Проснулся, будильник под подушкой… Усек?.. Сидеть бы тебе до утра…
— Ну и сурок ты, Саня…
С рабочих мест доложили:
— Все в порядке!
Метелев отпустил смену и сел за рабочий стол. Он сидел и думал, как бы сказать Валере, чтобы не закладывал перед работой. Сечкин, словно прочитав мысли Метелева, доложил вдруг, хрипло прокашляв, что простыл где-то и с утра немного подлечился. У Метелева полегчало на душе — отпала необходимость в неприятном разговоре.
Афонин сел лицом к щиту с приборами, закинул ногу на ногу, отпрянул на спинку стула и, уставившись на самописец уровня в реакторе, застыл в неподвижности. Голова его сильно полысела со лба, он отрастил и с затылка зачесывал на лоб длинную тощую прядь. Сечкин включил вентилятор. Прядь сдуло с Афониного лба, и она смешно завихрилась на затылке. Но он не обратил на это внимания. Он уже спал. Рот у него был чуть приоткрыт, голова слегка откинулась назад. По мере того как он все глубже входил в сон, голова его короткими, судорожными тычками постепенно отваливалась к спине. Рот при этом все более открывался. Лицо обретало тупое выражение. Наконец Афонин намертво засыпал, голова его свободно отваливалась назад, он всхлипывал и просыпался.
Метелев наблюдает за ним все это время, но не будит. Жалко. Он по себе знает, как тяжко бывает бороться со сном. А потом, смешно. Валера находит, что в профиль Саня здорово смахивает на Бонапарта времен Бородинской битвы. Только нос русский — шишковатый…
Проснувшись, Афонин бодренько вскакивает с кресла, делает несколько энергичных движений руками вроде утренней зарядки, потом достает из-под сейфа кусок свинца от биологической защиты и по десять раз отжимает каждой рукой. Сечкин сердито замечает, что сразу после сна опасно для сердца поднимать тяжести…
— А я не спал… — говорит Афоня, гулко дыша.
Валера долго и зло смотрит на Саню, потом с пониманием на Метелева.
— Спал ты! — говорит Сечкин совершенно серьезно.
— А я говорю: не спал! — бодренько отвечает Афонин и снова усаживается в кресло и занимает ту же, отработанную годами позу.
Вскоре после этого Афонин снова засыпает. Сечкин возбужденно говорит Метелеву:
— Видал, как он не спит?! — И хрипло крикнул: — Саня! Уровень в реакторе!
Афонин ошалело вскакивает. Тупо смотрит на самописцы.
— Я ж говорю — спишь… — уже мирно напоминает Сечкин, подсаживаясь к коротковолновому приемнику.
— Послушаем из-за бугра? — спрашивает он Метелева.
Метелев молчит, перелистывая журнал заданий. Листает медленно, мимоходом просматривая давние страницы. Наконец, знакомая до раздражения, однообразная запись:
«Всем сменам! Поддерживать установленный режим работы электростанции».
Подписал заместитель главного инженера по эксплуатации Козин. Подпись у него броская, размашистая и читается как «козел». Отсюда и кличка. У него треугольные волчьи глаза, очень синие. Смотрит он всегда через плечо собеседника, но когда в глаза ему заглянешь, в них что-то женское. Может, знает это, потому и через плечо смотрит. Называет он своих подчиненных по-старинному, переделывая отчество в фамилию. Получается не Виталий Иванович Метелев, а Виталий Иванов Метелев…
— Поддерживать установленный режим… — задумчиво и тихо произнес Метелев, прислушиваясь к тому, что вещала «Свобода». Его давно уже стала раздражать кощунственная доверительность, с какою эти «друзья» продавшие Россию, обращались к ее народу. — Да заткни ты ей глотку! — с раздражением сказал он Сечкину и свернул ручку настройки с волны вещания. — Найди какую-нибудь музыку, что ли… — сказал Метелев несколько виноватым тоном.
Сечкин выключил приемник.
— Сам ищи… — сказал он, сел на свое место и туда-сюда повертел переключателем диапазонов нейтронной мощности.
