Шампанское для аферистки

Вообще идеей убийства путем отравления мог заразиться только человек, начитавшийся детективов. При нормальном бытовом убийстве — приревновал там, с любовником застукал или просто водки перепил — мужик скорее чем-нибудь колюще-режущим воспользуется или душить начнет. Это еще старик-Шекспир приметил. А таблетками травить как-то… В теории, конечно, много чего можно придумать, но на практике это чаще всего способ самоубийства.

Короче говоря, Стас пообещал, что координаты парня оставит Наде, а я обещал, что как-нибудь заеду. После звонка Стаса я уныло смотрел на телефон и думал о том, что Марине нужно позвонить и хотя бы спросить, как она доехала, чтобы не быть совсем уж свиньей. Автоответчик между тем назойливо сообщал, что есть один непринятый звонок. Ни капли не сомневаясь, что этой ночью я совершил еще один идиотский поступок, о котором меня сейчас оповестят, включил воспроизведение. И едва услышал голос, у меня натуральным образом отвисла челюсть.

— Здравствуй. Узнал? Это Катя. Зря я, наверное, звоню, да еще так рано, просто захотелось с кем-нибудь поговорить, — она всхлипнула, и, ей-богу, я подумал, что плачет. — В общем, я буду около телефона еще минут тридцать, даже сорок пять. А потом вернусь домой только к семи. Если ты не перезвонишь, я пойму, правда… Ну, не прощаюсь.

Еще не дослушав сообщение до конца, я начал набирать Катин номер, только потом заметил, что с момента ее звонка прошло уже полтора часа, так что трубку на том конце провода, конечно, никто не снял. Хотел было позвонить на мобильный, но вдруг резко передумал.

Дело в том, что наши с Катей отношения совсем не те, при которых один запросто звонит другому. Да, около полугода назад у нас было что-то вроде романа, который вполне мог иметь продолжение, как мне казалось, но Катя ясно дала понять, что мое присутствие не только безразлично ей, но даже мешает. А навязываться — это не по мне. Хотя я все равно пытался до нее дозвониться пару раз, а она даже не потрудилась снять трубку. Так что до сегодняшнего утра между нами было все предельно ясно. И теперь она мне вот так запросто звонит! Может, она тоже пьяная? Или номером ошиблась?

А скорее всего ей, как всегда, что-то от меня нужно.

— Дядь Леш, а меня точно отпустят? — резко прервал мои размышления о загадочной женской душе клиент.

— Красильников! Какой я тебе дядя Леша? Отпустят, не ссы…

Славка Красильников был моим клиентом, точнее, сыном моей клиентки — девятнадцатилетний оболтус. Первый раз мы встретились, когда ему еще шестнадцать было, я тогда батрачил следаком в РУВД и получал зарплату от государства. Славка попался на сбыте наркотиков. Гаденыш, сам не употреблял, только продавал в своей же школе, бизнес налаживал потихоньку. Зацепили его в тот раз крепко, но пацан Славка неглупый, оперативникам столько информации всякой интересной слил, что те потом на месяц вперед план по задержаниям сделали. Так что отделался условным сроком. Так потом еще мамаша Красильникова передо мной в благодарностях рассыпалась, вспоминать до сих пор противно. Когда Красильников залетел во второй раз, я уже трудился адвокатом в Тохиной конторе «Фемида-гарант», его мамаша сразу ко мне побежала. Сейчас мы с ним столкнулись уже в третий раз — он опять из-за наркоты влетел и опять с ментами «дружит», признание уже написал.

— Алексей Викторович… я хочу, чтоб сейчас вот отпустили, до суда. Под расписку или как там еще… — делился Славка.

— Сидеть не нравится? — я спрятал усмешку. — Это всего лишь «Кресты», Славик, а после них обычно на зону отправляют. Восемнадцать тебе уже есть — куда-нибудь в Ямало-Ненецкий автономный округ загремишь запросто. Наслышан, небось, про зону-то?

