Помоги проекту - поделись книгой:
Кружинер добавил:
– А то и три! При модернизации двигателя, при новом топливе. Да и вообще – при новой конструкции… Гребнев же после двух неудачных пусков нажал на тормоз и откатил задуманные параметры «карандаша» вниз! Как говорится, здравствуй тетя, новый год, поцелуй меня кирпич! А вы уже поняли, в чем принципиальная разница в подходах к созданию новой ракеты у Гребнева и Журбея? Так я вам скажу. Слушайте сюда. Гребнев боится рисковать. Он идет к цели осторожными мелкими шажками… А в нашем деле пословица «Тише едешь – дальше будешь» не работает.
После этих слов Кружинер замолчал, осторожно посмотрел на дверь лаборатории, на офицеров, и тихим голосом продолжил:
– А чем больше испытательных пусков, тем больше они требуют денег… Тем больше возможностей для чего? Для того, чтобы… пилить их. И наш Померанцев при той же кормушке. А Журбей… Журбей – это честный рэволюционэр! У него советская совесть! Хотя в Одессе говорят, что если вы имеете совесть, то вас имеют те, кто ее не имеет… А вот и Гребнев, и Померанцев наш – люди гуманные. Их совесть не мучает…
Сказав это, старик ехидно хихикнул.
После того разговора в лаборатории Гаевский решил напроситься на прием к бывшему генеральному конструктору.
Журбей встретил Артема Павловича настороженно. Умные глаза его поначалу недоверчиво изучали и физиономию полковника, и принесенную им распечатку данных. Он и раз, и два, и три перечитал листы, затем, хмуро взглянув на Гаевского, закурил, взял красный фломастер и стал что-то отмечать. А левая его рука, с дымящей сигаретой, висела над пепельницей, – Журбей так увлекся чтением распечатки, что не заметил, как седая клякса пепла упала на покрытый стеклом стол и рассыпалась.
– Так-так-так, угу, угу, угу, – приговаривал он, оставляя на листах красные восклицательные и вопросительные знаки. А потом вдруг воскликнул гневно: – Твою мать! Я так и знал! Я так и знал!
Гаевский аж вздрогнул от этого крика. И смотрел на Журбея с недоумением, не догадывался он, чем вызвано возмущение Игоря Романовича. Журбей отшвырнул бумаги, нервно бросил очки на стол, погасил сигарету, потер морщинистый лоб, встал из-за стола и, заложив руки за спину, нервно прошелся туда-сюда по кабинету. Остановился, пристально посмотрел на Гаевского и сказал негромко:
– Значит так, товарищ полковник… Извините, как вас по батюшке?
– Артем Палыч…
– Да-да, Артем Павлович. Так вот. Данные, которые вы добыли, они бесценны… Они говорят нам о том, что американцы слямзили у нас идею кинетической ракеты, над которой мы начали тут работу еще в середине 90-х! Да не только идею! Они явно и все наши разработки скопировали. Вот тут, тут, тут, – Журбей тыкал в распечатки, – все алгоритмы наши…
Журбей снова закурил и плюхнулся в кресло:
– С этой своей новой противоракетой они уже очень высоко замахнулись. Очччень высоко! И нам надо спешить и со своим «карандашом». Более того, – над новой, над новой ракетой думать. Как говорил мой учитель академик Расплетин Александр Андреич, в нашем деле мы можем позволить американцам любое место… кроме первого!
– Игорь Романович, – осторожно откликнулся Гаевский, – не мне вам рассказывать, что то, чего хотят добиться американцы от этой своей противоракеты, и то, что они реально могут, это… Это, как говорит наш Кружинер, две большие разницы.
Журбей улыбнулся и сказал задумчиво:
– Большая разница… Большая разница… Одна дает, другая дразнится… Да, американское хвастовство частенько опережает реальное положение дел. Да, амбиции американских конструкторов порой намного превосходят реальные технические возможности их детища. Но согласитесь, что в нашем деле без амбиций нельзя. Если мы не ставим перед собой цель забраться за черту невероятного, то будем топтаться на месте и уступать конкурентам.
Журбей опять теми же кругами стал расхаживать по кабинету. Затем остановился и так же пристально, словно прицеливаясь, посмотрел на Гаевского. И в его взгляде Артем Павлович заметил какое-то сомнение, он словно хотел сказать что-то важное, но не решался.
– Я знаете, о чем часто думаю, – негромким тоном продолжил Журбей, – я думаю о том, что люди, взявшиеся за дальнейшую разработку нашего «карандаша», слепо верят законам физики. Вот случился с нашей противоракетой облом и раз, и два… И они отступили. Дали задний ход. Отошли, как говорится, на ранее занятые рубежи. Мол, законы физики не обманешь. А наша задача как раз и заключалась в том, чтобы, чтобы, чтобы… Чтобы перехитрить, если хотите, эти самые законы физики! Да, да, да! Вот в чем наши амбиции. Иначе никакого прорыва не будет. Если бы у Королева не было дерзких амбиций, мы бы никогда не были первыми в космосе.
В конце того разговора Журбей посоветовал Гаевскому написать докладную записку на имя начальника института Померанцева и гендиректора концерна Гребнева о результатах съемки данных с бортового блока управления американской противоракеты. И пригласил Артема Павловича на заседание экспертного совета.
Гаевский уже выходил из кабинета, когда услышал голос Журбея:
– А записку обязательно напишите! Обязательно! И в Генштаб напишите. То, что вы добыли, принципиально важно для дальнейшей разработки не только «карандаша», но той системы, которая будет перехватывать цели гораздо, гораздо выше… Похоже, что нам придется еще быстрее вносить серьезные коррективы в свою работу… Мы должны идти на шаг, да что там… На десять шагов впереди американцев.
Как и советовал ему Журбей, Гаевский отправил служебные записки Померанцеву Гребневу и в Генштаб. Затем зашел в секретку и там под роспись взял несколько тощих брошюр, в которых анализировались данные, добытые нашей военно-технической разведкой о новой американской противоракете.
Гаевский читал: «Наряду с совершенствованием зенитного ракетного комплекса «Патриот» и разработкой для него специализированной противоракеты, в США на полигоне Уайт-Сендз (штат Нью-Мексико) начались лётные испытания опытных образцов противоракет нового комплекса, получившего обозначение THAAD (англ. Terminal High Altitude Area Defense). Перед разработчиками комплекса стояла задача создать ракету-перехватчик, которая могла бы эффективно поражать баллистические цели на высотах от 40 до 100 км… Примерно через полгода после успешных испытаний этой ракеты американские конструкторы представили Пентагону ее более совершенный аналог, имеющий значительно более высокие тактико-технические характеристики. На том же полигоне Уайт-Сендз новая ракета поразила цель, летящую на высоте 200 км…».
На белых полях этой уже порядком зачитанной брошюры кто-то простым карандашом и мелким почерком написал:
«Интересно, за счет чего эта противоракета так высоко забирается в космос? Неужели еще одна ступень?».
Кто-то шариковой ручкой с черной пастой отвечал печатными буквами:
«Нельзя исключать и новый двигатель, и новое горючее».
Далее – опять простой карандаш и школярский почерк с наклоном:
«Как она наводится на цель и какой именно «кинетической боеголовкой» поражает ее?».
А внизу той же страницы – ответ жирным красным грифелем: «Надо думать над этим секретом».
Тут же – со стрелкой на соседнюю страницу и простым карандашом мелко-мелко:
«Может, проще украсть этот секрет?»
И рядом – уже по вертикали:
«Ворует тот, кому не хватает своего ума!»…
Один абзац обжег Гаевского: «По тем данным, которые были получены от наших источников в США, схема устройства противоракеты THAAD во многом копирует технические идеи, которые разрабатывались в России известным ученым и конструктором Журбеем И.Р. еще в середине 90-х годов. Взяв эти идеи за основу, американцы сумели весьма успешно воспользоваться ими и серьезно продвинуться вперед»…
В этот момент на рабочем столе Гаевского забренчал телефон. Звонила Наталья:
– Я не вернула вам зонт, – сказала она, – можно сейчас его занести?
До того момента, когда Наталья постучала в дверь его кабинета, Гаевский успел убрать в сейф секретные брошюры, навести порядок на столе, брызнуть на себя французским одеколоном «Бугатти» и ножницами состричь перед зеркалом несколько белых волосин на седеющих висках.
Наталья робко вошла к нему в кабинет с зонтом. У нее было такое настороженное выражение лица, будто ее вызвал на прием большой начальник. С ней была такая же молодая женщина с яркими румянами на щеках круглого, туго накаченного здоровьем лица. И ее серая дешевенькая кофта, и заношенные синие джинсы с героическим напряжением сдерживали напористые выпуклости ее дородного тела спереди и сзади. Она «по-американски» натужно изображала белозубую улыбку. Но глаза ее при этом все равно оставались настороженно-строгими («Полицейскими», – почему-то подумал Гаевский).
– Знакомьтесь, это моя подруга Юлия, – весело прощебетала Наталья, возвращая Гаевскому зонт.
Юлия смотрела на хозяина кабинета придирчивыми глазами следователя по особо важным делам, который прибыл на место преступления. «Она смотрит на меня, как шейх, которому представили для покупки арабского скакуна», – мелькнуло у Гаевского.
Он предложил дамам кофе.
– А у вас тут так уютненько, – игриво сказала Юлия, осматривая кабинет и заодно – пробуя диван на пружинистость своей увесистой попкой.
Пока электрочайник разогревался, Гаевский поставил на журнальный столик перед диваном банку растворимого кофе и сахарницу.
Он уже хотел насыпать чайной ложкой кофе и сахар в чашку Натальи, но она сказала:
– Спасибо, я сама. Я пью кофе по-своему.
Она насыпала в чашку кофе, добавила сахара и стала растирать эту смесь чайной ложкой.
– Какой вкусный кофе, товарищ полковник, – восхищенно произнесла Юлия, – может, вы нам еще и коньячку нальете? У полковников всегда есть коньяк, правда же?
Наталья удивленно взглянула на нее и зажмурила глаза.
Слегка обескураженный этой внезапной просьбой, Гаевский достал из шкафа недопитую вчера с Таманцевым бутылку коньяка и разлил его в три рюмки.
– Ну, за знакомство, – подняла рюмку Юлия и решительно выпила коньяк.
А Наталья лишь пригубила. Заметив вопросительный взгляд Гаевского, сказала:
– Извините, но я коньяк не лю…
Юлия не дала ей договорить:
– Она, товарищ полковник, коньяк не любит, она ликер любит… Вишневый… Так что наматывайте на ус… Это я вот девушка без капризов, – на халявку пью все, кроме керосина и цианистого калия. Плесните мне еще, пожалуйста… А заодно, может быть, и покурим?…
И она засмеялась, – засмеялась с той мужской хрипотцой в голосе, какая обычно бывает у много курящих женщин.
Гаевский достал из стола тяжелую стеклянную пепельницу (он иногда, закрыв на замок дверь кабинета, тайком покуривал у открытого окна) и поставил ее на журнальный столик. Открыл окно и щелкнул дверным замком. Курили и болтали о чем-то несущественном. До того момента, когда Юлия вдруг спросила Гаевского:
– Вам уже сорок или еще не пятьдесят?
– Юлька! Ты что? Как тебе не стыдно? – напустилась на подругу Наталья.
Гаевский растерянно улыбался.
– А что тут такого? – ответила Юлия, кругами размазывая окурок по дну пепельницы, – ну спросила и спросила… Интересный мужчина…
Наталья резко встала с дивана, поблагодарила Гаевского за кофе и кивком головы дала понять Юлии, что пора уходить.
Юлия допила коньяк, не спуская захмелевших глаз с Гаевского, – что-то откровенно зазывное было в том ее взгляде.
– Ну, до новых встреч, тааарищ палковник, – путанским тоном протянула она, – бай-бай…
В тот момент Гаевский заметил, что глаза Натальи были сердито-ревнивыми. Пожалуй, больше ревнивыми, чем сердитыми.
Он проводил гостей до двери и долго не закрывал ее, глядя вслед дамам, уходящим по длинному коридору.
У него были глаза мечтательного охотника.
Тут Наталья, словно чувствуя его взгляд, резко оглянулась, поправила кофту на бедрах и загадочно улыбнулась…
Она наверняка догадывалась, что он любуется ее фигурой. Сказал же ей однажды Кружинер: «На такую фигуру, Наташенька, оборачиваются даже телеграфные столбы».
В душе полковника неслышно шелестнула еще одна страничка вожделенного романчика…
Сдав брошюры в секретку, Гаевский посмотрел на часы, – надо было спешить на заседание экспертного совета.
Когда полковник вошел в заполненный гражданскими и военными людьми зал, Журбей уже был на трибуне. Артем Павлович заметил в передних рядах и начальника института Померанцева, и гендиректора концерна Гребнева, и старика Кружинера, и лаковую лысину Томилина, и седеющий ежик Таманцева.
Журбей поглядывал поверх тонких очков в зал и говорил:
– Приступая к разработке «карандаша», мы прежде всего ставили перед собой задачу защитить наши «Тополя» и «Ярсы». Причем, сразу же после их старта, поражая атакующие вражеские противоракеты на разгонной траектории наших ракет. По нашим изначальным расчетам, высота поражения целей у «карандаша» должна быть не менее 120 км, что вполне достаточно для того, чтобы…
– Это маниловщина! Это нереально, товарищ Журбей! – вдруг громко крикнул сидевший в первом ряду кудрявый и грузный, как писатель Алексей Толстой, мужчина в сером костюме. Гаевский уже знал его, – то был зам Гребнева Ключник, – человек из команды нового гендиректора концерна. – Да-да! – еще громче воскликнул Ключник, – это маниловщина!
– Если вы так считаете, товарищ Ключник, – откликнулся Журбей, – то выходите, пожалуйста, на эту трибуну и обоснуйте свою точку зрения.
– Да-да, давайте так и сделаем, – поддержал его председательствующий, – не будет превращать серьезный разговор в дворовый митинг. Мнение Игоря Романовича мы уже услышали. Теперь послушаем его оппонента… А вы пока присаживайтесь, Игорь Романович. Мы еще раз предоставим вам слово…
Выйдя к трибуне, Ключник долго и бурно говорил о параметрах ракеты и двигателях, о горючем и бортовой системе управления. Слушая его, Гаевский раз за разом ловил себя на мысли, что оратор очень ловким образом пытается оправдать и заниженные параметры «карандаша», и его провальные пуски. А в целом – всю работу команды Гребнева, которая, дескать, идет непроторенным путем, а потому перед Генштабом надо ставить вопрос о дальнейшем финансировании программы…
Артем Павлович в те минуты замечал, что Журбей поглядывая на Ключника так, как обычно смотрит умудренный жизнью человек на несмышленого ребенка, вдохновенно лопочущего что-то наивное или совсем глупое. И прижмуренные глаза Журбея, и его легкая ухмылка под белыми усами говорили об этом.
Ключник закончил свой темпераментный спич, густо насыщенный техническими терминами, теми же словами, с которых начал выступление:
– Замахиваться на такую высоту перехвата цели – это маниловщина!
Журбей снова попросил слова. Он вышел к трибуне, поправил микрофон, улыбнулся и сказал:
– А вот для американцев и 200 километров уже явно не маниловщина. Мы располагаем такой информацией…
Сказав это, Журбей нашел взглядом Гаевского и подмигнул ему. Затем таким же уверенным тоном продолжил:
– А мы чем хуже? Так и будем топтаться на 80 километрах? И впустую тратить деньги на новые испытания, которые не двигают нас вперед?
Ключник не унимался. Встал с места и с ехидцей сказал:
– А вы разве не впустую потратили деньги, когда в позапрошлом году завалили сразу два пуска «карандаша»?
– Не впустую, не впустую, Александр Васильевич, – с тем же спокойным достоинством отвечал Журбей, – один наш «карандаш» взобрался тогда на 100, а другой уже на 125 километров.
– Ну а что толку? – крикнул кто-то из зала, – все равно результат был отрицательный!
Журбей посмотрел в зал с таким выражением лица, словно только и ждал эту реплику.
– Да, результат был действительно отрицательный, – неспешно, уверенным тоном отвечал он, – но зато мы поняли свои ошибки… Мы поняли, за счет чего можно двигаться вперед, а не понижать тактико-технические характеристики ракеты лишь ради того, чтобы доложить в Генштаб о якобы успешном очередном пуске. Кого мы дурачим?
То был увесистый камень в огород команды Гребнева. Гаевский уже не раз слышал, что команду эту Гребнев набрал после того, как после доноса на Лубянку и в Кремль был смещен Журбей. В знак протеста тогда подали заявление об увольнении почти все много лет работавшие вместе с ним «деды» – конструкторы так называемой старой школы.
В военно-промышленном комитете правительства испугались этого «демарша» ветеранов и еле уговорили их не уходить. Некоторые согласились, но при условии, что и Журбей останется вместе с ними (пусть даже на формальной должности).
– Но я хотел бы поднять здесь и еще один принципиально важный вопрос, – говорил с трибуны Журбей, – наш экспертный совет пришел к выводу, что необходимо радикальным образом перестроить порядок разработки новой зенитной ракетной системы.
В этот момент, заметил Гаевский, в зале стало так тихо, что если бы здесь пролетел майский жук, то, наверное, можно было услышать его жужжание.
Гребнев перестал листать какие-то бумаги, Померанцев уже не бубнил что-то Томилину на ухо.
Поделиться книгой: