Помоги проекту - поделись книгой:
Не добавил разве что, не желаю я слушать никакие записи с той стороны Залива. И в общем, отпустите меня домой.
— Не надо преуменьшать свою полезность, особливо, в деле поддержания мирового порядка. Я немного читал ваше дело. Вы уже помогли избежать крупных техногенных катастроф. И вы уже неоднократно сталкивались со следами деятельности Проекта.
Эк он завернул. Следами деятельности. Для Проекта, который вышел из — под контроля и продолжает функционировать в боевом режиме, причем, совсем не в том, для которого его создавали, это очень мягкая формулировка.
— По предыдущим случаям я уже отписался в полном объеме! — возразил я. — Более ничего сообщить не могу.
— Дело не в предыдущих случаях, как вы изволили выразиться. Согласно данным вами подпискам, о них вы должны вообще навсегда забыть, так как все, что касается Пантанала, не имеет срока давности. Должен вам признать, Евгений Палыч, что являюсь стойким приверженцем того, что все, что было до этого — это ерунда наподобие детской считалки. Самый кошмар таится здесь! — он многозначительно постучал по ручке.
Я отодвинулся. Мало ли какой там записан сигнал. Пути Пантанала неисповедимы. Лучший вариант дальнейшего поведения — забыть о генерале Кунеце с факта его рождения, и жить как жилось до сих пор. Терпеть крепчающие маразмы старухи Коликовой, выписывать постановления и ходатайства и никаких упоминаний о Пантанале!
— Интересно? — напряженно спросил Кунец, ибо настал момент истины. — Обратного пути уже не будет!
Я должен был сказать «нет» и тогда… Много чего не было бы тогда! Но я сказал:
— Давайте послушаем!
Как же я себя ненавидел потом за эти слова.
В так называемом «белом шуме» присутствуют звуки разных частот. Наиболее наглядным примером «белого шума» является водопад. Каждый слышит в нем, что хочет. Психиатры включают испытание «белым шумом» в процесс реабилитации психов.
Стоило генералу включить запись, как в кабинет ворвался «белый шум». Что — то шуршало и шелестело там, за тысячу километров. Шум то усиливался, то затихал — неведомый радист медленно прокручивал верньер, переползая с частоты на частоту.
Я уже воспринимал отдельные слова, кто — то торопливо докладывал где — то там, на втором уровне записи, почти скрытый за основными шумами. И вроде ему кто — то отвечал.
— Пока ничего нет! — оборвал разыгравшуюся фантазию Кунец. — Сейчас пойдет запись.
И вдруг сквозь помехи ясно как луч солнца сквозь тучи прорвалось:
— Помогите!
Опять шумы и треск. Словно там, где скрывался отчаявшийся человек, нуждающийся в помощи, что — то происходило, какая — то борьба, нечто ворвалось с твердым намерением прервать эфир.
И снова минутка тишины. И ясный голос.
— Спасите!
Одинокий голос, снова похороненный под шумовой накипью.
Прислушиваюсь. От избытка адреналина различаю слова, команды, отрывочные сообщения. Знаю, всё это неправда, фата — моргана. Настоящий остался в глубине записи. У него было совсем немного времени, чтобы передать сигнал бедствия. Всего несколько секунд. И он снова исчез. Растворился в «белом шуме».
Куниц выключил запись.
— Больше ничего, — подтвердил он. — Что вы думаете по этому поводу?
— Это ребенок! — говорю я изумленно.
— Эксперты согласны с вами. Абонент идентифицирован как девочка 10–11 лет.
— У мальчиков в этом возрасте тоже голоса высокие.
— Обижаете, Евгений Палыч. Голоса может быть и высокие, но составляющие гармоники разные. Эксперты различили голоса на раз.
Я задумался.
— Маленькая девочка в мертвом Лондоне. 80 лет никаких сигналов. Откуда она взялась? Почему она просит ее спасать?
— Я не говорил, что сигнал из Лондона, — искоса глянул Кунец. — И он не из Лондона.
— Но с территории Великобритании? — уточнил я.
— Из Англии! — подтвердил генерал. — А что непонятного в том, что она просит о спасении? Пандемия и все такое.
— Пандемия это для нас с вами! — возразил я. — А эта девочка родилась в Англии, 10 лет прожила там. Даже если там ад, это ЕЕ ад, и она не приемлет иной жизни. Она просто не знает другой жизни. И почему сигнал передает ребенок? Где взрослые? Должна быть по — крайней мере мама.
— Погибла? — сделал предположение Кунец.
Я подумал.
— Сильно напоминает ловушку! — сделал я вывод. — И на той стороне вполне может оказаться совсем не ребенок. И даже не человек.
Генерал кивнул с важным видом.
— В генеральном штабе не исключили возможности провокации. Посему будет организована полномасштабная военная экспедиция без скидок на мирное время. К берегам Британии пойдет крейсер военно — морского флота «Академик Легасов», — и без запинки добавил. — Мы хотели бы, чтобы вы, Евгений Палыч, приняли участие в указанной экспедиции.
Вот это поворот!
— Я даже не военный, — проблеял я. — Не знаю, право, чем я могу быть полезен.
— Зачем вы так? На «Легасове» пойдет большая группа гражданских лиц — биологов, физиков, лингвистов. Экспедиция имеет большую научную ценность. Первая за 80 лет!
Мой кореш Адольф Бекк, суперагент и супермен, по совместительству майор МГБ, довольно непосредственная личность, которому гораздо легче пристрелить оппонента, чем переубедить его, часто выговаривал мне:
— Гнилой ты интеллигент, Палыч! Не можешь никого на хер послать! А люди это чувствуют и пользуют тебя.
Вот и сейчас вместо четкого недвусмысленного отказа я стал приводить доводы, почему я не могу ехать в богом проклятую и человеком уничтоженную Англию. Доводы оказались настолько хлипкими, что будь я в школе, не сумел бы убедить учителя географии, почему не выучил, где находится эта треклятая Инглезе.
И тогда Куниц меня добил окончательно, приведя оглушительный аргумент.
— Евгений Палыч, я знаю людей, профессионально занимающихся Пантаналом, которые за всю жизнь ни разу не видели боевой модуль Проекта вживую. Не довелось. Вы же только за пару лет навидались таких чудес, что вас самих можно изучать, как прикладную единицу Пантанала.
Я оторопел.
— Вы считаете, что пандемия, охватившая Англию, каким — то образом связана с Проектом?
— Все в этом мире взаимосвязано! — философски заметил генерал.
Так эффектно он закончил беседу, а я поехал в Шербур, где было назначено место сбора членов экспедиции в ад.
2. Майор МГБ Адольф Бекк (Вальжан)
Тюрьму без затей обозвали Норой, и располагалась она в бывшем здании аббатства. Место было мрачное. Многоэтажный каземат из серого бетона с минимумом окон. Решетки. Колючка.
Когда я приехал, в Норе второй день шел бунт. Таксист запросил тройной счетчик только чтобы довезти до оцепления. Я согласился. Легко.
Хитрый лягушатник обрадовался, внезапно обнаружив русского лоха, и быстро довез до внешнего оцепления. Он уже мысленно срубил бабки и мысленно даже их потратил. Если бы у него имелись мозги, он непременно бы задумался, какого черта месье поперся в тюрьму, где уже 2 дня беспрестанно бунтуют и режут людей. Если бы я хотел передать пакет кукурузных хлопьев горячо любимому племяннику, то в любом случае передачу бы не приняли.
Во внешнем оцеплении поставили наиболее бесполезных — местную жандармерию в цилиндрических фуражках, напоминающих миски для супа. Жандарм в белых перчатках, сама элегантность, помахал ручным знаком «стоп».
— Проезд нет! — сносно с ошибками проговорил он.
Я показал ему удостоверение МГБ в раскрытом виде. Рожа там у меня зверская. Специально корчил.
— Пардон! — козырнул жандарм и торопливо побежал вперед, чтобы скомандовать убрать с дороги передвижной шлагбаум.
Тут таксист что — то заподозрил. Взгляд его в зеркале заднего вида принял обвинительный характер.
— Je n'irai pas plus loin! — предупредил он.
— Куда ты денешься дорогой! — воскликнул я. — И говори по — русски, падаль!
Водитель оказался упертый.
— Я не ехать! — заявил он.
Для достоверности выключил мотор и вынул ключ.
— Вив ля Франс! — оценил я шутку.
Во втором кольце стояли наши и не на полицейских машинах, а на бронетранспортёрах. Прицел пушек не имел двойных толкований, они смотрели прямо в бампер. Я вылез из — за руля. Ко мне подошел могучий прапор, анатомической особенностью которого было полное отсутствие шеи. Кивнул на мое удостоверение. Мы молча закурили.
— Кто в багажнике? — индифферентно поинтересовался прапор.
— Таксист, — пожал я плечами. — Как обстановка?
- 2 дня назад была нормальная.
До тюрьмы оставалось метров 300. Серое здание, окружённое многометровым забором с колючей проволокой, напоминало неприступный бункер. Окна в здании заменяли узкие бойницы. Из них свешивались грязные тряпки. Из некоторых окон — висельники. На плоской крыше тюрьмы непринужденно гуляли люди в нарядных полосатых робах.
Из здания периодически доносились истошные крики. С крыши временами сбрасывали тела в серых мундирах надзирателей.
— Мертвых сбрасывают! — сплюнул прапор. — Живых только баб оставили. Дерут вторые сутки без остановки.
Он опять сплюнул.
— Чего хотят? Требования выдвигали? — спросил я.
— Насколько я знаю, никаких. Грозятся только, если начнут штурм, устроят массовое самосожжение.
— Ну и хер ли? — сказал я. — Нехай жгут.
— Там несколько десятков русских заключенных. Военной тюрьмы нет поблизости, вот их сюда и поместили временно.
В этом месте я напрягся, но профессионально скрыл это.
— Они еще живы? — говорю. — Зэки не любят «зеленых», почти так же, как и «красных».
— Кто его знает. Информации никакой. На переговоры не идут. Стукачей всех давно вычислили и с крыши скинули. Да и кто будет нынче стучать?
Я согласился, что в данной ситуации, пожалуй, на самом деле стучать никто не будет. От крыши до земли метров 20 — это именно тот раздел, после которого стукачи сделались честными заключенными.
Бывшее аббатство окружили со всех сторон. Были грамотно организованы пулеметные гнезда. Повсюду сновали «вагнеры» на гибких траках. В воздухе барражировали вертолеты. На моей памяти это был первый подобный бунт в тюрьме. Походу его решили показательно подавить, сиречь расстрелять всех к чертовой бабушке, а место дезинфицировать напалмом и сказать, что так и було. Для констатации торжества гуманизма имелись приглашенные гости с ЭР — ТИ. Журналисты сидели с обреченными рожами в окружении часовых, ожидая дозволения снять дозволенное.
От кордона ВДВ меня сопровождал молодой лейтенант.
— Самая спокойная тюрьма была, — рассказывал он. — Я в Кале второй год в комендатуре. А 2 дня назад — бунт. Как с цепи все сорвались.
Сказанное мне не понравилось, именно 2 дня назад меня вызвал к себе генерал Мельник и дал ознакомиться с секретным донесением западно — французского сектора.
В донесении сообщалось о некоем Н.П. Кашлине, сержанте Русгвардии из охраны Евротоннеля. Парень 5 лет служил в караульном батальоне близ Кале и соответственно много чего видел.
Сведения об увлечении командования части европейской культурой в форме наркотиков и свального греха МГБ не заинтересовали и были переданы в военную прокуратуру. Но тут на свет вылез иной грех.
Сержант Кашлин сообщал о странных сигналах, слышанным сослуживцами и им лично в Евротоннеле. Кашлин предположил, что некто подплывал к постам и пытался передать информацию посредством азбуки Морзе. Удары наносились по рельсам.
Кашлин специалистом подобного рода сигналов не был и расшифровать их не смог. У сержанта имелся знакомый радист, но записи, сделанные Кашлиным, оказались отвратительного качества, и он смог расшифровать их лишь частично. Неизвестный абонент просил о помощи.
Тогда решили поступить следующим образом. Радист научил Кашлина, как передать номер сотового телефона. Кашлин так и сделал.
После этого история приобретает весьма туманные очертания. То ли сержанту позвонили, после чего у него то ли крыша поехала, то ли он начал действовать по наводке вражьих сил с той стороны Залива.
То ли командование почуяло жаренное, и Кашлин был сослан сначала на гауптвахту, затем на психиатрическое освидетельствование и в тюрьму. Но к этому времени сигнал успел дойти до МГБ, где им заинтересовались.
— Что за сигналы, шеф? — спросил я.
— Вроде как «сос», но подробностей нет. Поедешь в Кале, получишь сержанта Кашлина под расписку и доставишь сюда.
Так я получил задание.
У меня возникло дурацкое сомнение, а не получил ли кто одновременно задание, противоположное моему. Уж очень кстати подвернулся бунт.
Поделиться книгой: