Миг жизни

Весь в испарине, широко открыв рот, аппаратчик часто дышал. Взгляд был какой-то потусторонний. Затем он сделал несколько глубоких вдохов и сказал глуховато:

— Дыхания не хватает… Воздуха…

— Что такое?! — встревожился Метелев и подошел вплотную к Семенову.

Тот влажной вяловатой рукой взял его руку и приложил к своей груди. Метелев ощутил странно-непривычное тепло чужого тела и почувствовал тупые, очень редкие толчки в ладонь сердца Семенова.

— Брадикардия… — сказал тот тихо и сел. — Веришь, нет, Виталий Иванович? Грипп на ногах перенес — и осложнение на сердце… — он снова судорожно и глубоко вздохнул. — Сам виноват… Теперь вот бициллин колют… — Заметив встревоженное лицо Метелева, сказал: — Ничего… Сейчас пройдет… Решил подняться на пять маршей пехом… По старой привычке… А оно у меня теперь не любит перегруза…

Глаза его все еще ничего не выражали. Он то отводил их в сторону, то снова глядел на Метелева, и тот не замечал в них ни страдания, ни страха.

— Как дела? — спросил Метелев мягко.

Лицо Семенова приняло озабоченное выражение.

— Сто шестьдесят восьмой клапан, — сделал несколько глубоких вдохов. — Продувка реактора… Усилилась течь по разъему… Ы-ы-х… Пытался подтянуть гайки — ни черта не вышло… Ы-ы-х… — он улыбнулся. В глазах слегка вздрогнули тени. — Измазался вот по уши. Тысяч сто пятьдесят, наверное… — он встал и подошел к ТИСу. — Ну вот, двести пятьдесят тысяч по бетта… — он снова улыбнулся. В глазах появилось смущение.

— Иди мыться, — сказал ему Метелев. — Переоденься из аварийного запаса… Зря трогал клапан-то… — И с раздражением подумал об этой, почти постоянной, течи на линии продувки реактора.

Семенов взял ключи и сел на стул. Глубоко вздохнул, но вдох был спокойней прежнего.

— Надоела эта течь, Виталий Иванович… Хотел как лучше…

Метелев вынул из нагрудного кармана Семенова дозиметр с оптической шкалой и посмотрел на свет.

— Шестьдесят миллирентген, — сказал он задумчиво. — Три палки схватил, дружище… Не одобряю…

Семенов махнул рукой.

— Сколько энтих палок уже нахватано, Иванович… Не пересчитать… — он улыбнулся и уже спокойно вздохнул.

— Полегчало? — спросил Метелев.

— Да… Видишь, Виталий Иванович… Месяц прошел, как сердце у меня спортилось… В душе ношу изумление такое… Веришь, нет?

Метелев ощутил неловкость от неожиданного прилива откровенности аппаратчика. Увидел, что веки у Семенова стали красными, а светло-голубые глаза потемнели до синевы.

— Жена изменилась ко мне… Раньше Наталку из детского сада волок на плечах четыре квартала — хоть бы хны… А теперя, видишь, чихаю. Себя еле донес… А она… Даже и не скажешь сразу в чем… Вот… Будто смотрит со стороны на меня. Как на чужого… А?.. Аж диковинка какая-то в душе от такого взгляда. Будто я мертвец не мертвец… А? Чудно как-то… Иной раз так злоба подкатит, аж душно станет. Ах, ты думаю, лапушка моя, уже примеряешься — скоро ли копыта откину? На-кось! — Семенов ткнул кукишем себе меж колен. Глаза побелели, вспыхнули яростью. Но тут же устало потухли. — Обидно, — добавил он и как-то весь сник.

— Зря ты, Анатолий, — сказал Метелев. — Это у нее удивление и, может, боль за тебя — был один и стал вдруг другой, а врать она, видать, не может у тебя…

— Может, оно и так… — задумчиво сказал Семенов, и в глазах его дернулась шторка теплоты. Он деланно бодро встал. — Ну, я пойду помоюсь, Виталий Иванович.

Метелев поглядел ему вслед. Семенов шел шаркающей походкой, удаляясь по коридору. Плечи обвисли, и во всем его облике видны были вялость и нездоровье. И какая-то задумчивость над своим, нежданно упавшим на него новым качеством.

Метелев присел на стул и, поставив ПМР на пол, подумал, что зря он затеял этот замер, что давно он весь этот тракт облазил и наизусть помнит гамма-фон на каждом участке тракта основного контура, но тут же улыбнулся и подумал, что хитрит, и что видит себя насквозь, и что сегодняшний обход, как давно уже и все предыдущие, нужен ему не только для того, чтобы исполнить служебный долг и найти еще какую-нибудь неисправность, но и для того, чтобы просто бежать от самого себя, от этого «некуда деться», чтобы не сорваться на злобу, а хуже того — на истерику, не «ободрать» ни с того ни с сего Саню Афонина или Валерку Сечкина, чтобы не опуститься до низости послать все ко всем чертям, когда при всем при том он ясно понимает, как вся их и его работа в общем-то нужна людям. Он сильно, с подвывом, зевнул. Мутная, дурманящая волна сна наплыла на него, медленная истома расслабления проползла по спине, и он, распластав левую руку на столешнице, свалил на нее голову и на мгновение забылся.

Он вздрогнул и очнулся оттого, что ему вдруг показалось, будто шумовой фон электростанции стал значительно тише, что могло означать останов, аварию или брак в работе. Он вскочил со стула, прислушался. Ну конечно же он ошибся. Это дремота, навалившаяся внезапно, как бы притупила его предельно обостренное внимание. Отсюда и иллюзия затухания… А вот теперь будто медленно вату из ушей извлекали, и вместе с постепенным пробуждением всего Метелева заполнил желанный, да, именно желанный, рев и гул полной мощности. Он повеселел. В теле ощутил необычайную легкость, будто проспал не мгновение, а сутки, и, бодро насвистывая мотив из кинофильма «Белое солнце пустыни», направился на нулевую отметку…

5

Огромное, высотой с семиэтажный дом, облицованное металлом, помещение трубопроводов основного контура встретило его сухим, горячим теплом и приглушенным гулом несущихся в трубах рабочих сред — радиоактивного пара и перегретой воды. Он потянул носом воздух, словно принюхиваясь. Пахло теплой едкой пылью, плотно осевшей на крашенной разноцветной эпоксидной краской скорлупе изоляции трубопроводов, металлоконструкциях, площадках, лестницах, на полу и стенах.

Он вдруг подумал, что на улице метет. Снег, холод. В связи с этим ощутил беспокойство, вспомнив о Крончеве, который ушел на градирню в начале смены и молчит.

«Молчит, значит, у него хорошо… — подумал Метелев. — К тому же у Афонина все в норме…»

С раздражением отметил, что явно пытается себя успокоить. По многолетнему опыту знал, как неожиданно все начинается. А дальше только секунды. Все рушится как лавина… Беспокойство стойко проклюнулось. Он почувствовал свежесть, собранность и нетерпение. Стремительно вошел в радиоактивный бокс, взбежал по давно знакомым ступенькам извилистой железной лестницы на двадцать пятую отметку, ощущая на подошвах хруст старых комков штукатурки и равномерное потрескивание песчинок давней пыли. Он поднимался быстро, не ощущая усталости и одышки, а, напротив, чувствуя прилив сил, вызванный вдруг нахлынувшей обеспокоенностью.

«Почему молчит Крончев?..» — мелькнуло у него.

Быстро подойдя к паропроводам, выходившим через трубные проходки из шахты реактора, Метелев вплотную приставил радиометр к трубе. Пятьсот миллирентген в час…

«Все так…» — вяло, каким-то вторым планом подумал он и ринулся вниз, обдирая кожу ладоней о сварочный грат, прикипевший к перилам еще во времена монтажа.

Охваченный все тем же смутным беспокойством, он заглянул в пресловутое помещение контрольно-измерительных приборов, где от трапа в углу светило семьсот миллирентген в час. Решил проверить, не возросла ли активность. Откинул носком ботинка лист свинца и почти вплотную присунул ПМР — восемьсот миллирентген в час…

«Потихоньку растет…» — подумал он и накинул свинец на прежнее место.

Последний месяц все смены ломают голову над этим трапом и не возьмут в толк, откуда набирается грязь. Предположения, правда, есть. Во время прошлогоднего разуплотнения тепловыделяющих элементов активной зоны изрядно подпачкали сепараторы высокого давления осколками ядерного топлива. Трап стоит на коллекторе спецканализации, по которому проходят в дренажный бак сбросы сепарированной воды. Вполне возможен вынос продуктов коррозии и их накопление на местном, так сказать, сопротивлении, которым может быть и этот злополучный трап.

Машинально спустившись на отметку минус четыре и восемь, Метелев не заметил, как очутился у телефона рядом с входом в помещение промежуточного контура.

Снял трубку. В капсуле через несколько секунд услышал будто спохватившийся, недостаточно скоординированный с обстановкой голос:

— Афонин слушает!

— Снова дрыхнешь?! — недовольно спросил Метелев, ощущая раздражение.

— Ничуть! — ответил Афонин, окончательно проснувшись. Голос его теперь отдавал металлическим призвоном.

— Как дела?

— Все нормально.

— Уровень в реакторе?

— Как штык!.. Девяносто пять процентов!..

— Давление циркуляционной воды?

— Две атмосферы… — как-то задумчивей вдруг ответил Афонин.

«Всматривается…» — подумал Метелев и спросил:

— Прыжков по давлению нет?

— Как штык, Виталий Иванович!

И все же Метелев не чувствовал успокоения:

— Что на градирне? Крончев звонил?

— Нет.

У Метелева засосало под ложечкой. Стараясь не выказывать волнения, спокойно приказал:

— Срочно разыщи Крончева… Обстановку на градирне немедленно доложи мне. Передай трубку Сечкину… Валера…. — Метелев смягчил голос. — Как Афонин? Все дрыхнет?

— Держу на стремени, Виталий Иванович. Уже два щелбана схлопотал у меня этот сурок.

— Добро, смотри за ним. И сам не зевай.

Метелев положил трубку и в раздумье застыл у телефона. Ощущенье дискомфорта не проходило. Он сознавался себе в том, что допустил промашку, не начав обход с градирни. Но Крончев не звонит, режим «как штык», стало быть, все хорошо, успокаивал он себя. А может быть, так плохо, что Михайле и позвонить некогда?.. Но тут он одернул себя: «Не паникуй!.. Через двадцать минут закончишь обход и будешь на градирне… Объективных данных для беспокойства нет…»

Несколько успокоившись, Метелев вошел в помещение промежуточного контура. Здесь было прохладно. Стены, потолок и пол выкрашены бордовой эпоксидной краской. Звонко гудели три работающих насоса. Два больших и один маленький. Еще два насоса стояли в аварийном резерве. Дробно постукивало в трубных пучках теплообменников. Метелев подумал, что во время ППР (планово-предупредительного ремонта) надо извлечь трубные пучки и получше раскрепить дистанционирующие решетки.

Осмотрел сальники. Протечки в норме. Остановился около малого насоса. Звук его был тоньше и пронзительнее остальных. Метелев потрогал шершавую, отлитую из стали оребренную крышку корпуса и вспомнил, как из-за этого паршивого насосика семь лет назад погибли трое ребят из ремонтного цеха… Всякий раз, когда он заходил в это помещение, воспоминания захватывали его и заставляли переживать вновь ту давнюю аварию. При этом Метелев невольно ставил себя на место погибших и проигрывал ситуацию в воображении…

Тогда крышка насоса была чугунной. В этом все дело…

«Аварийно, в пять раз возрос расход продувки реактора. Вода промежуточного контура перегрелась до ста десяти градусов, и начались мощные гидроудары. Чугунная крышка насоса лопнула, и кипяток веером перекрыл выход из бокса, наполнив помещение горячим паром и окатив ребят с головы до ног. Парни растерялись, через вал кипятка бросились к двери, и их обварило еще раз».

У Метелева закружилась голова. Он стоял рядом с жужжащим насосом, опустив голову, и снова обостренно переживал те смерти, будто погибал тогда сам. Почувствовал, как сжались сосуды, стало знобить, ком тошноты подступил к горлу. Бледность разлилась по его лицу. Ужас безвыходности… Он сейчас переживал его заново, вспоминая лица погибших. Затем встряхнулся, зябко передернул плечами и прошел в противоположный по диагонали угол. Там была еще одна дверь. Легкая, фанерная. Тронул рукой. Дверь была заперта. Он с силой толкнул плечом. Фанера прогнулась и треснула…

«Можно было уйти через эту дверь… — подумал он и стал успокаиваться. — Ребята не знали о ней…»

Стресс обострил обоняние. Метелев вдруг почуял неприятный, раздражающе острый запах мокрой плесневелой половой тряпки. Внимательно осмотрелся. Увидел около стояка ливневой канализации швабру с накинутым на поперечину куском подсыхающей, но еще влажной мешковины. Подошел, тронул мешковину ногой. Запах усилился. Быстро вышел из бокса. Подошел к мановакууметру, проверил разряжение по системам вытяжной спецвентиляции. Норма. Прошел в помещение аварийных плунжерных насосов. Над головой — трубопровод перемычки расхолаживания реактора. На нем висит знак радиоактивности…

«Странно! Перемычка сравнительно новая, — подумал он и приставил ПМР вплотную к трубе. — Триста миллирентген… Конечно, реактор расхолаживаем, не кастрюлю с супом. Об этом забыли. Кто-то засек. Молодцом…»

Он чертыхнулся и быстро двинулся вдоль бокса. В это время с пушечным грохотом врубились четыре аварийных насоса охлаждения СУЗ (системы аварийной защиты). От неожиданности Метелев вздрогнул. Прихватило дыхание. Нервы. Бросился к ближайшему телефону.

— Афонин, — деловито прозвучало в трубке.

— Почему включились насосы? — деланно спокойно спросил Метелев.

— П-подсел… — Афонин почему-то помедлил, — расход… Да, подсел расход воды на охлаждение СУЗ… Видимо, была подсадка напряжения собственных нужд. Отключаю насосы.

Грохот смолк.

— Расход в норме, — сказал Афонин.

— Ладно… — задумчиво ответил Метелев. — Нашел Крончева? Что с градирней?

— Крончева не нашел…. Давление циркводы… — Афонин помолчал, — Ты знаешь, Виталий Иванович, стрелка прыгает… Качок в пол-атмосферы…

Метелеву стало не по себе. Он с минуту молчал. Все ясно: он проморгал уровень в градирне! «Осел»! С его-то опытом! Крончев там, и у него нелады…

Во всем существе все еще молчавшего Метелева появилась мельтешащая убыстренность. Сами собой моделировались в сознании возможные последствия.

«Обезвоживание теплообменного оборудования электростанции, его разрушение, невозможность расхолодить реактор… Расплавление активной зоны как предельная авария…»

— Та-ак… — сказал он, весь холодея.

«Спокойно, спокойно!..» — требовал внутренний голос.

— Саня… — вдруг сказал он спокойно и мягко, сам себе удивляясь. — Прикажи Игошину срочно открыть воздушники на циркуляционной и технической воде в машинном зале. Со всех «дыр» сдувайте воздух. Я побежал на градирню.

Метелев глянул на часы — четыре утра.

— Стой! — крикнул он Афонину. — Соедини меня с диспетчером энергосистемы.

В трубке щелкнуло, и послышался утомленный голос диспетчера:

— Дудолин у телефона!

— Здравствуйте! Начальник смены АЭС «Волга» Метелев. В ближайшие полчаса, возможно, остановлю электростанцию…

— Весьма нежелательно! — послышалось на том конце провода. Голос диспетчера окреп. — Ваша АЭС работает в базовом режиме. Завалится частота, и может рассыпаться кольцо системы. Останов электростанции крайне нежелателен. А что случилось?

— Угроза потери охлаждения конденсаторов турбин и всего теплообменного оборудования.

— Та-ак… — послышалось в трубке. И уже решительно: — Останов АЭС не разрешаю! Держитесь до крайности… — диспетчер отключился.

— Слышал? — спросил Метелев Афонина.

— Слышал…

— Действовать по инструкции, — уточнил Метелев. — Предельное внимание… Сдувайте воздух… При усилении гидроударов ступенями снижайте мощность реактора вплоть до отключения турбины.

— А как же диспетчер? — неуверенно спросил Афонин.

— Мой приказ понял?!

— Понял.

— Действуйте! Я скоро вернусь…

Метелев подбежал к грузовому лифту, нажал вызывную кнопку.

«Ч-черт! Лифт обесточен!.. Кажется, вывели в ремонт…»

Перескакивая через три ступени, он бросился вверх с отметки минус четыре и восемь на плюс двадцать. Необыкновенная легкость и собранность. Перед глазами мелькают обшитые почерневшим пластикатом ступени лестничных маршей. Где-то около нулевой отметки споткнулся и больно ударился левой коленкой о ребро ступеньки. Дыхание стало надсадным. На завершении вдоха болела грудь. Вихрем пронесся по коридору. Не переодеваясь, влетел в санпропускник. Трясущейся рукой открыл замок в кладовую теплой одежды. Схватил ватник и ушанку, пахнущие лежалым запахом склада. Запоздало снял ботинки. С каким-то странным изяществом, брезгливо зажав большим и указательным пальцами «грязные» бутсы, пробежал по санпропускнику к выходу, телепая по полу несколько съехавшими с ног концами разноцветных носков. Спокойно надел бутсы и вдруг вихрем скатился вниз, к выходу…