Волшебники

Он устал, он смертельно устал.

«Чего я хочу, спрашиваешь, Энсар?» — мрачно размышлял де Бреноль, все ускоряя шаг. — «Будто я недостаточно ясно объяснил тебе, чего хочу!»

Он собирался сделать глупость.

* * *

Джинн по имени Даврур предпочитал облик пожилого мужчины в зеленых одеждах, квадратной тюбетейке на круглой лысой голове и с аккуратной седой клиновидной бородкой.

— И в чем же твое желание? Господин Энсар был надоедлив, как москит: он задавал вопросы и хотел, чтобы говорил я, пока песок не забьет мой рот, — сказал джинн, равнодушно выслушав весь поток слов, который обрушил на него де Бреноль; все то, что прежде высказал Энсару, и чуть-чуть сверху. — А ты — как глупая птица зако, господин: говоришь много, но не говоришь ничего, и хочешь, чтобы я слушал. Почему бы вам не поговорить друг с другом? Я не прочь посмотреть, чья глупость возьмет верх.

— Мы уже говорили и будем говорить еще, — сказал де Бреноль, подумав про себя, что, называя джинна «немного заносчивым», Энсар не преувеличил. — Но спасибо за совет, Даврур.

За время, пока высказывал джину наболевшее, де Бреноль успел чуть остыть, а в мир вернулись какие-никакие, но краски. Джинн пробуждал любопытство, за ним интересно было наблюдать. Даврур, хоть и старался казаться ко всему равнодушным, тоже рассматривал обстановку кабинета с интересом: особенно подолгу взгляд его задерживался на шахматном столике с фигурками из кости ящера-молотобойца и на старинном оружии на стойке в углу.

— Так каково твое желание? — снова спросил джинн. — Скажи ясно, и я выполню его, если мы сговоримся в цене. Коротко и ясно, многоречивый господин. — В голубых глазах джинна плясали искры.

Де Бреноль вздрогнул под его пристальным и насмешливым взглядом. Несведущему наблюдателю джинн в этом облике мог бы показаться человеком, но в нем — во всем его народе — было куда меньше человеческого, чем в старом гоблине Ша-Буне или любом другом людоморфе.

— Я хочу… — Де Бреноль сглотнул. — Я хочу быть нужным. Приносить пользу и радость. Я…

Даврур расхохотался. От его рокочущего смеха задрожала люстра.

— И я хочу знать, что ты находишь в этом смешного, джинн! — Де Бреноль почувствовал, как кровь приливает к лицу.

— Неразумный господин, который сам не знает, чего хочет! — Джинн осклабился. — Разве это не смешно?

— Объяснись! — Де Бреноль откинулся в кресле, стараясь успокоиться. Ссориться с джинном — ничего глупее нельзя было придумать.

«Не спеши. Постарайся понять» — Де Бреноль мысленно досчитал с одного до десяти. А затем с десяти до одного.

— Ты скорбишь о том, что не делаешь того, чего желал бы мир, — начал Даврур. — Но что ты желаешь изменить — свои дела или весь мир? Для первого тебе не нужен я, второе же и мне не подвластно. Твое желание, каким бы оно ни было, не имеет смысла: это очевидно. — Джинн сложил руки на груди; на красиво очерченных крупных кистях сверкали разноцветными камнями золотые перстни. — Удивительно, что такой невежественный человек, как ты, сумел овладеть столь сложной игрой. — Едва заметным движением пальца он указал на шахматный столик. — Или же она пылится здесь для красоты?

— Я люблю иногда сыграть со своим дворецким. И могу сыграть с тобой, если это доставит тебе удовольствие. — Де Бреноль приказал столику подкатиться к креслу; смутно он припомнил, что Энсар как-то рассказывал ему — среди джиннов бытует мнение, что это они, джинны, научили людей шахматам, а не наоборот. — В твоем замечании есть смысл… Положим, ты заставил меня задуматься, Даврур. Не будем торопиться с желаниями. И все же твоя насмешка мне обидна. Разве я повинен в том, что живу сам себе поперек?

— А кто, если не ты? — Джинн с довольной улыбкой толкнул пешку вперед. — Но твоя молодость отчасти извиняет тебя, господин.

«Молодость?! Впрочем, если сравнивать с тобой…» — Де Бреноль сделал ответный ход.

За следующую четверть часа он легко получил преимущество в фигуру: казалось, Даврур играл намного хуже, чем стоило бы ожидать от древнего духа. Впрочем, на доску джинн смотрел краем глаза и больше разглагольствовал, чем играл.

— Ты невежественен, господин, — заявил он, беспечно направляя еще одного слона в заготовленную Де Бренолем ловушку.

— Возможно. — Де Бреноль атаковал и следующим ходом взял слона.

— С младых ногтей ты заучил, что заключить джинна в сосуд — значит, пленить его.

— А разве нет? — вежливо удивился де Бреноль. Он знал, конечно, что прозвучавшее утверждение ошибочно, но Даврур знал лучше: стоило его послушать, к тому же, поучения явно доставляли джинну удовольствие.

«Вот кому стоило бы стоять на кафедре», — подумал де Бреноль и улыбнулся этой мысли.

— И да, и нет: сосуды хранят наши эфирные тела от разрушения. — Джинн выдвинул вперед ладью. — Время моего народа подошло к концу, и некоторые из нас добровольно позволили связать себя заклятьем перед лицом скорой гибели. От лампы мне мало радости, но есть несомненная польза: она необходима мне. Быть частью материального и выполнять людские капризы — весьма обременительно, однако и на этом пути есть свои удовольствия.

— Такие, как беседы с Энсаром Кронлином? — Де Бреноль взял пешку, оставшуюся под боем.

— Например. — Джинн перевел коня на центр доски. — Тебя учили, будто бы мы, джинны, желаем мести за наше пленение; что, выполняя желания, мы развращаем и губим человеческие души. Будто бы в этом наша цель, и нам легко удается достичь ее потому, что мы жульничаем: выворачиваем повеления наизнанку, используя игру слов, и прибегаем к другим недостойным уловкам, которыми бы на нашем месте, без сомнения, воспользовался бы хитрый человек. Но нам не за что мстить вашему племени; и уж тем более нам ни к чему опускаться до обмана, имея дело с такими юными и наивными существами, как вы. Мы соблюдаем договор и делаем то, о чем вы просите нас. Но проходит время, и ваши души начинают гнить, хоть мы и не желаем вам зла.

— А ты, надо полагать, и вовсе желаешь нам добра? — Де Бреноль на всякий случай отвел короля подальше: слишком много вокруг скопилось фигур джинна.

— Ты желаешь быть нужным. Почему я не могу желать того же? — Джинн перевел на королевский фланг вторую ладью. — Мой первый господин был сыном торговца тканями. Став Слугой-из-Лампы, я ожидал, что моя служба сделает господина счастливым, и через его счастье я сделаюсь счастлив сам. Но счастья не выпало ни мне, ни ему: он рассорился с семьей и сделался грабителем, и в минуту, когда я оказался бессилен ему помочь, его зарубила стража; я же попал к старьевщику и оттуда — к новому господину. Все повторилось… Я служил и нищим, и халифам, и волшебникам, и неграмотным крестьянам: все они получили от меня то, о чем просили, но лишь немногим из них это пошло впрок. Дорога желаний губила их — кого приводила в тупик, а кого и на виселицу… Так стоит ли сожалеть, господин, что мир не желает твоей службы?

— М-м-м… — Де Бреноль растеряно смотрел на доску. На первый взгляд, он по-прежнему имел большое преимущество, но, если просчитать чуть вперед — позиция вдруг оказывалась проигрышной. И доводы джинна, и игра требовали внимания, но думать обо всем сразу не получалось: он оказался сбит с толку.

— Я дал тебе то, чего ты желал. — По воле джинна снятый с доски белый слон поднялся в воздух и завис перед лицом де Бреноля. — Твое сиюминутное желание сбылось: ты выиграл у меня фигуру. Но проиграл партию.

— Еще нет, — сказал де Бреноль, сделав единственный ход, показавшийся ему приемлемым. Слон кувыркнулся в воздухе.

— Да! — возразил джинн и двинул ферзя в атаку. — Но, быть может, в следующий раз ты будешь играть умнее. Желание не есть нужда в чем-то; и наоборот. Только дурак может думать, что добро — в бесконечном потворстве чужим желаниям, а счастье — в потворстве своим. Не всякий мудрец понимает, в чем истинная его нужда… Во всем необходима мера: тебе, волшебнику, следовало бы твердо знать это.

— Куда уж мне, дураку, — проворчал де Бреноль, тщетно пытаясь найти способ переломить ход партии. — Все джинны такие любители шахмат как ты, Даврур?

— Нет. — Джинн вдруг смутился и осторожно поставил слона обратно на столик. — Я перенял любовь к ней от одного моего прежнего господина… Мы жили во дворце. Каждый день я выходил из сосуда, видел много людей и говорил с ними: это было хорошее время. По правде, жизнь в сосуде скучна, господин.

— Желания, по-твоему — глупость; и все же, даже у тебя есть желания. Тебе нравятся шахматы; ты хотел бы чаще покидать лампу и говорить с людьми — верно, Даврур? Что ж: можно попробовать устроить…

— Глупость — всю жизнь провести в сосуде, будучи столь сведущим и добродетельным джинном, как я. — К Давруру тотчас вернулся прежний высокомерный тон. — Твой ход, господин! Я устал ждать. Или ты сдаешься?

— Никогда. — Де Бреноль мрачно уставился на доску, по-прежнему не видя ни одного подходящего хода.

Помощь подоспела неожиданно: зазвенели сигнальные колокольчики.

Внизу кто-то — Энсар, конечно же, кто еще? — дергал дверной молоток, да так, что грозил его оторвать.

— Вынужден просить меня извинить, Даврур: у меня сегодня гости. — Де Бреноль встал из-за стола. — Продолжим в следующий раз.

— Как прикажешь: всегда к твоим услугам, — сказал джинн с плохо скрытым разочарованием; де Бреноль на миг почувствовал себя виноватым.

— Можешь пока не возвращаться в лампу, — разрешил он. — Только не выходи из кабинета.

Под перезвон колокольчиков де Бреноль быстро спустился по лестнице. Но, не дойдя до прихожей, остановился. На ковре красовались грязные следы, на подоконниках лежала нетронутая пыль. Отражение в зачарованном зеркале хмурилось и показывало кулак.

«Вот ведь!.. Молодец, Даврур: ловко!», — подумал он с восхищением и досадой одновременно. Даврур совершенно заболтал его, не только лишив решимости немедля прибегнуть к волшебству джиннов, но и заставив забыть обо всем на свете… Он собирался хоть немного, для приличия, прибраться в доме; выбрать из коллекции подходящий чай; в половину девятого разбудить Ша-Буна и послать в лавку за пирожными… Но не сделал ничего из этого.

Солнце уже село, часы в гостиной пробили девять — Энсар, вопреки обыкновению, был точен, — но с кухни не доносилось ни звука: гоблин до сих пор сладко спал в своей постели из кротовьих шкурок. Или притворялся, что спал: как подозревал де Бреноль, Ша-Бун был не только очень стар, но и очень ленив, даже для гоблина. И необычайно — в особенности, для гоблина — начитан и сообразителен. Наружность старика вряд ли обрадовала бы мадам Марию, так что беспокоить его теперь не было никакого смысла.

— Что ж. Ничего не поделаешь, — вздохнул де Бреноль, задернул зеркало и пошел открывать.

Сине-золотое платье мадам Марии приятно сочеталось с голубой коробкой со сластями в руках Энсара: хотя бы одна проблема была решена.

— Добро пожаловать! — Де Бреноль посторонился, пропуская гостей. — Мадам, прошу…

Мария с любопытством осматривалась. К чести своей, она почти не вздрогнула, когда вместо нерасторопного Энсара принять шляпку и плащ к ней склонились раскидистые акуаньи рога.

— Так верно про вас говорят, что вы волшебник, мсье Виктор? Благодарю. — Она зачем-то чуть поклонилась рогам

— Истинно так! — вмешался Энсар прежде, чем де Бреноль успел ответить. — Виктор — выдающийся волшебник и ученый. Но еще он нелюдимый брюзга, поэтому об этом никто не знает.

— Энс!

— Разве я сказал хоть слово неправды? — Энсар напустил на себя невозмутимый вид.

— Простите, мадам. — Де Бреноль виновато улыбнулся ей. — Все верно. Мы оба — волшебники. Но Энсар — еще и выдающийся болтун: не обращайте на него внимания.

— И что же такого я сболтнул?! — не унимался Энсар.

— Подумай сам!

Мария рассмеялась.

— Мсье Виктор! У вас замечательная прихожая; но я не отказалась бы взглянуть еще на что-нибудь…

— Простите, — Де Бреноль, покраснев, поспешно провел их с Энсаром в малую гостиную. — И простите за такой беспорядок, мой дворецкий немного… был занят этим днем. Я собирался прибраться сам, но заработался…

Энсар красноречиво кашлянул в кулак: похоже, у него не было сомнений, в чем заключалось это «заработался».

— Энс, будь так любезен — завари пока чаю; уданского, из синего ларца, — сказал де Бреноль. — Припоминаю, ты просто обожаешь возиться с заварником. А я тем временем покажу мадам мою чародейскую конуру.

— Всегда мечтала узнать, как живут волшебники! — Мария обворожительно улыбнулась.

* * *

Де Бреноль медленно вел Марию по длинному залу, где размещалась большая часть его коллекции редкостей. К его удивлению, она смотрела и слушала с искренним интересом: и про карнианские жертвенные ножи из вулканического камня, и про глиняные таблички-заклятья, и про гербарий из Исмера.

— Чем же могло питаться такое чудовище? — спросила она, когда они остановились перед гигантским черепом кратодона.

— Доподлинно неизвестно, но, скорее всего, чудовищами помельче. — Де Бреноль вспомнил о том, что еще с утра показалось ему странным. — Простите мое любопытство, мадам: откуда вам известно, что я бываю в забегаловке у Гельсона на Падших?

— Сегодня у меня выходной: но обычно с десяти до трех я стенографирую в ратуше, — улыбнулась Мария. — И когда возвращаюсь домой, часто вижу вас на веранде.

— Вот как, — пробормотал де Бреноль. Ожидая заказа, он смотрел на площадь, но никогда не замечал соседки среди прохожих. Если вспомнить — вообще никого из знакомых не замечал, поскольку не различал лиц; идущие через площадь люди были для него журчащей обрывками разговоров рекой. — Что ж. Пройдемте дальше — я покажу вам библиотеку.

«Верно Энс подметил: я отделил себя ото всех…» — подумал де Бреноль, проводя Марию вдоль стеллажей. К запаху старой бумаги примешивался слабый аромат кофе от забытой на журнальном столике чашки.

Из библиотеки они перешли в парадную гостиную. Де Бреноль остановился перед фотографией, заботливо убранной под стекло и обрамленной крепкой коричневой рамой: старик Ле Перрет, Энсар, он сам и еще пятнадцать сокурсников с глуповатой торжественностью на лицах…

— Вы почти не изменились, — дипломатично заметила Мария.

— Это как посмотреть, — тихо сказал де Бреноль. Ему вдруг особенно стыдно и неуютно стало от творившегося в доме беспорядка, от пыльных статуэток и косо висящих картин.

Когда-то он обставлял «конуру» для себя и для других, заботился равно о красоте и удобстве; даже прибираться после многолюдных застолий бывало в радость. Бывало, к неудовольствию Ша-Буна гости собирались у него и тогда, когда он сам подолгу пропадал в экспедициях. Но мало-помалу эти дружеские встречи прекратились: хотя теперь он редко выезжал из Дарожа и почти все время проводил дома, ему нужно было писать, готовиться к лекциям, выспаться перед важным выступлением… Он все чаще отказывал гостям, и все реже кто-то стучал в его дверь. С немногочисленными оставшимися приятелями он теперь предпочитал встречаться в университетском парке или в городских кафе; встречи эти были редкими и недолгими, потому как он постоянно был занят. По углам разрасталась незамеченная подслеповатым Ша-Буном паутина.

«Я обязательно приведу здесь все в порядок», — обещал себе де Бреноль. — «Я обязательно…»

— О чем вы задумались, мсье Виктор? — В ход его мыслей вновь вторгся голос Марии.

— Ни о чем особенном. — Де Бреноль через силу улыбнулся. — Слышали присловье: «я не волшебник, а только учусь»? Мои студенты, напортачив в чем-нибудь, любят его мне напоминать. Хорошее присловье. Но нам, матерым волкам, уже так не оправдаться… Чем вы занимаетесь, кроме службы в управе, мадам Мария? Чем интересуетесь? Если так подумать — я ведь ничего о вас не знаю.

— Как и я о вас. Только я, боюсь, не смогу рассказать ничего интересного. — Мария улыбнулась в ответ, и улыбка ее тоже вышла не очень-то веселой. — Родители дали мне хорошее образование, но я бросила все ради сцены. Ради театра. Давно же это было! А теперь перевожу современные пьесы с афейского, беру переводы домой. Работаю вечерами, чтобы днем проводить с Дошем больше времени.

— Дош?..

— Мой сын. Если позволите, — после секундной заминки продолжила она, — я бы хотела как-нибудь познакомить его с вами и привести сюда: ему будет интересно.

— Если считаете это уместным — я к вашим услугам.

— В Берженберге он посещал гимназию для одаренных, но после смерти отца его здоровье расстроилось, — быстро заговорила Мария. — Мы переехали сюда. Чтобы сменить обстановку, и, по правде сказать, из-за дешевизны… Здесь он стал поправляться, но доктор все еще не рекомендовал посещать общие классы: от беспокойства расстройство может вернуться, а Дош не очень-то ладит с другими детьми… В Берженберге у него было мало друзей. Зато учителя всегда хвалили его: он хитрюга, себе на уме. — Щеки Марии раскраснелись, пока она говорила о сыне. — Наш домашний учитель, мсье Жак, проводит уроки каждый день, но, по-моему, больше балует его, чем учит; от меня тоже толку немного. И, мсье Виктор, по-моему, праздное безделье совсем не идет Дошу на пользу. Но больше меня тревожит, что в его жизни не хватает ярких событий. Если вы найдете время поговорить с ним…

— К вашим услугам, мадам, — повторил де Бреноль. — Посмотрим, чем смогу вам с Дошем помочь.

— Благодарю! И, мсье, я всегда буду рада принять вас у нас… Признаться, мне здешняя жизнь тоже кажется несколько…

— Блеклой? — подсказал де Бреноль.

— Да! Благодарю вас, мсье.

— Не стоит. Когда будет за что, тогда и отблагодарите.

— «Намерение уже ценно», — напевно произнесла Мария по-афейски

Де Бреноль задумался. Некоторые из его университетских коллег давали частные уроки; но в первую очередь он вспомнил, почему-то, о запертом в кабинете Давруре. С одной стороны, заносчивый джинн для болезненного нелюдимого мальчишки мог стать хорошим наставником только в сказке, а в реальности такое было маловероятно и, кроме того, строго запрещено; но, все же, сказки возникали не на пустом месте. Де Бреноль, как волшебник и археолог, знал, что первооснова бывала порой удивительнее вымысла. «Посмотрим». — Мысленно он велел себе при первой возможности разузнать у Энсара о джинне побольше.

Энсар — легок на помине! — появился в дверях.

— Виктор! Ты читаешь Мари лекцию о вотивных предметах древних афейцев или заблудился в собственном доме?

— Второе, — усмехнулся де Бреноль. — Спаси нас, благородный рыцарь — покажи дорогу.

* * *

Они пили чай, устроившись в креслах вокруг дубового стола в малой гостиной. Мария вспоминала о Берженбергском городском театре; Энсар расспрашивал ее о последних переводах и рассказывал, как охотился на тигрицу-людоеда в джунглях на юге Карниоли. Его веселье не было притворным, но оживление не стирало печать усталости с его худого лица. С кухни он захватил бутылку крепкого бальзама и щедро подливал себе в чашку; столь щедро, что едва ли в той оставалось много места для чая.

— Энсар. — Де Бреноль налил по глотку бальзама себе и Марии; тот действительно был хорош, хоть и крепок.

— Что?

— Приходи завтра с утра на кафедру: познакомлю тебя с будущими магистрами, — сказал де Бреноль. — Они не очень-то похожи на нас, ты правильно заметил днем. Но среди них есть толковые ребята. Может, подберешь кого-нибудь себе в спутники на Карн.