Дверь в Зазеркалье. Книга 2 (авторский черновик)

– Спасибо, что не оставил меня одну этой ночью.

– Да уж… А кто оперировать будет, ты знаешь?

Их беседа длилась чуть больше получаса. Вернувшись, она не стала скрывать очевидной правды: текущие дела мои были плохи так же, как и перспективы. Профессор сказал, что оперативное вмешательство, к сожалению, не дало ожидаемого эффекта, и если терапия за очередные две-три недели не поможет, то остаётся только ампутация, уровень сложности которой ещё предстоит определить. Впоследствии, независимо от результатов лечения, он рекомендовал жёсткую диету без спиртного, сигарет и кофе, отказ от активного образа жизни посредством смены моей нынешней профессиональной деятельности на какую-нибудь более спокойную работу, вроде часовщика или сапожника. При таком раскладе, по его словам, я мог бы рассчитывать на слабую возможность прожить на этом свете лет до пятидесяти. Старый пенёк запретил бы ещё в сторону женщин смотреть и букет был бы полным: оставалось только повеситься.

Единственным спасением была инъекция коктейля из наркотика, анальгетика и снотворного на ночь, перед сном. Двадцати кубиковый шприц в ласковых руках сестрички я ждал с нетерпением большим, чем ждут истинно верующие христиане нисхождения животворного огня на Пасху в Иерусалиме. А под утро я в очередной раз безуспешно пытался уйти от зубастой акульей пасти.

Саша в свои молодые годы руководил военным комплексом по разработке какой-то секретной техники, где под его началом работали тысяч пять человек. С диагнозом облитерирующий эндартериит молодого руководителя положили в одну из клиник столицы Венгрии. Оттуда самолётом он был доставлен сюда, в Москву, о чём искренне сожалел. В отличие от меня, у него в большей степени была поражена правая нога, что уравнивало наши шансы в отношении невесёлых перспектив.

Там он пробыл с перерывами пять лет, наблюдая за тем, какое влияние оказывает радиация на живые организмы. По его словам, в первые годы наблюдений им действительно довольно часто попадались изуродованные в результате генетического сбоя лягушки, мыши, птицы и животные покрупнее. Но эти экземпляры были нежизнеспособны. Они быстро вымирали, не оставляя после себя потомства, и после пяти лет отдыха биосфера в целом мало отличалась от той, какой она была до катаклизма. Генетическая основа живых организмов оказалась удивительно устойчивой даже к таким сильным воздействиям, как жёсткое излучение во время ядерного взрыва. Это радовало, и я перестал думать о том, где могли остановиться в моём организме те радиоактивные изотопы, которые только с им понятной целью запускали в мои исколотые вены неугомонные врачи. Господи, как же они меня достали…

– Толку-то от этого самобичевания… Зиночка, ты добавь, наверное, в коктейль что-нибудь покрепче. Я должен уснуть.

– Катя, я ещё раз тебе говорю: подумай хорошо и откажись сегодня от операции.

– Спасибо, я буду следить за собой. Что же тебе не спится, Катюша, в такую ненастную ночь?

Миша быстро нарезал остатки колбасы, мы соорудили на подоконнике импровизированный стол и взяли в руки стаканы.

…В начале февраля выписался Коля Уфимцев. Ему сделали очередную операцию. Она прошла успешно, его давление упало до нормы со всеми вытекающими отсюда положительными последствиями. В день выписки за ним приехали две весёлые девушки, быстро собрали его вещи, накрыли импровизированный столик и разлили по стаканам коньяк. Мы выпили за здоровье присутствующих, затем отдельно за моё, поскольку мне оно точно могло понадобиться в неограниченном количестве, ну, а потом уже, как водится за здоровье прекрасных дам. Дамы не возражали и вскоре увели весёлого Колю туда, где бурлила жизнь и было счастье. Я не стал больше пить и побрёл перекурить, а когда вернулся, увидел, что Саша допил едва начатую бутылку коньяка и спит мертвецким сном. Нехорошее предчувствие шевельнулось где-то на задворках моего сознания и исчезло, растворившись в непрекращающейся боли.

– Да, ради Бога, Катя, садись, сделай одолжение.

Я упал на кровать, ощущая необыкновенную лёгкость в ставшем вдруг невесомым теле. В сознании медленно проплывали картины моей недавней жизни, угасали звуки и запахи, а затем я крепко уснул. Это уже не был искусственный сон, вызванный наркотическим коктейлем, это был сон здорового человека, у которого большая часть проблем осталась позади.

Зиночка ушла, а мы продолжали сидеть. Наконец Катя крепко обняла меня, прижавшись на секунду всем телом, и встала:

Она кивнула:

В коридоре раздались шаги и в курилку зашла Зиночка, симпатичная сестричка, которая дежурила этой ночью в отделении.

Москва встретила привычной суетой и лёгким морозом. На вокзале меня ждала сестра, которая к этому времени получила письмо с просьбой узнать кратчайший путь к институту, где должна была начаться вторая часть моей больничной эпопеи. Она взглянула на меня с тревогой, поскольку я к этому времени потерял уже килограммов шесть своего совсем не избыточного веса. Я заметил её взгляд и успокоил, сказав, что всё идёт по плану, хотя плана, как такового, конечно же не было, да и быть не могло. Просто имела место негативная совокупность событий. Её начало было положено, скорее всего, очень давно, где-то там, в моём прошлом, а может, кто знает, даже в прошлом моих родителей; событий, последствия которых только теперь, словно стая осмелевших псов, собрались вместе и готовы были рвать меня на части.

Она улыбнулась:

– У тебя найдётся сигарета?

Приехал его шеф, молча посмотрел на Сашу, который с остекленевшим взглядом сидел, покачиваясь на кровати, и пошёл к Графову. Не известно, о чём они говорили, но через несколько дней после этого Хохлова прооперировали. Ампутация была произведена на уровне верхней трети голени, что противоречило существующей инструкции. После операции Саша спал дольше суток, а придя в себя, сказал мне, что родился заново, чего и мне желает, но не уверен, что такая жизнь ему нужна. После этого он замкнулся и почти не разговаривал ни с врачами, ни с коллегами, которые каждый день навещали его, ни с женой, которая уходила домой с глазами полными слёз.

– Почему ты так говоришь? Ты что-то знаешь?

Мы провели с женой всего несколько дней, после чего она должна была возвращаться домой, к своим студентам. Вместе с сестрой они зашли ко мне с утра, когда у меня был перерыв между процедурами, в которых, если признаться честно, я уже не усматривал особого смысла. Через окно палаты я видел, как они поймали такси и уехали в сторону вокзала.

Процедуры мне были назначены буквально на следующий день. Прежде всего, мне сделали так называемую ангиографию, то есть впрыснули в бедренную артерию лошадиную дозу контрастного вещества на основе йода. Этой манипуляцией были достигнуты три сомнительных по качеству результата. Во-первых, была удовлетворена естественная любознательность молодых врачей, пишущих диссертации. Во-вторых, установлено местонахождение точки облитерации в артерии, что и без того было ясно. И, наконец, в-третьих, было полностью перечёркнуто всё то положительное, что с таким трудом удалось достичь в Березниках, поскольку, как я узнал позже из умных книг, это вещество, обжигая стенки сосудов, само по себе вызывало их дополнительный спазм.

– Миша, не пойму от чего, но похоже я поплыл, – произнёс я в целом ничего не значащую фразу, но мне она показалась смешной, и я поймал себя на том, что с трудом удерживаюсь от какой-то глупой смешинки.

Однажды я проснулся и понял, что наконец-то выспался. Было чуть за полночь. Моя кровать стояла в углу около распахнутого окна, за которым подходил к концу май – лучший месяц в этих местах. Я оперся локтями на подоконник и выглянул на улицу. С высоты третьего этажа была видна слабо освещённая фонарями старинная улочка, пахло акацией и чем-то неуловимо летним. Сзади раздался лёгкий шум и рядом со мной образовался Миша, мой сосед по палате, кровать которого стояла рядом.

– Как? Как может быть плохая статистика у такого опытного человека? Что ты говоришь, и потом я уже дала согласие и не могу отказаться.

– Так вот вы где, ребятки, – весело проговорила она, – а я-то думаю, где это наша девушка. Оторвись Катюша от парня, пора делать промедикацию, зайдёшь в сестринскую, я буду ждать. Ты же не забыла, что у тебя сегодня в восемь операция?

Слово «бич» расшифровывается в этих местах как «бывший интеллигентный человек». Это в каком-то смысле эквивалент нынешнего определения «бомж». Опыт показывает, что при определённом стечении обстоятельств зыбкий налёт цивилизации удивительно быстро слетает с человека. Стоит только ему попасть в соответствующие условия, и он с облегчением скатывается к подножью эволюционной лестницы. Туда, где не нужно напрягаться, удерживаясь в соответствии с принятыми нормами жизни в положенной тебе ячейке того социального слоя, который обеспечивает определённый уровень комфорта, туда, где всё просто и естественно, где главную роль играют мышцы, зубы и примитивные инстинкты.

– Катя? – не веря, спросил я, – что с ней?

За оконным стеклом глубокая ночь, мороз градусов под тридцать, всё укрыто толстым слоем снега, который непрестанно идёт вот уже вторую неделю подряд. Возле мусорного ящика, стоящего под фонарём, пустынно. Днём же здесь идёт нешуточная борьба за пищевые ресурсы между двумя местными бичами и тройкой беспризорных собак. Обычно эта борьба оканчивается победой животных, которых внутривидовой отбор и местный суровый климат превратили в совершенный аппарат для выживания. Огромные, с густым мехом и мощными клыками, они представляют серьёзную угрозу любому, кто осмеливается стать на их пути к пище. Сейчас они где-то спят, может даже в обнимку с теми же бичами, с которыми делят свою территорию.

– Катя, я просто знаю, что у него плохая статистика, вот и всё. Мой тебе совет: откажись от операции.

Я тоже не стал тянуть с ответом и сказал «нет». Тон, которым это было произнесено, заставил его более пристально взглянуть на меня. Он начал долго и нудно объяснять, чем мне может грозить отказ, но меня подробности уже не интересовали. Я понял, что в Москве мне делать больше нечего. Через день, попрощавшись с сестричками, которые собрали мне всё, что смогли в смысле обезболивания, я покинул отделение.

Я плыл в тёплом голубом море к едва заметной у горизонта линии берега. Плыть становилось всё тяжелее, но ощущение бездны подо мной, населённой жуткими существами, о которых рассказывали книги, придавало сил. В какой-то миг я почувствовал, как мои ноги коснулись кого-то огромного и упругого. Бешено забилось сердце, разгоняя адреналин по уставшему телу. Я нырнул, раскрыл глаза и в зеленоватой тьме увидел поднимающийся ко мне из глубины светлый силуэт акулы. Она схватила меня за ногу и рывком по инерции подняла на поверхность. Я закричал от нестерпимой боли и проснулся.

– Что-то случилось, Зина?

– Сделаю, я заметила, ты сложно говоришь.

– Катя, – медленно ответил я ей, – откажись от операции, пожалуйся, что плохо себя чувствуешь. Хочешь, я дам тебе таблетки, снижающие давление, они сами отменят операцию, если ты сошлёшься на самочувствие.

– Привет, – сказала она хрипловато, – что, тоже не спится?

Она присела, усмехнулась:

Было раннее утро. Испещрённый наколками сосед справа сидел на кровати и испуганно смотрел на меня:

– Покурим? – спросил Миша.

Суровая женщина ткнулась губами мне в щеку, Валя прижалась к другой, я обнял их поочерёдно и, прихрамывая, вошёл в вагон, который должен был унести меня вначале в Пермь, а затем в Москву. Две женские фигуры на пустом перроне долго ещё махали мне вслед, а затем исчезли в дымке медленно падающего снега. Вагон был полупустым, я устроился на нижней полке и принялся баюкать свою ногу. Раздражённая избыточной ходьбой, боль давала себя знать яростно и непреклонно.

– За впечатление, ты ещё маленькая и пока этого не поймёшь.

Я не знал ещё, что непростой процесс моей реабилитации займёт долгие три года, что я вернусь к своей работе и практически полностью адаптируюсь к изменившимся жизненным условиям. И, конечно же, я даже предположить не мог тогда о том, что пройдёт очень много времени, того самого времени, которое якобы всё лечит, но на самом донышке души навсегда сохранится ощущение некоторой невидимой грани, разделившей мою жизнь на две неравные и неравноценные части: до Эпизода, и после него.

Увидев меня, он спокойно поинтересовался, с какой целью к нему привезли человека, который больше подпадает под предмет интересов патологоанатома. Услышав это, я напряг остатки силы воли и внятно объяснил, что оболочка, которую он видит, не более, чем фантом, совершенно не отражающий богатого внутреннего содержания его будущего пациента. Михаил Иванович, так звали полковника медицинской службы, мягко улыбнулся и распорядился, чтобы меня определили в палату. Так начался заключительный этап моей больничной эпопеи.

– Не курила, – ответила она, прикуривая, – год назад бросила, а вот проснулась сейчас и чувствую, что не могу, умру, если не закурю. Хорошо, что ты здесь, а то пришлось бы опуститься до окурка. Я присяду, если ты не против.

– Пожалуйста, обними меня, мне страшно.

Его обследовали и довольно быстро диагностировали рак прямой кишки в довольно запущенном состоянии. Это была катастрофа. Боль, выпущенная на свободу, порой превращала его в животное. Павлович жил на смеси промедола и анальгина, постепенно увеличивая её дозу, всё больше худея и мрачнея. Поток женщин самых разнообразных комплекций, окраски и темперамента, напоминавший вначале его больничной эпопеи бурную реку, постепенно иссяк, и теперь напоминал лишь вялый ручеёк в летнюю сушь. Сигареты и невесёлые мысли стали его привычными и верными спутниками.

Полковник Караповский, заведующий отделением нейрохирургии в госпитале, куда я наконец-то попал, внешне напоминал увеличенного как минимум вдвое Айболита из детских книжек. Облитерирующие заболевания являлись предметом его научных увлечений, по сути, хобби. Потом уже я не мог припомнить случая, чтобы он повышал голос. В его присутствии успокаивались даже безнадёжно нервные больные.

У Морковкина определили полную непроходимость пищевода и готовили к операции. С таким диагнозом он ничего не ел, не пил, жил только за счёт того, что попадало в его организм из капельницы, и постепенно худел. При его росте и субтильном телосложении в настоящий момент он весил чуть больше сорока килограммов, и все его мысли были сосредоточены исключительно на черве, который непрестанно грыз его изнутри двадцать четыре часа в сутки. Единственной радостью, связывающей его с окружающим жестоким миром, была сигарета, которую он не выпускал из рук, сидя на корточках в прокуренном предбаннике манипуляционной комнаты.

Я узнал её. Катя, так звали девушку, появилась в отделении не так давно. Среднего роста стройная брюнетка, с короткой стрижкой и огромными серыми глазами, она выделялась среди больничного народа, как выделяется газель в стаде менее изящных живых существ. Я давно заметил, что чем пропорциональнее сложена женщина, тем более грациозно и естественно она движется. В этом смысле Катя была совершенством. Как-то мы вместе ожидали одну общую процедуру, перебросились парой полупустых фраз, познакомились и разошлись по своим делам так просто, как это бывает только в больнице.

Вот эти две женщины – молодая и постарше – не только существенно скрасили мою жизнь в те нерадостные дни больничной эпопеи, но и в значительной мере определили дальнейшую судьбу.

– А что министр?

Павлович в свои сорок с небольшим лет был директором крупной автобазы. По местным меркам считался весьма обеспеченным человеком и завидным женихом, поскольку никогда не был женат, чем, кстати, очень гордился. Брюнет с ярко-голубыми глазами, под два метра ростом и при весе в сто двадцать килограммов, выглядел он прекрасно. Но с полгода назад Павлович неожиданно для себя почувствовал, что каждое посещение туалета становится для него всё большей проблемой. Будучи человеком с обострённым чувством собственного достоинства, он долго терпел этот дискомфорт, пока боль не стала невыносимой. Тогда, багровея и привычно срываясь на мат, он обратился к врачам.

Сигарета докурена, мне нужно попытаться лечь и уснуть. Я оставляю так и не проронивших ни слова товарищей по несчастью и иду в палату. Там я устраиваюсь на кровати в положении полусидя и вскоре, как ни странно, засыпаю. В эту ночь под утро мне впервые приснился сон, который потом мне виделся всё чаще и чаще по мере того, как ухудшалось моё состояние.

– Мне-то за что?

– Давай, чтоб все мы были здоровы.

– Да ты не обижайся, это не недостаток, это просто особенность твоей речи, кстати, не такая уж и плохая, если ею не злоупотреблять.

– Привет, – ответил я, – как видишь, не спится.

– Хорошо, я подумаю, пока.

Через две недели после этого выписали Сашу Хохлова. За ним приехала целая делегация во главе с Викой. Как водится, все выпили за то, чтобы никто и никогда из присутствующих не попадал в эти стены, затем ещё два стандартных раза, после чего мы обнялись на прощанье, пообещав непременно увидеться в будущем, и весёлая процессия покинула сразу как-то опустевшую палату под номером тринадцать. Высокий Хохлов с непроницаемым лицом шёл посередине, тяжело опираясь на новенькие костыли. У выхода Вика обернулась и с улыбкой послала мне на прощанье воздушный поцелуй. Я помахал ей и вернулся в помещение, зверея от нарастающей боли. На мой звонок пришла сестричка и, увидев выражение моего лица, молча принесла первую внеплановую инъекцию. Постепенно боль ушла, я плюнул на обязательные процедуры и уснул.

В новогоднюю ночь незадолго до полуночи я получил свою первую дозу наркотика, ибо только он мог снять на время всё нарастающую боль. Потом я принимал всё большие его дозы в течение долгих пяти месяцев, но никогда уже мне не пришлось испытать тех незабываемых ощущений, какие посетили меня тогда, в морозную ночь под Новый год. Через минуту после инъекции ушла боль, и меня окутал серебристый туман. Ставшее невесомым тело парило в нём, ощущая удивительное тепло и покой. Сознание как-бы бодрствовало, с любопытством наблюдая за мной со стороны. Никогда мне не было так хорошо и беззаботно. К утру состояние эйфории постепенно ушло, серебристый туман рассеялся, взамен вернулись реалии жизни, а вместе с ними боль и жутковатое ощущение безрадостных перспектив.

Она замерла, затем, волнуясь, жадно затянулась сигаретой:

Я, не думая, посадил её на колени и обнял. Девушка замерла у меня на плече, и я понял, что она тихо плачет. Худенькое тело содрогалось в беззвучных рыданиях. Мне было глубоко жаль её, стоящую перед извечным непростым выбором: быть или не быть. Хватит ли ей характера, с учётом уже данного согласия, принять верное решение? Хорошо, если бы хватило…

– Смотри, – строго глядя мне в глаза, говорила она, – ни в коем случае не соглашайся на стандартную ампутацию, если до этого дойдёт дело. Помни, что сейчас боль это твой союзник: чем дольше ты будешь её терпеть, тем большее число коллатералей разовьётся у тебя в голени. Тогда у тебя появится шанс обойтись ампутацией голени, а это, можешь мне поверить, совсем не то, что ампутация на уровне бедра, как это предусматривает обычная в таких случаях методика. У тебя, конечно, будут определённые ограничения, но не критические, и ты сумеешь построить свою дальнейшую жизнь. Не скрою, ближайшие месяцы тебе не позавидуешь, но я заметила, что ты хорошо держишь удары, и я верю – выдержишь и этот. Шприц и ампулы с промедолом и анальгином я положила тебе в пакет с лекарствами. Ну, всё, пиши, как там всё у тебя сложится. Дай-ка я тебя поцелую на прощанье.

Миша, казах по национальности, был родом из Алматы, имя имел соответствующей сложности, которое солдаты быстро трансформировали в русский его аналог, что его вполне устроило. В госпиталь он попал из расположенной неподалёку воинской части в связи с какими-то незначительными проблемами со здоровьем. Но поскольку Миша умел делать своими руками много полезных вещей, то Михаил Иванович оставил его в отделении, где постоянно возникали какие-то хозяйственные проблемы. У себя дома Миша, судя по его повадкам, был крутым парнем, да и задатки у него явно были лидерские. Я видел, какой холодный огонь в случае необходимости мог полыхнуть в его черных раскосых глазах. В своей солдатской среде совершенно незаметно для окружающих он приобрёл жёсткий и незыблемый авторитет.

– Ты как? – спросил он, – похоже, выспался?

Я медленно выпустил струю дыма, взглянул на девушку. Огромные серые глаза, блестящие в слабых отблесках далёкого фонаря, застыли в ожидании ответа. Я молчал. Она слабо тронула меня рукой:

Здесь следует заметить, что в отличие от своей лёгкой подруги, это была довольно жёсткая женщина лет пятидесяти с кайенским перцем в характере и обликом неприступной дамы из общества. Её не осмеливались задевать ни по какому поводу, это касалось и пациентов, и заведующего отделением хирургии, и даже главврача. Она никогда не была замужем, обладала недюжинным умом чисто мужского склада и полным отсутствием чувства юмора, что служило основой для многочисленных анекдотов по этому поводу.

Присмотревшись к окружающей нас действительности, мы вначале были крайне удивлены одним странным обстоятельством. Почему-то пережившие сложные операции люди, которые буквально на следующий после реанимации день приходили в курилку сделать пару запретных затяжек, вдруг умирали просто на ходу, ну, а те, кому повезло больше, всего лишь приобретали огромные незаживающие язвы. Вскоре оказалось, что в отделении сама по себе гуляет синегнойная палочка, о чём министр узнал совершенно случайно. При своём возрасте и благообразной внешности он обладал очень крутым характером. В результате многие из администрации лишились своих мест, а операции были приостановлены до полной санации помещений. Те же, кому к этому времени не повезло, никогда об этом так и не узнали.

– Держи, – протянул я ей пачку, – ты же, как бы, не куришь?

– Глупая, ты же не в любви ему отказываешь, это вопрос жизни, твоей, между прочим, жизни. Одним словом, ты спросила – я ответил. Думай, никто за тебя не примет такое решение.

Уезжал я прямо из больницы. Морковкин благополучно перенёс операцию, в процессе которой ему, по сути, в качестве эксперимента из лоскутков сшили маленький желудочек, уповая на то, что со временем он растянется до приемлемых размеров, и категорически запретили пить. К моменту моего отъезда суетливый пациент уже съедал в один присест две столовые ложки пюре и, как он мне признался в глубоком секрете от окружающих, даже рискнул выпить чайную ложку водки. Против ожидания, организм принял дозу без сопротивления, чем подал надежду совсем было потерявшему смысл жизни человеку. При нём теперь постоянно находилась пришедшая в себя после падения жена. Она оказалась раза в полтора больше Морковкина, но слушалась его беспрекословно, как это принято было в окрестных деревнях. Мы пожали друг другу руки, сказали приличествующие случаю слова и расстались навсегда. Павловича к этому времени отправили домой медленно умирать.

К середине марта, когда весенняя капель за окном и яркое солнце стали преобладающими компонентами в природе, меня вызвал к себе Графов. Он не стал начинать разговор издалека, поскольку деликатность не была основной чертой его характера, как, впрочем, и большинства врачей хирургического профиля, которые когда либо встречались на моём пути. Может это и правильно: не до философствования, когда жизнь зависит от того, резать тебя, или не резать. Профессор прямо сказал, что на этом этапе только ампутация может решить мою проблему. На вопрос, каким видится возможный уровень хирургического вмешательства, он, помедлив, ответил, что ампутация должна быть произведена по максимуму.

Я с нетерпением жду от Вас весточки, дорогая Матильда, во-первых, о том, что Вы думаете по поводу рассказанного выше, и, во-вторых, мне крайне интересно знать, чем Вы заняты сейчас и где собираетесь провести летние месяцы.

Я – третий, самый молодой человек в этой специфической компании. Летом мне исполнилось двадцать восемь лет, что практически совпало с окончанием первого года аспирантуры. Прозаический объект моих исследований находится в глубине местных калийных рудников и никакого интереса для среднестатистического человека не представляет. Наука продвигалась успешно, август я провёл на море и смотрелся с учётом возраста прекрасно, то есть со стороны как-бы всё выглядело вполне пристойно. Возникали, правда, некоторые неприятные ощущения в области икры левой ноги при ходьбе, но кто обращает на это внимание в таком возрасте.

Ко мне он как-то сразу проникся расположением и всячески оберегал от непрошенного вмешательства со стороны собратьев по несчастью, нашедших временный приют в нашей большой восьмиместной палате.

– Брат, я рад, что тебе понравилось, – глубокомысленно ответил тот, – это мне из дома подогнали свежий планчик. Я и забил нам пару папирос на пробу. Ты вдыхай глубже, сильнее зацепит.

Я не мог говорить, пытаясь привести в порядок дыхание. Наконец, отдышавшись, проговорил:

– Предупреждать надо, Миша, что-то у меня голова идёт кругом. Пожалуй, я лягу, извини, брат.

Я прислонился к стене, так было удобнее держать Катю, и вдохнул слабый запах её горьковатых духов, смешанный с непередаваемыми флюидами молодой женщины. Удивительно, но даже боль моя как-то незаметно отошла на второй план, не в силах устоять перед натиском основного инстинкта. Я осторожно поцеловал её шею, волосы, моя рука ласково прошлась по спине, и остановилась на бедре замершей девушки. Под ладонью была тёплая гладкая кожа. «Не нужно, я второй день не была толком в душе, нет горячей воды» – прошептала она, – «ты целуй меня, пожалуйста». У меня на губах остался солёный вкус её слёз на щеках, от горячих губ на шее перехватило дыхание. Мы молча сидели в прокуренном помещении, лаская друг друга, и не замечали, как летит неумолимое время.

Мы молчим, погружённые в свои мысли, лаская каждый свою боль. Завтра вторник, операционный день. Будут, наконец-то оперировать Морковкина. Павлович, как обычно, остаётся на скамье запасных. Меня тоже ожидает первая в моей жизни операция, как ни странно, на позвоночнике. Называется она симпатэктомия. В ходе её у меня будут удалять какие-то нервные отростки – ганглии. Теоретически это должно уменьшить спазм моих артерий и улучшить приток крови к ногам. Теоретически, а там жизнь, как говорится, покажет. После тех манипуляций, что вот уже третью неделю проделывает со мной Капитолина Павловна, казалось бы кровь должна циркулировать во мне как горячая вода в хорошей системе отопления, однако этого не происходит. Через пять дней Новый год, и я уже точно знаю, что встречу его здесь, в хирургии. Мы будем вдвоём: я и моя боль, которая с каждым днём становится всё сильнее и сильнее. Интересно, она имеет свой предел или нет? А если имеет, то какой? И что-то мне не хочется думать о том, что ожидает меня там, у этого предела.

– Да, Катя… Она не вышла из наркоза, бедная девочка, – прошептала она, вытирая слёзы.

– Сложно? Не замечал за собой такого недостатка, хотя, на то они и недостатки, чтобы их не замечать. Может, ты и права.

– А давай-ка, брат Миша, действительно выпьем, я тоже, кстати, не пустой. Что-то действительно душа просит праздника.

– Ничего, всё нормально, просто дурной сон.

В Москве неожиданно наступила оттепель. В окно монотонно стучал дождь, слезами стекая по стеклу. Погода, прямо сказать, располагала скорее ко сну, чем к сидению в курилке.

Я последовал совету умудрённого жизнью человека и пошёл готовиться к предстоящей операции.

Он был ветеринар по специальности и, освоившись, рассказывал странные по меркам того времени вещи. Например, если верить его рассказу, где-то в районе Урала на секретном полигоне взорвалось хранилище радиоактивных отходов. В прессе об этом не было ни слова. Его подняли ночью и сказали, что из воинского резерва он переводится в состав действующей армии и отправляется выполнять секретное задание государственной важности. Самолётом он той же ночью вместе с группой таких же демобилизованных лиц с медицинским образованием вылетел через Москву на восток и к утру уже находился в зоне отчуждения.

Моё одиночество длилось недолго. Вскоре у меня появился сосед, высокий нескладный мужчина лет пятидесяти с остатками волос на голове и чуточку безумным взглядом. Апполинарий Елизарович Свенцицкий, презрев местных врачей, прибыл непосредственно из города Армавира, бережно держа в руках трёхлитровую банку с суточной мочой. Она должна была подтвердить его диагноз, который он сам же себе и поставил. Я не помню точно, что это была за болезнь, но что-то нехорошее, связанное с почками.

«Вот и не верь после этого в предчувствия», – подумалось мне, – «Катя, Катя, ведь говорил же ей: откажись от операции». Не хватило духу у девочки сказать «нет» заслуженному человеку, вот тебе и результат.

К осени это неудобство переросло в онемение стопы и некое подобие боли, усиливающейся ночью и мешающей полноценно жить днём. Тогда я решил обратиться к медикам. Толку от этого обращения было немного, диагноз так и не был поставлен, и, в конце концов, ведущая меня врач – полная неопрятная женщина с рыбьими глазами – прямо сказала, чтоб я перестал изображать из себя бесконечно больного человека и ехал бы в свою командировку. Я так и поступил, убедившись впоследствии на собственном примере, что в нашей жизни гнев далеко не самый лучший советчик.

– Закрылся в кабинете и никого не пускает.

При росте сто семьдесят девять сантиметров Валентина имела весёлый нрав, килограммов восемьдесят роскошного тела, румянец во всю щеку и ни капли жира под белоснежной кожей. В случае необходимости, она, не задумываясь, остановила бы на скаку коня и запросто вошла бы в горящую избу. Обладая какой-то просто невообразимой энергией, она взяла надо мной шефство, а Капитолина Павловна стала, соответственно, моим лечащим врачом.

Она не принесла ожидаемого эффекта. На несколько дней температура левой ноги действительно поднялась на пять-шесть градусов, но потом снова упала до прежней отметки. На мизинце левой ноги появилось маленькое тёмное пятнышко. Капитолина Павловна, мрачнея, объяснила, что это начало некроза. Накануне Нового года консилиум врачей посовещавшись, решил, что мне сразу после праздников нужно ехать в Москву, в институт военно-полевой хирургии, где в клинике известного профессора Графова, по слухам, успешно занимались моей проблематикой.

– Не спится, меня уже сегодня будут оперировать, и, ты знаешь, я проснулась от какого-то дурного предчувствия. Чуть сердце не выскочило, села на кровати и чувствую, что ещё немного и заплачу, курить захотелось до смерти. Думаю, схожу ка я посмотрю, может, есть кто с сигаретами. Слава Богу, ты здесь оказался.

– Бывает, ты сплюнь и перекрестись. Моя бабка говорила, что помогает.

Я всё понял. Миша часто рассказывал о зарослях конопли у себя на родине и о чудодейственных качествах этого растения. Мне никогда не приходилось пробовать это зелье, видимо, поэтому я так быстро и попал под его наркотическое влияние.

– Да, там хорошо. Слушай, выпить хочешь? Есть полбутылки водки.

…Саша Хохлов сломался неделю назад. Его кололи уже трижды на день, приводя постепенно в состояние овоща, причём, довольно опасного овоща. Он мог вскочить ночью, разбудить всех, требуя сосчитать количество мешков каучука на складе, днём плёл какую-то бессвязную чушь, его жена – маленькая хрупкая Вика – тихо плакала, глядя на эти убийственные метаморфозы.