Глаза ее куклы

— Все хорошо, ступайте, — проговорила она, поднимаясь с кровати.

В комнате было темно, и только легкий ветерок колыхал занавески на приоткрытом окне. Моника встала и босиком прошла к двери. Нужно посмотреть, как там Эмиль. Не разбудила ли она своего ангелочка?..

Мальчик спал, подтянув ноги к груди и сложив руки под головой. Он был такой хорошенький и нежный! Такими рисуют детей на пасхальных открытках. Как же хотелось верить, что у него все будет хорошо.

Тревога витала в воздухе. Моника не слишком интересовалась политической обстановкой, однако то, что Стефан теперь не появлялся целыми неделями, ее пугало. Да и слуги. Они переговаривались, когда думали, что их не слышат, говорили о том, что совсем скоро все изменится… Нет, конечно, она не верила, что их чудесный, создаваемый с трепетом и любовью мир рухнет. Такого не может быть. Но к чему этот страшный сон про собственное бессилие? Моника доверяла снам и боялась их.

— Мы справимся, мы со всем справимся, мой ангел! — шептала она осторожно, чтобы не разбудить спящего сына, прикасаясь к его мягким кудрям. — Вот вернется твой папа — и все будет хорошо.

Постепенно Моника сама поверила собственным словам, а страшный сон отступил, как отступает ночная мгла под натиском лучей утреннего солнца.

Но на этот раз утро обмануло.

Звонок раздался на рассвете, оборвав все надежды на лучшее.

«Герр Рихтер погиб на благо Рейха… Мы почтим его память… Верный сын отечества…» — эти слова доносились до сознания, словно сквозь вату. Моника слышала их, но не понимала, отказывалась понять. Стефан не может погибнуть! Он не бросит ее и сына! Только не сейчас, когда все вокруг слишком страшно.

Трубка выпала из руки и ударилась об пол, но Моника этого не замечала. Она медленно, словно сомнамбула, прошла в комнату и остановилась перед шкафом с куклой. Зачем-то взяла ее в руки и заглянула в ярко-синие глаза.

— Мы с тобой отомстим! — пробормотала Моника, прижимая к груди свою точную копию. — Вот увидишь! Обязательно отомстим!

— Мама, это папа звонил? Он к нам едет? — Эмиль, убежавший от няньки, дергал мать за подол платья, но она не замечала этого, судорожно гладя куклу по волосам и бормоча непонятные, словно страшное заклинание, слова.

Глава 8

Наше время, середина мая

— Как хорошо, что с тобой все в порядке! — Ник обнял меня, и я, наконец, действительно почувствовала, что все теперь будет хорошо. Страх и напряжение последних дней отступили, как море во время отлива. На берегу моей души остались покореженные волнами валуны и скелеты моих опасений, а над всем этим засияло сапфировое небо его ясных глаз.

— Не понимаю, это все так странно, — пробормотала я, тайком наслаждаясь теплом его тела.

— Все закончилось, не переживай, — он коснулся губами моей макушки, и я вздрогнула. Не знала, что это так приятно, когда тебя просто целуют в макушку. — Все хорошо, — он прижимал меня к себе бережно, словно ребенка, и целовал так нежно, что я теряла голову.

Не помню, как мы оказались в постели, торопясь, словно боялись упустить каждую секунду, словно старались возместить проведенное друг без друга время. Я прижималась к нему, растворялась в нем, вцепившись в его плечи пальцами. Если бы я могла обвиться вокруг него, как шелковая лента, чтобы никогда не размыкать объятий. А он смотрел мне в глаза, дыша со мной в одном темпе. И это было так чудесно, как и при нашей первой близости. Ник словно являлся частичкой меня, и совершенно невероятно, что раньше мы могли жить, не зная, не чувствуя друг друга.

— Ты выйдешь за меня замуж? — спросил он очень мило, как-то очень по старинке, когда мы, не насытившись еще друг другом, ведь насытиться невозможно, но все же разомкнули тесные объятья, а я легла на его плечо, осторожно обнимая по-настоящему близкого мне мужчину.

— Конечно, — прошептала я. Как будто можно дать другой ответ… Но спохватилась: — А твои родители? И ты моих совсем не знаешь!

— Мои родители умерли, — его голос звучал сдержанно, но я догадывалась, чего может стоить такая вот невозмутимость. — А твоим я надеюсь понравиться. Ведь их мнение для тебя важно?

Он чуть отодвинулся и посмотрел на меня.

Конечно, сейчас мне было важно только то, что думает обо мне Ник, и если он не понравится дедушке или родителям — очень плохо, однако данный факт не станет препятствием нашим отношениям. Я, в конце концов, имею право на личную жизнь и собственный выбор.

— Мой дедушка ученый-ядерщик, — заговорила я, прикрыв глаза, — он умный и серьезный человек, в нашей семье его слово главное. Ты понравишься ему, если будешь собой, таким, как есть… Только… — я замялась, — лучше не упоминай, наверное, про кукол. Дедушка не любит их, кажется, считает, что это не для взрослых людей. Его отец — забавно, его звали так же, как тебя, Николаем, — в свое время работал в наркомате тяжелой промышленности. Дед гордится этим и говорит, что продолжает его дело.

— А твой отец? — уточнил Ник.

Я покосилась на него. Он облокотился о подушку и выглядел расслабленным, в то же время было заметно, что он очень внимателен и спрашивает не машинально, не из вежливости, а действительно слушает и запоминает.

— Мой отец долгое время занимался бизнесом, однако лет семь как прогорел. Он всю жизнь спорил со своим отцом, с дедушкой, хотел идти собственным путем, но теперь работает по дедушкиной протекции.

— И чем занимается?

— Закупает оборудование, всякие мелочи… Лучше не упоминать про его работу.

— Я понял, — серьезно кивнул Ник. — Бабушка жива?

— Да, к счастью, — я улыбнулась. — Бабушка Лена — бывший костюмер на «Мосфильме». Обожает все красивое и яркое, ты ей понравишься, это точно.

— А мама?

Он, похоже, хотел знать о моей семье все.

— Мама не работает. Ей ты тоже понравишься, потому что для нее самое главное — это мои интересы. Я люблю тебя, значит, она тебя примет.

Я так легко произнесла эти слова «я люблю тебя», что сама испугалась этого. А он… Он меня любит? Почему он не сказал это прямо?

Но, досадуя на свою мнительность, я мысленно велела себе прекратить самокопание. Ник попросил меня стать его женой — не это ли лучшее признание в любви? Настоящий мужчина и должен быть сдержанным, это нормально.

— Можно взглянуть на твоих родных? — спросил тем временем Ник.

— Сейчас покажу фотки. У меня даже старые отсканированные есть… — Я неохотно поднялась с постели и включила ноутбук.

Ник поднялся одним быстрым, грациозным движением, словно хищник, и я заметила, что на боку у него длинный тонкий шрам. Аппендицит вырезали? Наверное, спрашивать я не стала, сочтя неуместным. Как-нибудь потом, при случае, тем более что, похоже, Никлас не хотел его демонстрировать.

Он очень внимательно, с явным интересом, посмотрел фотографии.

— Твоя мама очень красивая, но ты на нее не похожа, ты другая, — заметил он, когда я показала ему мамину и папину свадебную фотографию.

— О, я вылитая прабабушка Ната! — обрадовалась я. — У меня и ее фото сохранилось!

На отсканированной фотографии их было трое: прадедушка, прабабушка и Гретхен. Николай и Наталья серьезно смотрели в камеру, и только кукла, казалось, слегка усмехается.

Эту фотографию Ник рассматривал очень долго, максимально приблизив лица.

— И вправду, очень похожа, — вынес приговор он. — Но странно, видно, что эти двое — пара, но они почему-то не кажутся счастливыми.

— Им всегда жилось нелегко. Пройти через войну, через годы разрухи… Даже не представляю, что им пришлось пережить в то ужасное время. Прадедушка ведь… — Тут я внезапно вспомнила, что в Нике половина крови — немецкая, и смутилась. Он слишком хорошо говорил по-русски, и я все время забывала о его происхождении.

— Ты имеешь в виду, что твой прадедушка брал Берлин, — проговорил Ник тихо. — Я, как и любой из представителей немецкого народа, готов бесконечно просить прощения за действия фашистов. Но ты же понимаешь, что даже в то время они не составляли всю нацию. Та война — для нас урок. Тяжелый, но весьма доходчивый урок. Мы его поняли и стали другими. Если бы твой прадедушка был жив…

Ник резко замолчал. Во время этой речи он неожиданно раскрылся сильнее, чем раньше, и я заметила, что все, что он говорит, действительно его волнует. Очевидно, та война наложила на его народ сильный отпечаток. Мне захотелось спросить, участвовал ли его прадед или дед в войне, но опять стало неловко. Что, если участвовал? Тогда же, насколько понимаю, фашисты сгоняли в армию всех.

— Не нужно оправданий, — остановила я его. — И лучше бы вообще не говорить о таком при знакомстве с моими. Дед родился уже после войны, но эта тема для него болезненная, он любил отца и потерял его слишком рано.

— Конечно, — Ник уже полностью пришел в себя и продолжил спокойно: — Мы не станем спорить на эту тему, не волнуйся. Я же действительно хочу понравиться твоей семье.

— Ты замечательный! — Я поцеловала его в губы, а он все еще задумчиво смотрел на экран, где на скане восстановленной фотографии застыли три фигуры.

А я смотрела на него и думала о том, что чувствую по отношению к этому человеку. О любви говорят очень много возвышенных и красивых слов. Но это все только «слова, слова, слова». Что такое любовь для меня? Может быть, желание смотреть на человека, видеть его лицо таким, какое оно есть — и упавшую на лоб неровную прядку волос, и едва заметную морщинку в уголке глаза. Так я смотрю на своих кукол, создавая их лица, вернее, служа проводником чьей-то высшей воли и понимая, что идеально гладкое лицо — это мертвое, не настоящее лицо. Или любовь — это желание прикасаться? Ощущать под пальцами теплоту его кожи, легкую шелковистость волос — как я ощущаю теплоту материала, с которым работаю. Или это тот особый эмоциональный подъем и шум в голове, который до того случался у меня только в самые прекрасные моменты творчества? Мне кажется, любовь — слишком многогранное и сложное чувство, чтобы дать ему определение и выявить все его симптомы, иногда сходные с симптомами тяжелой затяжной болезни.

Даже хорошо, что Ник не говорит о любви, — обрекать в неуклюжие слова такие тонкие чувства всегда тяжело и страшно. Разве можно сжать в кулаке бабочку? Если по неосторожности стереть с ее крыльев пыльцу, она не сможет летать. Нет, лучше молчать, сберегая свою бабочку.

— Теперь я буду с тобой, — сказал Ник, уловив мое настроение, и уткнулся теплыми губами мне в шею.

Его дыхание мягко щекотало меня, рождая мурашки по всему телу.

Вот бы так продолжалось целую вечность!

Мы остались в квартире на ночь. Услышав, что я не приеду, бабушка заахала и не без опаски передала мои слова деду Борису.

— Скажи Павлу, что он за нее головой отвечает, — прокомментировал тот.

Пришлось объяснять, что с Пашкой мы расстались и я познакомилась кое с кем еще.

— Ах познакомилась! — протянул дедушка и строго добавил: — Не знаю, как там у вас, а в наши времена это называлось облегченным поведением. Только у нас девицы этим не хвастались, даже отъявленные шалавы.

Я хмыкнула. За словом в карман дедушка Боря не лез.

— Так и я не хвастаюсь, — парировала я. — Кстати, Ник сделал мне предложение, и я ответила согласием.

В трубке воцарилась зловещая тишина, а мне вдруг стало не по себе. Не случилось бы что с дедушкой, он, конечно, крепкий и деятельный, но все же возраст со счетов не спишешь, а сердце у него пошаливает.

— Дед, все в порядке? — тревожно спросила я.

— Как сказать, внученька… — Он откашлялся. — На свадьбу хоть позовешь или тоже между делом сообщишь, что штамп поставили?

— Мы приедем к вам завтра, маму с папой я тоже позову. Хорошо? — предложила я, обрадованная, что дед в целом неплохо выдержал неожиданное известие.

— Ну, плохо или хорошо, это мы еще посмотрим, — пообещал дедушка и добавил: — Ну ты и мастерица делать сюрпризы!

Ночь мы с Ником провели вместе. Утром он уехал, сославшись на дела, а я осталась в опустевшей вдруг квартире. Не было ни Ника, ни Гретхен, и это казалось мне очень странным, я физически, очень болезненно ощущала их отсутствие. Встретилась с заказчицей, но продажа уже не радовала меня. Я ждала Ника. Все время, пока он не вернулся, я промаялась, слоняясь из угла в угол. Пыталась лепить, но только испортила материал и бросила это. То и дело подходила к окну и, глядя сквозь запылившееся уже стекло, тупо смотрела на улицу.

Звонила мама, пораженная услышанными новостями.

— Ты же его совсем не знаешь! Он хороший человек? — спрашивала она.

— Я знаю Павла, и что из этого? — задала я встречный вопрос. — И да, Ник хороший. Он самый лучший. Я… я его люблю.

И маме оставалось только горестно вздыхать. Наверное, все матери ощущают беспокойство и сомнения, когда их маленькие девочки, которым только вчера вплетали в косички яркие бантики, внезапно взрослеют. Когда взрослеет дочь, стареет мать.

— Ты увидишь его, и он тебе обязательно понравится, — заверила я.

Наконец позвонил Ник и сказал, что ждет у подъезда.

Спустившись, я заглянула в почтовый ящик и увидела там неподписанный конверт. Сердце испуганно вздрогнуло и замерло. Руки предательски дрожали, когда я вскрывала конверт.

Всего-то маленький листок картона. Визитка.

«Алексей Ветров. Независимый корреспондент», — сообщала она, а сделанная карандашом приписка поясняла: «На случай, если с первой случилась неприятность. Не спешите выбрасывать и эту. Возможно, я еще пригожусь. Ваш Ураган».

Я едва не рассмеялась от облегчения. Но какой же этот Ураган наглый! Слышала, что журналисты проныры и прилипалы, но не представляла, что до такой степени. И все же я не стала выбрасывать визитку, а сунула ее в сумку. Покажу бабушке и деду, а они по своим каналам разыщут этого приставучего прощелыгу и доходчиво объяснят ему, что меня следует оставить в покое.

Довольная принятым решением, я вышла во двор, где уже ждал черный представительский автомобиль.

— Взял пока в аренду, — кивнул на машину Ник. — Ну что, поехали?

Он действительно подготовился к встрече. Оделся слегка старомодно, но очень элегантно — в белой рубашке поло с черной полоской у воротника, черных брюках и мягких летних черных же туфлях. А еще купил два роскошных букета, бутылку настоящего французского шампанского и бутылку дорогого коньяка.

— Дело серьезное! Еду на смотрины. Правда, смотреть буду не я, а на меня, — пошутил Ник, заметив мой удивленный взгляд. — Как ты думаешь, твоим понравится?

— Спрашиваешь! — воскликнула я и, поцеловав его в гладко выбритую щеку, прошептала: — Спасибо. Ты такой замечательный!..

И мама, и бабушка оказались совершенно очарованы Ником. Во время импровизированного семейного ужина он казался просто идеальным: был галантным и предупредительным, уместно шутил, не болтал много и слушал очень внимательно. Он вообще внимательно слушал, а это редкий дар в наши времена.

— Значит, вы теперь живете в России, Ник? — спрашивала мама, слегка раскрасневшись от выпитого бокала и от галантного внимания молодого человека. — И вам здесь нравится?

— Я пока что здесь работаю. Это страна многих возможностей, — отвечал Ник, не забывая подлить ей и мне с бабушкой еще немного шампанского. — Здесь интересно. Я люблю свою родину, однако у меня есть и русские корни. Наверное, поэтому мне легко здесь.

— Легко! — буркнул отец. — Подумать только! — Он залпом осушил свою рюмку и долил еще коньяка. — Только и ждут, как бы кого выпотрошить. Мы тут все как коровы на бойне: дождутся, пока разжиреют, потеряют бдительность, — и зарежут.

— Сережа… — мама потрепала отца за плечо. — Ну что ты, не надо.

— Не надо? Типа шито-крыто — и отлично. Интеллигенты страдают молча! Или вкалывают на заграницу, — он бросил взгляд в сторону непривычно молчаливого деда и снова выпил.

— Вы совершенно правы, — подтвердил Ник. — Нельзя… как это говорят? Класть всех куриц в одну корзину.

— Все яйца, — машинально поправила бабушка.

— Спасибо, — Ник ослепительно ей улыбнулся. — Точно, все яйца. Нужно быть предусмотрительным и осторожным. Помощи от правительства не дождешься, поэтому остается только рассчитывать на себя.

— Вот, немец, а понимает, — согласился отец, которого уже слегка повело от крепкого коньяка, и мама то и дело бросала на него обеспокоенные взгляды.

Тут дедушка поднялся и молча вышел на кухню. Я последовала за ним.

Он стоял у окна, задумчиво глядя на окрашенное в розоватые тона заката небо.

— Что-то не так? — тихо спросила я, подойдя к нему. — Тебе не понравился Ник?

Дед ответил не сразу, словно что-то про себя взвешивая.

— Очень он у тебя ловкий, галантный и все понимающий, — произнес он наконец. — Слишком хороший, я бы сказал.