Пламя над Тереком

— Главное — найти развилку дорог. Незамеченными подкрасться к шлагбауму и заменить немецкого регулировщика. Одновременно завладеть автофургоном, где отдыхает смена и находится начальник контрольного пункта… А потом все пойдет как надо. Ясно, друзья?

За командиром цепью шли разведчики, вооруженные не только гранатами и пистолетами, но и ножами и автоматами, в вещмешках лежала взрывчатка, рацию нес Глушков.

Упорный ночной поиск наконец привел их к развилке дорог. Разведчики окопались в зарослях и замаскировались, стали наблюдать. Дорога из Буденновска у моста разветвлялась на три рукава: один вел к Минеральным Водам, другой — на Прохладное и третий — на Моздок. Разведчики это знали. В ночной мгле вырисовывались очертания железобетонной трубы под мостом и двух автофургонов. На крыше одного из них — антенна, к нему вел обнаруженный на пшеничном поле кабель. Было ясно, что в том автофургоне — связь: рация и телефон. В двух десятках метров от моста — шлагбаум. Около него — трое: один проверяет документы начальника колонны и записывает все в журнал, второй ему посвечивает фонариком, а третий — открывает и закрывает шлагбаум. Движение по дороге большое: танки, автоколонны, мотопехота. Все они идут в сторону Моздока и Прохладного.

Предстояло точно установить, какие части подбрасывает фон Клейст к Тереку для наступления на Грозный и Орджоникидзе, в каких количествах. Это главное.

А что, если пробраться к мосту, замаскироваться в трубе и подслушать, о чем говорят немцы, как ведется дежурство у шлагбаума, через какое время и как меняется дежурство, узнать пароль… Вызвались пойти трое — Иван, Никитин и Глушков.

На рассвете, когда движение по дороге резко уменьшилось, Никитин первым вернулся на наблюдательный пункт и доложил командиру подробности организации службы на контрольно-пропускном пункте противника. Теперь все наши разведчики знали, что гарнизон пункта состоит из семнадцати военных, начальником его — обер-лейтенант, помощником — фельдфебель. Дежурство сменяется через каждые три часа. Вокруг моста и автофургонов вырыты окопы. Смену дежурства производили обер-лейтенант и фельдфебель. Узнали также па-роль и сигналы. Немцы вели себя самоуверенно, будто под Берлином, — разговаривали шумно, громко!

Целый день разведчики наблюдали за действиями гарнизона. С рассветом движение по дорогам почти прекратилось, и охрана пункта вела себя довольно спокойно и беспечно. После завтрака солдаты, свободные от дежурства, разделись и загорали, поигрывали на губных гармошках, затевали какие-то пляски, пели. После обеда обер-лейтенант с шестью бойцами умчался на двух мотоциклах в сторону Буденновска. И больше не появился. Пунктом командовал фельдфебель. Это было на руку нашим разведчикам: с гарнизоном в десять человек справиться легче, чем с семнадцатью.

Стемнело. Детально продуманный Казаевым план уничтожения гарнизона контрольно-пропускного пункта был еще раз обговорен с разведчиками. Маскируясь в придорожных зарослях, они поползли к мосту. У автофургонов движения не было. Видно, там уже залегли спать, бодрствовали только связисты и дежурные. Казаев подал сигнал, и тут же к шлагбауму кинулись Никитин, Глушков и Иван. Нападение было внезапное, бесшумное и удачливое — дежурившие у шлагбаума немцы оказались на земле, не успев даже крикнуть и поднять тревогу.

Другая группа — Циклаури, Дроздов и Кулиев во главе с Казаевым — поползла к автофургонам. Их никто не охранял, и это облегчило продолжение операции.

У закрытого автофургона, где несли вахту связисты, Казаев поднялся, вслушался. Стрекотали аппараты, связисты что-то принимали, что-то передавали. Он посмотрел назад, в сторону шлагбаума, и заметил, как Никитин подавал ему знаки: мол, у нас все в порядке. Да, у первой группы все было в порядке: Иван, одетый в форму гитлеровского фельдфебеля, командовал контрольно-пропускным пунктом, Никитин и Глушков в форме немецких солдат находились в его подчинении — один держал сигнальный фонарь, другой — журнал регистрации.

Но вот и в автофургоне у аппаратов «на вахту» заступил Дроздов.

Командир был спокоен и за другой автофургон: Мехти закрыл снаружи дверь и подложил под машину взрывчатку — на всякий случай. Подошедшему к нему Казаеву он спокойно объяснил:

— Елдаш командир, эй, аллах, мертвецы! Никто из них даже не закашлял! Что делать будем?

— Постараться, чтобы вообще никогда не кашляли, — ответил Казаев.

После недолгой и решительной схватки враги были обезврежены. Гарнизон контрольно-пропускного пункта был полностью уничтожен без единого выстрела.

Казаев, по-хозяйски собрав найденные в автофургонах документы, пристроился на возвышенности недалеко от шлагбаума. Отсюда было удобно наблюдать за движением вражеских войск и боевой техники, а также над тем, как его разведчики несли службу у шлагбаума.

Надо отдать должное: Иван, Никитин и Глушков отлично справлялись с обязанностями немецких регулировщиков. Больше всех, конечно, доставалось главному немцу — Ивану. Зная пароль и световые сигналы противника для этого поста, разведчики без лишней суеты останавливали движение, проверяли документы у начальника проходящей части, регистрировали их и пропускали дальше.

Ночь подходила к концу. Движение на восток по дороге из Буденновска почти прекратилось: с рассветом немцы уже не продвигались здесь. Казаев поднялся, намереваясь отдать приказ уходить, как заметил мчавшуюся по дороге легковую машину. Оглядываясь, он поспешил к автофургону связистов.

Замигал фонарь, и тут же опустился шлагбаум. Казаев прислушался к разговору Ивана с вышедшим из машины подполковником. Увидел, как Иван, лихо отдав честь, показал офицеру на автофургон и громко, чтобы услышали все, произнес:

— Господин подполковник, там для вас телеграмма. Приказано вручить вам лично в руки под расписку!

Гитлеровский подполковник решительным шагом направился к автофургону, оставив машину и сопровождавших его офицеров у шлагбаума…

В следующую ночь командующий Северной группой войск Закавказского фронта, к которому были на самолете доставлены разведчики во главе с Александром Казаевым и вместе с «языком» и ценнейшими документами, обнимал разведчиков и благодарил их за исключительное мужество, умение и отвагу.

Переоценить значение этой операции было трудно. Подполковник оказался командиром части спецназначения при штабе группы фашистских войск фон Клейста. Были захвачены также оперативные карты, раскрывавшие дислокацию войск, оперативные планы наступления на Грозный и Орджоникидзе…

Николай Булычев — в пути

До Крестового перевала по Военно-Грузинской дороге он ехал с невеселыми думами и почти не замечал неповторимой прелести Арагвийской долины. Места лермонтовского «Демона», толстовского «Хаджи-Мурата»… Здесь когда-то проезжал Пушкин… И снова мысли его возвращались к вчерашней беседе с генералом Тюленевым, командующим недавно созданным Закавказским фронтом. Генерал принял его в просторном кабинете, в старом доме на площади Ленина, в шумном, несмотря на войну, и знойном Тбилиси. Тюленев встал из-за огромного стола и, чуточку прихрамывая, сделал несколько шагов ему навстречу, пожал руку как давно знакомому. А виделись-то они всего один раз. Это было под Туапсе. Немцы тогда ожесточенно бомбили предместья города, непрерывно обстреливали из тяжелых орудий горные перевалы…

И вот новая встреча.

— Садись. Значит, на Северный Кавказ? Хочешь проведать своих коллег?

— Такое дано мне предписание… Морских пехотинцев надо повидать. Позволите, товарищ командующий? — Булычев встал.

— Сиди! Ну что ж, твое желание можно только приветствовать… Хорошо, что флот не забывает своих орлов, тем более сейчас, когда все кругом горит… Судьба Кавказа… — Тяжело вздохнув, генерал продолжал —» Я думаю, ты меня понимаешь, Булычев: фронт наш — в полукольце… Воюем в тяжелейших условиях… Эх, побольше бы нам сейчас морячков!.. Как они дерутся на перевалах Туапсе и Клухории, под Новороссийском! И везде, куда их только бросает военная судьба!

Капитан-лейтенант хорошо понимал генерала. Закавказский фронт растянулся от моря до моря на тысячу километров. Один фронт — па тысячу километров! От Черного до Каспийского моря. А в каких условиях приходится воевать? Горы… Долины… Безводные, жаркие и безлюдные степи… Глухие ущелья… Леса… Бездорожье… Разрозненные участки на склонах и вершинах Кавказского хребта… Какие нужны силы, мужество и стойкость, чтобы в такой обстановке остановить наступление противника!.. А с тыла грозит Турция. В одном турецком журнале говорилось, что будущие границы «Великой Турции — Советское Закавказье, Крым и Средняя Азия…» Не больше и не меньше!

А признания немецко-фашистского командования, его фюреров?

Гитлер заявил 1 июня 1942 года на совещании генералов группы армий «Юг»:

«Моя основная цель — занять область Кавказа, возможно основательнее разбив русские силы… Если я не получу нефть Майкопа и Грозного, я должен ликвидировать войну». Войну Гитлер не собирался «ликвидировать», а нефть нужна была ему, как воздух. Кавказская нефть и хлеб Кубани, Дона, Украины, Ставрополья. Без них он, фюрер, не мог снова повернуть свои войска на Москву — осуществить свою главную цель.

Геббельс признавался: «…Если к назначенному командованием времени закончатся бои на Кавказе, мы будем иметь в своих руках богатейшие нефтяные области в Европе. А кто обладает пшеницей, нефтью, железом и углем — тот выиграет войну».

Фельдмаршал Лист вел группы армий «А» на Кавказ. Цимлянская, Константиновская, Ростов-Дон, Батайск… Дальше, дальше, к нефти, к редким, дорогим металлам Кавказа, к трамплину в Африку, на соединение с Роммелем… Несутся похвалы в адрес фельдмаршала Паулюса: Сталинград окружен, Волга — этот главный водный путь, соединяющий юг с севером, парализован…

Северо-Кавказский фронт расчленен: одна часть прижата к побережью Черного моря в районе Новороссийск — Туапсе, другая — к Главному хребту Кавказа. Немцы — на северном берегу Терека, у Моздока. Сюда их ведет Эвальд фон Клейст — генерал-полковник, прожженный пруссак, потомственный завоеватель, участник первой мировой войны, один из тех, кто кичится, что поставил на колени Францию. Клейст — страстный поклонник «теории Канн», верный ученик Мольтке и Шлиффена. Кроме всего прочего, Клейст — специалист таранных ударов. Танковый таран всегда приносил ему успех. Правда, его крепко поколотили под Ростовом-на-Дону в ноябре 1941 года. Но теперь он стремится оправдать доверие фюрера другим — захватом всего Кавказа. И Гитлер уже готовит Клейста на место Листа. Эвальд фон Клейст — будущий главный палач области Кавказа — будет управлять пока «кавказскими немцами». Это уже не тайна. Он был вызван на секретное совещание приближенных Гитлера. Там довольно подробно толковали о делах «немецкой области» Кавказ. При этом присутствовал и рейхсминистр по «немецкому» Востоку Розенберг…

«Значит, Клейст сменит Листа», — думал Булычев. Как политработник, он старался знать о противнике все. что можно было узнать. И ему, старшему инструктору Политуправления флота, было известно больше, чем другим.

Фон Клейст сумел убедить фюрера, что поход на Кавказ — танковый поход, и Гитлер решил подчинить ему самые отборные кадровые части. В составе 1-й танковой армии Клейста были: 3-я танковая дивизия генерал-майора Брайта, 13-я — генерала Герра, 23-я — генерала фон Макка. Всего более тысячи танков, они составляли ударный кулак 17-й армии Руоффа. За Клейстом следовало двенадцать прекрасно вооруженных немецких и три румынских дивизии, а также части спецназначения. Одна из них с поэтическим названием «Эдельвейс» — генерала Ланца. Ее считали гордостью немецкой армии. Этой дивизии поручалось брать самые высокие вершины Кавказа и проходить самые трудные ущелья. В ее составе, видимо, служили альпинисты, много раз бродившие по нашим горам под видом любителей кавказской экзотики. А теперь у них и спальные мешки специального назначения и пушки, специально отлитые. И особая форма одежды…

Дивизия «Эдельвейс» должна была первой войти в Тбилиси. Дивизия со знаменем, на котором изображены череп и свастика… Дивизия, которая несла смерть народам Кавказа…

Тысяча самолетов была брошена Гитлером на разрушение кавказских городов и сел. Командовать этими стервятниками фюрер поручил генералам Флюхвайлю и Фибиху. Немецкая авиация должна была господствовать в воздухе над Кавказом. Называя себя «чудовищным ураганом», немецкие летчики бомбили эшелоны с ранеными и эвакуированными. Покрывались дымом и пламенем города и села, станицы и аулы, горели поля неубранной пшеницы…

Генерал Тюленев, прощаясь, показал Булычеву отлично изданный немецкий путеводитель по Кавказу. На путеводителе стоял гриф: «Только для служебного пользования». На первой странице — карта с жирными стрелками: «Ростов — Калмыкия — 600 км… Ейск — Баку — 1100 км». В Баку «покорителю Кавказа» обещали отпуск на родину. Под первой цифрой в путеводителе значилось «Акционерное общество. «Немецкая нефть на Кавказе». Под № 2 — морские казармы… № 5 — офицерское военное училище… Дальше с немецкой аккуратностью перечислялись богатства Кавказа, которые должны стать достоянием Германии: Баку — Грозный — нефть; Грузия — марганец; Кабарда — молибден; Осетия — цинк, свинец; Армения — медь; Дагестан — рыба… И все это, конечно, немецкое… От Кавказа стрелки ведут дальше, на Ближний Восток — в Месопотамию, Аравию…

В передней машине колонны «студебеккеров», которая медленно спускалась на северный склон перевала, ехал Николай Булычев. Крутыми зигзагами уходила вдаль узкая Военно-Грузинская дорога. Развернуться уже было нельзя. Один поток шел на юг, другой — на север. Все перемешалось — раненые шли вместе с беженцами — женщины, дети, старики, повозки, нагруженные разными пожитками. Регулировщицы — загорелые смуглые девушки в красноармейской форме — старались пропустить раньше других воинские подразделения и автоколонны, пробивавшие себе дорогу на север. Но навести порядок в этом неудержимом потоке людей и машин они подчас бывали не в силах: в теснинах создавались «пробки».

Над снежными вершинами время от времени появлялись самолеты. Булычев узнавал их по звуку: «рамы» — немецкие разведчики.

Черные дыры туннелей остались позади. В низине северного склона Николай Булычев увидел первое горное селение. Приземистые, с плоскими крышами сакли. Среди них выделялось двухэтажное здание школы, крытое железом, с большими окнами. Стены сложены из андезита — бордово-красного камня, выброшенного когда-то вулканом. Селение разрезано на две части горной речкой, по самой середине села проходит Военно-Грузинская дорога.

— Село Коб или Коби, — поясняет безмолвствовавший до сих пор водитель, не оборачиваясь к Булычеву. — Отсюда, считают, начинается буян Терек. Помните у Маяковского: «От этого Терека у поэтов истерика»…

Булычев промолчал. Про себя подумал: «Говорят, здесь когда-то останавливались и Пушкин с Лермонтовым, и Горький с Маяковским…»

День выдался солнечный, в ущельях гулял легкий ветерок. Наскакивая на скалы, ревел Терек — черный, ледяной; высоко в горах продолжали таять ледники, и разбухшие ручьи и ручейки шумно стекали в буйную реку.

Показалась теснина Аланских ворот. У подножья замка царицы Тамары, того самого, где состоялось ее первое свидание с Давидом Сосланом, из скалы на дорогу смотрели амбразуры дота. У Дарьяльского моста еще один дот — серый, мощный, между двумя высоченными, тесно сомкнутыми утесами. «Интересно, — подумал Булычев, — сколько веков понадобилось буйным водам Терека, чтобы раздвоить эту гранитную гору и пробить себе дорогу на широкие равнины, к морской глади? Века, много веков пошло на это…»

За мостом дорога к северу стала шире и ровнее. Колонна двигалась быстрее. Булычеву хотелось, чтобы скорее стемнело. До Орджоникидзе осталось два-три десятка километров, и под покровом темноты безопаснее войти в город…

У дороги темнеет поросшая мхом огромная глыба серой скалы. На ее макушке — дот, в амбразурах — с какой стороны ни подступись — жерла орудий… Сколько нечеловеческого труда, сколько сил, средств, материалов и уменья надо было вложить войскам фронта и населению Кавказа, чтобы за короткое время создать сто тысяч оборонительных сооружений, и в их числе — семьдесят тысяч огневых точек, вырыть шестьсот шестьдесят километров противотанковых рвов, более тысячи шестисот траншей и ходов сообщения, соорудить свыше трехсот тысяч противопехотных препятствий…

Сколько домов, школ, заводов, фабрик можно было построить из материалов, пошедших на эти доты и дзоты! Пятьсот тысяч кубометров леса, почти двадцать тысяч тонн цемента и пятнадцать тысяч тонн железа…

Поражали выдержка, энергия и организаторский талант начальника инженерных войск фронта — генерала Бабина и члена Военного Совета фронта генерала Павла Ивановича Ефимова, непосредственно руководивших этой гигантской работой. Непременно надо будет рассказать офицерам и бойцам о беспримерном подвиге, совершенном саперами с помощью местного населения, решил Булычев. История еще не знала такого всеобщего героизма.

Думал Булычев и о том, что рассказать своим товарищам о командующем генерале Тюленеве.

У Ивана Владимировича широкое, открытое лицо, добрая улыбка. Кажется, что он даже не умеет злиться и повышать голоса. Это исключительной воли человек, эрудированный, талантливый полководец.

В кабинете у генерала большие рельефные карты, по которым можно представить весь ход событий, развернувшихся на Кавказе. Кружочки, стрелки… От двери слева — целый ряд телефонов, по которым командующий днем и ночью связывается со всеми участками гигантского фронта. Сюда, в этот кабинет, спешат с горных перевалов и морского побережья вестовые. Тут склоняется над огромной оперативной картой генерал и вычерчивает красные стрелы лобовых ударов, фланговых обходов, глубоких кавалерийских рейдов. А за плечами история, славная биография…

Первая мировая война. И. В. Тюленев — рядовой драгунского полка. Вскинув саблю, врезается он в гущи немецкой пехоты под Иван-городом, под Варшавой и на Висле. За проявленную смелость становится кавалером четырех георгиевских крестов — двух серебряных и двух золотых.

В годы гражданской войны Иван Владимирович участвует со своим конным отрядом во взятии Казани. Командует бригадой буденновцев в знаменитом Житомирском прорыве. Десятый съезд партии направляет коммуниста Тюленева на ликвидацию Кронштадтского мятежа…

Прошли годы… Иван Владимирович Тюленев — один из виднейших советских генералов. В 1939 году, в бытность уже командующим армией, он руководит частями, которые тушили пожары на дрогобычских нефтеперегонных заводах…

Началась Великая Отечественная война… Под Днепропетровском в сорок первом году в момент бешеного наступления танковой группы Клейста Тюленев лично организует отряд автоматчиков из усталых, измотанных непрерывными боями солдат и ведет их в бой. Ранение, и снова на фронт…

Кавказ…

Газават…

В вечерние сумерки загорелый молодой боец с противогазом на боку и винтовкой, перекинутой через плечо» вел Николая Булычева по пыльным улицам Орджоникидзе. На перекрестках солдаты и горожане ставили противотанковые ежи, перекапывали улицы, возводили доты и дзоты. Подвальные помещения в городе превращались в бомбоубежища.

Улицы оставались темными, не было света и в окнах, заклеенных бумажными лентами.

Солдат привел Булычева в сад, огороженный высокими каменными стенами. В середине сада, на горе, — старинное здание, рядом, через улицу, — церковь, тоже на горе и тоже огороженная каменным забором.

— Куда ты меня ведешь, дружище? — с недоумением спросил Булычев.

— Куда велено, туда и ведем, товарищ капитан-лейтенант, — весело ответил солдат. — Двери в Комитет Обороны сейчас здесь. — И он нырнул в глубокий ход сообщения в начале сада.

Часовой, проверив документы, сказал коротко:

— Пожалуйста, проходите: вас ждет дежурный по Комитету.

В освещенной катакомбе под горой Булычева приветствовал глазастый, среднего роста энергичный мужчина. Круглое лицо, слегка тронутое рябинками. Он крепко пожал вошедшему руку и предложил присесть.

— Хазби Черджиев. — Он провел пятерней по спадающей на широкий лоб густой черной шевелюре и, улыбнувшись, добавил — Непривычному трудно выговорить мою фамилию. Отчество мое Саввич. Это уже легче. — Он еще что-то хотел сказать, но его прервал звонок телефона.

Пока Хазби Саввич разговаривал по телефону, Булычев вытащил из планшета толстую тетрадь в бордовом переплете, приготовил и авторучку, чтобы записать интересовавшие его сведения о городе и его окрестностях. «Недуг» журналиста — запоминать или записывать— преследовал его всюду.

— Хазби Саввич, — поднял голову Булычев и посмотрел ему в лицо, — вы, как пропагандист, понимаете, что меня к вам привело? Поговорить об Осетии, ее столице и пароде…

— Вы не первый, капитан-лейтенант, кто интересуется этим, — мягко и одобрительно говорил Черджиев, лектор Северо-Осетинского обкома партии. — Мне часто приходится бывать и в воинских частях и беседовать на эти темы с солдатами и офицерами. Надеюсь, вы не станете обижаться, если нас будут прерывать?

И, как бы в подтверждение сказанного, зазвонил телефон. Хазби Саввич поднял трубку:

— Слушаю вас, Махачкала…

Разговор пошел о митинге, и Булычев пропустил его мимо ушей.

— Так вот. — Положив трубку, Черджиев продолжил начатую беседу. — Начнем с истории. Как и когда возник город, почему у него четыре названия — Дзауджикау, Копай-город, или — сокращенно — Копкай, Владикавказ и Орджоникидзе? История города еще не написана, к сожалению. Потому и говорить буду то, что известно из не очень достоверных источников.

Булычев с интересом слушал легенду о первопоселенце на берегу Терека, у подножия Казбека.

— Этого человека, — сказал Черджиев, — звали Дзауг, а «кау» по-осетински — селение. Вот и получилось Дзауджикау. В каком году или даже веке появилось оно, достоверно пока никто не знает. Но предание говорит, что это было очень давно. Будто убил Дзауг своего алдара — князя и, став кровником всего алдарского рода, бежал сюда с братьями и семьей. Скрываться здесь было удобно: с одной стороны прикрывал от врагов буйный Терек, с другой — высокие скалы и лес, густой, непроходимый… Живя в пещере, Дзауг и его братья стали строить себе жилье — крепость. Потом к ним начали стекаться и другие обиженные — выгнанные алдарами или тоже ставшие кровниками. Так разрасталось поселение, которое называли Дзауга-кау — Дзауджикау.

— Правдоподобно, — согласился Булычев. — А откуда Копай-город?

— Это название пришло гораздо позднее, когда тут впервые появились русские солдаты и начали возводить настоящую крепость. «Копай-город» — строй-город, а «Копкай» — это для краткости. Уже позднее, по указу Екатерины Первой, город был назван Владикавказом — от слов «владей Кавказом». Смысл такого названия, надеюсь, понятен. Понятно и то, почему сейчас город носит имя Серго Орджоникидзе — выдающегося борца, славного ленинца, чрезвычайного комиссара Юга России в годы гражданской войны…

Телефонный звонок снова прервал их разговор. Звонили из Грозного, тоже интересовались митингом. Когда Хазби Саввич положил трубку, Булычев как-то неловко спросил:

— Скажите, пожалуйста, какое отношение имеют осетины к некогда могучим аланам?

— Прямое: осетины — наследники аланов. Это научно доказано.

— Теперь мне ясно, — с удовольствием ответил Булычев, — откуда у осетин такая врожденная отвага и воинская доблесть. Осетины всегда были с русскими и всегда в ряду самых отважных: с героями Шипки, в рейдах Брусилова, в разгроме Деникина… Осетины в Отечественной войне… Те же рейды конников Плиева по тылам фашистов под Москвой… Всего не перечислишь.

— Я небольшой знаток военных историй, — скромно сказал в ответ Хазби Саввич. — Но осетины в этой войне с фашизмом не в обозе. Из каждых ста коммунистов— восемьдесят уже на фронте, иначе говоря, восемьдесят процентов осетинской партийной организации с оружием в руках воюют с фашистами, а из ста комсомольцев девяносто надели солдатские шинели и стали воинами. Ушли на фронт почти все боеспособные мужчины.

— А не страдает ли производство, если почти все мужчины на фронте? — оживленно спросил Булычев. — У вас в Осетии, как известно, довольно развитая промышленность.

— Вопрос резонный, и могу вам на него ответить. — Хазби Саввич откинул густые волосы назад, вынул из кармана солдатской гимнастерки маленькую записную книжку и положил ее на стол. — Поначалу я тоже думал, что с уходом основной части мужского населения на фронт производство застопорится. Но ошибся. И рад такой ошибке! Факты опровергли мои расчеты. А я как-никак опытный экономист. Откуда только берутся силы у парода?! Завод «Электроцинк» на днях награжден орденом Трудового Красного Знамени, ему же присуждено переходящее красное знамя Совнаркома Союза и ВЦСПС… Предприятия республики производят минометы, различные мины, автоматы, продукты питания, одежду воинам… А вот и письмо прославленного генерала Катукова, в котором он благодарит трудящихся Осетии за подарок — танковую колонну имени Коста Хетагурова.

Булычев слушал внимательно и уже забыл о своей тетради.

— Город опоясывается тремя линиями обороны, — продолжал Черджиев. — Сооружаются укрепления у Эльхотовских ворот, на Терском хребте, на берегах рек Терека и Малка. Прокладывается автомобильная дорога через непроходимые горные хребты — от ущелья к ущелью: от Дарьяльского к Даргавскому, оттуда к Куртатинскому, из Куртатинского к Алагирскому и дальше, в Дигорское ущелье. Дорога эта позволит переправиться в горах десяткам, сотням тысяч детей, женщин и престарелых, эвакуированных с Днепра и Дона, Кубани, Ставрополя, Кабарды и других мест, захваченных врагом. Она, эта дорога, нужна и воинским частям, как воздух…

Резкий звонок прервал Черджиева.

— Да, Орджоникидзе. Митинг? Непременно будет в назначенное время и там, где планируется…

Булычев прислушался и, когда Черджиев положил трубку, спросил:

— Простите, Хазби Саввич, о каком таком важном митинге спрашивают вас отовсюду?

— Митинг представителей населения Северного Кавказа. Собирается завтра. — Черджиев посмотрел на часы — было уже за полночь. — Извините — сегодня. Не успеваем за временем! Еще не пообедал, а сутки уже пролетели!..

Солнечный полдень 13 августа 1942 года. Южный пригород Орджоникидзе. Яркое сияние ледяных вершин Казбека и его снежных отрогов, подпиравших темноватую синь низкого неба над цепью причудливых гор. Ароматный запах обильных плодов в Редантских садах, протянувшихся на юг от самого города к подножиям горных склонов. О войне тут пока напоминали батареи зенитных пушек, обращенных стволами к небу, пулеметные установки в садах и на холмах, барражировавшие в воздухе легкие истребители и проезжающие на север по Военно-Грузинской дороге запыленные, уставшие солдаты на машинах и пешие роты…

Нескончаемый людской поток собирался вокруг памятника, заложенного в честь семнадцати тысяч бойцов и командиров Красной Армии, павших здесь в гражданскую войну. Сюда, к братской могиле, съезжались многочисленные представители всех народов многоязыкого Северного Кавказа, Кубани, Дона, Ставрополья — седобородые старики и женщины, воины и юноши. Осетины и казаки, ингуши и чеченцы, кабардинцы и балкарцы, дагестанцы и черкесы, карачаевцы, ногайцы… Делегаты Азербайджана и Армении, Грузии и Абхазии. В пестром море людском — шахтеры и нефтяники, металлурги и трактористы, чабаны и доярки, поэты и ученые, артисты и воины. Женщины в строгих костюмах горянок и в защитных гимнастерках солдата. Среди разноцветной одежды выделяются черные траурные одеяния женщин. Это те, кого война уже лишила мужей — вдовы и матери, чьи сыновья уже не вернутся к родным очагам. Всюду колыхались красные знамена.

На высокую трибуну, опоясанную красным кумачом и лозунгами, друг за другом поднимались ораторы. Каждый из них говорил на своем родном языке, но мысли и чувства, жгучая ненависть к захватчикам были понятны всем. Булычев впервые видел такой огромный сход. «Запомнить бы все, а потом передать эти чувства и мысли людские солдатам, матросам и офицерам в окопах!» — думал про себя Николай Булычев.

— Боевые друзья, наточите клинки! — разносят громкоговорители зычный голос кубанского казака Василия Ивановича Книги — известного героя гражданской войны, генерала. — Наточите клинки! Пусть враг почувствует всю силу шашки в руках джигита и казака! Пусть захлебывается своей кровью! Мы не отступим! Превратим предгорья Кавказа в могилу гитлеровской банды!