Помоги проекту - поделись книгой:
Гаевский со смущенным видом переминался с ноги на ногу. Операция провалилась. А Даниловна продолжала:
– Наташка – девка хорошая, да красивому дураку и пьянице в свое время досталась. Она свою судьбу с ним сломала, – неспешно говорила Даниловна, протирая столы. – Я и Натаху, и мамку ее даааавно знаю. В одном подъезде на Живописной уже лет сорок живем. А когда Наташка со своим пьяницей развелась, с тех пор замуж и не метит. Перебирает все, перебирает. Вот сейчас, говорят, с каким-то алигархом спуталась… Богатый гад, но жениться не хочет… А вы как с Натахой, – всурьез, или тоже побаловаться?
Даниловна пристально взглянула на Гаевского, но он не знал, что сказать ей.
Не дождавшись ответа, она тянула нить своих рассуждений дальше:
– Понятно… Побаловаться, значит… А что – жена не дает, или бревном лежит? Или разбежались с ней, извините, жопа к жопе? Дети-то уже выросли, небось. Жена надоела, свежачка хочется, так? О, я-то знаю, что в вашем возрасте и мужики, и бабы на это дело, как с цепи срываются! Седина в бороду, – бес в ребро! Хе-хе… Я когда-то была в вашем возрасте и уж хорошо знаю, что значит для цветущей бабы уходящий поезд! Вроде и свой мужик есть, и в кровати ночью лежит рядом… Бери – не хочу… Ан нет… Уже не то. Привычка. Страсти угасли. Гладит тебя, а мурашек уже нет… И все уже, как чай холодный без сахара… Мужик сопит на тебе, старается изо всех сил, а ты только делаешь вид, что тебе приятно… И с другим мужичком энтим сладким делом заняться мечтаешь… Попробовать, как оно…
Тут Гаевский будто очнулся и вставил свое словечко, вспомнив слова майора Жихарева:
– Освежить чувства, та-сказать…
– Ну да, вроде как свежую любовь покрутить… И я крутила… Ой, как крутила! А однажды закрутила так, что покажи мне тот любовник из-за угла, извините, хрен стоячий, – вмиг забеременела бы! Такая вот любовь получилась… А теперь прихожу к своему Пете на могилку и прощения прошу за тот блуд мой тайный… Так вы с Наташкой всурьез или побаловаться?
Он снова не ответил на этот вопрос Даниловны. А она села на стул, оперлась обеими руками на ручку швабры и задумчивым тоном продолжала:
– Я вот здесь уборщицей работаю, а у меня, между прочим, бухгалтерский диплом! Я тут в финотделе больше двадцати лет отработала. А когда попала под сокращение, – упросила начальство оставить меня. Мужа нет, пенсия десять тысяч. А здесь хоть какой-то приработок… Теперь тут техработником числюсь… Так вы, значит, в Наташку Абрикосову влюбились? Так всурьез или побаловаться?
Гаевского словно заклинило:
– Это… Ну как вам сказать?..
– А что тут сказать, – насмешливым тоном отозвалась Даниловна, – про ваши шуры-муры уже даже вот эта моя швабра знает… Бабы здешние по всем углам шепчутся… Когда-то вот так же и про меня шептались… Да-да! И я тут роман с одним человеком крутила… Ой, как крутила… Огрызки того романа до сих пор не стынут…
Даниловну явно потянуло в край приятных ностальгических воспоминаний о чем-то сокровенном. Она посмотрела на цветы в вазе, села на стул и, опершись обеими руками на длинную ручку швабры, продолжила каким-то заговорщицким голосом, – в глазах ее при этом появился плутовской блеск:
– И у меня когда-то и цветы были, и тайные свиданья-лобызанья, и страсти-мордасти всяческие… Влюбилась я в этого человека до беспамятства…
– А почему же замуж за него не вышли? – тихо и вкрадчиво спросил Гаевский.
– Какой там замуж? – воскликнула Даниловна, – он же еврей! А у евреев развод – страшный грех… Еврей сколько угодно на стороне блудством будет заниматься, но со своей Сарой все равно не расстанется! Это у них свято… Да и мне и своего Петю, и детей тоже страшно было оставлять… Так вот мы и жили. Вы не поверите… Я вот баба уже… А как увижу этого человека, так у меня до сих пор ноги от чувств подкашиваются! Во как бывает! И когда меня в финотделе сокращали, я готова была на колени упасть, – лишь бы здесь остаться… Да хоть уборщицей! Лишь бы его видеть… Спасибо – пожалели… Такая вот судьба у меня вышла, товарищ полковник…
Страшная это штука – любовь людская… Так у вас с Наташкой любовь или так… побаловаться?…
Гаевский снова ответил уклончиво:
– Пока трудно сказать…
– Во-во! Вот такие вы все мужики! – возмущенным тоном воскликнула Даниловна, – как девку тащить в кровать, так у вас почему-то «не трудно сказать», а как замуж брать, так вам уже и «трудно сказать»…
Даниловна хотела еще что-то сказать, но через открытую дверь Гаевский услышал в коридоре кашель, чьи-то отдаленные шаги и быстро ретировался.
Наталья позвонила ему уже вскоре.
– Спасибо за цветы. Такая прелесть.
Голос ее был теплым и певучим.
– Я даже не знаю, как отблагодарить вас… Ой, тебя, – продолжила она, – давайте… Ой, давай я угощу тебя кофе. Приходи к часу в бар…
В баре они пили кофе мелкими глотками, – словно сговорившись, тянули таким образом время свидания. Там Гаевский впервые, пожалуй, почувствовал, что смотрит на Наталью без малейшей маскировки восторга, – а он умел, умел, умел ведь делать такой закамуфлированный взгляд, который надежно скрывал состояние души. И Наталья уже не отводила глаза, когда он в упор всматривался в них. Правда, она явно терялась при этом и забывала про их давний уговор не называть друг друга на вы и по имени-отчеству. Гаевский напомнил ей про это.
– Артем Пав… Артем, – конфузливым тоном сказала ему Наталья, – вы… то есть, ты… Я знаю, что ты на днях уезжаешь на полигон. Да?
Он кивнул.
– Я хочу дать тебе вот это…
Она достала из сумочки и протянула ему белый флакон.
– Все наши жалуются, что на этом полигоне под Астраханью их заедают комары… А эта жидкость хорошо отпугивает их… Вас… То есть, тебя не обидит такой мой презент?
Он еле сдержал себя, чтобы не поцеловать ее руку.
– Наташа, спасибо за заботу, – сказал он ей уже в лифте служебного подъезда, когда они разъезжались по своим этажам. И поцеловал ее в щеку. А она закрыла глаза и решительно нашла своими теплыми, жадными губами его губы. Когда лифт остановился на ее этаже, Гаевский не позволил створкам раскрыться и нажал кнопку с цифрой «10».
На прощанье, паническим взглядом осматривая в лифтовом зеркале свои раскрасневшиеся губы, она сказала:
– Теперь я буду и вовсе скучать без тебя. Приезжай после командировки ко мне в Мамонтовку… Я скажу когда… Я позвоню тебе… Можно? Или я бессовестная?…
– Хорошо. Я обязательно приеду.
Теплая и светлая ночь над тихим полигонным простором. Яркая луна заливает золотистым светом заросшую травами и дикими цветами бескрайнюю южную степь. В курилке возле полигонной гостиницы сидят, курят и негромко беседуют Гаевский и Таманцев. Майор часто хлопает себя ладонью то по лицу, то по шее. Он жадно затягивается сигаретой, пускает густой дым вокруг себя и говорит:
– Артем Палыч, из меня комары уже всю кровь выпили, а вот вам хоть бы что!
Гаевский протянул Таманцеву белый флакон:
– Вот, попшикай, и тебя грызть не будут…
Обдав лицо, шею и руки антикомариным спреем, майор возвращает флакон Гаевскому и спрашивает полковника:
– Как вы думаете, до сентября подготовить ракету к пуску успеем? И Гребнев, и Померанцев, и Генштаб торопят…
Гаевский:
– У нас работы тут еще – выше крыши. А у Дымова прохождение сигнала к головке самонаведения вообще застопорилось наглухо. Томилин попросил Померанцева электронщиков сюда подослать.
Хруст гравия под чьими-то шагами. Из негустой, разбавленной лунным светом темноты, появляется майор Дымов. В курилке он плюхается на лавку, усталым тоном бросает «вечер добрый» и закуривает.
Гаевский:
– Ну что, электронщики разобрались?
Дымов:
– Куда там! Поставили новый блок захвата цели, весь день с ним заводчане возились, а он все равно не фурычит. Гребнев рвет и мечет. Уже и на Померанцева, говорят, стал бочку катить… Мол, это твои программисты где-то косяк допустили… А Померанцев нашего Томилина трамбует… Артем Палыч, может, и вы завтра этот блок посмотрите? Как бы тут до сентября не застрять…
– Хорошо, посмотрю.
Дымов – шепотом:
– Кстати, я тут в обед такое узнал, таааакооое… Не падайте со скамейки…
Таманцев – нетерпеливо:
– Что – Гребнева или Померанцева снимают? Не томи.
Дымов:
– Не угадал. Тут в бригаде заводчан, которые локатор настраивают, вкалывает и главный их инженер. Ну вы видели его – седой такой дядька с умными глазами, доктор технических наук и все такое… В десятом номере он тут квартирует. Во время обеда на позиции я с ним за одним столиком оказался. Так вот, он сказал мне, что и в правительстве, и в Генштабе принято уже решение поручить Журбею и его команде готовить… Не падайте со скамейки! Альтернативный вариант «карандаша»!
Таманцев:
– Не может быть!
Дымов:
– А вот и может! Мне этот самый светила рассказывал. Он, кстати, и с Журбеем, и с Кружинером на заседании военно-промышленной комиссии в правительстве был.
Гаевский:
– Не понимаю, а при чем здесь Кружинер?
Дымов:
– Я тоже так подумал, когда узнал, что произошло. Обитает среди нас этот дедушка с вечной перхотью на пиджаке… Анекдоты сальные рассказывает, байки всякие… Хи-хи да ха-ха… А тут вдруг выясняется, что этот забавный старичок подвиг, можно сказать, совершил! А дело было вот так. Молодой и дерзкий конструктор зенитных ракет откуда-то с Урала послал в Кремль жалобу… Мол, есть у меня идея, но никто меня не слушает. Пять лет бьюсь, как рыба об лед. Из Кремля письмо его переслали в Минобороны, а из Минобороны – в Генштаб. А из Генштаба – в наш НИИ, мол, разберитесь там, что придумал этот нахрапистый уралец и дайте ответ. Померанцев перенаправил письмо уральца своему заму, зам – начальнику отдела, а тот поручил дать ответ клерку Кружинеру. Дескать, дедок, тебе и карты в руки… Отшей со всей своей дедовской мудростью, задолбал уже… Кружинер письмо уральца со всеми расчетами прочитал – и мигом к Журбею. А тот пролистал бумаги с чертежами и от восторга до потолка подпрыгнул: мол, золотая голова у этого уральского конструктора! Вот тут он дальше нас пошел! Да что толку, говорит, – пока его проект будем через чиновничьи бастионы проталкивать, американцы вперед убегут… Я уже, говорит Журбей Кружинеру, две пары туфель стоптал, пока по высоким кабинетам с такими же идеями насчет модернизации «карандаша» ходил… Да-да, и по движку ракеты, и по горючему, и по управлению.
Дымов явно был польщен тем, что и Гаевский, и Таманцев слушают его, не перебивая. Он снова закурил и продолжил:
– И что же вы думаете, господа? Этот самый старичок Кружинер, этот хохмач и анекдотчик, собрал в кучу все конструкторские бумаги Журбея, взял письмо этого самого дерзкого уральца и почапал куда бы вы думали? В правительство! Да-да, в Белый дом! И к заму председателя военно-промышленной комиссии все равно пробился! Тот вызвал к себе в кабинет нескольких спецов по зенитным ракетам, и Кружинер им мозги выносил. Там и было принято решение и Журбея, и этого дерзкого уральца, и Кружинера, и этого светилу-локаторщика из десятого номера послушать на заседании комиссии. Светила этот рассказал мне, что свое выступление Кружинер начал примерно так:
– Господа-товарищи, это что же, мать его ети, делается? Да-да! Так вот и говорил с матерком! Вы уже, говорит, тут до того зажрались, что даже бриллиантами брезгуете!
А кто-то из комиссии Кружинеру замечание сделал, – мол, следите за языком. А Яков Абрамыч – ему: «Извините, но вы другого языка не понимаете».
– А в итоге, в итоге что? – нетерпеливо спросил из темноты Гаевский.
Дымов намеренно выдержал театральную паузу и выпалил:
– А в итоге, Артем Палыч, – постановление правительства об альтернативном проекте «карандаша»! Вот какой итог! Журбею все-таки дадут свою ракету доделать. Такая вот история, господа офицеры. Уральский умелец поступает в подчинение Журбея, а вместе с ним – спецы по новому двигателю и топливу. Те самые спецы, которых Журбей еще два года назад предлагал к нам в Москву перевести… Во какая жизнь начинается!
Майоры ушли в гостиницу, а Гаевский еще долго сидел в курилке, переваривая то, что услышал от Дымова. Решение об альтернативном проекте «карандаша» говорило о том, что и Журбея, и этого напористого уральца «вверху» услышали, и кому-то там наконец-то дошло, что надо двигать новую зенитную ракету, так сказать, на конкурсной основе.
Конечно, размышлял Гаевский, это потребует немалых дополнительных расходов. Но игра стоит свеч. Без соревнования идей, без соперничества разных подходов к созданию новой ракеты, прорыва не получится. Гребнева и его команду решение об альтернативном проекте Журбея вряд ли обрадует: раньше деньги по гособоронзаказу на «карандаш» шли в одну корзину, а теперь – в две. И деньги, конечно, будут идти прежде всего тому, кто успешнее двигает дело.
В кармане Гаевского глухо забренчал мобильник. Звонила Людмила:
– Артем, ты когда возвращаешься в Москву? В следующую субботу?
– Не знаю. Тут пока конца-края работе не видно.
– Значит, ты точно на выходные домой не вернешься?
– Значит, не вернусь.
– Жаль, очень жаль…
Гаевский почувствовал, что эти слова Людмила произнесла, как бездарная артистка, – с фальшивой грустью.
– А я на этой проклятой работе так устала, так устала… А тут дурачок наш Тормашка всей кафедре на два дня номера в каком-то подмосковном пансионате снял. Солнышко, речка, шашлычки, тишина, бабочки… Я съезжу, пожалуй, с девчатами с кафедры… (на словах «девчатами с кафедры» – было ударение).
– Поезжай, конечно.
– Ты это говоришь как-то равнодушно. Ты ведь должен радоваться, что у меня появилась возможность отдохнуть.
– У меня просто голова другим занята. Устала – отдохни.
– Ты меня еще любишь?
– Угу.
В двухместном номере полигонной гостиницы Гаевский квартировал вместе с майором Дымовым. Дымов лежал на солдатской панцирной кровати, которая глухо и органно поскрипывала, когда он переворачивался. Эту кровать в номере поставили дополнительно, – всем специалистам, приехавшим из Москвы для подготовки предстоящего в сентябре испытательного пуска ракеты, не хватило мест.
Гаевскому досталась широкая «штатная» кровать с травяным матрасом, продавленным посредине настолько, что полковник лежал на нем, как в канаве.
Луна светила в окно так ярко, что Гаевский заметил даже таракана, деловито расхаживающего вперед-назад по сопливому кондиционеру. Дымов убил его домашним тапком. В этот момент на тумбочке у кровати Гаевского снова глухо забренчал мобильник. Звонила Наталья:
– Я тысячу раз прошу прощения за этот поздний и нахальный звонок… Тебя там астраханские комары еще не съели? Ты еще не спишь?.. Я тоже не сплю. И почему-то… Думаю о тебе…
– А я о тебе.
Он то тихо бубни л, то говорил с ней почти шепотом, и с наслаждением слушал ее теплый, певучий голос, в который все больше влюблялся.
Закончив разговор с Натальей, Гаевский бросил в тишину:
– Ты спишь?
– Нет, не сплю, – отозвалась тишина голосом Дымова.
– Извини, я не разбудил тебя?
Поделиться книгой: