Ни кола ни двора

— О ком. О дяде Толе!

У мамы были большие, всегда чуть изумленные, темные глаза. Когда она улыбалась, в них игрались искорки, казалось, секунда, и она сморгнет их, они стекут с ресниц.

— О каком дяде Толе? — спросила я без особенного интереса.

Мама хотела ответить, но в этот момент мне позвонил папа и сказал, что умственно отсталые дельфины называются гринда. Ну, знаете, лобастые такие. Пока мы с ним смеялись, я совершенно забыла о существовании дяди Толи.

Минут через пятнадцать эта шутка перестала забавлять папу, и он сказал:

— Я сейчас еду с дядей Толей в тачке. Что-нибудь ему передать?

— Э-э-э, — сказала я. — Ну, да.

Тишина, как запавшая клавиша, и я решила добавить:

— Передай ему привет.

Я почувствовала себя героиней какого-нибудь абсурдного фильмеца, артхаусного в должной мере, непонятного даже изнутри.

Я спросила:

— А кто такой дядя Толя? То есть, все равно, конечно, привет ему, но…

Я услышала смех, хриплый, кашляющий, а потом и голос, хриплый, естественно, тоже, но еще — развеселый до мурашек.

— Ну, Толя Тубло. Не помнишь меня, Ритка? Не, не помнишь, наверное. Голос точно не узнаешь. Ну, ну ниче. Слышь, Витек, не помнит меня она?

Папа тоже засмеялся, что-то сказал, но я не расслышала, потому что загадочный дядя Толя, которого я, ко всему прочему, должна была помнить, видимо, очень сильно прижимал телефон к уху. Я слышала его дыхание, чуть посвистывающее и нездоровое.

— Не помню, — сказала я, совсем растерявшись. — Извините.

— Да че ты сразу, — ответил дядя Толя. — Нормально все, я ж понимаю, всех Толиков не упомнишь.

Я не справилась, например, даже с одним.

— А вы кто? — спросила я все-таки.

— Ну, Толя Тубло, — ответил он мне. — Э-э-э. Сложно объяснить. Так-то я личность, личность причем неоднозначная. А ты кто?

— А я даже и не знаю, — сказала я неожиданно честно.

— А годков-то тебе уже сколько стукнуло? — спросил он.

— Восемнадцать.

— Хера себе! Созрела девочка!

Папа что-то сказал, и Толик надолго замолчал.

— Ладно, — сказал он, наконец. — Вот мы приедем скоро. Я только с поезда ваще. Опух уже.

Тут я услышала папин голос:

— Заболел. Опух.

Ну да, любимый папин анекдот. Папа начал смеяться, а Толик, судя по всему, потянулся, мне кажется, я даже услышала, как что-то хрустнуло, хотя, может, я просто впечатлительная.

— Охерительно это, конечно, — сказал он. — Откинуться наконец.

И тут я спросила:

— Чего?

И он спросил:

— А чего?

Папа продолжал смеяться над старым анекдотом, я вам сейчас его расскажу.

Гуляет мужик с коляской, подходит к нему тетька и говорит:

— Ваш ребенок выглядит больным и каким-то опухшим, что с ним случилось?

— Заболел. Опух.

Да, по-моему тоже тупой анекдот.

Я молчала, но трубку почему-то не клала. Мне кажется, абсурдность ситуации хорошо меня проняла. Я подумала, что если удачно скошу взгляд — увижу объектив камеры и задумчиво ковыряющего в носу оператора.

Толик Тубло сказал моему папе:

— Точно я не стесню вас никак?

— Не, — ответил папа, теперь я слышала его лучше, должно быть, Толик отвел трубку от уха. — Нормально. Стеснить нас сложно.

— Во себе дачку небось отгрохал! — Толик присвистнул. Он, судя по всему, еще держал телефон у уха, я слышала его очень хорошо.

Папа что-то еще ответил, и Толик снова засмеялся, шмыгнул носом, потом, внезапно, опять обратился ко мне, я вздрогнула.

— Короче, я тебе подарок даже привезу. Но я ваще-то я думал, что ты младше. А ты здоровая уже такая, хрена себе! Во время летит, ниче так, да?

— Ага, — сказала я.

А он сказал:

— Ну лады. Не скучай.

Я подумала, что сейчас Толик Тубло, кем бы он ни был, положит трубку, но он вдруг добавил:

— Не-не, подожди, короче. Хочешь историю расскажу?

— А, ну, да.

Я почти услышала, не знаю, как вы это поймете, но именно почти услышала, как он улыбается.

— Короче, был такой мужик, да? Бородатый, небось.

— Почему? — спросила я.

— Потому что он жил, когда Иисус только умер. Был типа, знаешь, учителем. И вот там же тогда много было учителей, которые учили быть христианами, да? Вот, и все другие учителя такие придумывали своим ученикам задания, учили их толковать чего-то там, неважно. И ученики того парня все время спрашивали, почему ты вообще нам заданий не даешь? А он знаешь че?

— Что?

— Он говорил: любите друг друга, и этого довольно с вас. Приколись?

Я сказала:

— Ага. У меня есть такой репетитор по английскому.

Папа сказал громко, пытаясь перекричать Толика:

— Это, вроде бы, Иоанн сказал!

— Ого! То есть, это ж Иоанн Богослов! Режиссер самого крутого фильма-катастрофы за всю историю человечества! Да, точно это он.

— Извини, Рита, — сказал папа. — Толик хочет общаться.

— Толик хочет общаться, это точно!

Я сказала:

— Да ничего.

Он сказал:

— Ладно, вот и вся история. Ну, пока. Подарок мой совсем не понравится тебе.

— Да не переживайте так, — ответила я.

— Я ужасно переживаю!

И он положил трубку, все равно в самый неожиданный момент. Я сказала маме.

— Мама, а кто такой Толя Тубло?

— Толик Тубик, — сказала мама.

Это все, конечно, прояснило.

— Ага, — сказала я. — Он.

Мама задумалась, будто я спросила у нее о сексе или, например, о наркотиках. Она сказала:

— Старый друг семьи.

— Он, вроде как, из тюрьмы вернулся.

— Да, — сказала мама. — Вроде как. Слушай, малыш, а где сигареты?

— Я не брала, — ответила я. И солгала. Мамины сигареты были у меня в комнате, в ящике стола, закрывающемся на ключ. Мама безуспешно искала их, затем вытряхнула содержимое сумочки прямо на пол, встала на колени и принялась перебирать вещички. Дядя Коля спросил, помочь ли ей, но мама только покачала головой.

— Нет сигарет! — сказала она, всплеснув руками, посмотрела на меня снизу вверх, как маленькая девочка, и добавила:

— Толик десять с половиной лет провел в тюрьме. Вышел, вот. Вроде бы полный срок отсидел. Но подробностей я сама пока не знаю. Коля, у тебя нет сигарет? Я сейчас с ума сойду.

— Не курю, Алевтина Михайловна.

— Правильно, — сказала мама. — Для здоровья это очень вредно. Так вот, Рита, после Жорика, папа ненадолго отправил меня из Москвы, как раз вместе с дядей Толей. И вообще я его хорошо знала. Мы познакомились, когда, — мама потрясла перед своим носом брелком с динозавром. — Когда мы познакомились с твоим папой, в тот же день. Можно сказать, что мы друзья!

Тут она подняла вверх палец.

— Вспомнила, где еще пачка.

Мама ушла в гостиную, а я осталась стоять в коридоре, глядя на высокий потолок.

Дядя Коля сказал:

— Да уж.

Я сказала:

— Это точно.

И поскользила по паркету к лестнице, оставляя охранника дядю Колю наедине с абсурдностью этой невероятной жизни.

В своей комнате я открыла ящик стола, достала мамины ментоловые "Лаки Страйк" и свою зажигалку с анимешной девочкой, длинноволосой, изумленной блондинкой, открыла окно и высунулась так, что капли дождя то и дело падали мне на ресницы.

Я закурила. Тайком я воровала сигареты лет, наверное, с четырнадцати. Мне нравилось ощущать себя взрослой, смотреть на тусклое отражение в оконном стекле, затягиваться и выпускать дым, наблюдая за собой. Курение было для меня видом самолюбования.

Но тогда, может, впервые я закурила потому, что нервничала, даже не взглянула на себя, глубоко и быстро затянулась, выпустила дым в туманный, дрожащий воздух.

Наверное, я все-таки немножко драматизировала. Я имею в виду, мне свойственно театрально заламывать руки и накручивать себя, как нитку на спицу до тех пор, пока сердце не начнет рваться. Это я люблю, честное слово. Я — истеричная девочка.

На самом деле, если рассуждать рационально, разве я не догадывалась ни о чем и никогда?

Когда я была маленькой, мы с мамой часто куда-то уезжали, иногда поздно ночью, как будто безо всякой на то причины. Мне такое очень нравилось, я переживала внезапные отъезды, как приключения. Выходишь ночью под звезды, и мама держит твою руку крепко в своей горячей, влажной руке, шум мотора, долгая дорога за город, утешительные шоколадки, мамины широко раскрытые глаза и странная тяжесть в ее сумке.

В одну из таких ночей я упросила маму заехать в ночное кафе, там мы заказали чебуреков с сыром, жирных, пахнущих невероятно, и совершенно золотых под искусственным светом посреди темноты.