Все было не так

– Спасибо. Знаю, это прозвучит странно, учитывая нашу небольшую разницу в возрасте, но мне кажется, я немного потренировалась на тебе, Майлсе и Денни. И на Иден тоже. Я не сравниваю вас с шестимесячным ребенком, но… не знаю. Мне хотелось вас оберегать. И до сих пор иногда хочется.

– Ты в какой-то степени была курицей-наседкой, – отметила я. – Но мы все это оценили. Особенно в тот первый год. Мы были в таком раздрае.

И я до сих пор в нем нахожусь, мысленно добавила я. Вот почему практически каждую субботу проводила в доме Эшли. Когда казалось, что мой мир слишком быстро крутится, я знала, что Эшли успокоит меня. Она не стала такой же эмоциональной, как моя мама. А олицетворяла спокойствие и заботу, которые никогда не раздражали.

– Кстати, говоря о курице-наседке, – сказала она. – Я должна спросить. Хочешь чего-нибудь поесть или попить?

Я покачала головой.

– Все нормально. Спасибо.

Она уже трижды спрашивала меня об этом.

– Уверена? У нас есть лимонад, шоколадное молоко и сладкий чай.

– Все хорошо.

– И, конечно же, вода.

– Правда. Все нормально.

Эшли покачала головой.

– Прости. Ничего не могу с этим поделать. Мама всегда твердит, что, если твои гости не держат в руках чашку, значит, ты плохая хозяйка.

– А этот маленький флакончик с краской для пасхальных яиц считается? – спросила я, показывая на него.

– Хм. На данный момент да. Но если задержишься, я заставлю тебя выпить шоколадное молоко.

Я уехала прежде, чем она смогла выполнить свое обещание. Мне хотелось добраться до дома и прочитать написанное ею письмо. Не терпелось посмотреть, были ли в нем такие же признания, как в письме Денни. Увижу ли я в новом свете стрельбу или наши жизни после нее.

И это определенно произошло.

Дорогой друг!

Последние три года меня почти каждый день спрашивали: «Эшли, как ты справляешься с тем, что видела?» или «Эшли, как после всего произошедшего ты остаешься такой позитивной?» Я всегда отвечаю одно и то же и уверена, кто-то мне не поверит, но…

Прощение.

Мне кажется, многие считают меня неудачницей. Когда …… вышел из кабинета информатики, я вообще не должна была находиться в том коридоре. Я оказалась не в том месте не в то время, и это навсегда изменило мою жизнь. Было бы очень легко злиться на это, провести остаток жизни, задаваясь вопросом: «Почему я?» Думаю, именно этого ждут от меня люди. Или, возможно, они сами так жили бы.

Но я не злюсь.

Не скажу, что я благодарна. Слишком много чести. Но три года спустя мне нравится, кем я стала. Мне нравится моя жизнь и к чему она идет. Правда в том, что я не знаю, на что была бы похожа альтернативная версия меня, версия, которой не было бы в том коридоре. Конечно, ей бы не понадобилось инвалидное кресло, но еще у нее не оказалось бы такой замечательной семьи, какая сейчас есть у меня. Не оказалось бы той веры, какая есть у меня. Она не нашла бы свое призвание, как я.

Поэтому я прощаю.

Во время выпускного года я не чувствовала себя счастливой. На зимних каникулах мы с Логаном расстались. Он был на год старше и ради работы переехал в соседний округ. Мы встречались с девятого класса, и мне было тяжело не видеть его каждый день, к чему я привыкла. Я вела себя как эгоистка, раздражалась и, когда мы вместе проводили время, беспричинно устраивала ссоры. В итоге оба устали от этого и расстались за два дня до Рождества.

Ко всему прочему, приближался выпускной, и я понятия не имела, чем хотела заниматься после него. Мои друзья все распланировали – колледжи, профессиональное училище, работа на родительской ферме, – но мне ничего не нравилось. Я склонялась к школе косметологии, но только потому, что больше меня ничего не интересовало. Я ощущала себя потерянной и впервые считала, что моя вера никуда меня не ведет.

Каждое воскресенье я ходила с родителями и сестрой в церковь. Была в школе президентом Общины учащихся-христиан. Каждую среду вечером посещала с друзьями молодежную группу и молилась. Очень сильно молилась, но как будто ничего не изменилось. Бог словно не слышал меня. И, должна признать, мое отчаяние превратило меня в человека, которого не примешь за хорошего христианина. Мне казалось, я все делала правильно, а Бог так и не вел меня к тому, чего я хотела. Тем временем мои друзья, одноклассники и даже моя собственная семья не были такими «хорошими», как я, вели себя не как настоящие христиане, но это не имело никакого значения. Они казались счастливыми, а я – нет. У них была цель, у меня – нет. И я не нашла ничего лучшего, чем судить их. Напоминать им – и себе, – что они не такие «хорошие», как я. Отмечала каждый незначительный грех, тем самым чувствуя себя лучше. Я этим не горжусь.

В последнюю встречу с Сарой Макхейл я повела себя ужасно.

Во время английского я вышла с пропуском в уборную. Наша учительница, миссис Киблер, предпочитала никого не выпускать из кабинета, даже в уборную, поэтому в другой ситуации я вышла бы только после звонка. Но в тот день она отсутствовала, и к нам приставили более снисходительного учителя, мистера Шокли. Будучи молодым преподавателем, он разрешил нам называть его по имени, Ки́том, и позволил ругаться на уроке матом. Он регулярно замещал учителей на уроках, поэтому мы отлично его знали, и никто не удивился, когда он предложил достать телефоны и обсудить лирику любимых групп.

В том месяце мой плей-лист полнился христианским роком и песнями о расставании, и у меня не было настроения обсуждать его с одноклассниками. Поэтому, когда подошла моя очередь выбрать песню, я решила, что пора пописать, и мистер Шокли выдал мне пропуск.

Женская уборная находилась за углом и чуть дальше по коридору, после кабинета информатики. Помню, когда я проходила мимо, дверь в него была открыта. Даже помню, как заглянула внутрь, и все выглядело совершенно нормально. Мисс Тейлор за столом, ученики за компьютерами – болтали и смеялись. Все было настолько обычно, что сложно представить произошедшее несколько минут спустя.

Когда я дошла до уборной, внутри было пусто. Но как только я заняла кабинку, вошли Сара и Ли. Тогда я не очень хорошо знала Ли – лишь то, что она дружила с Сарой. А вот с Сарой мы с детства ходили в одну церковь. Наши семьи часто занимали в баптистской церкви округа Вирджил одну скамью. Сара мне нравилась, милая девочка, но в последнее время она не приходила на встречи Общины учащихся-христиан.

И когда они с Ли завели разговор, я поняла почему.

– Насколько все плохо? – спросила Сара.

– Не очень. Рубашка почти скрывает.

– Может, намазать тональником? – Я услышала, как открылась ее сумка. – Хорошо, что ты заметила. Если бы это увидели мои родители, то вообще слетели бы с катушек.

– Да, смешно, что тебе нельзя заводить парня до шестнадцатилетия.

– Знаю. Я стараюсь заставить их изменить это правило, но, если они узнают, что я получила засос за магазином, вместо того чтобы присутствовать на встрече Общины… Меня, наверное, до тридцати лет запрут в моей комнате.

Сара замазывала тональником небольшой синяк над воротом рубашки в тот момент, как увидела меня. У нее округлились глаза. Ли тоже на меня посмотрела и заслонила Сару, будто могла скрыть то, что делала ее подруга. Слишком поздно.

– Я собиралась спросить, где ты пропадала последние несколько вторников, – сказала я, – но, кажется, уже получила ответ.

– О господи, Эш. Прости. Я просто…

– Эй, я понимаю. Кому нужен Иисус, когда к твоей шее присасывается парень?

Я знала, что вела себя мерзко, но не могла остановиться. Она нарушала правила своих родителей, врала и пропускала встречи Общины – чего я никогда не делала, – но ее это как будто и не беспокоило. Ко всему прочему у этой маленькой девятиклассницы был парень, который нравился ей настолько, что она встречалась с ним тайком, а я только что пережила расставание. Я была одинокой, она – нет. Я столкнулась с огромными проблемами, она – нет. И мне было очень легко ее слегка осадить.

Лицо Сары стало красным, как помидор.

– Ты же не собираешься…

– Рассказать твоим родителям? Нет, – ответила я. – Если тебе комфортно врать, зачем мне тебя останавливать? Но помни – может, они и не в курсе, чем ты занимаешься, но Бог знает.

Сара и Ли смотрели, как я подошла к раковине и помыла руки. Взглянув в зеркало, я поняла, что с нами в уборной находился еще один человек – Келли Гейнор. Она во всем черном стояла в углу, курила сигарету и сердито смотрела на меня. Я закатила глаза.

Я не сожалею из-за того, что тогда осуждала Келли Гейнор. Она оказалась еще хуже, чем я думала.

Помыв руки, я взяла бумажное полотенце и вытерла их.

– Вам лучше вернуться на урок, – сказала я Саре и Ли. – Иначе снова придется врать.

Пока я выходила из уборной, никто из них не произнес ни слова. Я знала, что через несколько минут прозвенит звонок, и надеялась, если пойду медленно, мистер Шокли не успеет заставить меня выбрать на телефоне песню для анализа.

Сначала я не придала значения силуэту парня, стоящего на пороге кабинета информатики. Пока не услышала хлопки.

Я застыла прямо посреди коридора. Мы с папой часто охотились, поэтому я знала, что это за звук.

Выстрелы.

Выстрелы в нескольких шагах от меня. Выстрелы в моей старшей школе.

Сначала это показалось мне нелогичным, потому я просто стояла и наблюдала, как ……, повернувшись спиной ко мне, стрелял в кабинет информатики. Я не прекращала пялиться на его спину, тупо гадая, зачем ему вообще стрелять по компьютерам. Потому что в голову даже не приходила мысль, что он стрелял в людей.

Пока я не посмотрела вниз и не увидела растекающееся пятно крови.

Тогда я побежала. Но все происходило как во сне – когда тебе кажется, что ты бежишь так быстро, как можешь, но топчешься на одном месте. Уборная находилась не так далеко от кабинета информатики, но мне казалось, прошла целая вечность. В другом конце коридора я увидела тренера Нолана и Майлса Мейсона и открыла рот, чтобы прокричать им.

Но не успели слова покинуть рот, как что-то сильно ударило меня в поясницу. Я словно в замедленной съемке повалилась вперед. Не помню, пыталась ли я встать после падения. Знаю лишь, что закрыла глаза и молилась, пока в коридоре раздавались выстрелы. Крики, беготня, а потом на меня упало что-то тяжелое, и я ахнула.

– Тише, – прохрипел кто-то мне на ухо. – Не. Двигайся.

Это был Майлс Мейсон. Парень, на которого я вообще не обращала внимания. Он был на пару лет младше меня, и у него была репутация плохиша. В нашей старшей школе за ним закрепилось слава дебошира – конечно, его оставили на второй год из-за постоянных отстранений от уроков. На наказаниях он проводил больше времени, чем на уроках. Я просила ребят помладше держаться дальше именно от таких, как Майлс Мейсон.

И вот он бросился на меня сверху. Защищал.

Я лежала неподвижно, притворяясь под Майлсом мертвой и стараясь не думать о том, почему не чувствовала своих ног. Чуть приоткрыла глаза, взглянула из-под ресниц и поняла, что мы рядом с женской уборной. Внутрь вошла пара ботинок, …… ботинок.

Несколько минут назад я оставила там Сару и Ли.

Я задержала дыхание и постаралась не разрыдаться, когда снова услышала выстрелы.

А потом повисла тишина.

Следующий разговор изменил мою жизнь.

– Что это? – Это был его голос. – Цепочка с крестиком? Кто вообще носит такие уродливые цепочки с крестиком?

– Я.

Голос прозвучал сильно. Не с дрожью или напуганно. И я поняла, что это Сара. Должна быть она. Это могла быть только Сара.

– Ты? – спросил он.

– Да. Он мой. Можно мне его вернуть?

– Думаешь, Иисус сейчас присматривает за тобой?

– Да.

Бах. Бах.

Следующие минуты похожи на размытое пятно. Раздались крики, грохот, шаги, Майлс шептал мне, чтобы не двигалась. Но я все равно не могла. А потом он сполз с меня, сирены, полиция, кровь и «Скорая».

Следующее ясное воспоминание – я проснулась после операции. Рядом были мои родители и младшая сестра, Тара, они обнимали меня и плакали, а доктор сказал, что мне попали в позвоночник и я, возможно, больше никогда не смогу ходить.

Но со своими чувствами мне пришлось справляться позже. Сначала я должна была всем рассказать, что слышала. Должна была знать, что случилось с Сарой, потому что надо было извиниться.

– Сара Макхейл? – спросил детектив, пришедший на допрос. – К сожалению…

Ему не пришлось заканчивать предложение.

Но я слышала последние слова Сары. Она храбро и дерзко заявила о своей преданности Богу. Всего несколько минут назад я пристыдила ее за то, что она вела себя совсем не по-христиански, но потом она противостояла этому монстру, использовала последние минуты своей жизни, отказываясь отречься от веры. Мне бы, наверное, на такое не хватило смелости.

Я всем рассказала о том, что сделала Сара. Полиции, ее родителям, нашему священнику. И рассказала им про героя Майлса, от которого я такого не ожидала. И с того дня поклялась никогда никого не судить. Христианин не должен быть таким. Не этого хотел от меня Бог.

Впервые за несколько месяцев я наконец-то обрела ясность. Да, моя жизнь перевернулась, и я должна была научиться соответствовать этой новой реальности, но мне казалось, Бог снова меня вел. Я знала, чего Он хотел от меня. И понимала, что первый шаг – простить. Простить себя за то, какой была, как в последний раз повела себя с Сарой, и простить парня, который выстрелил в меня, потому что моя злость на него ничего не изменит.

Только Келли Гейнор мне было сложно простить.

Вскоре после стрельбы она начала рассказывать, что найденная полицией в женской уборной цепочка с крестиком принадлежала ей. Что это она разговаривала с ……. Не знаю, зачем она врала. Но ей никто и не поверил. Келли была злым, грубым человеком, который, насколько я знала, ни разу не бывал в церкви округа Вирджил. Поэтому ее попытка забрать это у Сары, забрать у нее последние минуты ее храбрости…

Я не желаю Келли Гейнор ничего плохого. Но не хочу иметь с ней ничего общего. И я надеюсь, она каждый день думает о своей лжи и сожалеет.

Понимаю, нет никакой логики в том, что я смогла простить парня, выпустившего пулю в мою спину, но не Келли. Возможно, это из-за того, что я уже плохо к ней относилась, а она только доказала мою правоту. Возможно, дело в том, что ее вранье выставило мою веру на посмешище и попыталось разрушить настолько значимый для меня момент. Возможно, дело в том, что она страдала точно так же, как и я, как и другие выжившие, но все равно осмелилась выдумывать истории и что-то забирать у погибших.

А возможно, к тому моменту, как я поняла, что она делала, во мне уже не осталось прощения.

Тот парень выстрелил в меня случайно. Он меня не знал. Был младше меня, и сомневаюсь, что мы ходили на одни уроки. Он просто облажался и разозлился, а я оказалась там. Но поступок Келли кажется мне личным. Она попыталась что-то отобрать у Сары. Поступок Сары возродил мою веру, стал светом во тьме после стрельбы, поэтому мне казалось, что она забирала это и у меня.

Уверена, Бог хотел бы, чтобы я ее простила. Уверена, именно это я и должна сделать. Но я пока не могу. Я несколько недель лежала в больнице. Окончила школу, занимаясь физиотерапией и стараясь привыкнуть к новой жизни на колесах. Честно говоря, мне кажется, период адаптации больше сказался на родителях, чем на мне. Не скажу, что было легко или что я совсем не расстраивалась, особенно в первые несколько месяцев. Но я жива. Бог за мной присмотрел, и я понимала, что не должна принимать это как должное. Я наконец поняла, что у Него имелся план, и я являлась его частью.

Помимо этой борьбы после стрельбы со мной произошло много всего хорошего. Во-первых, мы с Логаном сошлись. Он каждый вечер навещал меня в больнице, тратил на дорогу по часу туда-обратно, только чтобы увидеться со мной после работы. К концу лета мы обручились. А в следующем году на День святого Валентина, за месяц до первой годовщины стрельбы, поженились. Спустя полгода я родила красавицу Мириам.

А еще я наконец поняла, чего хотела от жизни. И два года назад подала заявление в школу медсестер. Медсестры в моей больнице обеспечивали мне комфортные условия и помогали оставаться в здравом уме, держали за руку, когда становилось действительно тяжело. Я хочу быть таким человеком. Странно, но, получив ранение, я обрела столь необходимый мне свет.

