Помоги проекту - поделись книгой:
– Нет-нет, я не сплю. Я о жизни думаю. И, честно говоря, завидую вам. Извините, но я слышал, как вы по телефону только что с кем-то разговаривали. Можно я вам бестактный вопрос задам?
– Валяй.
– Вы ведь сейчас не с женой говорили, правда? Так с женой в вашем возрасте уже не говорят.
– По-разному говорят.
– Нет-нет, так, как вы сейчас говорили, с женами уже не разговаривают. Я вот лет на пятнадцать моложе вас, женат уже сколько? Да двенадцать лет уже, а ворковать вот так с женой по телефону разучился. Ну разве что в спальне… Вы ведь знаете, – когда мужику чего-то надо, он уже так воркует, так воркует… А вы ведь сейчас не с женой разговаривали, правда?
Тишина в номере.
Лишь еле слышно было, как по-бабьи тяжко вздыхает холодильник.
Молчит, молчит, молчит Гаевский. Думает, как половчее ответить майору – к черту послать, наврать или правду сказать? В конце концов, чего этот чужой, в сущности, человек, в душу лезет?
Не дождавшись быстрого ответа, Дымов вскинулся на подушке:
– Вы уже спите, Артем Палыч?
– Нет, не сплю.
– Если вы считаете мой вопрос бестактным, – я приношу вам глубочайшие извинения и забираю свои слова обратно. Но я не хам и не нахал, я просто любопытный. И что-то еще не понимаю в жизни.
Гаевский:
– Не будем играть в кисейных барышень… Ты задал мне не бестактный, а трудный вопрос. Но если я честно отвечу на него, дай мне слово офицера, что будешь крепко держать язык за зубами… И тогда я без лукавства отвечу на твой вопрос.
Дымов:
– Даю слово офицера… Но кажется мне, что эта моя клятва бесполезна, Артем Палыч. Я, кажется, догадываюсь, с кем вы сейчас говорили… И я тоже хочу быть честным перед вами. Вы говорили с Натальей Абрикосовой… О вашем флирте с ней народ наш еще с весны поговаривает. Вы же во время обеденного перерыва почти каждый день с ней в баре любезничаете. У вас роман?
Гаевский и на сей раз медлил с ответом – подбирал гладкие, как морская галька, слова:
– Ну как тебе сказать… Приятная женщина…
– Ничего себе приятная! Это же женщина мечты! Да за ней до вашего прихода в институт лучшие кобели стадами гонялись! И отскакивали ни с чем. А вы пришли, и… И первый приз – ваш… Везучий вы человек, Артем Палыч! Ох, везучий. Такую бабу отхватить!
Гаевский:
– Прошу тебя… При мне больше никогда слово «баба» не произноси.
– Поал… Все поал, Артем Палыч… Великая женщина, вели…
Уснул, захрапел Дымов.
«Великая женщина… Великая женщина», – с наслаждением думает Гаевский и тоже засыпает.
В Москву он вернулся лишь через две недели, – слишком много было возни с настройками «карандаша». Очередные испытательные пуски намечались на конец сентября.
На потолке темной спальни Гаевских мерцали разноцветные отсветы рекламы ресторана «Ишак». Людмила упоительно спала рядом. Ему было жаль будить ее. Эх, то ли было в молодости! Он возвращался с учений в пыльной и пропахшей потом и горелым порохом полевой форме, а молодая жена его бросалась ему в объятия, жадно целовала и говорила многозначительно:
– Я тааак соскучилась!
И он, кое-как обтершись банным полотенцем, голым бежал к ней в спальню, где ждала его Людмила, и сбрасывала с себя белую простыню безо всякого стыда.
А сейчас: «Я что-то устала. Давай утречком». И это – после двух недель расставания.
А утром, когда он приготовился к вожделенным лобзаниям, когда он совершенно нахальным, решительным образом нежно взял в рот один сосок ее пышной груди, а другой ласкал пальцами, она тихо и скучно сказала ему:
– Полежи на мне.
И он опять разминал ее сухие, словно деревянные губы – до тех пор, пока они не повлажнели, пока они не откликнулись на его призыв. И тут же – деловито-ритаульный приказ Людмилы:
– Ляг повыше. И не спеши.
Тогда ему показалось, что она продолжала спать. А все напористые и старательные труды его не вызвали у жены ни единого нежного стона – лишь учащенное сопение слышал он у своего уха…
Все получилось, как и прежде, банально – без восторгов и отрешенности. И он зверел от этой бесстрастной будничности действа, от которого всегда ждал высшего мужского наслаждения…
В тот же день с утра он засел за отчет по своей части программного обеспечения «карандаша». А уже к полудню стал частенько поглядывать на часы.
Ровно в час он появился в баре, взял две чашки кофе и сел с ними за самый уютный столик под фикусами. И тут она вошла в бар – блистательная и грациозная, в том же великолепном черном платье, в котором была на своем дне рождения, с тою же вроде бы небрежно сделанной, но с тонким вкусом обустроенной прической, с челкой, с «завлекушками», с дерзким, пружинистым хвостиком на затылке.
До такой степени совершенства обычно доводят свой внешний вид девушки и женщины, идущие на очень важное любовное свидание. Она шла к его столику солнечная и веселая, а глаза ее излучали тот загадочный свет, который с ушами выдает влюбленную душу. Наверное, такие же глаза были и у Гаевского, когда он любовался и ее лицом, и ее влекущей статью, и стройностью ног, и очаровательной выпуклостью ее бедер.
Он услужливо отодвинул для нее стул, и чудом задушил в себе нестерпимое желание поцеловать ее хотя бы в щеку.
– Ну, здравствуй, – сказала она каким-то растерянным тоном, – я так соскучилась без тебя…
Он видел, он видел, он видел, что глаза ее струятся искренним любовным светом и гипнотический свет этот уносил его куда-то за пределы реальности.
– Я тоже скучал по тебе, – ответил он и почувствовал, что эти его слова идут из той глубины его души, где они давно не были.
Они пили кофе и беззаботно болтали о пустяках, как это обычно бывает между давними друзьями, которые давно не виделись, и которым очень хочется рассказать сразу и о многом.
– Я могу приехать в Мамонтовку в эту субботу? – спросил он ее, когда они уже собирались уходить из бара.
– Конечно, я буду ждать тебя. И Юля ко мне приедет. Мы будем играть в теннис. Ты играешь в теннис? Ах, да, Юлька уже спрашивала тебя об этом.
Но он ответил ей, как и Юльке:
– Ну так себе… Мяч на ту сторону сетки перебивать умею.
Она улыбнулась.
– Ничего, мы тебя научим.
После этих слов она вдруг нахмурилась, пристально заглянула Гаевскому в глаза и сказала:
– Артем, я хочу быть честной перед тобой. Эту дачу в Мамонтовке снял человек, с которым у меня очень сложные отношения. Я знакома с ним уже два года. Я пока даже не знаю, как называть наши с ним отношения. Это очень богатый и очень влиятельный в… определенных кругах… скажем так, человек. И даже опасный. И очень ревнивый. Потому при его появлении тебе придется играть роль Юлькиного любовника… Ну или жениха… Тебя не обижает то, что я сейчас говорю? Наверное, все это бессовестно с моей стороны… И не красит меня. Но ты должен знать правду.
– Я принимаю правила игры, – ответил Гаевский, – и благодарю тебя за откровенность. За эту искренность…
– Ну а теперь, товарищ полковник, – продолжила шутливо Наталья, – слушай боевой приказ. В Мамонтовке тебе надо быть в одиннадцать утра у центральных ворот дачного поселка «Правда». Оттуда ты позвонишь Юльке. Юлька закажет пропуск и встретит тебя прямо у шлагбаума… Ну чтобы охрана видела все. Оттуда вы вместе двигаете на дачу. Приказ понятен?
– Так точно! – таким же игривым тоном ответил он.
– Тогда буду ждать тебя в субботу к одиннадцати.
Его роман принимал детективный характер.
Из бара они направились к служебному подъезду института, а затем вошли в лифт. А там Гаевский ошалел от внезапного нежно-хищного поцелуя Натальи. Они снова поехали на десятый этаж, дабы выиграть время для безудержных ласк. Что-то дикое, неукротимое, нечеловеческое было в их ласках.
– Ты мне все губы съел, – с фальшивым упреком сказала Гаевскому Наталья, – мне теперь всей помады не хватит, чтобы замаскировать твои шалости, – ну так я жду тебя в субботу, хорошо?
Ему показалось, что она еле слышно сказала ему «любимый»…
Он часто по субботам ездил на службу в институт, так что и на сей раз его ранней отлучке из дома Людмила отнеслась спокойно. И даже традиционный бутерброд успела сунуть ему в портфель.
Сначала он на своем видавшем виды зеленом «Фольксвагене» заехал на Ленинградку, припарковал машину на охраняемой институтской стоянке, а в кабинете переоделся в цивильную одежду. А затем с большой спортивной сумкой, из которой выглядывала ручка теннисной ракетки, рванул на Ярославский вокзал. Там купил билет до Мамонтовки и сел в электричку.
На душе его было празднично и светло.
В дороге он несколько раз включал плеер и с наслаждением слушал песню Леонарда Коэна «Танцуй со мной до конца любви» (в тот год он чаще всего любил слушать эту мелодию, а другую, еще более любимую – из фильма «Эммануэль» – он мечтал послушать в другой обстановке, только он знал, в какой…).
В его сумке лежали теннисная ракетка, спортивная форма, плитка шоколада, апельсины и бутылка немецкого вишневого ликера «Eckes» (он загодя припас эту бутылку помня слова Юлии о том, что Наташа обожает вишневый ликер).
Ровно в одиннадцать он подошел к центральному входу в дачный поселок «Правда» и позвонил Наталье.
– Ой, ты уже приехал?! – весело воскликнула она, – сейчас Юлька закажет пропуск и выйдет к тебе.
Юлия появилась вскоре, что-то сказала суровому охраннику в черном и демонстративно (чтобы видел охранник) обняла Гаевского и чмокнула в щеку:
– Изображаем влюбленных согласно расписанным ролям, – тихо сказала она ему насмешливым тоном, – Наташка тебя уже ждет. Сейчас поиграем в теннис, потом посидим на терраске, че-нить выпьем…
Дачный домик, к которому они подошли, стоял под высоченными соснами в самом углу поселка, – за высоким деревянным забором уже начинался лес. Этот домик от десятков таких же отличался лишь тем, что у него была красная ондулиновая крыша.
Наталья стояла на небольшой деревянной террасе и приветливо махала теннисной ракеткой. На ней были короткие джинсовые шорты и белая футболка, – Гаевский скользнул восторженным взглядом и по высокой груди с выпирающими из-под майки сосками, и по голым, плотно налитым бедрам с легким загаром, и по красивым стройным ногам в ослепительно белых кроссовках.
– Везет тебе, Гаевский, – негромко, с налетом деланной зависти буркнула Юлька, – такая девка в тебя влюбилась!
– Тебе бы надо в рекламном бюро или в пиар-конторе работать, – ответил он с хитрой ухмылкой.
Наталья светилась радостью так, как может выглядеть влюбленная женщина, – знающая, что она тоже любима.
– Вы бы чмокнулись, что ли, – брякнула Юлька, когда Гаевский поздоровался с Натальей за руку (в тот момент ему очень хотелось поцеловать ее теплую руку).
– Юлька, перестань молоть чепуху, – с деланной строгостью прикрикнула Наталья, и уже – Гаевскому, – ну что, переодевайтесь… ой, переодевайся… И пойдем на корт. Тут совсем рядом.
Когда они втроем шли к корту, Гаевский оглянулся и посмотрел на серый дощатый домик под красной ондулиновой крышей. Он стоял под высокими соснами, шершавые стволы которых (снизу пепельные, сверху светло-медные) с южной стороны были облиты золотым светом плывущего к полудню солнца.
Вокруг домика буйствовало разнотравье вперемешку с бурьяном, – этот дикий, вольно сделанный природой ковер, был прекрасен своей нерукотворностью.
«Вот так я все это и нарисую, – подумал Гаевский, – и домик, и позолоченные сосны, и траву, и ромашки, и васильки, и лопухи с пижмой, и серую деревянную терраску, и Наташу на ней. Вот под тем белым зонтом она будет читать книгу».
Наталья и Юлия играли в теннис, а Гаевский наблюдал за ними, сидя с ракеткой на длинной деревянной лавке с матерными словами, написанными черным фломастером.
Он любовался Натальей, – ее великолепно сложенной фигурой, ее движениями, ее позами, ее щедрой грудью, качавшейся под белой футболкой… Да-да, и ее заманчивой попкой под короткими тортиками.
Тайные грешные мысли о том, что все это в какой-то момент может принадлежать ему, наполняли душу его вожделенными мужскими фантазиями. И снова, снова, снова ему хотелось понять, не примитивная ли самцовость влечет, манит его к этой женщине? Что же для него важнее – фигура ее или душа? Где же он вычитал это? Где же он вычитал? «Настоящая любовь мужчины к женщине – это все, что остается после оргазма… Трагедия ждет тех, кто путает любовь с сексом…»
Разгоряченная Наталья время от времени поглядывала с корта на Гаевского, и казалось ему, что взгляд ее теплых глаз говорил ему: «Да-да, я обязательно буду твоей». Ну, так ему думалось в тот момент. Ему хотелось, чтобы и ей так думалось.
Когда Наталья в трех партиях разгромила Юлию, настал черед Гаевского. Он не чувствовал себя на корте мальчиком для битья, – тренировки в ЦСКА вернули ему былые приличные навыки игры.
Проверив Наталью парой несильных рыцарских подач, он шел в разведку дальше, изучая характер ее ударов слева и справа, ее манеру делать подачу и подрезку.
Перед каждой своей подачей он затяжным взглядом смотрел в ее глаза и она отвечала ему тем же – они разговаривали глазами. Конечно, теннис в тот момент был не самым важным поводом для этого разговора…
Сидящая на скамейке Юлька грызла яблоко и яростно болела за Гаевского, подбадривая его. Первую партию Гаевский выиграл с перевесом всего лишь в один мяч, – хотя ему было понятно, что Наталья играла не в полную силу. Он чувствовал, что она ему поддавалась.
Вторая и третья партии все расставили по своим местам, – он их вчистую продул.
Все шло к тому, что и четвертая партия будет за Натальей. Но тут вдруг все стало ломаться в ее игре, – пошли одна за другой детские ошибки, ослабла сила ударов, а хитрые подрезки справа и слева уже не удавались.
Исчезла улыбка с лица Натальи, хмурая растерянность блеснула в ее глазах, то и дело опасливо посматривающих куда-то за спину Гаевского.
Он оглянулся и сразу понял причину такой перемены в игре Натальи, – возле корта стоял высокий, холеный, франтовато одетый человек, а за спиной его в черном костюме маячил явно охранник в черных очках. Гаевский поздоровался с холеным едва заметным кивком головы.
– Привет, Кулинич! – крикнула Юлька, и тембр ее голоса при этом был какой-то официальный и холодный.
– Привет, – повторила Наталья тем же безрадостным тоном.
Гаевский выиграл партию, – Юлька бросилась к нему на корт и сделала немилосердный засос с ароматом антоновки.
– Возьми меня на руки, – шепнула она, – и унеси на лавку.
Он так и сделал.
Все получилось очень достоверно.
Поделиться книгой: