Мой брат – супергерой. Рассказ обо мне и Джованни, у которого на одну хромосому больше

– ?!

– Самое печальное, – он сокрушенно покачал головой, – это что они рано умирают. По крайне мере, так написано.

Я уставился на него как на фокусника, проглотившего шпагу. Его слова ошеломили меня, и я даже не находил сил дать ему по роже.

– Ну, ты и сам, наверно, знаешь? Ты же его брат. Я хочу сказать, ты знаешь, что все те, которые, ну… такие, – он пробежался пальцами по воздуху, – долго не живут и часто и тяжело болеют.

– ?!

– Кошмар: он не сможет даже завести семью! Не научится жить самостоятельно! – причитал он, причем непонятно было: это такое тонкое коварство или просто необъятная глупость? – Ну ладно, давай, передавай ему от меня привет, о’кей?

Он похлопал меня по плечу, развернулся на каблуках и скособоченной походкой зашагал к дороге.

Несколько секунд я стоял не шевелясь. Он и правда все это сейчас сказал?! Дрожа от ярости, я набросился на замок, и тот, словно по волшебству (а может, из сочувствия ко мне), услужливо открылся. Сейчас вскочу в седло, догоню Носатого и перееду нафиг! Последствия? Замечание в дневнике, плохая оценка за поведение, жалоба от семьи пострадавшего? А, плевать! Я вспрыгнул на велик, разогнался, бешено крутя педали, чтобы наверстать упущенное время, и настиг его ровно в тот момент, когда он выходил на дорожку, начинавшуюся сразу за калиткой. И… я на него не наехал. Сознательно. Рванулся в сторону и только чуть-чуть его задел. Он обернулся и заверещал, точно женщина, которой юбку задрали. А я понесся в сторону дома, не оглядываясь.

Я нарушил все существующие правила дорожного движения. Чудом избежал аварии. Видимо, судьба не желала, чтобы на следующий день я пропустил контрольную по искусству. А может, мне встреча с Носатым зачлась как несчастный случай?

Добравшись до дома, я отпер калитку и поставил велик на место. Между прочим, он даже не мой. Нам его отдал папин коллега по работе. Сказал, что тот для него слишком мал. Вот только он перестал расти лет этак за двадцать до того – спрашивается, он что, двадцать лет размышлял, мал ему велосипед или нет?

Я открыл дверь на кухню, и на меня густо пахнуло базиликом. Базилик – значит песто; песто – значит бабушка Бруна.

– Привет, ба, – бросил я не глядя.

– Здравствуй, Джакомо, я приготовила тебе…

– Песто! Спасибо, бабушка.

Я кинул рюкзак за дверь и повесил куртку на вешалку. Обувница, которую смастерил папа, пустовала: я пришел первым. У меня вырвался вздох облегчения – можно побыть одному, пока не вернутся остальные. Я покинул яркую желтизну кухонных стен. Миновал дымчато-серую гостиную. Нежно-лиловым мелькнула комната Кьяры, ослепительно-оранжевым – комната Аличе. Я бросился в плотную голубизну своей комнаты. Нашей с Джованни.

Захлопнул дверь и повернул ключ в замке.

* * *

Вообще я запирался на ключ крайне редко. У нас дома это было не принято. Я не делал так с того дня, когда наотрез отказался ходить на уроки фортепиано, осознав, что создан для электрогитары. Мои родители ожидали, что из меня выйдет Дэнни Будман Т. Д. Лемон Новеченто[2], – вероятно, из-за нежной любви к ноктюрнам Шопена.

Я сделал глубокий вдох и, прислонившись спиной к двери, огляделся. Моя комната. Мой мир. Мы с ней – единое целое. Светло-синие стены увешаны постерами: Майкл Джордан, Аллен Айверсон, Джейсон Уильямс, Том Йорк, Стив Джобс, Че Гевара, господин Никто, Дэйв Грол, Джо Страммер, злодей Джокер. Моя фотовыставка в формате пятьдесят на семьдесят. Шкаф с откидной доской, заменяющей письменный стол, весь в наклейках. Логики никакой: я лепил все подряд. Мне нравились и картинки, и логотипы, и надписи. Наклейки не покупали – их доставали. Они прилагались к купленным журналам или майке Led Zeppelin, валялись на столах в молодежных центрах; ими менялись с друзьями, их прикрепляли на рампы и перила в скейт-парке… Наклейки означали жизнь, движение, активность: у кого много наклеек – тот живет на всю катушку. И потом, на минуточку, купить стандартный белый шкаф типа моего может любой, но никто не украсит его так, как я. Наклейки делали мой мир неповторимым. Помню, я был просто одержим идеей оставить после себя какой-то знак, след, измарать то, к чему прикасался, чтобы доказать, что я чего-то стою, что я существую. Мне нужен был символ анархии на дверной ручке. Нужен был сверлящий взгляд психоделической версии Джессики Флетчер. Нужны были тающие часы и трубка, не являющаяся трубкой.

В то время я на полном серьезе считал, будто созерцание плаката с типом, бросающим букет цветов вместо гранаты, даст мне больше, чем чтение Петрарки.

И все-таки первое, что бросалось в глаза при входе в комнату, – это мой музыкальный центр Philips на 75 ватт, возвышавшийся в центре стола, прямо напротив двери, в окружении горы CD-дисков (в основном переписанных) и книг вроде «В диких условиях», «Дон Кихота», «Путешествий Гулливера» и «Сиддхартхи».

Я был всеми этими вещами. В каждой из них содержалась частичка меня. Прислонившись к двери, я стоял и разглядывал самого себя.

Затем перевел взгляд на другую половину комнаты, где была кровать Джованни. И заметил то, на что прежде не обращал внимания: он мне подражает. Вырезает картинки с животными, склеивает фигурки монстров, коллекционирует игрушки и книги-раскраски. Вот постер с мультиком «Мадагаскар». Резиновые мячики разложены в той же манере, что и мои призовые кубки по баскетболу. Книг столько же, сколько у меня, только вместо «Скотного двора» у него «Животные на ферме».

После слов Носатого я не мог адекватно мыслить и не понимал, насколько мы похожи; я видел лишь, что мы абсолютно разные.

Я поставил Stadium Arcadium группы Red Hot Chili Peppers и как был в ботинках растянулся на кровати, заложив руки под голову, и устремил взгляд в потолок, откуда в меня своими разметавшимися дредами прицеливался вокалист группы Rage Against the Machine Зак де ла Роча с микрофоном (и с моим сердцем заодно) в руке.

Желудок молил о песто, но из головы не шел нос Носатого. Прикрыв глаза, я задумался о брате. Тотчас вернулись все сомнения, вопросы, тревоги, которые я на два года похоронил в каком-то очень отдаленном уголке вселенной. По крайней мере, не в своей комнате.

Для Джо все было просто. Он не понимал. Он словно ехал в поезде с задернутыми шторками и задраенными окнами, не подозревая о хлещущем ливне, от которого гнутся деревья.

Он не осознавал, что с ним.

В отличие от меня.

А я знал все.

Вопросы два года пробирались по задворкам моего сознания, и вот наконец пошли в атаку. Как примириться с уязвимостью брата? Как быть счастливым, зная, что у него никогда не будет девушки? Не будет даже друзей, как у меня, с которыми можно делиться секретами и ссориться? Как? Сумею ли я организовать свою жизнь так, чтобы о нем заботиться? Чтобы помочь ему держаться, когда он начнет понимать, что с ним? Как я смогу жить, постоянно опасаясь увидеть его страдания, его смерть? Слова Носатого, точно искры, воспламенили целую груду печальных дум, и теперь дым от костра все сильнее застилал глаза.

В тот день я понял, что давно перестал задавать себе вопросы.

И сделал это потому, что до смерти боялся ответов. Секрет моего спокойствия заключался в том, чтобы не спрашивать и не знать.

Не думать.

Строить ограждения.

Вот моя комната. Вот остальной дом. А вот внешний мир: школа, друзья, баскетбол.

Я каждый день отправлялся в убежище – под крышу школы и спортзала. А потом прыгал на велосипед и, унося с собой шутки и дурацкие приколы приятелей, налегал на педали с таким неистовством, что создавал телепорт, переносивший меня в другое измерение. Со своими обитателями, законами физики и силой притяжения.

Тут я услышал стук в дверь и открыл глаза.

Дверная ручка дергалась, точно ее било током. Сколько же я блуждал в пустоте?

– Джакомо! Что, черт возьми, происходит? Открой дверь!

Мама.

Я поставил на паузу Slow Cheetah, прервав Энтони Кидиса на фразе «Slow cheetah come / It’s so euphoric / No matter what they say»[3]. Он пытался мне что-то сказать, но я этого не понял. По ту сторону двери мама на каких-то дельфиньих частотах требовала, чтобы я открыл дверь. И шел есть.

* * *

Я решил, что молчать больше нельзя. Нужно поделиться своими мыслями с близкими. Однако едва я зашел в кухню, где Аличе и Кьяра уже сидели с вилками в руках и хрустели хлебными палочками гриссини, а бабушка еще возилась у плиты, и произнес: «Знаете, я хочу кое-что…» – как в дом в сопровождении папы ураганом ворвался Джо и начал свой традиционный приветственный обход.

Теряя по дороге ботинки, портфель и куртку, он бросился к Аличе и прижал ее к груди. Она пощекотала его, и он прыснул; они немного повозились, повторяя друг другу фразочку, от которой Джо накануне смеялся до колик. Отлепившись от Аличе, он одним прыжком очутился в объятиях Кьяры и принялся рассказывать ей о своих успехах в школе и полученных оценках. Потом добрался до плиты, где стояла бабушка, все это время безуспешно пытавшаяся с ним поздороваться; они обменялись нежностями, молча глядя друг другу в глаза, и Джо, растягивая, по своему обыкновению, гласные, спросил: «Что я буду, баа-а?» – «Макаро-о-о-ны-ы-ы», – передразнила бабушка, хлопнув его по мягкому месту. На мою долю выпала пара ударов кулаком в живот и приглашение к шуточной борьбе, но я был не в настроении и оттолкнул его. Джо запутался в ногах и приземлился на пол. И засмеялся.

Я наблюдал, как он перекатывается по полу и веселится, словно случилось что-то мегаржачное. Да, Джо, несмотря на все свои проблемы, обладает удивительным талантом: он с каждым человеком создает свой, уникальный мир взаимоотношений. О его общении с теми, кто находится в поле его притяжения, можно накатать целую сагу – длинней, чем «Властелин колец». Джо творит вселенные; с каждым из нас он идет по особой дороге и – что поразительно – хоть и ведет себя со всеми по-разному, но при этом всегда остается собой. Это не математика, где ты однажды нашел алгоритм решения и потом можешь просто повторять одни и те же действия, раз за разом получая один и тот же результат. Нет, это больше похоже на баскетбол: если забросил мяч в корзину, недостаточно повторить те же движения, чтобы попасть снова. Тут я четко понял, что должен отыскать свой личный ключ к корзине. Самостоятельно.

И решил ничего им не говорить.

* * *

Я рассеянно досидел до конца обеда, окутанный своими мыслями, ароматом песто и болтовней домашних.

* * *

Вернувшись к себе в комнату, я запустил Slow Cheetah с того места, на котором остановил. Пошла третья строфа: «Everyone has / Soo much to say / They talk talk talk / Their lives away / Don’t even hesitate»[4], но я уменьшил громкость, потому что хотел позвонить Витто.

Витто – такой друг, с которым можно часами трепаться ни о чем, а можно разобрать мир по винтикам, словно двигатель, в попытке понять его устройство.

– Салют, Витто, ты как?

– Зашибись, Джек. Все путем. А у тебя?

– А меня спрашивали про ворот. Катастрофа. Темный лес.

– На курсах кройки и шитья?

– Нет, на физике. Ворот, ворот… Типа рычаг.

– От ворот поворот.

– Кому он вообще нужен?

– Никому. Как и рационализация неравенств.

– Ладно, замяли. Зачем вообще эта школа? Учим какую-то хрень. Зато научились не попадаться с несделанной домашкой.

– И стрелять у девчонок бутеры.

– Школа жизни.

– Типа того.

– Ага.

– А я бы сейчас все отдал за чоко-пай.

– Я тоже, – вздохнул я. – Я бы даже твою собаку продал.

– Не, собаку нельзя. Чем я буду оправдываться, что не сделал домашку?

Я покатился со смеху, он тоже.

– Слушай, может, на великах сгоняем? – предложил я.

– Куда?

– Да без разницы. Мне нужно мозг отключить.

– У тебя есть мозг? – встревоженно спросил он.

– Я заеду.

– О’кей.

– До скорого.

Я положил трубку и спустился в гостиную.

– Я пошел, – сообщил я родителям, которые еще сидели на кухне за столом и о чем-то беседовали.

– Куда?

– К Витто. На велике.

– Уроки?

– Сделал.

– Когда?

– В школе. Не было этой, по искусству.

– Этой чего? – Папа притворился, что не понял.

– Учительницы.

– Когда вернешься?

– Позже.

– Да ты что? – Папа округлил глаза. – Серьезно? А раньше никак?

Я помотал головой и вышел во двор за великом.

Витто ждал на улице возле дома, прислонив свой черный велик к столбу. Мы принялись болтать и через час очнулись уже на другом конце города (правда, чтобы оказаться на другом конце Кастельфранко, много времени не требуется). Здорово ездить вот так, бесцельно: когда никуда не направляешься, не рискуешь заблудиться. Мы без особого интереса обсудили неожиданно выросшую грудь его одноклассницы Мартины, поговорили о загадочной аналогии между поражением «Голден Стейт Уорриорз» и нашим проигрышем в последнем баскетбольном матче, о новом диске, принесенном тетей Феде, и о том, какие идиотские вопросы задают иногда в Yahoo! Answers.

Ближе к вечеру мы зарулили к Витто. Его мама накормила нас полдником, а потом мы поиграли на приставке в FIFA. «Сассуоло» – «Фрозиноне». У меня на передовой, как обычно, Кателлани и Нозелли, у Витто – Санторуво и Стеллоне. В самом конце первого тайма, когда Кателлани впечатал мяч в штангу, я спросил:

– Слушай, Витто, ты ведь знаешь Пьерлуиджи Антонини?

– Это Носатого, что ли?

– Ну.

– Еще как знаю. Он рядом с моей бабушкой живет.

– Он ведь трепло, да? Или нет? Когда он говорит, впечатление такое, будто он знает все на свете.

– Он и знает. Его от нормальных людей изолировать надо.

– Просто он наговорил мне тут про Джо…

– Типа?