Не хочу идеализировать случившееся со мной или другими жертвами в тот день. Мне кажется, надо снова повторить, что это было нелегко. И даже до сих пор. Бывают дни, когда я расстраиваюсь, думая о том, что раньше могла делать. Бывают дни, особенно весной, когда я просыпаюсь ночью из-за нахлынувших воспоминаний о стрельбе. Пришлось запретить папе и сестре обсуждать в моем присутствии охоту, потому что я тут же вспоминаю звуки тех выстрелов.

Но в то же время у меня хорошая жизнь. Я часто слышу от людей, что, если бы они прошли через то же самое, если бы оказались в инвалидном кресле, они не смогли бы жить дальше. Но если позволю себе думать о таком, упущу много чего хорошего. Свою семью, будущее и друзей – Ли, Иден, Майлса, Денни и других выживших, которые много значат для меня. В моей жизни столько всего замечательного, что я навечно благодарна.

День стрельбы для многих стал трагедией, но я не одна из них. Я обрела мир, красоту и обновленную веру. Меня не надо жалеть или оплакивать, потому что я выжила и нашла свое место в этом мире. Я могу просыпаться каждое утро, улыбаться мужу, держать на руках нашу малышку и быть уверенной, что я нахожусь на том пути, что уготовил мне Бог.

Возможно, мне спасли жизнь Майлс Мейсон и команда хирургов, но прощение – это именно то, ради чего стоит жить.

С любовью, Эшли Чемберс-Осборн

Так это Эшли начала рассказывать всем ту историю про Сару. И почему я об этом не подумала?

Я не знала точно, откуда пошли слухи. Просто предположила, что все началось после найденной полицией в уборной цепочки с крестиком. Они решили, что украшение принадлежало Саре, учитывая связь ее семьи с церковью, но мне казалось, остальная часть истории сложилась из-за игры в испорченный телефон, которая ходила по городу, постепенно разрастаясь, пока Сара не превратилась в святую.

Но это все начала Эшли. Она что-то услышала и во всем этом хаосе решила, что это Сара. Но я знала, что это не так. Потому что находилась рядом с Сарой, в кабинке, и смотрела ей в глаза. Я так сосредоточилась на ней, на своем сердцебиении, что больше ничего не слышала.

Теперь я понимала, что касательно Келли дело было не просто в какой-то цепочке. А в ее словах. Приписанных другому человеку. Ее назвали лгуньей не просто из-за крестика, а из-за того, что она сказала. Ее использовали как мишень, чтобы превратить Сару в героиню.

Не судите меня за сказанное, но, когда я прочитала письмо Эшли, мне стало жаль Келли. А еще я почувствовала облегчение. Потому что не виновата в том, что не высказалась. Конечно, я до сих пор чувствую себя виноватой. И так, наверное, будет всегда. Но свою роль сыграли и предположения Эшли касательно разговора.

Главное, что это письмо утвердило меня в моем решении добиться правды.

Хотя не все меня поддержали.

Майлс раньше меня заметил записку под дворником. В начале апреля во вторник мы уезжали из школы. Я осталась после уроков, чтобы дополнительно позаниматься с учителем английского. Мы читали «Отелло», и я, несмотря на всю мою любовь к театру, совсем не понимала Шекспира. Надеялась, что учитель поможет разобраться с несколькими выделенными строчками.

Майлс ждал меня в столовой, и когда я закончила, мы вместе отправились на почти пустую парковку.

– Тебе записка, – объявил Майлс, показывая на сложенный под дворником листок.

– Странно.

Я развернула ее. Буквы были большими и круглыми. Майлс встал за спиной, чтобы тоже прочитать ее.

Лиэнн,

жалко, что разминулись. Надеялся с тобой переговорить. Приходи как-нибудь в церковь или позвони.

Брат Ллойд

– Зачем он приходил в школу? – спросил Майлс.

Я сложила записку и засунула в карман.

– Без понятия. Возможно, чем-то занимается с Общиной учащихся-христиан.

– Разве они не утром встречаются?

Я пожала плечами.

– Кажется, он тебя ждал, – сказал Майлс. – Это жутковато.

– Уверена, все нормально, – ответила я. Честно говоря, я скорее боялась не того, что брат Ллойд ждал меня на парковке, а того, зачем. Если хотел со мной поговорить, значит, родители Сары, возможно, рассказали ему о случившемся в их доме пару недель назад.

Брат Ллойд был священником баптистской церкви округа Вирджил. Хоть я туда не ходила, но мы с ним встречались несколько раз. Он проводил церемонию свадьбы Эшли и говорил на похоронах речь о нескольких жертвах стрельбы. Включая Сару.

Он казался нормальным парнем, только немного напористым. Каждый раз, увидев нас с Сарой вместе, он изо всех сил старался убедить меня присоединиться к их общине. Знаю, это смущало Сару, которая обещала никогда не давить на меня в вопросах веры. И хоть я так и не присоединилась к ним, он всегда говорил со мной дружелюбно.

Но я не думала, что это был обычный визит вежливости. Он хотел поговорить о Саре, и я сомневалась, что мы во время этого разговора придем к согласию.

– Позвонишь ему? – спросил Майлс, когда мы сели в грузовик.

– Нет. Мне кажется, он хочет обсудить, что я сказала Макхейлам.

– М-м.

– Кстати говоря, – сказала я, выехав с парковки, – ты подумал о моей просьбе? Насчет письма?

Он вздохнул.

– Не знаю, Ли.

– Ну же, – сказала я. – Денни и Эшли уже все сделали. И Иден напишет. Пожалуйста.

– Никто не хочет слышать, что я скажу.

– Я хочу.

Он нахмурился и отвернулся, явно стараясь уйти от разговора, нравилось мне это или нет. Чаще всего Майлс держал злость под контролем. Но я знала, что внутри его до сих пор спит гнев. И если перегнуть палку, он может проснуться. У меня не было настроения спорить, поэтому я отступила. Мы могли бы вернуться к этому позже.

Вернемся.

Как только мы припарковались на моей подъездной дорожке, я выскользнула из грузовика. Майлс окликнул меня, когда я уже поднималась по лестнице. Я повернулась и увидела, что он так и остался стоять у машины.

– Будь осторожна, – сказал он.

– Что ты имеешь в виду?

Он пожал плечами.

– Не знаю. Этот брат Ллойд и Макхейлы… просто будь осторожна, хорошо? Не позволяй им прогнать тебя из города.

– Майлс, этого не будет.

И я была права. Этого не случилось. Точнее, случилось не совсем это. Но все же.

Возможно, стоило его послушаться.

Лишь в начале лета, примерно через полтора месяца после стрельбы, я узнала, что говорили о Келли Гейнор.

Я заставила маму отвезти меня в больницу к Эшли. Она взяла мой номер у родителей Сары и, хоть тогда мы мало знали друг друга, отправила сообщение с вопросом, как у меня дела. Она единственная оказалась в больнице, единственная проходила физиотерапию и привыкала к инвалидному креслу, но интересовалась мной.

Мы неделями с ней переписывались. Тогда-то и началась эта цепочка сообщений между нашей пятеркой. Эшли свела нас вместе. Она связалась с каждым из нас, соединила всех выживших, чтобы у нас появилось безопасное место, где мы могли кричать, давать волю чувствам или плакать, когда не справлялись с тем, что творилось в наших головах.

Всех выживших, кроме Келли, конечно же.

Я не знаю, почему ее тогда не пригласили в группу. Полагаю, потому что тогда Эшли никак не смогла узнать ее номер телефона. Или, может, я просто хотела в это верить. Я знала, что городские жители из-за чего-то злились на Келли. Даже замечала их раздражение. Но я все еще многого не знала из того, что произошло во время стрельбы.

Точнее, что произошло, по мнению людей.

Слухи про Сару дошли до меня только через несколько недель. Мама изо всех сил старалась, чтобы меня не коснулись сплетни и новости. Тогда я ее за это возненавидела, но теперь, кажется, понимаю, зачем она сделала это. Слухов было очень много. Они звучали повсюду и постоянно, а я едва справлялась. Мне казалось, я все время либо рыдала, либо кричала, а спокойствие ощущала, лишь когда находилась рядом с другими ребятами.

Поэтому я хотела съездить к Эшли. Пришлось умолять маму. Она сначала отказывалась. Думала, посещение больницы как-то скажется на мне, и как бы я ни возмущалась, что она сдувала с меня пылинки, она была права. Эти стерильные коридоры, кашляющие пациенты и плачущие семьи напоминали мне о неизбежной смерти.

Но что не напоминало?

Мама подвезла меня и отправилась по делам, пообещав вернуться через час. Палату Эшли я нашла с помощью медсестры. Она в комфортной фиолетовой пижаме сидела в инвалидном кресле и как раз включила телевизор, когда я вошла. Я постучалась в открытую дверь, Эшли повернулась и улыбнулась мне.

– Ли! – сказала она. – Входи, входи! О господи, ты обрезала волосы!

Я коснулась пушка на макушке, который с натяжкой можно было назвать стрижкой пикси. За несколько недель до этого я атаковала волосы кухонными ножницами, и парикмахеру ничего не оставалось, кроме как сбрить их.

– Да. Эм, длинные перестали нравиться.

– Выглядит симпатично. Очень круто, – сказала она. – Угадай, чем я сейчас занимаюсь.

– Смотришь телевизор?

– Ну да, – ответила она. – Но не просто телевизор. Субботние утренние мультики. Как думаешь, когда я в последний раз смотрела субботние утренние мультики? Потому что я даже не могу вспомнить.

– Я тоже, – призналась я, глядя на экран телевизора. По нему шла передача, которую я не знала. – Мне кажется, я даже не знаю, что сейчас показывают в субботу по утрам.

– Давай это выясним, – предложила она.

Можно подумать, было странно впервые встретиться с ней после стрельбы. Особенно учитывая, что до этого мы не дружили. Я думала, нам будет неловко или тягостно. Она же до сих пор находилась в больнице. Да, возможно, сначала с моей стороны ощущалось некое смущение, но оно быстро испарилось. Некоторое время мы смотрели мультики, и Эшли задавала мне вопросы о других выживших: как проходила терапия Денни, общалась ли я с Майлсом. Она рассказала мне о симпатичном медбрате и что этот выпускной год заканчивала при помощи репетитора.

Мне кажется, в то время – и даже иногда сейчас – нам было сложно находиться рядом с людьми по одной причине: у них было два отношения к стрельбе. Они либо хотели постоянно говорить о ней, задавать вопросы, слышать подробности. Либо притворялись, что этого вообще не было. Словно если об этом не упоминать, я забуду. С Эшли все было по-другому. Мы особо не затрагивали тему стрельбы, но, если она всплывала, мы не пытались ее замять.

Когда ближе к концу моего посещения эта тема всплыла, я получила ответ на свой вопрос, почему Эшли объединила только пятерых выживших из шести.

– Вокруг Сары творится какое-то безумие, да?

Вопрос как будто прозвучал из ниоткуда. Я отвела взгляд от телевизора и сосредоточилась на Эшли, но она не смотрела на меня. Она до сих пор смотрела мультики, но я заметила, как она крутила между пальцами пряди светло-каштановых волос.

– Да, – ответила я. – Это… это что-то.

– Она была такой храброй, – отметила Эшли.

Я заерзала на стуле. Храброй. Прошло три недели, а я уже ненавидела это слово. В то время я была убеждена, что из всех нас только Майлс оказался храбрым, но даже он менял тему разговора, когда кто-то вспоминал о том, как он прикрыл собой Эшли.

Сара не была храброй. Сара была напугана.

Но не успела я даже придумать, как сказать об этом Эшли, она продолжила.

– То, что пытается сделать Келли Гейнор, – отвратительно.

Я озадаченно моргнула.

– Келли?

Эшли повернулась ко мне.

– Я думала, что как раз ты будешь злиться больше всего. Ты и родители Сары.

– О чем ты говоришь?

– Ты не слышала? – спросила Эшли. – О, я думала… Ну, тогда, наверное, приготовься злиться. Келли рассказывает всем, что та цепочка, которую полиция нашла в уборной, принадлежала ей.

И тогда я медленно начала осознавать. Я поняла, что цепочка не принадлежала Саре, как только до меня дошли слухи, но даже не задумывалась, кому она могла принадлежать на самом деле. Мы жили в сельском религиозном сообществе, и женская уборная пользовалась высоким спросом. Эту цепочку могли потерять раньше. Она могла принадлежать любой девочке из нашей школы.

Мне стыдно в этом признаться, но я никогда не связывала цепочку с Келли, хотя во время стрельбы только она находилась в уборной вместе с Сарой и мной. Она не была похожа на девушку, которая носила бы на шее крестик, поэтому я не смогла сложить два и два.

Но она говорила, что цепочка принадлежит ей. И я знала, что она точно не принадлежит Саре.