Метелев не стал искать легкую музыку. После недолгого неловкого молчания Сечкин возбужденно сказал:
— Ты думаешь, все знаешь?! Далеко не все!
Метелев несколько разочарованно глянул на Сечкина:
— А я и не говорю, что все знаю… Просто у нас своих забот полон рот. И никто их не решит, кроме нас, понимаешь…
— Понимаю не хуже тебя! — возбужденно сказал Сечкин и, развернувшись вместе с креслом к Метелеву, добавил: — Можно подумать, ты доволен своей жизнью!..
— Нет, не доволен.
— Ну вот… — немного успокоился Сечкин.
— Что — ну вот?.. Мало ли чем может быть недоволен человек? Собою, например…
— Мы инженеры, — не отступал Сечкин, — в смене тридцать человек… Это, — он развел руками вокруг себя, — не работа для инженера!.. Посади сюда десятиклассника, обучи от сих до сих, и он будет ключами ворочать не хуже тебя, физика с университетским образованием…
— А кто тебя толкал идти в смену? — спросил Метелев немного с насмешкой. — Ты ведь специалист по нейтронной спектрометрии, физик-экспериментатор, так сказать…
Сечкина задело:
— А ты посиди на ста сорока рублях пять лет… Глава семьи… Я активные зоны пяти реакторов исследовал, на критсборках собаку съел!.. А что в итоге?.. Сто сорок — и выстраивайся в длинную очередь… Жди, когда тебе утвердят тему…
— Ну и что? — улыбнулся Метелев. — На сорок рублей больше, зато обалдевающая работа робота… Посидишь несколько лет на управлении реактором, потом на месте Сани Афонина… Такую же позу выработаешь… В конце концов влезешь на мое место… Не успеешь глазом моргнуть, а тебе уже сорок… — Метелев рассмеялся. — А мне тридцать пять… Почти предел, когда на что-то еще можно надеяться… У атомщиков это так… Почти предел… А пенсия с пятидесяти…
Метелев дружески улыбнулся, пытаясь как-то смягчить Сечкина.
— Вот скажи лучше… — предложил Метелев. — Вопрос на засыпку… Почему управляем электростанцией все же мы, физики с высшим образованием, а не десятиклассники?
Сечкин прищурился и пронзительно посмотрел на Метелева.
— Смеешься надо мной? — спросил он. — Думаешь, совсем лопух Сечкин?
— Да не думаю я так! — засмеялся Метелев. — Но ты же сам сказал: десятиклассники и так далее… Но почему все же мы?
Лицо Сечкина стало обиженным, надутым.
Метелев перестал смеяться и подумал:
«Конечно… Высшее образование страхует недостаточную пока надежность АЭС… Сторожа с высшим специальным образованием… А что делать?..»
Он подождал еще некоторое время, но Сечкин ничего не ответил. Достал «Дукат», дрожащими руками зажег спичку. Закурил. Развернулся на вращающемся стуле к своему месту и молча, пуская густые и, как показалось Метелеву, какие-то нервные кольца дыма, уставился на самописец. Спина у Сечкина была очень выразительной. В ней ощущались несогласие и даже какая-то решительная, злая напряженность.
Саня Афонин спал. Голова его короткими толчками отваливалась назад. Метелев судорожно глотнул слюну. Шум от приборов, к которому адаптировался слух, сразу стал громче, но постепенно снова приглушился.
«Как в самолете… — подумал Метелев. — Уши заложит, а глотнешь — лавиной накатывается гром моторов…»
Так, сидя, он время от времени глотал слюну, создавая волнообразные накаты шума в ушах, и думал, сколько еще лет будет вот так же переливаться, наползать, заволакивать и топить в себе этот бездушный, уже давно раздражающий гул сотен механизмов и машин, вырабатывающих электроэнергию и вместе с тем безжалостно терзающих души смотрителей своих. Метелев тут же подумал, что все же его работа, труд всей вахты, рождают в душе и чувство гордости за свое дело. Как-никак, а они вахтенные работники электростанций — Прометеи, дарящие людям спасительный огонь… Но все же… Одной этой гордостью сыт не будешь…
Глаза его равнодушно смотрели на спящего Афонина. Боковым зрением он видел, что Валера Сечкин опустил голову к оперативному журналу и был неподвижен. Читать там было явно нечего… Метелев глотнул слюну. Шум работающей станции свежо навалился на него и постепенно утих, заложив уши. Веки отяжелели и самопроизвольно смеживались. Он с усилием открыл глаза. По телу разливалась сладкая сонная истома. Он потянулся и, сильно напружившись, громко вздохнул. Сечкин не обратил внимания. Афонин крепко спал.
От небольшого взбадривания в голове у Метелева прояснело. Он намеренно громко отодвинул стул. Встал. Афонин даже не вздрогнул. Сечкин вяло повернул голову в его сторону. Метелев зычным голосом крикнул:
— Ну, я пошел в обход по рабочим местам! Буди Саню!
Лицо Сечкина было подпухшее, красное, с мелкими крапинками жировичков на скулах.
— Я ему сейчас дам! — вскричал Сечкин. — Дрыхало! Бонапарт на Святой Елене! Приспособился!..
Он вскочил, быстрыми мелкими шажками подошел к Афонину и с видимым удовольствием отвесил по его черепу звонкого, увесистого щелбана. Проскочил дальше к сейфу, дрожащей рукой налил из графина газировку, судорожно выпил и вытер рукавом рот. Несколько спокойнее прежнего произнес:
— Иди, Виталий Иванович. Будь спок, этот гусь больше не заснет…
Между тем Саня Афонин вскочил, потирая ушибленное место на плеши. Прядь с затылка, которую он зачесывал на лоб, свалилась и смешно загнулась на воротник.
— Ты что? — спросил он Валеру Сечкина несколько смущенно. В зрачках его сияли огоньки свежего, отогретого сном задора.
— А ничего! — задиристо ответил Валерка. — Нечего отсыпаться за чужой счет. Ты думаешь, тут нанялись за тебя сторожить? Ты эксплуататор по натуре, Саня…
Сечкин пробежал, сел за пульт, нервно потряс пачкой «Дуката», в которой колотилась одна сигарета. Достал, отломил половину, закурил.
— Так уж и эксплуататор… — сказал Саня Афонин примирительно и сел за стол.
Метелев смотрел на него и думал, что теперь он не заснет. Лицо розовое, отоспавшееся, глаза ясные, веки по-здоровому припухшие. Словом, огурчик…
— В обход? — спросил Саня бодро.
— В обход.
— Ну давай, — сказал он, энергично перелистывая оперативный журнал с записями месячной давности.
Метелев открыл пружинящую, металлически визгнувшую железную дверь и прошел на тыльную сторону щита операторов. Мерно гудели лампы и полупроводники самописцев. От них пахло теплом, застарелой пылью, разогретой приборной краской.
За панелями были окна. В них отражались огни ламп дневного света. На улице ни зги. Метелев прислонился лбом и носом к холодному стеклу. За окном мело. На деревянном столбе туда-сюда болталась лампочка с отражателем, и луч света выхватывал из темноты то справа, то слева вихрящиеся снежинки. На подоконнике с той стороны намело, и языки снега в иных местах наползали на стекло.
Метелев не спеша прошел по полукружию защитового пространства, поднял два окурка с пола, вышел с другой стороны, так же пронзительно взвизгнув железной упругой дверью, и направился по коридору деаэраторной этажерки (группа помещений, где установлены деаэраторы, удаляющие газ из воды) в сторону выхода, чтобы пройти вниз, на минусовые отметки условно чистой зоны. Проходя по коридору, пощупал стену. Стена горячая. Остановился. Приложился ухом к стене, крашенной светло-серой эпоксидной краской. Вдохнул ее теплый, немного островатый, какой-то химический запах и четко услышал, как ровно и мощно гудят головки деаэраторов. Спокойно пошел дальше, тяжело шаркая бутсами по довольно уже истертым разноцветным винилхлоридным плиткам. На отметке минус четыре и восемь вошел в длинный кабельный и трубопроводный коридор. Отсюда были входы в электрощитовые, в насосные отделения технической воды, а также в помещение парового ввода, куда подводился пар от резервной котельной для собственных нужд электростанции.
Поделиться книгой: