Руки моей не отпускай

А родственники с отцовской стороны, с которыми у Кости сложились как раз таки, наоборот, прекрасные родственные отношения, помочь не могли в силу своей невероятной занятости, да и наличия собственных бытовых проблем.

И Асю, когда девочке исполнился один годик и мама отняла ее от груди, отвезли в Воронеж, к родителям мамы и к бабушке Евгении.

И все. Теперь жили так – родители в Москве, изредка наезжая, как дорогие столичные гости, а дочка Ася в Воронеже росла себе в полноценной любящей семье.

Родители Евгении были молодыми, здоровыми и очень энергичными людьми – Асиной бабушке Оле, которая и сама родила дочь в девятнадцать лет, на момент, когда в доме появилась внучка, было всего тридцать восемь, а стиль ее жизни и работы убавлял этот возраст еще лет на десять.

Она служила главным тренером по художественной гимнастике в областном спортивном центре и была известным во всем Союзе заслуженным тренером, взращивала и готовила талантливых гимнасток для олимпийского резерва и сборной страны, сама в свое время побывав чемпионкой Советского Союза и Европы по гимнастике.

Тонкая, невероятно гибкая, энергичная, она правильно питалась, много двигалась, вела очень спортивный, здоровый образ жизни вместе с мужем – в выходные дни зимой лыжи и коньки, летом – плавание, велосипед, походы на природу с активными играми и песнями у костра, частенько большой компанией со своими учениками и их родителями.

Муж ее, Анатолий Савельевич, младше жены на три года, отчим Евгении, был под стать энергичной жене. Некогда знаменитый самбист, чемпион страны и чемпион Азии и Европы по боевым видам борьбы, он работал в том же областном спортивном центре тренером по самбо и дзюдо и по совместительству преподавал борьбу силовым структурам.

Родной отец Евгении, который в свое время был тренером ее мамы Ольги, был старше жены почти на двадцать лет, погиб в автокатастрофе, когда дочери исполнилось всего полгодика. По сути, настоящим отцом для Евгении всегда являлся, да и на самом деле был Анатолий Савельевич, за которого Ольга Ивановна вышла замуж через год после смерти первого мужа.

Одним словом, уже все поняли, куда попал ребенок, – спорт, как говорится, это жизнь короткая, но насыщенная. И у вас даже есть небольшой шанс унести оттуда ноги живым и относительно целым, если успеете, конечно.

Да сейчас! Все благие намерения бабушки с дедом сделать из ребенка чемпионку страны и мира разбились о два непреодолимых обстоятельства. Первое – Асину прабабушку, Анастасию Владимировну, жившую с ними вместе, преподавателя английского языка в воронежском вузе, и, собственно, второе и самое главное – нестандартный характер самой Аси.

Маленькому ребенку трудно понять, что люди, которые приезжают два-три раза в год под девизом «навестить доченьку», это и есть ее мама с папой, а те люди, которые постоянно с малышом и любят его, проявляют нежность и чувства, окружают его теплом и заботой, это какие-то совсем не мама с папой. Маленькая Асенька перегружать свой мозг подобного рода головоломками и не стала, а называла бабушку мама Оля, что в скором времени преобразилось в мамулю, деда – папа Толя (потом была переходная форма «патоля» и окончательно закрепившаяся – папуля), прабабушку Ася упростила до бабули, а маму с папой так и звала мама и папа.

Девочка росла шустрой, здоровенькой, энергичной, смешливой с задатками достойного чувства юмора еще в младенчестве, но стра-а-ане-е-енькой.

Вот что будет делать ребенок лет четырех-пяти, когда кто-то из коллег по песочнице отбирает у него игрушку в самом разгаре ролевых игр?

Ну, потребует отдать или сам отберет назад, подерется, заплачет, пожалуется взрослым или убежит в слезах. А эта – нет. Девочка Ася ни биться за добро не станет, ни тем более плакать – посмотрит, что будет делать отнявший игрушку товарищ, и если тот разнообразит экшен каким-то новым действием в придуманной ею игре, то спокойно присоединится и даже примется играть вместе, но если захватчик вообще ничего не станет делать или повторит игру, придуманную ею, вот тогда или отнимет игрушку из принципа, или, утратив к нему всякий интерес, отвернется и станет играть во что-то другое. А может и двинуть, если сунется еще раз.

Ну вот странный ребенок с нестандартным мышлением.

Родители – те, которые бабушка-дедушка, присматривались к доченьке и все тревожились, думая, не отвести ли ребенка к штатному психологу их центра. А бабушка Настя остужала их намерения:

– Оставьте ребенка в покое. У нее ярко выраженная индивидуальность.

– И какой-то пофигизм, никакой соревновательности в характере, а ведь это одна из главных черт формирующегося сознания ребенка… – вступала с ней в спор мама Оля.

– Это у тех детей, из которых ты гимнасток делаешь. Не все же такие, – возражала бабушка. – К тому же у нашей характер еще тот: когда какое-нибудь дело, игра или новый навык Асеньке по-настоящему интересен, она отдается этому занятию полностью. Ты последи за ней. Но если дело ей неинтересно, ее ни за что не заставишь им заниматься. У нее какое-то врожденное чувство свободы и нет привязанности к правилам и принятым установкам.

– Вот и я о том же, – с тревогой замечала мама Оля. – Какая-то это слишком большая свобода от правил и условностей. Пугающая.

Ольга Ивановна ко всем своим талантам имела и базовое образование по детской психологии, поскольку уже много лет вела группы деток от пяти-шести лет и являлась одним из профессионалов высокого уровня.

Вот и беспокоилась о дочке-внучке, понимая всю нестандартность этого ребенка. Которая, кстати, подтвердилась со всей очевидностью, когда Асю попытались направить в спорт, разумеется, начав с художественной гимнастики. Ну, а с чего еще, в самом-то деле.

– Не пошло? – улыбался Ярославцев, с наслаждением слушая живой, полный эмоций, тонкой иронии и юмора рассказ Аси.

– Не совсем. Оно-то как раз пошло и даже весьма успешно, но, как выяснилось, я могла заниматься только тем, что меня по-настоящему увлекало, цепляло всерьез, что было интересно, и только при таких условиях во мне просыпалась упертость характера, воля и хотелось освоить это дело до всех тонкостей и нюансов. И напрочь отсутствовало тщеславие, которое бы будило в ребенке естественное для человека желание стать лучшим, соревноваться и побеждать. Что-то со мной было определенно не так – освоить дело, изучить досконально, до полного совершенства, чтобы владеть, как говорится, «на кончиках пальцев», это да, упрусь и буду только этим и заниматься и об этом думать, а вот соревноваться, чтобы взгромоздиться на пьедестал, – это нет, не интересно. – Она усмехнулась. – Выяснилось, что во мне нет достаточной воинственности, чтобы вызвать интерес к боевым видам спорта, и должного тщеславия, чтобы заниматься гимнастикой. Мамуля так и говорила всегда: «Данные великолепные: гибкость потрясающая, выворотность, пластика, конституция, все для чемпионки, и характер нужный, если во что упрется – сделает непременно. А амбиции, стремление к победе, цели стать первой, стать чемпионкой отсутствуют напрочь. – И вздыхала тяжко: – Ну что за ребенок».

– Замечательный, – улыбался Асе Василий. – Уверен, ты была потрясающе симпатичной девочкой, да еще с таким характером, – он усмехнулся. – Наверное, мама ужасно расстраивалась, что ты не пошла в гимнастику.

– Расстраивалась, – подтвердила Ася. – Да и папуля печалился и все вздыхал, глядя на меня безнадежным взглядом, надеялся сделать из доченьки бойца, но что тут поделаешь – девочка сказала «нет». Ну вот не уперлась мне эта гимнастика и борьба! К тому же я откровенно недоумевала, зачем постоянно выносить боль, травмы, заниматься до звезд перед глазами и обмороков, терпеть огромные ограничения и жесткую дисциплину, чтобы когда-то там, в неизвестном далеком будущем, возможно, стать чемпионкой. Ну, а коли нет, не станешь? Что тогда? Ведь девчонки приходят в гимнастику в пять-шесть-семь лет, в зависимости от конституции, и это адская жизнь, по-настоящему адская, чтобы чего-то достичь, требуется жить на износ, до постоянной крови. Они ничего другого не умеют и заточены только на эту цель, на победу. А бывает так, что в подростковом возрасте начинают нежданно вылезать какие-то предательские гены, дремавшие где-то там от прабабушек, и гибкая, тоненькая девочка вдруг «расползается» в кости. А травмы бесконечные, дисциплина, как в казарме, ограничения в еде годами, и вдруг ничего не получится. Всё? Трагедия всей жизни? Надеть простыню и ползти на кладбище? Не, страсти такие ради победы над всеми, это не про меня. А вот английским с бабулей я занималась с удовольствием, потому что язык мне как-то естественно дался, словно я его услышала и сразу запомнила, к тому же мы с ней английские сказки читали.

Одним словом, девочка Асенька со странным характером росла в полноценной семье, окруженная любящими людьми, для которых она, в некоторой степени, стала новым смыслом и радостью их жизни, свежим дыханием и второй молодостью. И всем им было замечательно и хорошо вместе.

Родители родные, Костя с Женей, дочь тоже не забывали и любили, но почему-то приезжали все реже и реже, деньги, правда, исправно переводили, и посылки присылали регулярно, и передачи с оказией с поездами или знакомыми, и звонили, разговаривали с Асей по телефону. Но что у них там происходило, чем они жили и как – оставалось непонятно. Женя ничего особо не рассказывала родителям про их с Костей жизнь, отделывалась успокоительными заверениями: «Все хорошо, все нормально».

Из каких-то важных новостей знали только то, что Костик работает в науке, Женя же, окончив отделение иняза, сразу же поступила на искусствоведческий на вечернюю форму обучения, это Костя посоветовал и направил. Живут они вроде бы неплохо, а что у них там, как – бог знает – не делятся подробностями.

А вскорости в стране начало происходить такое, что только успевай уворачиваться. В девяностом году Ася пошла в школу, в которой обнаружились ее великолепные способности к точным наукам.

Ну, а в девяносто первом понятно, что случилось.

Нет, неправильно – случилось как раз то, что никому на хрен вообще было не понятно и остается не понятным до сих пор большинству населения, кроме, разумеется, поимевших на этом беспределе свой гешефт.

На жизни же Аси события в стране отразились весьма странным образом – ее родители перестали вообще приезжать, только звонили, разговаривали с ней по телефону, присылали деньги и передачи. При общем резком катастрофическом обнищании людей, при закрытии заводов и невыплат зарплаты месяцами присылаемых от родителей из Москвы денег становилось все больше и больше, а передачи делались все объемней и дороже.

Понятно, что ребенку эти перемены и странности были глубоко до лампочки. Но родня беспокоилась ужасно, и вечерами, уложив Асю спать, взрослые все чаще засиживались за столом в кухне, обсуждая тревожным шепотом происходящие с детьми странности.

Несколько раз родители звонили Жене в Москву и пытались вызвать ее на откровенность, расспрашивая, откуда богатство-то такое свалилось, но та уверяла, что Косте посчастливилось возглавить дорогой научный проект и у него достойно оплачиваемая работа.

Все это было сомнительно и странно. Какая такая хорошо оплачиваемая научная работа, когда к чертовой матери трещит и рушится вся наука страны, закрываются пачками НИИ, ученым не платят месяцами их нищенские унизительные копейки и они толпами убегают на Запад?

Но иного ответа добиться от Евгении и Кости им не удалось, и приходилось довольствоваться своими домыслами, вспомнив, что зять год проработал в Америке и там же защитил докторскую диссертацию, может, оттуда этот непонятный дорогой научный проект?

А вскорости стало настолько все плохо в спортивном центре, что мамуля с папулей с утра до ночи пропадали в своих спортивных школах, занятые спасением их структуры как таковой и будущего талантливых подопечных, да и самого центра. Искали спонсоров, ездили в Москву в Олимпийский комитет, ломали голову, как сохранить структуру и перспективных детей.

В девяносто четвертом (Асе было уже одиннадцать), после четырех лет отсутствия, неожиданно, без предупреждения и звонка, нагрянула мама Женя – шикарная, какая-то европейская, элегантная, с кучей подарков в дорогих пакетах, с заморскими деликатесами, улыбчивая, шумная, энергичная, она, как праздник, ворвалась в дом… И огорошила родню тем, что забирает дочь в Москву.

– Как в Москву? – ахнула бабушка Настя и схватилась за сердце.

– Костя решил, что при таких явных способностях Ася должна учиться в спецшколе, которую в свое время заканчивал он сам, и поступать в МГУ, – объяснила Евгения.

– Женя, – холодно оборвала ее мама Оля. – Ты совершенно не знаешь свою дочь. Видишь ли, у Асеньки своеобразный характер: если ей не захочется уезжать от нас в Москву и учиться в новой школе, если ей это неинтересно, то вы ничего не сможете сделать – она не будет, и все.

– Что значит не сможем? – уточнила Евгения.

– А то и значит, – подключился к разговору недовольный папа Толя. – Ася уникальная девочка. У нее бойцовский характер, сила воли и неординарный ум. Она будет упорно, до самозабвения заниматься тем, что ее захватило, и тем, что ей интересно, но ни за что не станет делать то, что для нее неинтересно. Вы можете ее наказывать, принуждать насильственно, но это не возымеет никакого результата, кроме обратного. Вы попросту станете для нее врагами.

– Да-а? – с удивлением протянула Женя и предположила: – Может, это у нее просто подростковый возраст начался?

– Не говори ерунды! – отрезала бабушка Настя и напомнила: – Она такая с самого рождения была, вспомни, еще в годик проявляла характер.

– И что нам делать? – немного растерялась Ася. – Костя настаивает на ее переезде, и я с ним согласна. Все-таки Москва – это совсем другие перспективы и возможности. А при нынешней жизни так и вовсе разные миры.

– Вы можете сделать только одно, – вздохнула бабуля, – спросить у нее самой. Рассказать все подробно и честно и спросить, поедет ли она.

И знаете, в свои одиннадцать лет Ася, выслушав родную мать и родителей с бабулей, решила, что ей интересно будет попробовать жизнь в Москве с совершенно незнакомыми ей людьми, которыми являлись для девочки ее родные родители.

Нельзя сказать, что процесс переезда, перехода в новую школу и привыкание жить с родителями, притирание к новой среде и новым условиям дались им легко и просто.

Это был очень тяжелый для все троих период – для девочки родители были, по сути, незнакомыми людьми, и никакой доверительности, открытости и дружбы, к которым она привыкла и в атмосфере которых росла, между нею и родителями первое время вообще не возникло, и это ужасно угнетало ее, да и всех взрослых. Всякое бывало, и Аська порывалась несколько раз вернуться назад, в Воронеж, и Женя, привыкшая жить с мужем вдвоем, не выдерживала и сама хотела отправить дочь обратно. Но всех примирял и успокаивал Константин.

Парадоксальным, удивительным образом отец нашел с дочерью правильный, верный тон общения, особый подход к ней, и они как-то очень быстро прониклись друг к другу искренней привязанностью. Ася – та все же несколько настороженно и отстраненно поначалу, держа дистанцию, а отец прямолинейно и порой нетерпеливо, и все же, все же.

Может, в силу похожести характеров, может, та самая кровь, что «не водица», взыграла и гены сказались, но между отцом и дочерью определенно возникли теплые и дружеские отношения, чему, без сомнения, в немалой степени поспособствовал ироничный склад ума обоих.

Но виделась Ася с отцом крайне редко, он постоянно и бесконечно пропадал на какой-то непонятной секретной работе, часто не ночевал дома, а то и вовсе отсутствовал неделями не то в командировках, не то на каких-то рабочих авралах.

На дворе бушевали разрушительные девяностые, шел широкомасштабный отстрел молодых мужчин, порой слишком близко, прямо под окнами их дома, на улице, раздиралась на куски страна и ее богатства, и мама Женя отчего-то становилась все испуганней, настороженней и все чаще плакала по ночам, в чем-то горячо убеждая папу Костю, когда он бывал дома.

А Аська училась, быстро сойдясь с новым коллективом одноклассников, как-то без драм и сложностей обошлось, училась не только точным наукам, но и искусству, которое с огромной радостью преподносила ей мать. И теперь в выходные они часто ходили вместе в музеи и на выставки, а то просто гуляли по старой Москве.

Женя, закончившая искусствоведческий факультет, провела девяностый год в Италии, прослушав там курс в Академии искусств, и занималась антиквариатом.

«Занималась» – расплывчатая формулировка, но никакой более конкретной информации о роде деятельности мамы Жени родители не говорили. Простой пример: если ваша мама, скажем, торгует колбасой в магазине, то вы можете к ней прийти на работу, а если работает в театре, то в театр, и в пекарне вы можете навестить мамулю, и в бане, и даже в милиции. Ася же навестить маму по месту работы не могла, ибо не знала, где та самая работа находится.

Да и трудились оба ее родителя как-то уж слишком много, но иногда и отдыхали, в основном вдвоем. Почему-то, может, в силу привычки или по каким-то деловым надобностям, но родители часто уезжали за границу, а Асю с собой не брали ни разу. Однажды она прямо спросила отца – а, собственно, почему? А он легко ответил: это только работа и бизнес.

Она почувствовала, что он не соврал, но было в этом ответе что-то недосказанное… А так жили как жили, может, только странностей у них было больше, чем в обычных семьях, и Ася эти странности замечала и отмечала.

А через два года, когда Асе исполнилось тринадцать, совершенно внезапно родители вдруг развелись. Настолько неожиданно, что Аська никак не могла взять в толк, что это такое происходит на самом деле!

Они никогда не ссорились, вообще никогда! Не ругались, не выясняли отношений, а ровно наоборот – постоянно обнимались, дотрагивались друг до друга мимоходом, целовались короткими поцелуйчиками или настоящими, и Аська частенько застукивала их за этим делом, и все втроем дружно посмеивались над такой ситуацией.

То, что у родителей есть свои очень серьезные тайны, которые они умело и надежно хранят, Ася поняла сразу, как только переехала к ним жить, но то, что они определенно влюблены друг в друга, как молодожены, было настолько очевидным, что не требовало никаких доказательств и объяснений.

И вдруг этот нелепый развод!

И не просто развод – отец переезжал жить в другое место со всеми своими вещами и со всей своей жизнью.

Недоумевающая, растерянная Аська требовала объяснений и бушевала негодованием, но отец, обнимая ее и прижимая к себе, шептал на ухо:

– Так надо, Асечка, так надо.

– Как надо?! – негодовала она пуще прежнего и, плача, требовала ответа теперь у матери.

– Асенька, – обнимала теперь та дочку и плакала вместе с ней. – Это очень важно для всех нас троих, – и повторяла за отцом: – Так надо. И не спрашивай ни о чем.

Ну, конечно, будет она не спрашивать! И кто-то может ей что-то запретить! И Аська спрашивала, спрашивала, выясняла и выясняла, пока однажды отец не ответил ей жесткой и очень странной фразой:

– Ася, не лезь туда, где ничего не понимаешь! Это наша с мамой жизнь и не твое дело! Не твое! – повторил он так, что Аська замерла, потрясенная строгостью, с которой он это сказал. – Я тебя люблю и буду любить всегда, и маму люблю, а остальное тебя не касается!

И… она не полезла дальше с вопросами. Ни к кому. Что-то там интуитивно почувствовав и поняв.

Папа уехал, словно растворился из их жизни. Мама по-прежнему много работала, но Ася не заметила что-то особой скорби в ней по поводу развода и расставания с горячо любимым мужем и… снова не полезла с расспросами и доставаниями.

Вскорости выяснилось, что у отца другая женщина, на которой он женился. И сообщила девочке об этом ее родная бабушка, мать Константина, как она представилась, позвонив по телефону (трубку взяла Аська). О существовании этой второй бабушки Ася знать не знала и ведать не ведала, поскольку никогда в их семье родня отца не упоминалась.

– Спасибо, – вежливо поблагодарила Ася за сообщение, произнесенное незнакомой женщиной тоном триумфатора, наконец победившего противника в затяжной войне, и осторожно положила трубку на рычаг.

Значит, женился. На дочери друзей его родителей, замечательной молодой девушке, как сообщила ей новоявленная бабушка. Ах, да! Она еще настоятельно потребовала не портить ее сыну жизнь и больше никогда к нему не обращаться и не искать встречи с ним ни Асе, ни ее матери.

А искать и не пришлось. По многим признакам, явным и косвенным, Аська скоро начала понимать, что отец часто бывает у них дома. Тайно, когда Ася на учебе, или на дополнительных курсах по искусству, или в музее, или на концертах.

Возвращаясь домой, она улавливала знакомый запах отца, замечала какие-то мелочи – однажды нашла в хрустальной пепельнице забытые запонки, которые он всегда туда клал; его тапки оказались под кроватью, а не в ящике в прихожей; его любимая чашка, которую он не забрал с собой, уезжая, стояла в мойке на кухне, и было еще много чего незначительного, но красноречивого для нее.

И главное – розы! Папа сам очень любил розы, всякие, в основном живые, как он их называл, пахучие, и всегда дарил маме много роз – от маленьких букетиков мелких-мелких розочек до царских на длиннющих стеблях с тяжелыми головками. У них в доме всегда стоял хоть один букет.

И тут снова стали появляться букеты.

И мама в такие дни отводила глаза от дочери и улыбалась загадочно сама с собой, когда думала, что Аська на нее не смотрит. Довольно часто мама стала уезжать в непонятные командировки и возвращалась из них уставшей, но с трудно скрываемым счастьем в глазах.

И в Асе теплилась какая-то надежда на то, что у родителей все снова устроится замечательно и вернется на круги своя, и станет еще лучше, чем было прежде.

Но оно не возвращалось и не возвращалось, и лучше не становилось, а так и тянулось целых два года.

Однажды ночью Аська проснулась от непонятной, смутной какой-то тревоги, заворочалась недовольно в кровати, устраиваясь поудобней, собираясь дальше спать, но вдруг уловила какой-то неясный бубнеж. Вскинулась, прислушиваясь – да, определенно на кухне кто-то был и разговаривал.

Посомневавшись, выползать ли из теплого уюта под одеялом или ну его, все же решилась, встала, надела тапки и осторожно двинулась к кухне.

И замерла. За столом, освещенные неярким светом бра на стене, держась за руки, друг напротив друга сидели родители и о чем-то тихо и напряженно разговаривали. Асе было видно лицо отца, смотревшего на маму с такой невероятной нежностью, любовью и преданностью, с таким сожалением и… каким-то фатальным бесстрашием.

Ася очень осторожно развернулась и, стараясь не издать ни звука, пошла в свою комнату, забралась в кровать и еще долго не могла заснуть, видя перед мысленным взглядом это выражение отцовского лица.

На следующий день отца застрелили, когда он выходил из здания через проходную НИИ, в котором работал.

Ася знала точно, что вместе с отцом в тот день умерла и ее мама.

Постаревшая сразу на несколько лет, опустошенная и какая-то неживая, Евгения все же двигалась, занималась какими-то важными делами и держалась только за счет какой-то управляющей ею внутренней идеи, обязательства, которое мобилизовало все ее оставшиеся силы. Ася с тревогой посматривала на маму, но чувствовала, что та сосредоточена на чем-то очень важном в себе, и не трогала, не задавала вопросов.

Они приехали на похороны с двумя большими букетами роз – такими, которые он любил, но к могиле, вокруг которой столпились родственники отца и его молодая теперь уже вдова, не стали подходить, остались наблюдать за церемонией погребения издалека, скрываясь за чьим-то памятником. Но какой-то толстоватый парень, стоявший у могилы, заметил-таки Асю с Женей и, что-то шепнув пожилой женщине в черном траурном гипюровом платке, двинулся в их сторону.

Евгения ощутимо напряглась, но ретироваться, прятаться или пытаться избежать встречи не стала. Парень быстро, пройдя между могилами, подошел к ним и, с силой ухватив маму за локоть, попытался потащить ее за собой на аллею, прогоняя.

– А ну пошла отсюда! – приказал он с выражением брезгливой ярости на лице. – Что приперлась и отродье свое привела! Ничего тебе больше не обломится, сука! Хватит с тебя того, что квартиру мою оттяпала. Но ничего, – засопел он самодовольно, все же толкнув Женю в сторону аллеи, – скоро мы и ее вернем.

Ася, конечно, чемпионкой по борьбе и даже мастером спорта по ней не стала, но папуля был бы не папуля, если бы не обучил доченьку приемам самообороны и нападения. Достаточно жестким приемам. К тому же за последний год Ася сильно вытянулась и в свои пятнадцать лет была уже ростом за метр шестьдесят и довольно резкой девочкой.

Не размышляя ни секунды, она шагнула к мужику и смачно, со вкусом всадила ему свою острую, худую коленку в пах. У того на пару секунд выпучились глаза, как от передозировки пургена, рот начал открываться-закрываться в беззвучном крике, и, отпустив локоть Евгении, тонко-тонко заскулив на одной ноте, он схватился двумя руками за пах и согнулся пополам. А Аська совершенно хладнокровно наклонилась к его покрасневшей роже, ухватила пальцами за подбородок и подтянула его голову на уровень своей головы, чтобы он видел ее глаза.

– Вот что, дядя, – принялась растолковывать она ему, – сейчас ты извинишься перед моей мамой. Качественно извинишься, а потом пойдешь на хрен вместе со всей своей родней. И если я еще раз увижу тебя или кого-нибудь из них где-то в поле моего зрения или рядом с нами – покалечу. – И спросила почти ласково-дружески: – Веришь?

Тот торопливо закивал.

А Аська, войдя в роль, подтянула его лицо к себе еще ближе и пугающе многозначительно, доверительно тихо спросила:

– Ты вообще откуда такой бесстрашный-то нарисовался, а, дядя? – давила на психику она. – Ты вообще в курсе, КТО нас с мамой защищает и кто за нами стоит, чтобы тут бесстрашие проявлять? А? Или ты суицидник-эстет? – сделав ну очень многозначительный акцент на слове «кто», наигранно поразилась она.