Помоги проекту - поделись книгой:
– Да-да, именно радикальным образом, – продолжал Журбей. – Сложилась такая ситуация, когда сразу четыре конструкторских бюро в России занимаются, по сути, разработкой ракетной системы с примерно одинаковыми тактико-техническими характеристиками. Это непорядок. Это нерационально. Тратятся гигантские народные деньги, а результаты каждой такой ракетной конструкторской школы почти одинаковые. Нам необходимо поставить перед правительством вопрос о том, чтобы покончить с такой ситуацией и централизовать процесс… Я имею ввиду финансовые средства, научную мысль, производство и испытательные пуски…
Когда Журбей закончил свой доклад и сошел с трибуны, кто-то в зале даже пытался аплодировать. Затем были другие выступления. Слушая их, Гаевский все больше понимал, что вокруг «карандаша» идет жестокая схватка. Сторонники Гребнева склонялись к тому, что надо добиться стабильных результатов испытаний «карандаша» на высотах перед ближним космосом. Для этого надо было провести еще десятка полтора пусков ракеты на полигоне. Журбей же со своими «прогрессивными стариками» доказывал, что такой подход еще сильнее выбьет из графика уже и без того сорванные сроки испытаний и потребует дополнительных финансовых затрат. Он настаивал на том, что надо взять за основу уже достигнутые результаты заатмосферного перехвата целей «карандашом», подкорректировать систему программного обеспечения ракеты, нарастить мощность двигателей и горючего и добиться стабильного поражения цели, летящей на высоте 120 километров, а, возможно, и выше. Логика его мысли была проста: лучше меньше, да лучше.
Начальник научно-исследовательского института Померанцев в этом споре занимал двойственную позицию: он вроде бы и поддерживал команду Гребнева, не спешившую рваться в космос, и в то же время говорил, что в предложениях Журбея «есть определенные рациональные зерна».
Гребнев же на том заседании экспертного совета свою позицию не обозначил никак, – видимо, решил «не встревать в драку» и был доволен тем, что оглашал его зам Ключник.
О, надо было слышать и видеть, как темпераментно и дерзко схватывались в словесных дуэлях люди, обсыпавшие друг друга десятками цифр и технических терминов, какие жгучие молнии аргументов метали они в своих оппонентов.
В этой горячей перепалке мнений почтенно седых и молодых специалистов, делающих одно дело, Гаевский все чаще улавливал явный и скрытый смысл их противостояния.
Одни доказывали, что надо развивать новую ракету «мелкими шажками и без авантюризма», наращивая количество испытательных пусков. А это значило, что проект еще больше выбивался из графика, «размазывался» во времени и требовал новых денег, много денег.
Другие же (представители той самой «старой школы» Журбея) категорически не соглашались с этим и предлагали не отказываться от заложенных ими в «карандаш» боевых характеристик и уж тем более – не понижать их ради того, чтобы добиться стабильных, но не максимально возможных результатов.
А еще, – заметил Гаевский, – предложение Журбея о централизации разработки новых зенитные ракетных систем сильно насторожило команду Гребнева. И Артем Павлович догадывался почему: если хотя бы одно из трех других КБ сумеет сделать прорыв в разработке ракеты такого же класса, деньги пойдут ему, и оно может стать головным. А вот этого и Гребневу, и его единомышленникам явно не хотелось…
Зал замер, затих, закаменел, когда Журбей снова попросил слова. Он вышел к трибуне и громко произнес:
– «Карандаш», конечно, нужен. Но мы должны уже сегодня глядеть как можно дальше за горизонт. Иначе будем смотреть в затылок американцам. Мы обязаны уже сейчас начать разработку кинетической ракеты… Слава Богу, наши идеи двадцатилетней давности по этому оружию еще остались в сейфах и мыши не успели их съесть. Так что будем работать!
В ту минуту Гаевский обратил внимание на любопытную картину: одни сидящие в зале (и таких было большинство) встретили эти слова Журбея аплодисментами и улыбками, а другие сидели мрачные, как на поминках…
Когда Гаевский после экспертного совета выходил из зала, старик Кружинер негромко сказал ему в коридоре:
– Вот такие у нас с ракетой дела, маладой чела-эк… Придется выбирать. Или один раз переспать с королевой или десять раз с Золушкой… Хе-хе… Как говорила моя бабушка Сара, большинство мужчин хотят иметь королеву, но способны обеспечить Золушку лишь стиральным порошком. Хе-хе.
В тот же день Томилин собрал у себя в кабинете весь личный состав отдела и передал распоряжение Померанцева – готовить обновленное программное обеспечение для «карандаша», – его очередное испытание намечалось на осень.
И неделю, и другую, и третью Гаевский лишь во время обеденного перерыва покидал лабораторию, – с утра до вечера шелестел бумагами и плодил, плодил, плодил цифры и слова на синем экране компьютера. Иногда его вызывал Томилин: Гаевский вставлял флешку в его компьютер и тогда два полковника начинали негромко переговариваться:
«Диапазон… Высота перехвата… Углы сканирования… Целеуказания… Скорость… Дальность пуска»…
Однажды Гаевский сказал Томилину:
– Ни черта не понимаю, – нам опять гребневцы дали те же исходники… Опять высота перехвата не больше восьмидесяти… Тут космосом и не пахнет! Это же шаг на месте!
Осторожный Томилин отвечал с хитрой ухмылкой:
– Наше дело телячье. А будешь голову высовывать из стойла и мычать, – пустят на колбасу…
Гаевский в душе не принимал вот такую томилинскую «философию», но он был военным человеком – продолжал делать то, что ему было приказано.
И порой, поглядывая на черно-белый портрет легендарного конструктора Расплетина, висевший и в его кабинете, и в лаборатории, он как укор воспринимал его слова, белыми буквами наискосок написанные от руки на черном пиджаке ракетного гения, – пониже Золотой Звезды Героя социалистического труда: «В нашем деле мы можем позволить американцам любое место, кроме первого».
Несколько дней подряд Гаевский приходил в бар сразу после часа дня, – пытался вычислить, когда же там появляется Наталья. Звонить ей он не решался. Ему хотелось, чтобы все получалось как бы само собой. Он брал чашку кофе, садился за столик в углу бара и поглядывал на входную дверь. И чувствовал, что ожидание Натальи наполняет его душу сладким предчувствием их новой встречи. Когда же она входила, то первым делом с серьезным выражением лица осматривала зал и всех сидящих за столиками. Заметив Гаевского, – улыбалась ему. И ее лицо светлело. Она покупала кофе, с чашкой в руке шла к нему через весь зал, садилась рядом за столик, смотрела на Гаевского веселыми глазами и говорила певуче:
– Ну, здравствуй…
И Гаевский чувствовал, что в такие минуты все вокруг каким-то волшебным образом преображается, обретает особые, неземные краски и звуки. Да и сам он оказывался в каком-то отрешенном состоянии. Он чувствовал себя счастливым охотником, которому сама шла в руки вожделенная добыча.
Эти свидания в баре стали особой частью его жизни в военном институте. О чем бы он ни говорил с Натальей, – о чудаке Кружинере или о зачастивших дождях, о противостоянии Гребнева и Журбея или о министре обороны Сердюкове, – все это было пустой болтовней, словесной оболочкой, под которой скрывалось и вызревало то, что тайно и сладко наполняло души их.
Эта игра слов и взглядов все больше и сильнее притягивала Гаевского к Наталье, заманивала его в какое-то колдовское пространство, где днем и ночью уже грезились ему иногда призрачные картины любовных сцен.
Он не был самоуверенным человеком, но и по глазам, и даже по оттенкам голоса этой молодой и цветущей женщины чувствовал, что нравится ей. И каждое новое свидание с ней в баре все глубже укрепляло в нем это чувство.
О, как же ему хотелось в те дни узнать и понять, что было в душе этой женщины, глаза которой источали теплый и загадочный свет, когда она встречалась с ним взглядом! Этот взгляд ее влекущих очей, этот голос ее – нежеманно певучий, искренний и манящий, разжигал в нем мужскую страсть.
Но если бы Гаевский умел читать мысли Натальи, то к великой радости своей он узнал бы, о чем не раз думала она в час их свиданий. Она думала о том, что когда-то их губы впервые нежно соприкоснутся, что когда-то он вот этими своими большими и сильными руками будет ласкать и ее грудь, и ее бедра… Предчувствие этой заветной, желанной неизбежности сладко томило ее душу…
Однажды в баре к ним подсела Юлия. В руках у нее была теннисная ракетка в чехле.
– Вот, только что купила, – сказала она Наталье, вынимая ракетку из синего чехла, – посмотри, ты такую мне советовала?
Пока Наталья рассматривала ракетку, Гаевский спросил Юлию:
– Вы играете в теннис?
– Да, уже давно. Но не так, конечно, как Наташа. Она у нас чемпион дачного поселка. А почему вы интересуетесь? Вы тоже играете в теннис?
– Да так, немного… Сто лет уже ракетку в руках не держал. Пылится где-то на антресоли.
– Ну вы и даете! Каждый полковник должен играть в теннис, в карты и…
Тут Юлия замолчала, лукаво взглянула на Наталью и осторожно добавила:
– И любить красивых женщин!
– Юлька, Юлька, – с упреком произнесла Наталья, – перестань нести чепуху. И – уже Гаевскому:
– Мы с Юлей обожаем играть в теннис. Можем и вас научить. Приезжайте в Мамонтовку, там у нас даже свой корт есть.
– Спасибо, как-нибудь соберусь.
– Приезжайте, приезжайте, – добавила Юлия, – там так чудесно. Река, сосны, воздух… Все располагает…
В доме, где жил Гаевский в Крылатском, обитал знаменитый теннисист – бывший чемпион России и зам начальника спортивного клуба ЦСКА Николай Семенович Прокопьев. После увольнения из армии он стал заведовать теннисным клубом на Ленинградке. Гаевский давно был знаком с ним и уговорил Николая Семеновича потренировать его. Прокопьева такая просьба Артема Павловича удивила:
– Вы уже, как Пал Сергеич Грачев с кремлевской камарильей времен Ельцина, – говорил он Гаевскому, когда они ранним утром ехали на машине Прокопьева в ЦСКА, – при Борисе Николаиче все бросились играть в теннис. Иные до первых петухов ко мне приезжали тренироваться! Некоторые признавались тогда, что у тех, кто не умеет играть в теннис, служба и карьера могут пойти наперекосяк! Вы что, – тоже по этой причине решили теннисистом стать, а? Колитесь, колитесь!
– У меня другая причина, Николай Семеныч, – отвечал Гаевский с загадочной ухмылкой, – от молодежи отставать не хочется.
– Ну, да-да, кто-то от молодежи, а кто-то от начальства, отрываться не хочет, – раздумчиво говорил Прокопьев, не спуская глаза с дороги, – Пал Сергеич Грачев тоже и от начальства, и от молодежи отставать не хотел. Даже личного тренера по теннису себе завел – Байдовского Ивана… Этот Иван два раза в финал Москвы меня не пропускал… Очень крепкий игрок! Так вот, из-за этого Ивана, между прочим, Грачев маршалом России не стал!
Гаевский удивленно посмотрел на Прокопьева:
– Как это? Очень интересно!
– А вот так… Вы Парад Победы 1995 года на Поклонной горе помните? То был единственный такой парад не на Красной площади. Кому-то в Кремле моча в голову ударила… Ну лишь бы не так все было, как при СССР… На юбилей нашей победы съехалась тогда в Москву куча иностранных президентов, премьеров, военных министров. И все потом, на пьянке в Кремле, высказывали Ельцину свое восхищение парадом… Борис Николаич, как известно, был человеком благодарным. И сказал тогда Грачеву:
– Ну что Паша, спасибо за парад. Будешь ты у меня скоро маршалом! Я тебе это звание на День независимости России присвою. В июне, то есть.
А на другой день и Ельцин, и Грачев, и все кремлевская камарилья улетели в Сочи – на теннисный турнир… «Большая шляпа» он назывался. Приз для победителей турнира был установлен знатный – две тачки «Вольво»! Так вот. Грачев в паре с Байдовским, а начальник охраны президента Коржаков в паре с Юмашевым, зятем Ельцина, всех побили и дошли до финала. И вот, значит, финал. Грачев с этим Байдовским громят Коржакова и Юмашева. И вдруг в разгар очередной партии подбегает к Коржакову какой-то мужичок и что-то на ухо ему шепчет. Коржаков подзывает к сетке Грачева, что-то говорит ему яростно и показывает ракеткой на Байдовского. Ну и сцепились… Сцепились так, что чуть до мордобоя не дошло… За грудки уже хватались! Ракетки – хрясь! Мат-перемат… Публика в шоке. Позор! Позор!
Ельцин хотя и был уже под газом, но сорвался с трибуны и при поддержке охранников на корт вываливает… Беспалой рукой своей помахивает… Послушал-послушал обоих своих петухов, и в мегафон объявляет:
– Ввиду некоторых недоразумений, понимаешь, финал отменяется и приз тоже…
– И почему же? – нетерпеливым тоном спросил Прокопьева Гаевский.
– А потому, оказалось, что Коржаков стал Грачева в нечестности обвинять. В заявке на турнир этот Байдовский был указан как прапорщик и помощник министра обороны… Хотя он таковым не был. Подставной цивильной штафиркой он был. И никакого отношения к армии не имел. С того дня Коржаков с Грачевым рассорились вдрызг… Большая черная кошка на корте в Сочи между ними пробежала. Ну и теперь вам должно быть понятно, почему Грачев маршалом не стал… Такой вот теннис, Артем Палыч…
Гаевский в теннисном клубе ЦСКА тренировался с Прокопьевым недели три. До десятого пота пахал на корте, делая подачи и подрезки, – да так, что после игры ноги дрожали, когда он заходил в душ. Прокопьев был доволен успехами подопечного.
А однажды в конце рабочего дня Гаевский удивил майора Таманцева странной просьбой: положил на стол перед ним новенькую колоду карт и сказал:
– Я давно не играл в преферанс, – напомни мне, пожалуйста, его премудрости…
– О, Артем Палыч, да вы никак в Мамонтовку собрались! – воскликнул майор, – узнаю Юлькин почерк! «Все офицеры должны уметь играть в теннис и в карты, и любить женщин!»… Так – да? А еще – шампанское, свечи, музычка… Так – да?
Гаевский не стал лукавить, но ответил иносказательно:
– Тепло, тепло, очень тепло…
Таманцев, сдавая карты, хитро подмигнул Гаевскому и спросил:
– А в теннис уже научились играть?
Гаевский ничего не сказал в ответ, лишь засмеялся. И уже серьезным тоном спросил Таманцева:
– А у тебя с Юлией что, – отношения? Ты так хорошо осведомлен о ее повадках…
– Если серьезно, то я и сам не знаю, как назвать мои с ней отношения, – отвечал Таманцев, сразу как-то заметно погрустнев, – она замуж за меня хочет, аж пищит…
– Но ты же вроде женат.
– Был женат.
Заметив, что эта тема не очень приятна Таманцеву, Гаевский замолчал. Освежив в памяти правила игры в преферанс, полковник поблагодарил майора, но не удержался, чтобы не задать ему вопрос, который жгуче интересовал его:
– А этот грозный олигарх, богатенький Буратино, как ты говорил, в Мамонтовке часто бывает?
– Он приезжает туда, когда хочет. Дачу-то он снял, как говорится, для отправки половых надобностей. Наталья у него, как рабыня. Я видел его пару раз, когда приезжал на ту дачу с Юлькой. Суровый мужичок. Если бы Юльки там не было, он бы мне наверняка башку продырявил. Так что учитывайте этот момент. Если он застанет вас на даче вдвоем с Натальей, мне придется писать некролог и нести ваши награды на красной подушечке впереди гроба… хе-хе…
Они уже выходили из лаборатории, когда Таманцев сказал Гаевскому:
– Артем Палыч, в Мамонтовке с вами все может быть… Если решите ехать туда, я вам на всякий случай дам свой газовый ствол… «Комбат» называется. Девять миллиметров и восемь патронов… С ним вам будет спокойнее.
В июле, да, кажется, в середине июля, сестра передала Гаевскому поездом из Воронежа две пузатых банки гречишного меда. Забрав их у проводницы, полковник шел к своей машине, припаркованной в дальнем конце привокзальной улицы. А в начале ее увидел он женщин и старух, продававших цветы на тротуаре.
Один дивный букет очаровал его. Он был собран из цветов, которых Артем Павлович никогда еще не встречал. Заметив его восхищенный взгляд, старушка принялась на все лады расхваливать свой товар:
– У вас отменный вкус, товарищ полковник, – сказала она льстивым тоном, – жена или там., любовница будет в восторге! Я бы вам сама за такой букет отдалась, да возраст уже не тот!
Женский хохот прокатился по цветочному базарчику.
Гаевский букет купил и пошел дальше, к своей машине, то и дело поглядывая на цветы. О, видел бы его кто-нибудь в тот момент!
Полковник был похож на влюбленного юношу, идущего на заветное свидание. Тут на его пути словно из-под земли выросла старая цыганка:
– Дай погадаю, красавец, всю правду скажу, – скороговоркой заладила она, – позолоти ручку и узнаешь от меня все, что было с тобой и все что будет…
Гаевский улыбнулся и хотел было обойти цыганку, но она не давала ему прохода:
– Вижу, что скоро встретишь судьбу свою… Вижу, что скоро встретишь судьбу свою, – повторила старуха, – все, все расскажу тебе…
Чтобы отвязаться от цыганки, он достал из кошелька пятьдесят рублей и дал ей.
Цыганка нахально тянула загорелую морщинистую руку к его распахнутому кошельку и даже в какой-то момент прикоснулась к нему:
– Позолоти, позолоти еще ручку, генерал, – все так же напористо тараторила она, обдавая его магическим взглядом черных сверкающих глаз, – ибо все вижу, все вижу в судьбе твоей… Ладонь покажи:
– Вижу, что красивая женщина манит тебя… И ждет тебя с ней любовь несказанная… Ой-е-ей… Только вот линия эта… Ой-е-ей…
Тут Гаевский вдруг почувствовал странное состояние, – такое состояние было у него, когда перед операцией в госпитале он засыпал, вдыхая наркоз…
– Спасибо, спасибо, – отрешенно сказал он и поспешил к машине.
Уже в своем кабинете он обнаружил, что кошелек пуст…
Взяв букет, он двинулся на третий этаж, – ему хотелось незаметно, пока народ еще не пришел на работу, оставить цветы на столе Натальи.
Выждав момент, когда уборщица Даниловна из кабинета Натальи перейдет в другой, Гаевский шустро нырнул из-за угла в дверь, вставил букет в стеклянное горло пузатой вазы и направился к выходу. А в дверях уже стояла Даниловна со связкой ключей и шваброй:
– О, здрасьте! Да тут я вижу что дело уже далеко зашло, товарищ полковник, – с хитрой улыбкой сказала она, показывая шваброй на стол Натальи, – тогда вы уж заодно и воды в вазу налейте… Цветы же в сухой вазе быстро завянут. Цветы без воды, – как баба без мужика!
Поделиться книгой: