Помоги проекту - поделись книгой:
– Что ты, тебе спасибо.
– Сам министр вызвался. Как думаешь, это хорошо?
Неуловимое, чисто женское движение грациозного тела, и она ушла. Я устроился на кушетке удобнее и закурил. Спать не хотелось, медленно возвращалась уснувшая было под натиском гормонов боль.
Возражений не последовало. Он достал из тумбочки пачку «Беломорканала». Мы уселись на подоконнике и закурили. Табачный дым был каким-то необыкновенно лёгким. Тишину за окном подчёркивало ненавязчивая трель одинокого сверчка. Говорить не хотелось. Вдруг где-то вне поля нашего зрения раздалось негромкое пение. Из-за поворота, обняв друг друга за плечи, медленно вышли трое мужчин. Они пели грузинскую песню, пели в три голоса, так, как поют на их далёкой родине. Очарование ночи, летнего тепла и мужского пения были непередаваемы. От всего этого сладко кружилась голова.
Возвращался к себе в палату я уже после двенадцати. Процедуры разбередили боль с такой силой, что, казалось, ещё немного, и я потеряю сознание. Нажав на кнопку звонка, я вызвал Зиночку. Она по обыкновению зашла в палату буквально через минуту.
Мы чокнулись и выпили в один приём, чтобы не мучиться. Спирт пошёл хорошо, огнём разлился по венам, лёгким дурманом ударил в голову. Мы закусили остатками моего ужина и колбасой, убрали пустые тарелки.
– Хорошо, я непременно вырасту и постараюсь всё понять. Пока, я пошла готовиться.
К восьми часам меня забрали на процедуры: барокамера, физиотерапия, акупунктура, как здесь называли иглоукалывание. Иголки мне ставила молодая женщина лет тридцати пяти, кандидат медицинских наук. Она оставалась при мне часа полтора, меняя время от времени иглы и места их введения. Основные знания по этой части она получила на стажировке в Монголии, где пробыла три года. Она могла до бесконечности рассказывать о возможностях этой древней восточной науки. По её словам для того, чтобы полностью овладеть всеми премудростями иглоукалывания, нужно было учиться девять лет. Она постигла лишь самые азы её, но при этом считалась одним из наиболее квалифицированных специалистов в Москве.
Я бросил взгляд на свою тумбочку. Там, накрытый салфеткой, стоял мой нетронутый ужин и тонкий стакан с прозрачной жидкостью. Днём к обеду лежачим больным давали касторку, но я знал, что в моём стакане, в отличие от прочих, был неразличимый с виду шестидесяти процентный медицинский спирт, который мне приносила Галина Ивановна – строгая старшая сестра нашего отделения. У нас с ней были свои неуставные отношения.
Она бросила окурок в жестянку, подтянула ноги к подбородку и замерла, обхватив их руками. Мы молча смотрели сквозь залитое дождём окно на ночь за стеклом. Настроение было грустное, под стать погоде. Вдруг Катя встала с кушетки и подошла вплотную ко мне:
Вернувшись в палату, я первые дни спал, просыпался для того, чтобы поесть, и снова спал. Не было больше изматывающей боли, не было связанной с ней бессонницы, не было отупляющих сознание наркотиков. Всё это в совокупности можно было считать счастьем, если бы не новые проблемы. Но они как-бы ещё не наступили в полном объёме. Об этом просто не думалось. Одно было жаль: в своём сне я так и не доплыл до вожделенного берега.
Я жестом прошу прикурить, и Морковкин также молча протягивает мне свою сигарету. С наслаждением вдохнув первую за сегодняшний день порцию табачного дыма, я подхожу к Павловичу, который стоит у окна. Сидеть в силу особенностей своей болезни он не может, только стоять или лежать. Мы молча курим и смотрим на заснеженный слабо освещённый больничный двор.
Учреждение, куда я попал, было особенным хотя бы потому, что его курировал сам министр здравоохранения. По этой причине здесь не было недостатка в аппаратуре и медикаментах. В его стенах хорошие специалисты делали сложные операции на сердце, сосудах, почках и иных деталях человеческого организма. Но здесь же и шагу нельзя было сделать, не испросив предварительно разрешения у венценосного куратора, которому к этому времени уже перевалило далеко за семьдесят. Впрочем, это не мешало ему время от времени, взбодрившись, лично становиться к операционному столу. Позже я узнал, что для оперируемого это был далеко не самый лучший вариант, но отвратить судьбу в этом случае было просто невозможно.
Она снова кивнула.
– Ты чё, братан? Приснилось что-то страшное?
Профессор Графов осмотрел ногу, покачал головой, но, припомнив звонки с Урала, всё же принял меня в число своих пациентов. Со мной в палате, которая по странному стечению обстоятельств имеет номер тринадцать, находятся ещё двое: Коля Уфимцев и Саша Хохлов. Оба мои сверстники, оба, как на подбор, симпатичные парни с большими возможностями и с не меньшими проблемами.
Коля – подающий надежды журналист, известная в Москве личность. Несколько лет назад у него вдруг стало резко подниматься давление. Обследование показало, что это следствие аномально увеличенных надпочечников. Операция в этом случае была единственным выходом. С тех пор Коля перенёс три таких хирургических вмешательства и сейчас ожидал четвёртое. После него тонкий шрам будет полностью опоясывать его талию, вернув мужскому телу изначальную симметрию. Какая участь ожидает талантливого журналиста дальше, не брался прогнозировать никто.
Из нас троих Коля страдал всего лишь от головной боли, которую снимал обычный пенталгин, а вот мы с Хохловым оба находились на начальной стадии гангрены, которая медленно, словно тварь ползучая, развивалась по сухому типу. Я рассказал ему о предостережении Капитолины Павловны, и мы решили бороться до последнего, убирая боль наркотиками только на ночь, когда терпеть её было просто невозможно. Перед сном симпатичные сестрички, напропалую кокетничая, с сожалением готовили нам двадцати кубиковые коктейли, и мы проваливались в наркотический дурман: я – в свой сон, где безуспешно пытался уйти от акульей пасти, а он – в хитросплетения инженерной и хозяйственной жизни внутри военно-промышленного комплекса. Вот так государственные тайны и становятся достоянием широких кругов общественности.
– Что ты молчишь? Скажи, ты ведь давно здесь: это хорошо, что меня будет оперировать сам министр?
Скажу откровенно, такое начало не добавило мне энтузиазма. Последовавшие за этим с интервалом в пятнадцать дней две операции запомнились, прежде всего, своей продолжительностью. Весёлые сестрички привозили меня в операционную рано утром, когда бледный рассвет едва обозначался над столицей нашей Родины, а возрождался я к жизни только под вечер, в то время как холодные январские сумерки уже сгущались за окнами клиники. Из моих собственных вен врачи пытались соорудить шунт – окольный кровоток в месте стеноза артерии. Эти попытки так и не увенчались успехом. Все пальцы на моей ноге постепенно потеряли подвижность и мумифицировались. Передвигаться теперь я мог только с помощью трости. Всё это сопровождалось какой-то просто невероятной, фантастически изощрённой болью, главным отличием которой от обычных сильных болевых ощущений было то, что от неё нельзя было избавиться даже на долю секунды, ни изменив положение ноги, ни прикоснувшись к ней, ни каким-либо иным образом.
– Зиночка, – попросил я её, – сделай, пожалуйста, что-нибудь без наркотиков.
Наркотический дурман быстро убил сознание и от проблем этого мира перебросил в сумрачный мир теней.
На вокзале меня провожали Валя и Капитолина Павловна. Валя, увидев медленно подходящий поезд, даже всплакнула, а Капитолина Павловна продолжала давать напутствия:
– Хорошо, как скажешь, я сейчас.
Она безучастно кивнула головой, и тут я заметил её припухшие глаза.
Через месяц на Урале, вдали от дома, я попал в больницу с неутешительным диагнозом – облитерирующий эндартериит. Попал случайно, просто моего соседа по гостиничному номеру немного достала моя бессонница. У него в городе оказалась знакомая, которая с удовольствием откликалась на имя Валя и работала врачом-терапевтом, а её подруга – Капитолина Павловна – по стечению обстоятельств была известным в этих местах хирургом.
В середине февраля приехала жена, с которой мы не виделись долгих четыре месяца. Свеженькая с мороза, красивая и удивительно молодая. Увидев меня, она не смогла скрыть смеси того сложного чувства, которое вызвал у неё мой внешний вид. Преобладающими компонентами были страх и жалость. Я за это время незаметно привык к тому отражению, что по утрам посылало мне равнодушное зеркало во время обязательной утренней процедуры. А вот для человека, знавшего меня ранее, это, похоже, был в определённой степени шок. Мы поговорили о делах моих скорбных, и она, вздохнув, пошла к заведующему отделением.
– Да, – коротко ответил я, – кажется, я выспался. Слушай, Миша, а ведь за окном-то практически лето.
Как-то ночью, когда уже было далеко за полночь, я проснулся. Удивительно, но боль как-бы продолжала спать. В горле пересохло, хотелось пить и курить. Я встал, жадно прильнул к бутылке тёплого ситро, затем выудил из тумбочки сильно исхудавшую пачку сигарет, взял трость и побрёл в курилку. Впрочем, курилки, как таковой, не было, была с непонятной целью отгороженная от окна часть коридора в тупике. Там стояла довольно удобная кушетка, да ещё старое продавленное кресло, в котором невозможно было сидеть, и жестяная банка на полу для окурков. Всё это узкое помещение было густо пропитано запахом табака. Я не успел докурить сигарету до половины, как вдруг услышал лёгкие шаги. В прозрачный сумрак задымленного тупичка вошла, кутаясь в халат, девушка.
– Да, нет, я помню, Зиночка, я скоро подойду к тебе.
5. Немного о любви
(Письмо пятое к несравненной Матильде)
Дорогая Матильда! Вы даже не догадываетесь, какие эмоции продолжают переполнять меня по мере того, как в результате нашей переписки я открываю для себя все новые грани Вашей души и Вашего ума. Они сродни тому наслаждению, которое получает умудренный опытом исследователь, шаг за шагом идущий к раскрытию самой сокровенной загадки мироздания. Мне трудно представить, каким должно быть состояние человека, дошедшего до конца такого научного поиска и вдруг осознавшего, что Тайны больше нет. Наверное, для него исчезнет сам смысл существования в этом мире.
В известной степени опираясь на сказанное выше, а также учитывая расстояние, разделяющее нас, и весеннее великолепие курорта за окном, я хотел бы сегодня поговорить с Вами, дорогая моя Матильда, о наиболее сильном чувстве, которое дано испытать человеку на его жизненном пути. Столь сильном, и в тоже время столь интимном, что его изучение требует специальной подготовки, которой я, к сожалению, не обладаю. Это чувство называется, как Вы понимаете, любовь, и я заранее прошу прощения за мой дилетантский подход к этой вечной, и в то же время всегда новой теме нашего разговора.
Не шути с женщиной, ибо шутки эти глупы и неприличны.
Днепропетровск, 22 мая 20011 года
Хотя, много лет спустя, набравшись жизненного опыта, я, как и большинство мужчин, приду к убеждению, что нашу планету заселяют, прибывшие сюда в незапамятные времена из далеких миров два разных вида человеческих существ, отличающихся внутренне и, слава Богу, внешне. Настолько разных, что мы вряд ли когда-то до конца поймем друг друга. И только ни с чем несравнимые ощущения от процесса продления жизни ненадолго объединяют нас. Да и то, как выяснилось, причина такого единения кроется в каких-то ферромонах и эндорфинах, помноженных на ментальную структуру в присутствии злополучного окситоцина, так некстати открытого учеными.
Итак, кто же мне скажет, что такое – любовь? Нет, не к маме или родине, разумеется, здесь все ясно, а в зависимости от возраста к той девочке – девушке, женщине – которая изначально, вообще говоря, ничего плохого по отношению к тебе не сделала. Ты даже можешь быть не знаком с ней до какого-то знакового момента, вспышки в сознании, после чего она внезапно становится осью, вокруг которой вращается ставший вдруг второстепенным окружающий мир, а сам ты, того ещё не подозревая, становишься объектом и рабом одного из наиболее ярких и сильных человеческих чувств. Так, что же это такое – любовь к женщине? С моей – мужской – разумеется, точки зрения.
Остаток двадцатого, а теперь уже и начало двадцать первого столетий существенно изменили отношения основных игроков на поле любви – мужчин и женщин. Высокие технологии сделали общество развитых стран не только существенно богаче, а людей более независимыми, но и породили такие явления, как феминизм, гомосексуализм, виртуальная жизнь во Всемирной Паутине, включая все возможные ее аспекты, в том числе и интимные. Теперь уже любовь не ограничивала себя отношениями между мужчиной и женщиной. Любить стало возможным не только кого угодно, но и что угодно, хоть писающего мальчика в Брюсселе или даже платяную щетку. Это стало называться свободой личности в демократическом обществе.
В конце девятнадцатого и к середине двадцатого веков был накоплен богатый опыт как в области собственно любви, так и в отношении ее основного объекта с точки зрения мужчин ортодоксальной ориентации, то есть женщин. Опыт оказался, как бы это мягче выразиться, своеобразным. Его достаточно полно характеризует высказывание О. Генри, сделанное им в рассказе «Адское пламя»: «Любовь следует обсуждать на приеме у психиатра или в беседе с цветочницей». Содержание и тон вышеупомянутой фразы следует списать, с одной стороны, на легкость характера написавшего ее человека, хотя с другой, как ни крути, на его богатый жизненный опыт. Подобного рода сентенции легли в основу второго этапа обобщений.
Боюсь, дорогая Матильда, мне нечего больше сказать по столь деликатному поводу. За сим, как говаривали в старину, остаюсь, преданный Вам
И все-же, соглашаясь с этим, я вынужден признаться, что независимо от произвола биохимических процессов, бушующих в организме человека, где-то там, в потаенном уголке моего сознания, таится глубокая уверенность в том, что мир без наших инопланетянок утратил бы свою прелесть, а жизнь – изначальный смысл.
К первому этапу следует отнести возвышенно-восторженные обобщения, принадлежащие авторам, жившим преимущественно в России в восемнадцатом и девятнадцатом веках. Вот, вкупе с вышерасположенным эпиграфом, типичное из них, принадлежащее перу Ивана Тургенева: «Любовь сильнее смерти и страха смерти. Только ею, только любовью держится и движется жизнь». Обычно такие фразы произносились срывающимся голосом, с трудом сдерживая слезы.
Вот, что пишет по этому поводу представитель нации, достаточно искушенной в делах любви, автор нашумевшего романа «Элементарные частицы» француз Мишель Уэльбек: «Сексуальное наслаждение… основывается в решающей степени на осязательных ощущениях, в особенности на систематическом возбуждении особых эпидермических зон, устланных корпускулами Краузе, каковые связаны с нейронами, способными вызвать в гипоталамусе мощный выброс эндорфинов. На эту простую систему в коре головного мозга современного человека благодаря смене окультуренных поколений наложилась обогащенная ментальная структура, побуждающая к «фантазмам» и, что особенно характерно для женщин, к «любви».
Ну вот, казалось бы, я и нашел ответ на поставленный вначале повествования вопрос: что есть любовь к женщине? Такова реальность, основанная на констатации сухих научных фактов и жизненного опыта.
Тогда же появились и совершенно иные соображения в отношении предмета наших исследований. Следуя логике рассуждений, они составили суть третьего этапа обобщений.
Вот так-то, господа, не больше, и не меньше. За этой фразой вообще не видна женщина, как объект обожания и неземной страсти: чистая биохимия на фоне ментальной структуры. Положение вещей еще более усугубили ученые, доказавшие со свойственными им тактом и непосредственностью, что среднестатистическая продолжительность периода влюбленности составляет, примерно, три года и определяется всего лишь наличием в крови человека особого гормона – окситоцина, отвечающего за привязанность к объекту любви. Его количество в организме влюбленных со временем неуклонно снижается от некоторого максимума до ноля, после чего высокое чувство «любовь» сменяется такими прозаичными определениями, как «привычка» и «обязанность».
Казалось бы, полученная информация должна была привести меня в состояние информационного шока, но этого не произошло. Говоря откровенно, я и сам начал приходить может и не к столь глобальным выводам, но к чему-то очень похожему: жизнь, так сказать, не прошла даром. Но выполненный анализ все же заставил меня задуматься о многом, и, в частности, вспомнить те далёкие годы, как начиналась моя собственная первая любовь и оставила ли она сколь-нибудь заметный след в моей последующей жизни? Ну, что можно ответить на это: конечно же, оставила. Несмотря на все сложности и разочарования, которые неизбежно каждому из нас преподносит реальная жизнь, я всегда с нежностью вспоминаю ту девочку, которая впервые заставила меня испытать до той поры неизвестное чувство – любовь.
Я серьезно задумался над этой проблемой и, как человек, профессионально занимающийся научным анализом, поднял соответствующие источники информации. В результате проделанной работы, а она, поверьте на слово, была достаточно объемной, стало ясно, во-первых, что эта тема стала актуальной сразу же после изгнания Адама и Евы из Эдемского сада и, во-вторых, что за истекшее после этого события время люди основательно потрудились над изучением анатомии любви, возвели её в ранг религии и даже философии, сделали основной в искусстве, литературе и, как ни странно – и это настораживает – в психоанализе, где особенно преуспели Фрейд и его последователи. При этом отношение мужского населения планеты к феномену любви в зависимости от эпохи менялось и в своём становлении прошло, как мне показалось, три этапа.
«Как страшно жить», приходит в этом месте в голову знаменитая фраза популярной российской актрисы.
6. Летнее утро на кольцевой дороге
(Письмо шестое к несравненной Матильде)
Дорогая Матильда! Вот и наступило долгожданное лето. Весна в этом году выдалась затяжная, и, по сути, напоминала вяло текущую зиму. Затем как-то без перехода вдруг нагрянуло тепло, всё вокруг ожило, зазеленело, незаметно отцвело и пришёл июнь. Мне удалось выкроить пару недель в своём расписании и уехать в Трускавец, где вот уже много лет я останавливаюсь в одном и том же санатории, который называется «Арника». Это небольшой санаторий, где есть всё необходимое для отдыха и оздоровления. Его персонал приветлив, кухня великолепна, а Васыль Мыколайовыч, дай Бог ему здоровья, виртуозно делает массаж моему телу, изрядно уставшему от однообразного сидения за письменным столом.
В этот раз моим соседом по столу оказался молодой бизнесмен из Донецка. Он чрезвычайно активен, является неизменным участником всех экскурсий, а по утрам ежедневно, независимо от погоды, совершает моцион на велосипеде вокруг города. Ко всему он ещё оказался и прекрасным рассказчиком, и ниже я привожу его описание последнего утреннего велопробега.
В алгебре существует понятие Кольца, каждый идеал которого является главным.
Трускавец, 14 июля 2011 год
Вернувшись к кольцевой, я ставлю велосипед под дерево и принимаюсь за дыхательную гимнастику, затем следуют упражнения на растяжку и пятьдесят стандартных отжиманий. Подобный комплекс упражнений я когда-то придумал сам и делаю его каждое утро вот уже двадцать лет независимо от погоды, самочувствия и места моего нахождения. Процедура занимает минут пятнадцать, вроде бы немного, но после этого жизненный тонус поднимается как столбик ртути в термометре под лучами солнца, как настроение у мужчины, случайно заглянувшего дождливым осенним днём в зал для фитнеса.
Дорога идёт на подъём, забирая влево мимо санатория министерства внутренних дел. Его застеклённый корпус залит розовым отблеском восходящего солнца. Неподалёку перпендикулярно к нему высится здание лечебницы для детей с жутковатым диагнозом «детский церебральный паралич». Их обитатели в сладких объятиях Морфея забыли ненадолго свои горести и радости. Спят мирные менты, расслабившись на отдыхе, спят несчастные мамы возле своих мальчиков и девочек, которым не повезло с рождением, спят все, кто смог оплатить своё пребывание в этом городе короткого счастья.
Я проезжаю мимо старой автобусной остановки, которой давно уже не пользуются по причине отсутствия спроса на этот вид транспорта. В такое время на её полуразрушенной скамейке обычно сидит, кутаясь в тряпьё, местный небритый бомжик. Всегда с сигаретой в уголке рта, он при виде меня приветственно машет рукой и широко улыбается беззубым ртом. Интересно, чему может радоваться человек, у которого будущее не простирается дальше сегодняшнего дня? Может, как раз этому обстоятельству… Я машу ему в ответ и нажимаю на педали.
Слева от меня в котловине, заполненной лёгким утренним туманом, нехотя просыпается старый курортный городок. Сверху видны разноцветные крыши, извилистые улицы да неправильной формы тёмное пятно парковой зоны. С трёх сторон его окружают невысокие, поросшие лесом горы. Впрочем, горы это сказано громко, так, скорее холмы-переростки, за которыми в настоящее время всё ещё спит местное солнышко.
Улочки города пустынны, лишь кое-где видны одинокие фигуры дворников да любителей ранних пробежек. Миновав местный рынок, робко притаившийся в низине под строгим взором смотрящего с высоты железнодорожного вокзала, я круто сворачиваю влево и выезжаю на окружную дорогу. Свежий воздух приятно холодит лицо, руки, ноги. Асфальт с мягким шелестом ложится под шины велосипеда. Я перехожу на более высокую передачу и прибавляю скорость. Мой маршрут, отработанный за десять дней ежедневных поездок, лежит мимо ставших уже привычными людей, объектов и пейзажей.
Справа от дороги на многие километры тянется смешанный лес. В его глубине находится озеро, которое питают окрестные ручьи, а рядом – старательно ухоженный источник целебной местной минеральной воды с характерным нефтяным запахом. Любители сильных ощущений предпочитают её бюветной. Особенность этой воды состоит в том, что после приёма внутрь стакана этой жидкости, из вас в течение короткого промежутка времени вытекает несколько литров точно такой же прозрачной субстанции, лишённой, правда, её естественного амбрэ. Меня всегда интересовал вопрос: на какие такие полезные действия расходуется в нашем организме этот нефтяной компонент? Моё уважение к нему растёт пропорционально стоимости барреля нефти на мировом рынке.
За поворотом к кольцевой дороге примыкает прямое как стрела второстепенное шоссе, ведущее в сторону столицы местной нефтеносной провинции. Я сворачиваю на него и давлю на педали. По плану у меня в этом месте предстоит резкий бросок километров на шесть и столько же в обратном направлении. На это уйдёт минут двадцать. Мимо проносятся деревья, поляны и, наконец, тот самый Т – образный перекрёсток, на котором я разворачиваюсь и мчусь в обратном направлении.
Я искренне надеюсь, дорогая Матильда, что мне удалось передать колорит здешнего утра, настроение и интересы отдыхающих. Чем Вы собираетесь занять себя летом? Есть ли какие-то планы на ближайшие месяцы? Пишите, как всегда с нетерпением буду ждать Вашей конструктивной критики на мои робкие попытки запечатлеть на бумаге те события, случайным свидетелем которых мне приходится быть и которые по неясным причинам остаются в памяти.
Дорога пролегает мимо санатория для пенсионеров. Его обитателям тоже не спится, но не от того, что остры нерешённые проблемы, а скорее ввиду их полного отсутствия. Проблемы это жизнь, их отсутствие – это начало конца. Старики сидят на скамейках и молча смотрят на дорогу. Мимо них в дорогих автомобилях проносятся чужие жизни, мимо проезжаю и я, оставив позади эти осколки неведомых судеб. Всему есть своё время, так уж устроен этот не нами придуманный мир.
Растёршись пушистым полотенцем, я неспешно надеваю шорты, майку, кроссовки и выхожу из комнаты. В корпусе слышны приглушенные звуки: бормотание воды в трубах, шелест шагов, покашливание. Мой велосипед стоит во внутреннем дворе. Хорошая машина чешского производства с большим числом передач. Он взят напрокат в местной фирмочке с оплатой полной стоимости в качестве залога. Я сажусь в поскрипывающее кожей холодное седло, выезжаю за территорию санатория и легко скатываюсь вниз по узкой дорожке.
Серая лента хорошо укатанного асфальта монотонно ложится под колёса, чуть слышно шелестят шины, едва заметно вибрируют руки, лежащие на руле. Я знаю, что метров через триста слева от дороги будет небольшая поляна. Каждое утро в это время на ней девушка в коротеньких синих шортах и белой маечке, которая заканчивается чуть ниже груди, делает восточную гимнастику. Плавные движения, грациозные переходы, упругие мускулы под загорелой кожей – всё это необыкновенно красиво и уместно. Она уже тоже привыкла к тому, что мы на короткое мгновение пересекаемся в этом месте у кольцевой. С каждым днём её улыбка становится всё роднее, и я уже почти свыкся с мыслью, что близок тот день, когда я не смогу проехать мимо, остановлю бег своего велосипеда и сдамся в плен, рассчитывая исключительно на милость победителя.
Я проезжаю мимо корпуса санатория для шахтёров, сворачиваю чуть вправо, затем влево и устремляюсь вниз к греко-католической церкви. Её колокол ещё спит, но скоро и он, проснувшись в умелых руках звонаря, заявит об этом всем, кто может слышать и внимать. Дорога сбегает круто вниз к городской водолечебнице и поворачивает вправо мимо небольшого рынка сувениров. Он закрыт по причине раннего времени, и только городская достопримечательность, баба Христина, сидит на перевёрнутом деревянном ящике. Днем её рабочим местом является скамейка в сквере, где она читает стихи собственного сочинения, поёт местные песни или просто комментирует текущие политические события. Проходящие мимо люди бросают в картонный ящик, стоящий у её ног, купюры. Это, скорее всего, единственный её заработок, поскольку никто не знает, имеет ли она собственное жильё, получает ли пенсию, и чья она вообще.
Сегодня же я машу девушке рукой и посылаю воздушный поцелуй, она охотно возвращает мне его и на секунду застывает в ожидании. Не сейчас, решаю я, заранее об этом сожалея. Хотя, впрочем, ещё будет завтра и, наконец, всегда остаётся бювет, миновать который невозможно в каком бы санатории ты не находился. Слаб всё же человек, но порой не нужно сопротивляться этой слабости, ибо, кто знает, может это вовсе и не дефект сознания, а подарок судьбы.
Я пересекаю старую улочку, вдоль которой, окружённые зеленью газонов, горделиво застыли обновлённые виллы, построенные ещё в позапрошлом столетии, и вскоре, преодолев небольшой подъём, оказываюсь у ворот своего санатория. Утренние процедуры, душ, лёгкие бежевые джинсы, футболка, невесомые туфли фирмы «Экко» и я выхожу из номера, чувствуя, как здоровье переполняет мой организм и требует выхода. Улицы и улочки, ведущие к бювету, постепенно заполняются обитателями окрестных санаториев и пансионатов. Я вливаюсь в этот поток, как полноправный член местного общества, знающий толк в курортном ритуале. За час до завтрака следует мелкими глотками выпить первую воду, затем получасовая прогулка в парке, вторая вода, и начинается очередной стандартный день летнего отпуска, проведённого в этих благословенных местах.
Я вижу её каждый раз, когда приезжаю сюда на отдых. За эти годы баба Христина почти не изменилась и кажется неотъемлемой частью окрестного пейзажа. Исчезни она вдруг, и город лишится, вообще говоря, мелочи, просто маленькой человеческой черточки. Сейчас она сидит одна перед закрытыми воротами рынка, подперев седую голову руками. Покрытое морщинами лицо её, без привычной всем дневной бодрости, невесело. Что делает эта совсем уже не молодая женщина здесь в такой ранний час, какие мысли не дают ей спать, не о своей ли бессмысленно прожитой жизни?
Проходя мимо старой беседки в сквере на площади, я ловлю себя на том, что пытаюсь угадать, какое же имя может быть у девушки, по утрам занимающейся восточной гимнастикой у кольцевой дороги: Таня, Ира, Аня или может быть просто – Вика? Согласитесь, ведь это очень важно, как зовут твою будущую подружку, которую я непременно разыщу сегодня у бювета. Я вдыхаю полной грудью насыщенный кислородом утренний воздух, улыбаюсь своим мыслям и ускоряю шаг.
Я просыпаюсь внезапно от звонка будильника. Лежащий на столе телефон кипит и вибрирует от негодования. Рука вяло касается кнопки и он замолкает. В комнате становится пронзительно тихо, и лишь робкое щебетание одинокой пичуги за распахнутым настежь окном нарушает покой окружающего мира, всё ещё находящегося на грани между сном и явью. Часы показывают пять, но на улице светло, день начался еще час назад, что, впрочем, совсем не удивительно для этих мест в начале июля. Я быстро вскакиваю с кровати и бегу в душ. Струи горячей воды смывают остатки сна и вливают энергию в каждую клеточку моего расслабленного ночным отдыхом организма.
P.S. Литературная обработка, как Вы догадываетесь, моя.
И снова передо мной дорога. Уже прошел почти час с того момента, как остались позади ворота санатория. Скоро восход солнца. Я останавливаюсь у обочины и смотрю на самую высокую из окрестных гор. Над её вершиной начинает розоветь небо. Интенсивность сияния нарастает, кажется, всё вокруг замерло в ожидании чуда и вот оно, это мгновение. Некоторая точка на стыке тверди и неба вдруг вспыхивает алым светом и сразу вслед за этим застенчиво и медленно выплывает на свет Божий наше солнышко. Его лучи мягко ложатся на окрестности, пронизывают дымку, которой укутан просыпающийся город, радугой вспыхивают на капельках росы. Я вот уже десять дней подряд наблюдаю этот акт воскрешения, казалось бы, должен привыкнуть, но каждый раз вновь и вновь испытываю то непередаваемое чувство, которое древние греки когда-то назвали непривычным для нас словом – катарсис, очищение то есть.
7. Нумерология
(Письмо седьмое к несравненное Матильде)
Дорогая Матильда! Незаметно прошёл год, и вот я снова на отдыхе всё в том же благословенном городе, с которым меня связывает так много приятных воспоминаний. Сейчас август, это, как вы знаете, месяц моего рождения. У меня особое к нему отношение, поскольку я уверен в том, что наше появление на Земле – его день, месяц и год – не случайны. Они предопределены всей предыдущей историей и оказывают влияние на ход последующих событий. Человек, по сути, всего лишь недолговечный сосуд, на короткое время обозначающий Настоящее, через который перетекает время из Однозначно Определённого Прошлого в Неясное Будущее.
В подтверждение этих слов, я хочу рассказать Вам об одном происшествии, которое случилось со мной неподалёку от этих мест, в старом польском городишке под названием Сокаль. Надеюсь, оно понравится Вам, прежде всего, тем, что показывает, насколько мало мы знаем, какими возможностями располагает человек, и какова роль сознания в устройстве окружающего нас мира.
Днепропетровск, 11 декабря 2011 года
В этих местах, сравнительно недавно отошедших к Украине после войны, многие говорили на забавной смеси польского, украинского и русского языков.
– О, молодой человек, это было лет двадцать назад, ещё до пенсии. Тогда я работала учительницей в местной школе, преподавала немецкий язык.
– О, это серьёзное учебное заведение, одно из старейших в мире, насколько я помню.
– Конечно, в нашей семье все получали университетское образование. Я родом из Кракова, училась в Ягеллонском университете, на философском факультете.
– Мне кажется, далеко не все тогда имели возможность получить такое образование.
Остался позади тяжёлый учебный год. Причина этой тяжести имеет несколько составляющих. Во-первых, состоялась защита моей докторской диссертации. Я всегда знал, что это серьёзный этап в жизни человека, но только на следующий день понял, насколько устал от непрекращающейся работы в течение последних восьми лет: без отпуска, без отдыха, без должной релаксации. Во-вторых, моя дочь окончила школу и поступала в университет. Она, конечно же, поступила, но родственники за эти две недели настолько основательно потрепали мои нервы, что я уже готов был кусаться. И вот, наконец, всё позади. Я нахожусь в поезде, который уносит меня далеко на запад, к отдыху, прочь от городской суеты и бесконечной череды проблем: старых, уже полузабытых, и новых, приходящих им на смену. В моём сознании постепенно складывается твёрдое убеждение в том, что как раз в этой смене проблем и заключается смысл нашей жизни: нет проблем, нет и собственно жизни.
– Отчего же, я думаю, что это обстоятельство нисколько не умаляет ваших человеческих качеств, скорее наоборот. А кем, простите, вы работали?
Уже поздно вечером, зайдя предварительно в небольшой бар, где вкусно кормили под закарпатский коньяк, мы, наконец, вернулись в гостиницу. Мой учитель уселся в кресло перед телевизором, а я решил пораньше лечь спать. Уже в постели перед сном я вдруг вспомнил, что ровно через два дня у меня будет день рождения, и подумал, что пророчество старой женщины вряд-ли исполнится. Меня просто распирало от ощущения здоровья.
Я не стал ей мешать и вышел на балкон. Дождь перестал моросить. Но воздух был так густо напоен влагой и запахами, что им можно было умываться. Звон капель, падающих с листьев и крыш, да птичьи голоса заполнили пространство. Небо понемногу стало очищаться от тяжёлых туч. К вечеру день обещал стать по-настоящему летним. С высоты второго этажа было видно, как по тропинкам стали перемещаться люди.
– Н-да, – как-то нерадостно отреагировал я на её ответ, – такая информация не очень располагает к веселью. Так, что получается, что к сорока одному году я уже буду в лучшем мире?
Я лежал, в голове носились какие-то обрывки мыслей, среди которых главная была о том, что ожидает моего сына, если мне вдруг придётся умереть. В какой-то момент я ощутил, что боль в груди уменьшилась, а затем исчезла вовсе. Окружающий мир стал наблюдаться словно через прозрачную колеблющуюся плёнку, исчезли звуки. Мне стало покойно и, я бы даже сказал, безразлично. Что-то говорили соседи на своих койках, собратья по несчастью, но я их не слышал, всё больше погружаясь в состояние блаженного покоя. Я видел, как открылась дверь, и в палату поспешно вошла немолодая женщина в белом халате. Она с тревогой посмотрела на моё лицо, взяла иглу и с первой попытки ввела её в вену.
– До свидания, – сказал я ей, – надеюсь, что мы увидимся с вами в будущем году, а то может и раньше, если случится командировка.
– Да, конечно, сейчас, мушу вызнать, возможностей учиться тераз значительно больше. Кстати, молодой человек, и как же вас зовут?
Однажды, когда наш отпуск уже подходил к концу, день не задался. С ночи шёл дождь, а утром обозначилось небо, сплошь затянутое низкими тучами. В общем, достаточно привычные нюансы погоды для этих мест. Все наши уехали в Червоноград, а я остался в санатории. Мне не терпелось закончить статью, начатую ещё в Днепропетровске. Я довольно хорошо поработал и к обеду уже имел первый законченный её вариант. Оставалась лишь шлифовка текста. Эту часть работы я любил больше всего за элементы чисто литературного творчества, благодаря которым текст начинал течь, переливаться живой человеческой, а не академической, речью. В самый разгар процесса подбора синонимов и конструирования фраз раздался стук в дверь.
– Конечно, Саша, я никогда ещё не ошибалась в своём прогнозе.
Двухэтажный домик, в котором мы обычно останавливаемся, стоит последним в ряду. За ним начинается лес, пронизанный тропинками, вдоль которых часто тянутся заросли ежевики. Если не полениться и раздвинуть шершавые, чуть припавшие пылью листья, то под ними можно увидеть тугие чёрные ягоды: сочные и необыкновенно вкусные. Одна из тропинок ведёт к озеру.
Поделиться книгой: