Гораздо больше, чем река...

— Мы переписываемся с ребятами на заводах, выполняющих наши заказы. Тут полная солидарность. Вот, пожалуйста, письмо из Волгограда, с тракторного. Сообщают, что узлы для сборки взяли под контроль, установили комсомольские посты на всех участках, где работают для нас. А вот еще письмо: откликнулась молодежь из Энгельса: "Поскольку хозяйственного договора между нашими предприятиями нет, изготовим для вас детали во внеурочное время. Первые пять изделий уже отгружены". Вот это по-комсомольски!

…Николай Раймов, бригадир строителей. Возглавляет комплексную бригаду в прессово-сварочно-сборочном цехе. В том двадцатигектарном цехе-великане, которому надо "дать тепло" для того, чтобы зимой монтировать оборудование.

Родом бригадир из чувашского села. В Чувашии и рабочий, и ученый, и писатель чаще всего выходцы из коренных земледельцев: в прошлом была Чувашия республикой преимущественно сельскохозяйственной. Николай Раймов начинал в колхозе, после окончания ПТУ работал автослесарем в Караганде, военную службу проходил и вовсе далеко от родных мест, у афганской границы. Считает, что, может, и не стал бы бригадиром, если бы не армия.

— Там, на мой взгляд, у человека быстрее складывается главное в жизни — интерес к людям. Даже не просто интерес, а желание понять каждого. — Николай как бы размышляет вслух. — Я вот был старшиной батареи. Так ведь каждого знал. Каждого! И мне люди открывались. В нашей семье, в деревне, было двенадцать детей. Моя мама — мать-героиня. Рос на людях, притом без баловства, в труде и трудностях, сами понимаете. И все же настоящей школой считаю армию.

После армии вернулся Николай Раймов в Чебоксары, поступил на агрегатный завод. Здесь, на тракторном, с первого колышка. Правда, начинал с "объекта несерьезного" — строил это вот кафе "Т-500 лс". Надеется проработать до пуска последнего цеха. Но и тогда не уйдет. Встанет к станку, у него это дело хорошо шло.

Николаю Раймову кажется, что у них образовался кое-какой разрыв между возможностями бригад и планированием, уровнем и стилем руководства.

— Давайте разберемся, — рассуждает он. — Скажем, моя бригада. Созрели мы для работы по-злобински? По уровню сознательности, по спаянности — безусловно. Да и с квалификацией не так плохо. Я, например, бетонщик четвертого разряда, монтажник третьего разряда, арматурщик четвертого разряда, по электросварке у меня четвертый разряд, по слесарному делу — четвертый. У многих ребят тоже разряды по смежным профессиям. Позволяет характер нашей работы перейти на бригадный подряд? У нас и сомнений нет. Дело наше комплексное, от земли до кровли. Ладно, перешли, притом с большим желанием. Сначала вроде бы ничего, все гладко. Потом начали отрывать от основного дела. Два звена остались на подряде, а третье то туда, то сюда. Я понимаю, конечно, что стройка — это не конвейер на автозаводе. И погода может сюрприз преподнести, да и мало ли что еще. Но зачем же ко всему этому добавлять неорганизованность? Мы к выполнению подряда готовились всерьез, все рассчитали, азарт у ребят появился. Нет, стоп! Давай часть людей на очистные сооружения! Все бросили, заготовленный материал бросили. Ладно, поработали на очистных. Вернулись к подряду. Опять стоп! Срочно на конвейер окраски! И ведь как на этих "чужих" работах? На тех же очистных сооружениях, к примеру? Приехали, тремся-мнемся, толку не видим. Где материал? "Берите во-о-он оттуда". За полкилометра. И хоть бы связь какая была, рация, что ли, чтобы запросить заранее. А то приходим туда — материал есть, да не тот, какой нужен.

Повторяю, всего на стройке не предугадаешь. Розовая мечта! Но многое предусмотреть можно и нужно. Научить бы среднее звено наших руководителей дальше видеть и больше отвечать! Причем строго отвечать. Безответственное планирование — это что? Это брак. Я вот читал в газетах о львовской системе. У нас в "Советской Чувашии" было, товарищи с завода электроизмерительных приборов рассказывали, они специально во Львов ездили. Как там управляют качеством? Комплексно. Сверху донизу, во всех звеньях. Каждый отвечает за качество своей работы. От проекта, от планирования до склада готовой продукции. Я вот еще на что обратил внимание: во Львове, да и в других местах проводят аттестацию инженерно-технических работников, руководящего состава. Думаю, что не только в дипломы заглядывают, оценивают, наверное, деловые качества: умеешь ты руководить в нынешних условиях или отстал, соответствуешь или тормозишь? Мы вот говорили об этом с нашим шефом.

— С шефом?

— С поэтом Василием Давыдовым-Анатри. У нас во многих бригадах поэты и писатели — свои люди. Начал Михаил Юхма, он в бригаде Валерия Николаева первейший друг. А у нас Василий Иванович. Известный поэт-песенник. Раз в неделю обязательно заглянет. Когда один, когда вдвоем с композитором, а то еще какого-либо интересного человека с собой приведет. Последний раз был с лектором из университета.

…Разговариваю с Василием Ивановичем Давыдовым-Анатри о бригаде Николая Раймова.

— О, чудесные ребята, чудесные! — с жаром говорит поэт. — В песню просятся! Сам Раймов — и ум, и скромность! Я влюблен в этого человека. Нет, правда! Веду летопись, историю его бригады. Удалось собрать для ребят приличную библиотечку с автографами писателей, она у них в "бытовке". Николай вам не рассказывал, что был недавно в Москве на встрече с первостроителями Комсомольска-на-Амуре? Да, удостоился такой чести. Отличный человек! Я вот сказал, что его ребята в песню просятся. Попробовали мы с композитором Филиппом Мироновичем Лукиным написать — и на суд в бригаду. Песня о Тракторострое. Очень волновались оба, очень. Но, кажется, ребята приняли неплохо. Возвращались мы из бригады именинниками, будто в Колонном зале выступили!

…Конструкторское бюро — ближний сосед цехов сдаточного корпуса. Мой собеседник, Станислав Владимирович Шалимов, замещает главного конструктора по механизации и автоматизации производственных процессов.

— Трактор наш из ряда вон выходящий. Нигде подобных машин крупными сериями не выпускали. Отсюда и особые требования к технологии, к организации производства. Так во всем, от сложнейшего станка до тары для хранения деталей. Не все проектируем сами, средствами автоматизации строящегося завода занимаются одиннадцать институтов. В этом случае наше дело — строгая ревизия, проверка. Чтобы никакого ручного труда! Абсолютно!

…Главный конструктор завода Владимир Васильевич Емельяненко. На столе свежие номера зарубежных журналов, в том числе американских, посвященных дизайну машинного оборудования. Емельяненко долго работал в конструкторском бюро Челябинского тракторного. Недавно побывал в США с делегацией, которая вела переговоры по техническим вопросам.

— Машина в стадии испытаний. По многим параметрам мы — на уровне мировых стандартов, по некоторым — выше. Остальное — в доводке. Задачу вы знаете: промышленный трактор большой мощности, круглогодовая работа в любых условиях. Отсюда — особый подход к прочности, надежности при огромных тяговых усилиях и ударных динамических нагрузках…

Стук в дверь. Санитарный инспектор:

— Извините, вы заняты? Я тогда позднее…

— Входите. Если вам интересен наш трактор — присаживайтесь, пожалуйста. Вам только придется подождать немного. Зачем же за дверью? Итак, у трактора для сельскохозяйственных работ, агрегатированного, скажем, на четыре плуга, нагрузка в ходе работы меняется незначительно. Наш же должен работать в забоях, траншеях, скальных выемках. Число переключений увеличивается раз в десять и больше. Но гидромеханическая трансмиссия освобождает тракториста от перегрузки. Это пример мирового уровня. Трактор сконструирован так, что он сам автоматически выбирает оптимальный режим — скорость и тяговое усилие. Электрогидравлическое управление навесным оборудованием требует от тракториста минимальных физических усилий. Нашим Т-330 может управлять женщина. Управление проще и легче, чем у некоторых типов обычных тракторов. Здесь мы вполне конкурентоспособны на мировом рынке. Я имею в виду рынок завтрашнего дня.

…Директор завода Виктор Тимофеевич Десятов. Наш разговор начинается с воспоминаний. Встречались на строительстве Волго-Дона. Затем на Волгоградской гидростанции, где он строил шлюзы. Потом судьба свела нас в Африке. Виктор Тимофеевич работал на стройке Асуанской плотины, награжден орденом Республики Египет. Биография, типичная для строителей его поколения, начинавших в пятидесятые годы.

— Выпуск наших машин — качественный скачок и в самом тракторостроении, и в организации работ, выполняемых с помощью этих универсальных мощных машин, наконец, и в структуре промышленности республики. Сейчас здесь преобладает электротехника, теперь ее подкрепляет, машиностроение высокого уровня. Мы можем также говорить о качественных переменах в составе рабочего класса Чувашии, о пополнении его крупнейшим отрядом специалистов высокой квалификации и весьма перспективного профиля.

Была такая старая поговорка: "Чебоксары всем городам город, не поймешь, где конец, где начало: идешь, идешь, — все лыко да мочало".

Представьте, не во всем она устарела! Порой и сегодня не поймешь, "где конец, где начало".

Там, откуда в старину пошел город, теперь изрядный район затопления: конец овражной деревянной застройки, начало обновляемой приморской части столицы республики.

А там, где прежде кончался город, на месте пригородных деревушек поднимается тракторный. Идешь, идешь дальше — и приходишь в Новочебоксарск. Идешь в другую сторону, где опять-таки была городская окраина, — а там начало Ново-Южного района. "Ново", "ново", "ново"… Приставка, раздвигающая все наши старые города.

Ново-Южный район создается для тракторостроителей. Одна из его главных магистралей — проспект имени Девятой пятилетки.

К концу десятой пятилетки в одном этом районе будет, видимо, около 100 000 новоселов.

"В Чебоксарах 7702 жителя".

Приволжский город Энск

Снова пройдя всю Волгу, пытаюсь определить для себя то новое, какие-то запомнившиеся мне черты, которые пятилетка оставила в облике приволжских городов. Это восприятие, естественно, субъективное, один обращает внимание на одно, другого поражает нечто совсем иное.

Стройка? Но и до последних лет мы строили в городах много. За пятилетку доформировались новые приволжские города. Всю автозаводскую часть Тольятти можно считать законченным в архитектурном смысле самостоятельным городским комплексом. В некоторых молодых городах переместились и продолжают перемещаться центры. Город Волжский мыслился в пятидесятые годы относительно небольшим, но вскоре далеко перешагнул отведенные было границы. Прежний его центр с монументальной колоннадой Дворца культуры оказался уже у края быстро уходящего в степь города. Сердцем городской жизни стала площадь Свердлова. Приезжаю осенью семьдесят пятого — батюшки, город снова ушагал, уже на семь километров вытянулась его главная улица. Застраивается новая превосходная площадь, где большой торговый центр, здания городских организаций. От старого центра сюда шагать часа полтора.

Но это черты скорее индивидуальные. А вот общая для осредненного волжского города Энска, молодого и старого: не столько вширь, сколько вверх. Столетия был у Казани свой классический профиль: кремль на холме, семиярусная башня Сююмбеки. Теперь в силуэт города броско, уверенно вписалось несколько "высотников" — гостиница "Татарстан", новые, в два десятка этажей корпуса Казанского университета.

И так во всех приволжских городах, от Дубны до Астрахани. Саратов поднял новый многоэтажный микрорайон на гребень горы, издали различимой с волжских подходов. Даже тихий старинный Плес и тот не удержался, поставил дом из стекла и бетона — правда, в сторонке от заповедных своих красот.

Бережное отношение к старине, заслуживающей уважения, заметно укрепилось за последние годы. Поутих раж — сноси, сокрушай старье, поставим тут типовой стоквартирный пятиэтажный домище всем на радость! Стали думать о мемориальных зонах, сохранять не только то, что завещал нам XVII или XVIII век. Конец прошлого столетия и начало нынешнего тоже ведь кое-что оставили для истории!

Но если говорить именно о среднем, типичном для Волги городе Энске, то, пожалуй, главными будут новые взаимоотношения между ним и рекой.

Началось это вскоре после войны, однако особенно значительные перемены произошли за последние годы. Приволжские города повернулись лицом к великой реке, облагородили и украсили свои прибрежные районы.

Пришлось для этого менять сложившуюся еще в прошлом веке приречную застройку, где все подчинялось погоне за барышом. Судовладельцы и хлеботорговцы воздвигали дворцы и особняки на главных улицах волжских городов, приглашая зодчих из Петербурга и Москвы. Но к приречью, к берегу, где Волга работала на толстосумов, эти господа относились с пренебрежением полнейшим. Им было совершенно наплевать, как выглядит район пристаней. Они громоздили уродливые склады и лабазы, мирились с кое-как замощенными взвозами и съездами, по которым с утра до ночи тянулись ломовики с кладью. Тут же лепились кабаки и харчевни, ночлежные дома для босяков, бараки, избушки бедноты. Конкуренция между "Кавказом и Меркурием", "Самолетом" и другими компаниями судовладельцев заставляла их прихорашивать лишь дебаркадеры, где пароходы принимали "чистую публику".

Пожалуй, только дореволюционный Ярославль мог похвалиться благоустроенной набережной. Ну и были еще бульвары в Костроме и Кинешме, да в Самаре спускался к Волге Струковский сад.

Меня поразили те районы Нью-Йорка, которые выходят на Гудзон и Ист-Ривер. Как скучен, уныл, а местами уродлив его фасад, обращенный к воде! Исключение — Баттери-парк, парадный вход в Нью-Йорк со стороны морской гавани. Когда я спрашивал ньюйоркцев, почему они так равнодушны к мрачным, лишенным окон складским стенам, загораживающим от них речную жизнь, мне неизменно отвечали, что "открыть фасад" стоило бы миллиарды долларов и город едва ли найдет такие деньги в этом столетии. Сегодня, когда Нью-Йорк оказался на грани банкротства, а бюджет города стал таким напряженным, что власти экономят даже на мусорщиках и полицейских, надежд на реконструкцию, очевидно, нет вовсе.

Мы стали поворачивать города лицом к Волге еще в первые, самые трудные послевоенные годы. К началу девятой пятилетки эту огромную работу сделали где начерно, где наполовину. В одних городах одели в камень берега, но затянули застройку приречных кварталов. В других не успела окрепнуть зелень молодых парков, посаженных вдоль реки. В третьих оставались старые речные вокзалы, казавшиеся недавно еще вполне приличными, но теперь ставшие уже тесными и неудобными.

И вот пятилетка в основном завершила давно задуманное. То, что смотрелось вне связи с окружающим, обрело законченность, единство. Волга и город стали гармонично дополнять и украшать друг друга.

Горький на почтительном расстоянии от своего царственно поднятого кремля поставил по гребню возвышенности дома-башни, облагородил склоны, декоративно чередуя куртины и площадки газонов, спустил к Волге асфальтированные дорожки и лестницы, перекинул через бывшие овраги изящные легкие мосты. И прежде отлично смотрелась с Волги ее столица, теперь она и вовсе завораживает путешественника.

Но то "город-миллионер", третий по населению в Российской Федерации. А вот вам Кимры, в прошлом — провинциальное захолустье, село, переименованное в город вскоре после Октября. И смотрите — длинная, в бетон одетая набережная, лестницы-спуски к воде. Еще толпится очередь у парома, но уже выдвинулись в Волгу первые пролеты нового моста. Кстати, скоро, кажется, не останется у нас крупных волжских городов с развитым заречьем, где не были бы построены или не строились бы мосты.

Куйбышев — трудный для архитектора город, крепкий орешек! В его центральной части немало каменных особняков, отражавших вкусы самарского купечества. Далеко не все они интересны как памятники архитектуры. Но и сносить их было бы не по-хозяйски, хотя бы для сохранения исторического ядра города, в котором формировался молодой марксист Владимир Ульянов. А вот в приречной части…

Куйбышев получил великолепную набережную. Опоясал Волгу гранитом с Урала, поднял его стенку над намывными песчаными пляжами, отрадой знойного дня. Раздвинул полосу бульваров чуть не до ширины парка, засадил взрослыми деревьями. Но кончалась эта набережная каким-то странным городком деревянных павильонов, напоминавших выставочные, причем с претензией на пышность. Таким был речной вокзал. А от него поднимались в гору узкие улицы, и получалось так, что сверху можно было увидеть только полоску Волги, будто смотришь на реку в щель, сужающую поле зрения.

В нынешнюю поездку, когда Куйбышев уже обозначился вдали, я легко находил знакомые приметы: вон известное еще по дореволюционным снимкам бывшее кумысолечебное заведение Аннаево, ставшее санаторием, район поляны Фрунзе, давнее и любимое место отдыха.

А дальше я, когда-то живший в этом городе, побывавший здесь в последний раз в начале пятилетки, был просто сбит с толку. Где же старая окраина, где домики, лепившиеся по косогору в зелени садов и огородов? Их последние островки были затиснуты массивом новой высотной застройки. С вершины холмистой гряды палевые и светло-салатные громады смотрелись в Волгу.

Затем потянулась новая набережная, совсем новая, продолжившая ту, что была недавно построена. Пляжи, красивые спуски к воде. И тут же как бы второй ярус, застройка приречного склона. Высокий Дом быта, цирк, Дворец спорта, ниже бассейн для плавания — и над всем этим распахнутая к Волге площадь с необычным обелиском.

Речной вокзал тоже новый, современный, к нему примыкает новое же здание гостиницы "Россия": стоит у воды, а высотой спорит чуть не с гребнем приречной гряды!

Я поспешил к обелиску.

Какой почитатель Волги не мечтает о том, чтобы не только любой город красиво раскрывался бы с реки, но чтобы и на городском берегу были толково, со вкусом выбраны и благоустроены места, откуда можно любоваться рекой, ощущая всю ее мощь и ширь, рекой, ничем не стесненной, не заслоненной?

Куйбышев выбрал площадь Славы, одна сторона которой — открытая вершина приподнятой над Волгой возвышенности. У самого склона к реке, как бы наперекор ветрам, воздвигнут обелиск.

Это даже не обелиск, а монумент: высоко вознесенный над великой рекой столп из сплава, хорошо знакомого самолетостроителям. На вершине — символическая фигура: рабочий человек, высоко поднявший над головой сотворенные им крылья, распахнутые как у чайки в полете.

Человек смотрит на Волгу, в заречные дали. Он, как и мы, видит деятельную жизнь реки, паруса яхт, стремительный бег "Метеора". Он любуется лесистой равниной правобережья. Ему, как и нам, открываются дивные Жигули, их горные вершины, размытые в синеватой дали.

Рабочий человек над рекой-труженицей — найдешь ли символ точнее и выразительнее?

Сормово и сормовичи

Конкурс состоялся в учебных мастерских машиностроительного техникума, в самом центре рабочего Сормова.

Сюда, в Горький, собрались победители отборочных конкурсов третьей зоны Советской России. А это — десять промышленных областей, в том числе Московская. Победителю отсюда прямая дорога на всесоюзный конкурс молодых электросварщиков страны.

Ребята, понятно, волнуются. Нельзя сказать, что им предстоит выполнить задание особой сложности. Это обычная ручная электродуговая сварка. Звание мастера "золотые руки" получит не самый быстрый и проворный. Время сварки, конечно, учитывается, но решает ее качество. Выдающиеся знатоки электросварки прежде всего дадут оценку по внешнему виду пробы. Глаз у них сверхнаметанный. Затем — слово за лабораторией, где сделают анализ с помощью рентгена. Кроме практических навыков оценивается культура рабочего места и теоретические знания молодых мастеров. В общем, дело серьезное.

Вячеслава Васильевича Пайщикова я и не узнал сначала. Принял его за преподавателя техникума. На работе он в каске, в робе, а здесь — отлично сшитый костюм, модный галстук. Почти все участники конкурса здоровенные ребята, по моим представлениям — типичные сварщики. Пайщиков же, сварщик знаменитейший, кажется среди них хрупким, изящным, "не типичным".

Он вообще-то в отпуске. Ему гулять еще неделю. Отдыхал в деревне. Но услышал о конкурсе, о том, что его выдвинули в жюри, и приехал. Ничего тут необычного нет, ведь соревнуются электросварщики, верно? Этим все сказано.

Пока идут приготовления, он для меня неуловим. Подойдет к одному, другому, улыбнется ободряюще, заглянет в кабину, попросит сменить очки — есть дефект в стекле, — проверит электроды. Ему положено быть беспристрастным. Но это когда начнутся испытания. А пока он дольше других задерживается возле Николая Челнокова. Парень с "Красного Сормова". Мало того: в прошлом работал в бригаде Пайщикова.

Но вот жеребьевка. Каждый получает свою кабину, осматривается, прилаживается без спешки: на опробование времени достаточно. Теперь члены жюри могут лишь молча наблюдать за соискателями. Я-то думал, что вот сейчас мы спокойненько сядем с Вячеславом Васильевичем в одной из аудиторий и…

Нет, он хочет видеть, как у ребят идет дело. Пока ничего не подскажешь, верно. А после того, как все закончится, разве им не интересно будет узнать, в чем их промахи и ошибки, на что каждому надо обратить внимание? Конкурс конкурсом, но ведь им важно, вернувшись, привезти с собой опыт, другим рассказать. Так что, извините ради бога, но о его, Пайщикова, делах — попозже, ладно?

…Он не потомственный сормович. Его родина — Горьковская область, те места, которые Короленко описал в рассказе "Река играет".

— Помните, Ветлуга с глинистыми крутоярами, взыгравшая после дождей, разлившаяся по зеленым берегам? Вот это и есть мой отчий край, оттуда я приехал в Горький за крепкой рабочей специальностью. Выбрал сварочное дело. Поступил в ремесленное, затем — "Красное Сормово". Проработал два года в судокорпусном цехе, чувствую — верно выбрал. Но не думайте, что все сразу пошло без сучка без задоринки. Напротив! Попал сначала в бригаду, где верховодил мужик без стержня в жизни, грубоватый, я бы сказал — лишенный чувства коллективизма, доброжелательности к людям. Ну и выпивал к тому же. Быть может, еще долго не почувствовал бы я тонкостей профессии, если бы не мой первый настоящий наставник, Виктор Тарин. От него получил я незабываемые уроки по двум линиям. По чисто сварочной — он буквально водил моей рукой, вырабатывал в ней твердость. И по другой, быть может, еще более важной линии: дал почувствовать, понять, что все на заводе — твое, что дела завода — твои дела, что ты за них в ответе. За соседа, за план, за честь заводского знамени. И при этом обходился без громких слов. Просто я видел, как сам он за все болеет душой.

А другой школой стал для меня флот. Четыре года флотской службы. Сначала учился, потом сам обучал молодых матросов. Остались у меня о том времени огромные и прекрасные воспоминания. Да, служба флотская не забава, что говорить. Но втянувшись, обретаешь внутренний ритм. Железный ритм. Сначала кажется, что минуты у тебя свободной нет и не будет. Но вот научаешься уплотнять время и управлять им. На флоте я окончил вечернюю партийную школу при политотделе. А это дополнительная нагрузка — и немалая.

Отслужив, вернулся в свой судокорпусный цех. Нельзя сказать, что другим человеком, это было бы слишком, но все же… Называйте это волей, закалкой — дело не в словах. Выросла уверенность в своих возможностях. Это я не только о себе лично, сужу и по другим ребятам, которые со мной служили.

Ну, поработал я какое-то время в судокорпусном цехе, стал бригадиром. Бригада — в числе передовых. Вызывают однажды в партком: присмотрись, мол, парень, к такой-то бригаде, не идет у них дело. Отстают, что-то там неладно. Я подумал и говорю: может, чем присматривать со стороны, лучше пойти в эту бригаду? "Дело! Давай пробуй, вытягивай!" Попробовал, вытянул.

…"Красное Сормово" из тех наших заводов, чья история прочно вплелась в историю русского рабочего класса. Кроме того — в историю Волги. Наконец, в историю литературы.

Недавно заводу исполнилось 125 лет.

"Нижегородская машинная фабрика", корпуса и трубы которой поднялись на волжском берегу возле вырубленной дубовой рощи помещицы Крюковой, с первых дней своего существования собрала окрестных умельцев. Шли сюда деревенские кузнецы-искусники, стягивались судовые плотники, исстари ладившие по соседству, в Балахне, деревянные расшивы и баркасы, шли вчерашние бурлаки, натрудившие ноги на волжских бечевниках.

По тем временам — это середина прошлого века — дело на "машинной фабрике" начали с размахом, выписали паровые машины, станки, паровой молот, пригласили бельгийцев для их монтажа и наладки.

Построенный у Волги завод начал работать для Волги. Его первенцами были пароход "Ласточка", легкий и ходкий, а также мощный по тем временам кабестан "Астрахань", родоначальник будущих волжских буксиров.

Полистайте монументальную — почти пятьсот страниц — историю "Красного Сормова". Какие взлеты технической мысли, сколько смекалки и изобретательности! Первые волжские железные суда удачной и работоспособной конструкции — Сормово. Получили сормовичи заказы на землечерпательные машины и морские шхуны — отлично справились с новым делом. Строили затем вагоны и паровозы, фермы для мостов. В истории мировой техники за сормовичами слава создателей первых в мире теплоходов.

От десятилетия к десятилетию Сормовский завод помогал Волге держать свой флот на достойной высоте, а порой и опережать время.

В историю революционной борьбы и в историю мировой литературы Сормово вошло с началом нашего века. На первомайской демонстрации 1902 года сормовский рабочий Петр Заломов, шагнувший с высоко поднятым красным знаменем навстречу штыкам посланной для усмирения солдатской роты, навсегда остался бесстрашным Павлом Власовым, героем горьковской "Матери".

А потом были баррикадные бои 1905 года, боевые дружины, полицейские расправы, приговоры к смертной казни…

В Октябре сормовичи сражались за Советскую власть.

Построили первый танк "Борец за свободу тов. Ленин". Вооружали корабли Волжской военной флотилии. Уходили добровольцами на фронты против Деникина и Колчака. Построили десятки бронепоездов. Показывали нижегородцам пример на коммунистических субботниках.

В 1922 году завод был переименован в "Красное Сормово".

Я привожу эту историческую справку, сжатую, неполную и обедненную, для того, чтобы лишний раз напомнить, как богата Волга и ее берега достославными делами и стойкими традициями. Если бы даже история завода тем и ограничилась, она все равно осталась бы в народной памяти.

Но сормовичи продолжили ее. От пятилетки к пятилетке. Притом с тем же духом новаторства, технического творчества и с той же готовностью к подвигам.

Им досталось тяжелое наследство, которое Алексей Максимович Горький назвал "технически плохоньким". Писатель, знавший Сормовский завод много лет, вновь посетил "Красное Сормово" в 1928 году. Он нашел, что в цехах станки стоят плотнее друг к другу, чем стояли в конце прошлого века. Горький писал:

"Я назвал труд рабочих героическим. Он — везде таков, но наиболее хорошо я видел это в Сормове, где теснота и примитивные условия труда не мешают работникам строить морские шхуны почти голыми руками…"

Писатель ходил по палубам этих шхун, изумляясь "терпению и талантливости рабочих людей Сормова".

Мне посчастливилось знавать сормовских ветеранов. Тихон Григорьевич Третьяков был для меня еще не "Тихоном Третьяковым", режущим волжскую волну кораблем сормовской постройки, но живой памятью завода, хранителем множества заводских историй, которые рассказывал он не всегда охотно — слишком многие его расспрашивали, — но всегда с такими драгоценнейшими деталями, с такими штрихами, живыми и достоверными, что за ними вставало само Время в его стереоскопичности. Я помню удивительные руки, которые находились в постоянном противоречии с неторопливой стариковской речью Тихона Григорьевича. Они никогда не лежали покойно на столе, но как бы выполняли какую-то непонятную работу, что-то переставляли, прилаживали, приспосабливали. Многие жестикулируют при разговоре, помогая своему рассказу. У Тихона Григорьевича жестикуляция скорее мешала следить за повествованием. Я ловил себя на том, что стараюсь понять, каким именно делом заняты руки рабочего человека вот сию минуту, когда рассказывает он, как выглядело Сормово после баррикадных боев…

Осенью 1975 года не застал я в Горьком старого своего знакомого, Николая Гавриловича Курицына. Он только что уехал в санаторий. Но родные рассказали мне, что Николай Гаврилович, которому вот-вот исполнится восемьдесят, по-прежнему бодр и деятелен. На "Сормове" он начал работать до революции, там же, где работали его отец и дед (а вообще-то фамилию Курицыных найдешь в списках первых судостроителей сормовской "Машинной фабрики"). В партию вступил в семнадцатом, партийный стаж у него с апреля, с тех дней, когда другой сормович, Иван Чугурин, "товарищ Петр", с алой лентой через плечо, прямо на Финляндском вокзале по поручению Выборгской организации большевиков Питера вручил вернувшемуся в Россию Владимиру Ильичу Ленину партийный билет.

Николай Гаврилович Курицын в гражданскую ходил на Деникина, с мирными годами вернулся в родной цех. Там и текла его жизнь. Следом за отцом пришли на "Красное Сормово" сыновья, трудятся на заводе по сей день.

"Красное Сормово" в разные годы ставило свою марку на паровозы, вагоны, дизеля, паровые машины, прокатные станы и многое другое. Но все же и в советское время именно Волга и прежде всего Волга оставалась главным заказчиком завода. Строили буксировщики, понтоны, землесосы, пассажирские суда. К открытию канала имени Москвы создали целую флотилию. "Красное Сормово" спустило со стапелей флагманский дизель-электроход "Ленин". Отсюда следом за первыми "Ракетой" и "Метеором" разлетелись по Волге, по другим рекам, по морям корабли на подводных крыльях. Если перечислять все, что сделали сормовичи для Волги, не хватит и нескольких страниц.

Уже давно завод перестроен, реконструирован, технически перевооружен. Немного осталось сормовичей, которые помнят, как Горький выступал на заводском дворе, как рабочие единогласно избрали писателя почетным членом завкома профсоюза. Но разве в каждом из тех, кем гордится сегодня завод, нет наследственных черт, передающихся из поколения в поколение? Тут и грани рабочего характера, и производственные навыки, и даже, если хотите, профессиональные особенности.

Вот возьмите электросварку, профессию Вячеслава Пайщикова. Очень это почитаемое на заводе дело! И так сложилось не сегодня, не вчера. Еще в тридцатые годы завод первым в стране стал широко и смело применять электросварку в речном судостроении. Начал спускать со стапелей целиком сварные корпуса, без единой заклепки. Сначала небольшие катера, потом буксировщики мощностью 1200 лошадиных сил. Дальше — больше, и вот уже из Сормова пошли на Каспий шхуны и танкеры секционной сварки. По тем временам это было настоящей революцией в практике нашего судостроения.

За последние десятилетия завод выдвинул многих выдающихся "мастеров огня", как, по-моему не очень удачно, любят именовать электросварщиков. В годы войны они сваривали корпуса танков Т-34, первую партию которых завод отправил защитникам Москвы в октябре 1941 года, в самые трудные дни обороны столицы.

Вячеслав Пайщиков не застал танков на заводском конвейере. Он увидел сормовскую боевую машину на постаменте, неподалеку от тех цехов, где ее сработали сормовичи. Эта боевая машина одной из первых ворвалась в Берлин. После войны ее вернули заводу.

Когда Вячеслав Пайщиков пришел в цех, завод выпускал речные суда для Волги. Но основным костяком заводского коллектива оставались люди, которые еще жили героическим и тяжким временем, воспоминаниями о ночных бомбежках и скудном пайке, о холодных цехах, о сменах, растягивавшихся едва не на сутки.

И молодые, пришедшие в цеха, проникались ощущением своей причастности к славной заводской истории: именно им поручалось теперь писать ее новые страницы.

— Вы знаете, — на лице Пайщикова появляется мечтательное выражение, — я люблю работать в тишине. Нет, полной тишины в нашем деле, понятно, быть не может, это ясно. Вернее сказать — в спокойной обстановке. Шипение дуги — как музыка. Невольно начинаю подпевать. Получается единый ритм. Какая-то праздничная слитность песни с работой. Наверное, мое сравнение кажется вам искусственным. Но это так. Чаще подобное ощущение приходит в ночную смену.

Не буду много говорить о технологии нашего дела. При кажущейся простоте сварка от человека требует кое-чего. Твердой руки и безупречного глазомера, в частности. Всю смену держишь дугу не ближе, не дальше, чем надо. Если человек с похмелья, рука у него уже не та. Можно не по лицу — по шву угадать, что вчера он "перебрал". Я заметил, вы в наши очки наблюдали за работой ребят. Но многое ли видели? Показались вам наши очки слишком темными, верно? Ну вот. А светлее нельзя, опасно для глаз. Шов же должен быть чистым, как у швеи. Конечно, многое придумано для облегчения нашего труда. К примеру, направляющее устройство. Но есть виды работ, когда никто им не станет пользоваться: слишком велики потери времени. И я не побоюсь сказать, что порой в нашем деле нужен даже некоторый артистизм, что ли. Опытный сварщик может, например, на слух определить силу тока при своем рабочем режиме. Я слишком хвалю свою специальность? Чего же скрывать: нравится она мне. Очень. Кстати, мой сын учится на сварщика. В техникуме. Думаю, кое-чему и я смогу его научить.

Пайщиков на сварке, если считать и ремесленное училище, — четверть века. Он быстро взял в гору: наивысший, шестой разряд получил через два года после окончания ремесленного училища. Говорят, в истории этого учебного заведения, награжденного, кстати сказать, за отличную подготовку кадров орденом Трудового Красного Знамени, подобные случаи сочтешь по пальцам.