Анархо

— Он, что у тебя — того? — покрутил пальцем у виска Шарик.

— Лёня, — буркнул старший брат на младшего, — не трахай мозги. Делай, что говорят.

Подросток пожал плечами и сунул банку в карман ветровки.

— Ну, пошли, — скомандовал Барбер и компания вразвалочку двинулась к выходу.

Пятёрка протискивалась по жёлобу свободной кассы мерно, без какого-либо намёка на нервозность. Барбер подмигнул кассирше, Бэкхем послал воздушный поцелуй, Шарик приветливо поздоровался. Казалось, наличие в руках батона колбасы, багета, пары бутылок дорогого спиртного вовсе не смущало парней.

— Молодые люди! — окликнула их изумлённая девица в форменной манишке. — Вы ничего не забыли?! — кивнула она на товарную ленту.

— Точно! Спасибо, — улыбнулся Лидс и взял со стойки мятную жвачку.

— Паша! — крикнула она охраннику, уже и без того преградившего выход.

— Далеко собрались?! — рыкнул обтянутый в чёрную форму молодой мужчина и потянулся за электрошокером.

— Я тебе эту игрушку сейчас в задницу засуну! — навис на ним живыми Альпами Шарик.

— Да, нет! — похлопал его по плечу Бэкхем. — Туда не надо! Лучше пусть даст нам поиграться…

— Да, ну… — скривился Барбер. — Как же «воин» без своего оружия останется? Оставь. Посвящаю тебя в рыцари батона и паштета, — спешно коснулся он сервелатом сначала правого, потом левого плеча оцепеневшего от неслыханной наглости охранника. — А теперь, два шага в сторону! Или к своей королеве, — стрельнул он глазами в сторону кассирши, — вернёшься только на щите.

Фанаты беспрепятственно вышли на свежий воздух в сопровождении обескураженных взглядов немногочисленного персонала круглосуточного мини-маркета и пары бессонных посетителей. Шагали неспешно и вальяжно и, лишь завернув за угол, бросились бежать. Первый квартал — рвущий жилы спринт. Заворот в подворотню, снова спринт и снова поворот. Переход на умеренный бег. Ещё одна смена направления. Переход на быструю ходьбу. Горячее дыхание, невесомые лёгкие, покалывание в ногах, широкие улыбки, распирающий жилы адреналин.

— Ну, отдышался? — похлопывал Лидс Лёню по спине.

Младший брат стоял, чуть сгорбившись, упёршись в собственные колени, тяжело дышал и пытался подавить смех.

— Чего ржёшь?

— Да, просто хорошему мальчику понравилось быть плохим мальчиком! — Барбер легонько стукнул подростка своим «сырокопчёным трофеем».

Лидс в очередной раз убедился — в умении читать людей, Барберу равных нет. По крайней мере, среди знакомых. Наверное, именно поэтому Егору удалось собрать вокруг себя, пусть небольшую, но крепкую и достаточно уважаемую группировку. «Анархо» — так прозвали фирму другие фэны, ещё даже до того, как сам Барбер успел придумать название сколоченной команде. И причиной тому, во многом, стал сам Лидс, одним из первых крепко сдружившийся с будущим лидером, когда тот откололся от своей прошлой фирмы, чуть позже вовсе прекратившей своё существование. Ведь, и у Лидса, и у Барбера, на предплечье были практически идентичные татуировки — знак анархии. Буква «А», окольцованная заглавной «О». Анархия и порядок… Только у Барбера знак был объят пламенем. У Лидса чёрный, с красными тенями.

— Так! — призвал к вниманию Барбер. — Пойдёмте. Тут рядом тихий скверик, там до утра побомжуем. Если бы Лидс не тормознул «кузбаса» раньше, не нужно было бы топать.

— Ну, тогда бы бомжевать на сухую пришлось, — в оправдание потряс бутылкой виски обвиняемый.

— Я думаю, эту проблему мы бы всё равно решили, — усмехнулся Барбер. — Дурное дело, оно нехитрое…

По чуть задубевшим от ночной прохлады рукам ходил кубизм иностранного алкоголя. «Red Label» лился в горячие рты, скользил глубже, порождая искусственное тепло, мягко растекающееся по всему телу. От холода страдал лишь самый младший. Лёне алкоголь не полагался, хотя тот и практически поминутно канючил, аргументируя свое желание стремлением не заболеть. Однако, Лидс лишь цокал языком, не ленился каждый раз скручивать кукиш и совать его братцу под нос.

Батон сервелата, в который поочередно вгрызались молодые острые зубы, закончился на удивление быстро. Хлеб ещё быстрее, оставив напоминанием о себе только крошки на мокром асфальте, птицам на завтрак. Вторую бутылку пришлось закусывать припрятанной в Лёнином кармане банкой красной икры. «Hennesy» и так и не родившиеся мальки лосося, сами по себе были шикарны. Но отсутствие ритуальности, в виде хотя бы худых бутербродов и каких-никаких стаканов, убивало в трапезе любой намёк на гастрономическую эстетику. Дорогой коньяк высасывался прямо из горлышка, икра зачёрпывалась немытыми руками.

— О! — вытащив палец изо рта, кивнул Шарик на вход в скверик. — Гости…

Пять пар внимательных глаз уставились на вальяжно приближающуюся компанию. Было заметно, что молодые люди, которых насчитывалось целых восемь человек, не в самом лучшем расположении духа и, когда первый из них вышел на свет, стало понятно почему. На шее виднелся красно-черный шарф. В этот день — цвета поражения, позора и даже унижения. Разгромный проигрыш на своем поле… Причем, проигрыш сопернику, находящемуся практически на дне турнирной таблицы, в то время, как красно-черные отчаянно борются за место в первой пятёрке, за прописку в еврокубках…

Гости города настороженно, но вовсе не испуганно притихли. В воздухе повисло немое напряжение, практически на физическом плане электризующее пространство.

— Здорова, молодежь! — нарушил молчание полноватый парень, с немного свернутым набок носом, когда пришельцы выстроились чуть изогнутым серпом напротив отдыхающих. — Развлекаемся?

— Здорова, — отозвался Барбер. — Как видишь. Угостишься? — изображая участливую приветливость, кивнул на коньяк.

— Да, там всего полбутылки. Нам на восьмерых — только зубы прополоскать. Может, подкинете на пивко?

— Нет, братан. Самим бы кто подкинул, — развел руками Барбер.

— Да, ну… — хмыкнул низкорослый местный фэн, с затянутыми густой щетиной щеками. — Вижу — прямо бомжуете. «Henessy», «Red Label»…

— А ты в чужой кармашек не заглядывай, — подал голос Лидс.

— Тебя кто-то о чём-то спрашивал? — прогундосил кривоносый. — Сиди и помалкивай, пока ещё сидеть можешь, а не только лежать, сучонок…

— Ладно, ребят, ладно! — умиротворяющее поднял руки Барбер. — Пацаны дело говорят, — хитровато окинул взглядом основу своей фирмы, — людям помогать надо.

Он легко и пружинисто поднялся, полез в карман.

— Темно, хоть глаз коли… — ковыряясь в портмоне, пожаловался он и проскользил под стекающий с уличного фонаря ленивый свет.

На лица местных выползли хищные ухмылки — индикатор того, что садистское естество начинает поглощать чужое унижение, трепеща от тонкого, уловимого далеко не всеми, наслаждения. Взгляды присосались к напоказ уничижающейся фигуре. Барбер словно стал ниже ростом и тщедушнее. Широкие плечи изогнулись бракованным коромыслом, на мощной спине выросла кочка пробивающегося верблюжьего горбика, брови выстроились жалобным домиком, а пальцы, казалось, и впрямь дрожат, от чего не могут щедро извлечь купюры, в обмен на снисходительную пощаду.

Как только внимание всех пришельцев приковал к себе импровизированный театр одного актёра, «Анархо» скинуло прокисшую страхом шкуру добычи, и раскрыло миру истинную сущность хищника. Две бутылки, практически одновременно, врезались в опрометчиво подставленные затылки. Уже через секунду ощерившиеся смертоносным цветком горлышки вгрызлись в замешкавшуюся в секундном ступоре плоть тех, кому не посчастливилось находиться ближе всего.

В это же мгновение жилистые руки Бэкхема обвили шею самого рослого противника. Сомкнулись в живой и почти нерушимый замок, безжалостно передавливая сонную артерию. Барбер же швырнул кошелёк в перекошенное лицо кривоносого, молниеносно посылая вслед пружинистое, но крепкое тело. Колено влетело в солнечное сплетение, кулаки принялись за работу ещё в полёте, но уже через миг нещадно вбивали чужую голову в асфальт.

Спустя всего несколько мгновений сначала схватки, численное преимущество уже было на стороне гостей города. Двое лежали без сознания с инеем мелкого стекла в волосах, двое ревели белугами, пытаясь корявыми пальцами удержать кровь от побега из вспоротых животов. Ещё один валялся с бурым месивом вместо лица, а Бэкхем, на удивление заботливо, укладывал придушенного здоровяка под разлапистый куст. Оставшаяся парочка казалась ошарашенной до полного ступора. Парни успели лишь попытаться помочь своим товарищам, но сразу же отпрыгнули в сторону, увидев окровавленное стекло «розочек».

Местные фанаты стояли и затравленно озирались по сторонам. Было понятно, что в их сердцах противоборствуют, но никак не могут выявить победителя, слишком разные чувства. Страх, обида, унижение, долг перед товарищами… Парням явно хотелось хлёстко «вдарить по тапкам», но привязь оставшейся чести никак не отпускала.

— Что, — поднялся с бездвижного тела Барбер, — драпанёте или не оставите друзей? А, сучата?

— Сначала на «мячике» трахнули вас, а теперь и здесь, — злорадствовал Лидс, протирая бутылочное горлышко рукавом, стараясь уничтожить отпечатки пальцев. — Не надоело булки раздвигать?

— А может, им нравится? — ехидно предположил Бэкхем. — Может они, это… — пытаясь подобрать выражение, щелкал он пальцами. — Садомазохисты, в общем.

— Или просто пидоры, — добавил свои три копейки Шарик. — «Розы» снимайте.

Сломленные фэны уныло протянули черно-красный шарфы.

— Кому нужно? — поинтересовался здоровяк у товарищей.

— Разве что, зад подтереть, — хмыкнул Барбер.

— Хорошо, — кивнул Шарик. — Тогда я один себе в коллекцию, как трофей возьму. А второй, — бросил он шарф под ноги бывшим владельцам, — жгите! Сожжёте — мы уйдем, и можете скорую этим придуркам вызвать, — кивнул он на поверженных оппонентов. — А если нет, самих сейчас рядышком положим!

«Анархо» с четырнадцатилетним прицепом снова рысью петляла по подворотням. Адреналин ещё не до конца выветрился из крови и товарищи то и дело перебрасывались горячими воспоминаниями о деталях личной победы. Лишь Лёня до сих пор находился в шоке от того, что ещё двадцать минут назад творилось на расстоянии вытянутой руки. Стекло разбивалось о головы и резало кожу, крепкие кулаки уродовали лица, руки беспощадным удавом отбирали кислород… И всё цинично, буднично… Словно это была не яростная драка, а обыденное дело, вроде стирки или мытья посуды.

Остаток ночи они провели в уютной беседке закрывшегося на ночь кафе. Бэкхем и Шарик, провалились в сон сразу же, как развалились на скамейке, словно поломанные куклы, свесит головы меж коленей. Лёня, несмотря на обилие впечатлений, тоже уснул, но лишь под самое утро. Барбер, то дремал, то просыпался, выкуривал сигарету и снова кимарил. Лишь же Лидс никак не мог позволить себе расслабиться.

Где-то глубоко внутри обгладывал требуху запоздалый страх. Вопросы, на которые так не хотелось знать ответов, настырно лезли в стыдливо опущенную голову. Что, если бы Лёню задели? Что, если бы ножом или «розеткой»? Что, если бы подростковый череп хрустнул под тяжёлой ступней?

Лидс гнал от себя дурные мысли, но они настойчиво возвращались, назойливо заползая под кожу и сворачиваясь ядовитыми гадами, где-то под сердцем. Это последний выезд, когда он взял на себя такую ответственность. Первый и последний…

Придумать для четырнадцатилетнего парнишки худшую компанию, чем футбольное хулиганьё — крайне сложно. Сомнительная романтика, сомнительное удовольствие, сомнительные идеалы… Это не для всех и не для каждого. Лишь для двинутых, вроде него самого. А брат… Брат добрый, отзывчивый, честный. Мама всегда хотела именно такого сына. Такого, на которого можно было бы возлагать надежды. Не то что на Лидса…

С десяти лет вечно на улице. С тринадцати в бесконечных синяках. С пятнадцати на учёте в детской комнате милиции. С девятнадцати, уже не в детской. Полгода в СИЗО запомнились отчетливо… Словно корявой наколкой врезались в те области мозга, что отвечают за паскудно стойкую память. Каждый день, как кусочек мозаики, составляющей единую картину. В отдельности — ничего не стоит. Лишь всё вместе даёт ощущение той безмерной тупости бытия в следственном изоляторе. Тягучее, пропахшее потом и плесенью время, такое плотное, что можно мять руками. День за днем, день за днём…

Из сна Лидса выдернул наглый подзатыльник.

— Давай уже! Подъём, мать твою! — почти орал Барбер.

— Барбер, ты чего творишь! В глаз дать?! — отмахивался Лидс, пытаясь при этом поднять будто налившиеся свинцом веки.

— Ага, только в поезде, если можно! Вставай, говорю! Опоздаем, на хрен! Нам ещё билеты покупать…

На этот раз удача растянула свои пухленькие губки в дружелюбной улыбке. Ранний автобус оказался вовсе не сонным и бодро скользил по ещё не успевшим пробудиться улицам от остановки к остановке. У касс тоже очередей не наблюдалось и понурая билетёрша, без лишних промедлений, выдала оранжевые билеты в плацкартный вагон.

— Ещё на пиво осталось, — шурша сдачей, похвастался Бэкхем. — Там, вроде бы, ларьки имеются у платформ. Время есть ещё. Сбегаю.

Товарищи лишь пожали плечами. Слава почти вприпрыжку удалился, но уже через пару минут вернулся, чёрный как туча.

— Чего, не хватило? — усмехнулся Шарик.

— Думаю, на тут всем «хватит»… Пойдёмте…

Бэкхем увлёк за собой компанию, притормозил процессию у самого выхода из здания вокзала, призывая аккуратно выглянуть из-за угла. Лидс насмешливо наблюдал, как друзья меняются в лицах. Внутреннее беспокойство проснулось лишь тогда, когда его собственным глазам предстала весьма живописная картина. У входа на платформу, у которой уже стоял их поезд, толпилось человек тридцать. Их просто невозможно было спутать с простыми пассажирами. Слишком у многих белые кроссовки. Слишком частые клетчатые бейсболки. Слишком удобные прочные куртки… Стало предельно ясно — ночной инцидент местные футбольные хулиганы не спустят на тормозах. Да, наверное, и не должны были…

— Твою мать… Проводы нам устроить решили. А другого выхода на платформу нет? — стараясь подавить расправляющий плечи страх, пробурчал Лидс.

— Нет, — покачал головой Барбер. — Это же тебе не Москва.

— Хреново.

— Согласен. Что думаешь?

— Ничего не думаю. Но «прыгать» не вариант. Каждый по разу «накернит» и прощай жестокий мир…

— Понятно, что не вариант.

— А этот куда идёт? — указал Лёня на стоящий на соседнем пути поезд.

— Не сейчас! — отмахнулся от брата Лидс. — Что делать-то будем?

— Ты не гони на пацана! — оборвал его Шарик, похлопав подростка по плечу. — Прав малой. Паровоз в ту же сторону идёт! И, по ходу, раньше нашего.

— Гениально… — подержал здоровяка Бэкхем. — За мной, братва…

— Стой! — придержал его Барбер. — По одному! И, в тот же вагон, что на билетах.

Когда поезд тронулся, Барбер едва удержал Шарика с Бэкхемом, чтобы те не вышли в тамбур и не начали показывать через окошко нервно караулящей их толпе известные жесты. Купилась проводница на байку о том, что дурные туристы перепутали поезда или нет — было неважно. На следующей станции высадили, чтобы спустя пятнадцать минут их подобрал другой поезд, весело стучащий резвыми колесами в нужном направлении.

По приезду, все пятеро долго сидели под подъездом у Лидса, прокручивая в памяти этот, по всем параметрам, удачный выезд. Лёня, по настоятельной рекомендации матери, удалился домой ближе к десяти вечера, остальные остались собирать недовольство приличного люда до глубокой ночи.

Спал Лидс плохо. Урывисто и тревожно. Подсознание словно крутило какую-то криво смонтированную нарезку давно выцветших воспоминаний. Вот он, тогда ещё вместе с живым отцом, идёт по коридорам роддома, стеснительно и с опаской заглядывает в палату. Чуть бледная мать держит на руках нечто крохотное, завернутое, словно мумия. Вот, Лидс хлопает дверью, убегая в неизвестность ночной улицы, но никто не стремится его остановить, ведь в колыбельке лежит тот, кому забота нужна гораздо больше и это, кажется, навсегда. Вот, почти безвольной рукою, бросает три горсти размокшей под дождём земли на дерево отцовского гроба. Вот, семилетний малыш, когда взрослые пьют на фоне траурного обставленного дома, утыкается своей заплаканной мордашкой в плечо и пропитывает солёным плохо выглаженную рубаху. Вот, медными трубами врывается заслушанная энергичная мелодия…

Пальцы сонно и неуверенно тянулись к ползущей по тумбочке чудной гусенице мобильного телефона.

— Да… — на силу разомкнулись слипшиеся губы.

— Лёша упал, — сквозь ватное одеяло сна прорвался подрагивающий материнский голос.

— Ну, пусть встанет и зелёнкой помажется… — почти неразборчиво пробурчал Лидс в трубку.

— Он не встанет, — раздалось гулким набатом. — Миша… Он умер.

Глава 2. А что, если…

Телефон жалобно мигнул и, с прискорбно потухшим экранчиком, уполз обратно в карман. Барбер поднял глаза на сына, что-то активно раскапывающего в песочнице. По спине пробежала постыдная, топочущая ледяными лапками, дрожь. Неужели всё может кончиться вот так? Без предупреждения, без знаков свыше, без каких-либо намёков на незримую Фемиду, карающую согласно настоящим, а не придуманным людьми законам. А что, если всё просто так? Был человек и нет. И больше не будет…

В памяти пронеслись те краткие и, как оказалось, цепкие моменты, когда подросток — братишка Лидса, улыбался, взирал распахнутыми в ожидании взрослых откровений глазами. Эти моменты будут единственными…

Малыш обернулся на отца и очень по-взрослому, даже с вызовом, словно не возился в песке, а вальяжно восседал за барной стойкой, с вызовом кивнул, мол: «Чего надо?» Удовлетворившись лёгкой улыбкой отца, отвернул мордочку и вновь принялся за своё самое главное на свете дело — жизнь. Представить, что этой крохи когда-нибудь может не стать, было решительно невозможно, даже невыносимо, непозволительно… Наверное, так же должен был бы думать и отец Лёни с Лидсом, если бы не покинул этот мир. Хотя, может, и к лучшему. Говорят, пережить своих детей — величайшее горе из всех, что успел выдумать такой немилосердный к своим чадам Господь.

Сигарета прыгнула в губы, по-французски поцеловалась с язычком копеечной зажигалки и сделала первый смоляной горячий выдох. Курить не хотелось вовсе, но чем ещё заняться себя в неловкий и пугающий момент, Барбер не понимал. Пусть даже дым не выветривал тянущую тревогу и не выгонял из груди застывшее тяжёлым камнем нечто, не дающее забыть, что пылающее сердце может биться ради кого-то, а не просто по глупости бессмысленной инерции.

Через двенадцать лет Ване, что сейчас сосредоточенно ковыряется крошечной лопаткой в чуть влажном песке, будет четырнадцать. Вдруг и его может не стать? Или позже, а может и раньше? Как такое возможно? Неужели судьба настолько слепа? Или же у неё свой непостижимый план, по закланию непорочности юных душ на алтарь неведомого кровожадного Бога?

Грубые пальцы жестоко вгрызлись в колючую рыжую бороду, поворошили, чуть дёрнули колючесть «медной» проволоки, поползли по остриженной почти в ноль голове, крепко сжали шею, безвольно повисли, утонув в кармане. Долго гладили телефон, прежде чем вдавить нужные кнопки.

— Да! — раздался на другом конце линии чуть взволнованный голос Бэкхема.

— Привет, — сквозь глубокую затяжку почти прошептал Барбер. — Михин мелкий умер.

— Знаю уже. Что делать будем?

— А что тут сделаешь? — грустно усмехнулся Барбер, в последний раз кратко затянулся и «стрельнул» окурком подальше от детской площадки. — Я чего звоню — не трогайте его сегодня. Пусть с мыслями соберётся. Завтра поговорим. И Вове скажи…

— Да, это понятно. Вот жесть…

— Да уж, жесть. Пока.

— Пока, — попрощался в ответ Бэкхем и первым повестил трубку.

Серая неправильность пластикового прямоугольника нервно вертелась в пальцах. Оборот, ещё оборот и ещё… Барбер уже хотел было сам набрать Шарика, чтобы всё же не полагаться на изменчивую исполнительность Бэкхема, как до слуха донеслось диссонирующее, совсем безтраурное.

Двое парней, наверное чуть младше его самого, бесстыдно громко гогоча, уселись метрах в десяти, шумно, с «чпоком», откупорили пиво. Они смеясь жили своим временем. Наслаждались отведёнными минутами, вовсе не горя желанием делить с кем-то угрюмость задумчивости, неспешную растянутость размышлений, пресность обыденности. Они просто жили…