Все было не так

Это была правда, но лишь наполовину. Я стала участницей актерской программы на западе и с радостью хотела поработать с преподавателями. Но причина не только в этом. Нью-Йорк был мечтой Сары. Она хотела пройтись по подиуму на Неделе моды, хотя ее рост составлял всего сто шестьдесят сантиметров, и то если округлить. Я понимала, что это неразумно, но жизнь на Манхэттене без нее была бы предательством.

– Но мы все равно попросили бы у тебя автограф, – заверил меня Чед. – Лиэнн Бауэр в наших глазах всегда будет звездой первой величины.

Десять минут спустя я ковыряла запеканку, даже не попробовав ее. Казалось, Рут и Чед этого не заметили, а если и заметили, то не собирались акцентировать на этом внимание. Вместо этого разговаривали друг с другом – в основном о друзьях и предстоящих церковных событиях. И не задавали мне вопросов, на которые требовалось ответить что-то кроме «да» или «нет». Это хорошо. Потому что я до сих пор пыталась понять, как поднять тему книги.

Но они сделали это за меня.

– Ох, пока не забыла, – сказала Рут. – Уверена, ты уже слышала наши хорошие новости? Что мы пишем книгу о Саре?

– Слышала, – ответила я. Мои руки тряслись. Я опустила вилку на стол и сложила их на коленях. – Насчет этого…

– Не волнуйся, – сказал Чед. – Мы собирались с тобой связаться.

– Правда?

– Конечно, – ответил он. – Ты была лучшей подругой Сары. Эта книга была бы неполной без тебя. Мы хотели бы взять у тебя интервью.

– Или можешь, если хочешь, написать вставку, – предложила Рут. – Целую главу. Мы знаем, что она хотела бы твоего участия.

Я откашлялась. Настал этот момент. И теперь у меня тряслись еще и ноги.

– Насчет этого, – сказала я. – Я… Я не думаю, что могу быть частью этой книги.

– Почему? – спросила Рут. – Лиэнн, что-то не так?

– Есть… Есть кое-что, что вы должны знать о произошедшем, – ответила я. – Во время стрельбы.

Лицо Чеда побледнело. Рут потянулась через стол и, не сводя с меня взгляда, сжала его руку.

Я глубоко вдохнула.

– Произошедшее, по вашему мнению, с Сарой, цепочкой и ним… Это не совсем… Этого не было.

– Что, прости? – спросил Чед.

– Я не знаю, как все это началось, и надо было рассказать вам еще тогда. Все произошло не так. Совсем. В тот день она вообще была без цепочки, и он с ней не разговаривал. Ни слова не произнес.

– Прекрати. – Голос Рут был настолько тихим, что я почти его не слышала.

Но я не могла остановиться. Слова словно катились водопадом с утеса.

– Мы находились в кабинке, она держала меня за руку, а он просто… он застрелил ее. Он с ней не разговаривал. Ничего у нее не спросил.

– Прекрати. – Теперь она говорила громче, но хрипло. – Прекрати, Лиэнн.

– Но вам надо это знать. Вы не можете писать эту книгу.

– Зачем ты так говоришь? – спросила Рут. – Зачем врешь про Сару?

– Я не вру, – сказала я. – Знаю, это тяжело слышать, но…

Чед теперь стоял, сжав руки. Он вдруг показался мне таким огромным. Я никогда не считала папу Сары пугающим, но теперь он словно возвышался надо мной.

– Тебе надо уйти, Лиэнн.

– Пожалуйста. Я пытаюсь…

– Тебе надо уйти, – повторил он. – Я не желаю слышать, как ты врешь про мою дочь, пытаешься осквернить ее память. Не в моем доме. Уходи.

Я умоляюще посмотрела на Рут, но она смотрела на меня, как на незнакомку. Словно я только что сорвала маску и оказалась не маленькой девочкой, которую они годами радушно принимали в своем доме. Вместо этого я представляла собой отвратительное, брызжущее слюной чудовище. Что хуже всего, в ее глазах застыли слезы. Я довела до слез женщину, которая относилась ко мне по-доброму и с любовью.

Они явно не собирались мне верить. И теперь я понимаю, что, наверное, не могли.

– Лиэнн, – произнес Чед глубоким злым голосом. – Уходи. Сейчас же.

Я поднялась.

– Спасибо за ужин, – сказала я. – Простите.

Я как в тумане дошла до грузовика. Понимала, что они не воспримут это хорошо, но не ожидала, что меня выгонят из дома, который когда-то был для меня вторым. Назовут лгуньей люди, которые когда-то считали меня членом своей семьи.

Я думала, что поступаю правильно. Но… не знаю. Возможно, был другой способ. Возможно, я могла сообщить им по-другому. Возможно, стоило рассказать им об этом три года назад.

Похоже, сейчас это не имеет значения.

Чед, Рут, если вы вдруг сейчас читаете это, мне правда очень жаль. И я надеюсь, понимаете, что сделанное мной нисколько не умаляет моего хорошего отношения к Саре. Знаю, вы считаете, что я очернила ее память, но ее память невозможно очернить. Я навсегда запомню ее девушкой, которая смешила меня так, что я не могла дышать, которая заступалась за меня, когда это не было «круто», которая любила меня, даже когда не понимала.

Она не должна была умереть мученицей, чтобы стать моим героем.

Но мне хотелось бы, чтобы все было иначе. И я надеюсь, что однажды вы меня простите.

Прошло несколько месяцев, прежде чем я смогла спать по ночам.

В первые пару недель после стрельбы я просто лежала на кровати, прислушивалась к каждому скрипу, замечала любую тень и прокручивала в голове тысячу вариантов того, что это могло быть, – каждый хуже предыдущего. Я много часов проводила в темноте, уверенная, что не доживу до утра. Гадая, как умру. Опасаясь, что моя жизнь просто закончится.

Когда поднималось солнце, я наконец засыпала, но спала урывками и просыпалась от кошмаров или из-за мамы, заглянувшей проверить, как я.

Не знаю, что подтолкнуло меня залезть на крышу. Хотя тогда это казалось логичным. Оттуда я могла видеть все. Я знала бы заранее, когда появится опасность. Крыша казалась самым безопасным местом посреди ночи.

Поэтому я взяла из кухни столовый нож и направилась на улицу. Посреди узкого участка земли, отделявшего наш двор от двора миссис Мейсон, находился деревянный забор, и я, забравшись на него, смогла запрыгнуть на крышу. Отыскала местечко и часами сидела там, скрестив ноги, снова и снова крутя нож в руках и выискивая что-то подозрительное в своем темном уголке округа Вирджил.

Я оставалась там, пока черное небо не стало ярко-голубым, а из-за горизонта не выглянуло солнце. Когда выключились фонари, я спрыгнула с крыши и, проскользнув обратно в дом, зарылась под одеяло прежде, чем проснулась мама.

Я делала так каждую ночь в течение недели, пока меня не заметил Майлс. Хотя, возможно, он заметил и до этого. Я не знаю. Но тогда он впервые вышел на улицу, пока я сидела наверху.

Бабушка Майлса, миссис Мейсон, жила с нами по соседству столько, сколько я себя помнила. Она невысокая старушка с тонкими седыми волосами и привычкой всех называть «милыми». Когда мне было одиннадцать и умерла моя бабушка, она каждый вечер в течение недели приносила нам с мамой ужин, потому что не хотела, чтобы мама ко всему прочему беспокоилась еще и из-за готовки.

Поэтому, переехав к ней год спустя, сразу после моего перехода в седьмой класс, Майлс застал меня врасплох. Он оказался совсем не таким, каким я представляла себе внука миссис Мейсон. Я рисовала его в своем воображении в штанах цвета хаки и рубашке, а не в грязной толстовке и порванных джинсах. Я представляла его с такой же теплой улыбкой, что и у его бабушки, а не с выражением лица, которое становилось то угрюмым, то злым.

Я не знала, зачем Майлс переехал к бабушке, потому что мы почти не разговаривали. Понимаю, в это сложно поверить – два ребенка почти одного возраста живут прямо по соседству и вообще не общаются. Но если бы вы нас знали, особенно до стрельбы, то поняли бы. Тогда он учился на класс старше меня. Был тихим, все время бормотал и, насколько я понимала, совершенно не горел желанием знакомиться. Хотя я сама не пыталась. Большую часть своего времени проводила с Сарой, а он явно не из тех парней, с какими она могла бы подружиться.

Честно, я даже сейчас гадаю, что она подумала бы о нем.

Но той ночью я впервые провела с ним время.

Время близилось к часу ночи. Крошечный район, в котором мы жили, погрузился в полную темноту, если не считать несколько фонарей. Я уже сидела час или два, когда услышала доносящийся с земли голос.

– Ли.

Я подскочила и сжала пальцы вокруг ножа. Но голос звучал тихо, почти осторожно. Я медленно подползла к краю крыши и глянула вниз. По другую сторону забора стоял Майлс. Я почти его не видела. Он был одет в черную толстовку и черную шапочку, скрывающую волосы. Но бледное лицо резко контрастировало с окружавшей его темнотой.

Мы долго молча смотрели друг на друга, а потом он спросил:

– Можно мне подняться?

Я кивнула и отползла, пока он взбирался по деревянному забору. Секунду спустя он показался на краю крыши, подтянулся и, подобравшись ко мне, устроился рядом. Я заметила, как он посмотрел на мои руки, на нож, но ничего не сказал.

Я не удивилась, что он пришел. В какой-то степени даже ждала этого.

Той первой ночью мы вообще не разговаривали. Ни слова не произнесли. Но это молчание было приятным. Безопасным. Пусть я едва знала Майлса, но была рада, что сижу с ним. Потому что не хотела оставаться одна, но обычно те, кто находился рядом со мной, глазели на меня, задавали вопросы или изо всех сил пытались сделать все, чтобы мне было комфортно, из-за чего казалось, что меня душат подушкой. Эти проведенные на крыше в молчании часы оказались тем, чего я так сильно хотела.

Полагаю, Майлс нуждался в том же. Уверена, именно поэтому он той ночью забрался ко мне на крышу, но я никогда не спрашивала об этом. Тем летом мы проводили на моем доме практически каждую ночь.

Иногда сидели все в том же комфортном молчании. Майлс приносил фонарик и книгу про промышленную революцию или войну 1812 года. Он читал про себя, двигая губами, а я сидела, сжимала в руке нож и считала фонари. Но бывали ночи, когда мы ложились на спину и смотрели на небо – только когда ярко светила луна и высыпали звезды. В темные облачные ночи я не могла смотреть наверх.

В одну из таких облачных ночей мы с Майлсом завели первый разговор, состоявший больше чем из нескольких слов.

Он откинулся на спину и, скрестив руки на груди, смотрел наверх. Я взглянула на небо и вздрогнула, а потом подтянула колени к груди и сосредоточилась на фонарях. Нож все еще был в моей руке, пальцы крепко сжимали рукоять.

– Ты в порядке? – тихо, почти беззвучно спросил Майлс.

– Да.

Он ничего не сказал, но я чувствовала на себе его взгляд. Он знал, что я не в порядке. У нас давно уже все было не в порядке. И я не понимала, зачем врала ему.

– Мне не нравится, когда небо такое темное, – призналась я. – Когда ложусь на спину, вижу и чувствую одну только темноту… И мне кажется, я проваливаюсь в небытие. Именно так я представляю себе смерть.

До стрельбы я не думала столько о смерти. Понимала, что однажды умру, но смерть являлась абстрактным понятием. Казалась далекой и незначительной. А вот после стрельбы, увидев перед собой смерть и осознав, что это не обязательно далекая угроза, я словно другими глазами посмотрела на мир. Словно откинули занавеску, и теперь я видела отвратительную правду смертности.

Теперь я видела смерть везде. Даже в ночном небе.

Лежащий рядом Майлс заерзал. Теперь он сидел, рука слегка коснулась моей.

– Ты не веришь в рай?

Я покачала головой.

– В смысле, хочу верить. Многие, наверное, верят. Например, Сара. И я хочу верить, что она…

Я сглотнула.

– Я хочу верить, что после что-то есть, но не могу избавиться от чувства, что это всего лишь сказка, понимаешь? Чтобы люди проще принимали тот факт, что однажды мы все умрем – что даже земля и наш вид не будут существовать вечно – и, вероятнее всего, мы исчезнем. – Я глубоко вдохнула и попыталась сморгнуть обжигающие глаза слезы. – А что насчет тебя? Ты веришь в рай? Или во что-то после нашей смерти?

Майлс пожал плечами.

– Не знаю. Я не думаю об этом без необходимости.

– Как тебе это удается? – спросила я, голос уже звучал хрипло из-за попыток сдержать слезы. – Мне кажется, я больше ни о чем не могу думать.

Он не ответил, потому что ответа не было. Ничто из сказанного им не сотрет страх из моих мыслей – не столько о смерти, сколько об исчезновении. Мою злость за то, что меня родили, что я – сознательное существо, проклятое пониманием, что однажды все сделанное мной, все мои воспоминания просто исчезнут. И что я не могла контролировать, когда или как придет этот день. Что я могла умереть в боли, в страхе или в мире, и это ничего бы не изменило. Меня все равно бы уже не было. И однажды не будет целого мира. И ничто, сделанное человеком, не будет иметь значения.

Я крепко сжала глаза, все мое тело тряслось. Меня закручивало. Такое всегда случалось, когда я об этом думала, что тогда происходило каждый день. Такое до сих пор иногда происходит, хотя с годами благодаря терапии и правильным лекарствам я научилась лучше управляться с мыслями, пока они не зашли слишком далеко. Но со мной остался гул экзистенциального страха. Он всегда отбивает устойчивый ритм на задворках моего сознания.

– Ли, – сказал Майлс. Его голос звучал близко, прямо возле моего уха, но он не касался меня. – Ты все еще здесь.

– Я знаю, но…

Он покачал головой.

– Сейчас ты здесь.

Не знаю, пережила бы я без Майлса те первые несколько месяцев. Он не пытался держать меня за руку, утешать меня или говорить, что все будет хорошо. Для этого людей хватало. Он просто сидел со мной в те долгие беспокойные ночи, время от времени напоминая, что я жива. Я настоящая. И я все еще здесь.

И что я не единственная не могла спать.

Майлс подтянулся и влез на край крыши.

– Привет, – сказала я, когда он устроился рядом. Я не удивилась, что он пришел. Я уже давно не забиралась сюда посреди ночи, но после проведенного с родителями Сары вечера только сюда я могла пойти. И Майлс был единственным, с кем я могла находиться рядом.

– Увидел тебя в окно, – сообщил он. – Ты в порядке?

– Не совсем.

Он приобнял меня за плечи, и я, вздохнув, прижалась к нему. В другой ситуации я бы себе этого не позволила. Не потому, что мне некомфортно, а из-за того, что не хотела давать Майлсу ложную надежду. Но в то же время я чувствовала себя эгоисткой. Жадно желающей комфорта.

Вероятно, вам интересно знать про нас с Майлсом. Дебошир и соседка переживают кошмар и сближаются. Может, они влюбятся до безумия и будут вместе? Все намного сложнее. По крайней мере для меня.

Я уже давно поняла, что асексуальна. Выяснила это в то же время, когда Сара начала в восьмом классе встречаться тайком с Ричи Макмалленом. Когда она говорила о нем, когда я слышала, как девочки постарше обсуждают своих парней и девушек, во мне ничего не щелкало. Я влюблялась. Испытывала к парням романтические чувства, но никогда не хотела чего-то большего, чем держаться за руки или, возможно – возможно, – поцеловаться. Нет, я не считаю мысли о сексе омерзительными. Это не так. В какой-то степени я считаю их интригующими. Просто пока не встретила или не увидела того, к кому испытала бы желание или хотя бы мимолетное влечение. Даже смехотворно привлекательные знаменитости не в счет. Я признаю, что на них приятно смотреть, но при этом не мечтаю сорвать с них одежду.

Поэтому с Майлсом все сложно. Я знала о его чувствах ко мне, и сама, если быть честной, тоже испытывала к нему чувства. Но уже давно решила, что не стану действовать в соответствии с ними. Не потому, что равнодушна к сексу, хотя это одна из причин. Я призналась в этом только Саре и не знала, как Майлс отреагирует на девушку, которая понятия не имела, когда решится с ним переспать и захочет ли это делать вообще. А он и дружба с ним были настолько важны для меня, что я не хотела это выяснять. Но еще я старалась не сближаться с ним, потому что в августе уеду из округа Вирджил. Я переезжала в Лос-Анджелес и не знала, вернусь ли в этот город.

Майлс не любил обсуждать жизнь после выпускного. Его бабушка хотела, чтобы он учился в профессиональном училище, хотя его точно не радовала такая перспектива. Но он пока не подавал заявлений в университеты и никогда не говорил о том, чтобы уехать из округа.

Поэтому я пообещала себе ради нас обоих, что и дальше буду держать Майлса на безопасном дружеском расстоянии. Оказалось, это очень сложно.