Мы разговаривали в допросном кабинете следственного изолятора номер один, больше известного в народе как «Кресты». Следователь по Славкиному делу только что зачитал ему обвинение, и в принципе никаких преград к освобождению под подписку о невыезде быть не должно. Ну это я потом еще один на один пообщаюсь со следаком, а пока что я выгребал из объемистых пакетов гостинцы от мамаши Красильниковой.

— В общем, Славик, у хозяина совсем не сладко. Бросал бы ты свою наркоту: ты же не глупый пацан вроде, в институте вон учишься…

— Ага… на юрфаке! — тяжко вздохнул Славик. — Я раньше думал, следователем пойду, а, оказывается, туда с судимостью не возьмут. Придется адвокатом…

Допросный коридор я всегда старался миновать быстро, не оглядываясь по сторонам и ничему не удивляясь, но тут невольно даже на месте остановился и похож стал, наверное, на девочку-практикантку, в первый раз сюда попавшую. Мимо меня контролер вел мужчину лет тридцати-тридцати пяти, но выражение его лица… ей богу, покойники иногда живее выглядят. Задержанный шел, с трудом перетаскивая ноги, так, чтобы не потерять по дороге ботинки без шнурков. Брюки были ему чуть широковаты и без ремня норовили сползти вниз. Задержанный сзади поддерживал их руками, скованными наручниками. Я отошел к стене, пропуская парочку. И следом мимо меня проплыл Вова Лихачев — знакомый опер.

— О! Лихачев, место встречи изменить нельзя!

— Никитин… — Вова окинул меня взглядом и нехотя, как мне показалось, пожал мою протянутую руку. — Ну здорово. Какими судьбами?

— С клиентом общался. Твоего, что ли, ведут? — я кивнул на задержанного. — Вы тут что, совсем озверели? Вы что с человеком сделали?

— А ты к нему в защитники набиваешься? — огрызнулся Лихачев. — Да этого еще даже в камеру заселить не успели — свеженький.

— А чего тогда он такой пришибленный? Под дурью?

— Под какой дурью! Он профессор, между прочим… Жену грохнул, вот и переживает, наверное. — Лихачев тут же решил, что сказал лишнее. — Ладно, побежал я.

— Бывай.

К семи часам вечера центром моей квартиры стал журнальный столик с телефоном.

В течение дня я несколько раз порывался позвонить Кате, останавливала только догадка, что утренний звонок был ее очередной уловкой. Но в то же время меня убивала мысль, что ей действительно нужна моя помощь.

В какой-то момент я даже представил, что Катя точно так, как я сейчас, гипнотизирует телефон: интересно, у кого нервы сдадут первыми — у меня или у нее?

В восемь я понял, что Катя звонить не собирается. В восемь тридцать перестал смотреть на аппарат. Она позвонила в три минуты десятого и после недолгих приветствий обронила:

— Я ждала, что ты перезвонишь мне утром.

В ее голосе послышался упрек — меня это даже рассмешило: на что она, собственно, надеялась?

— Ну извини, я был слегка занят. Ты же не думаешь, что я бы бросился тебе перезванивать, едва услышав твое сообщение?

— А почему бы и нет? — открыто усмехнулась Катя, но сразу спохватилась. — Ладно, Леш, извини, конечно, я не думала. Ну как у тебя дела? Что нового?

Подобные вопросы в Катином исполнении выглядели настолько фальшиво, что я психанул:

— Слушай, ты же просто так никогда мне не звонишь, так что давай сэкономим время: что тебе нужно?

— Ничего, — растерялась она, — просто захотелось поговорить… Леша, а почему такой тон? Я надеялась, что ты хотя бы извинишься, хотя бы попытаешься объяснить, почему за эти полгода даже не позвонил ни разу! Но ты, похоже, и имени моего не вспомнил. Ладно, извини, что побеспокоила.

Ответить я ничего не успел — в трубке пошли короткие гудки, да я и не знал, что мне ответить. Это я должен извиняться?

— Это я должен извиняться? — спросил я через пятнадцать секунд, когда набрал Катин номер, а она сняла трубку.

— А кто — я? — у нее даже голос зазвенел от возмущения. — Это не я тебя соблазнила, бросила и умотала в другой город!

— Кто кого соблазнил, еще разобраться надо… — я попытался вспомнить события полугодичной давности. — А бросил тебя только потому, что ты меня разве что прямым текстом не попросила тебя больше не беспокоить.

— Я?! — ужаснулась Катя. — Знаешь что… Дурак ты, Леша.

Она снова бросила трубку, не дав мне сказать, а я, путая кнопки, опять набрал ее номер:

— Это почему дурак? — потребовал я объяснений.

— Да потому что! Ты что, баб только на картинках видел? Понимаешь, Леш, — тон Кати резко сменился и она заговорила, волнуясь, даже, пожалуй, оправдываясь: — Когда женщина говорит, что не хочет тебя видеть, это не значит, что она не хочет тебя видеть вообще. Просто в конкретный момент она… не в том настроении. Настроение сменится, и она, скорее всего, передумает. Понимаешь?

Сбылась-таки мечта идиота: Катя Астафьева позвонила — сама позвонила! И пусть завуалированно, но признала, что была не права. Только ненатурально как-то все это было. Та Катя Астафьева, которую я помню, скорее отгрызла бы себе руку, чем первой пошла на перемирие.

— Ну, допустим, понимаю, — пробормотал я, — но если так, то почему ты не брала трубку, когда я тебе звонил? Я ведь звонил тебе!

— Ты мне звонил? — изумилась она и снова начала осыпать меня упреками: — Наверное, ты звонил на старый мой номер, хотя мог бы подсуетиться и узнать новый мобильный, домашний и рабочий. Хотя бы через приятеля твоего — Ваганова.

Нет, она все-таки неисправима: все равно виноватым остался я. Юра Ваганов действительно был моим приятелем и в то же время непосредственным начальством Катерины — она следователь Следственного комитета. В то время, когда вспыхнул наш с Катей недолгий роман, мы с Вагановым рассорились. Причем из-за Катьки и рассорились, еще раз подтверждая теорию, что все войны происходят из-за женщин. Позже мы с Юркой, конечно, примирились, хотя тему Катерины всячески при общении избегали, потому и не спрашивал я у него ее телефоны.

— Леш, — устав, видимо, ждать моего ответа, пропела Катя. Голос у нее был сладкий, что называется, приторный, — чем ты занимаешься? Какие на вечер планы?

— Катюш, у меня все вечера проходят тихо и однообразно: сейчас почищу зубки, а потом баиньки. Ну а ты что делаешь?

— Скучаю. Лежу в ванной. Слышишь, вода шумит?

— Слышу, — разговор становился все более интересным. — И что же, во всем Старогорске не нашлось достойного, с которым ты могла бы поговорить, лежа в ванной?

— Пошляк! — констатировала Катя и вздохнула: — Представь себе, не нашлось. С нашими комитетскими о чем говорить — о работе? Так если еще и вне конторы о ней говорить, то запросто свихнуться можно. А другие темы себя изживают, не успев начаться.

— А Ваганов? — поддел я. — Ты же так им восторгалась еще недавно.

Катя в ответ чуть не зашипела:

— Даже не напоминай об этом упыре!

— Почему? А куда делся нимб вокруг его головы?

— Да этот кровосос спит и видит, чтобы меня из СК выжить! Что он только не вытворяет, лишь бы заставить меня уволиться: к каждой мелочи придираться уже прекратил, теперь, наоборот, делами заваливает. И ладно бы действительно у нас аврал был, но он у полиции дела забирает и на меня сваливает! Но ничего, еще посмотрим, кто кого…

Я даже не знал, что сказать: при всей сложности наших с Вагановым отношений я знал, что человек он вполне адекватный. А уж выживать кого-то с работы, тем более девушку, вовсе не его стиль. В чем я тут же попытался убедить Катю.

— Катюш, ты, по-моему, к Ваганову несправедлива, он профессионал — если забирает в СК полицейское дело, значит, все не так просто.

— Да простое оно, как пять копеек… Вот лица всякие значительные замешаны — это да. Квартиру дочки главы нашей администрации обчистили. Все до последней сторублевки. Дело, сам подумай, чисто полицейской подведомственности. С какой стати им СК занимается?

Катя еще что-то говорила, возмущалась несправедливостью жизни, а я отвлекся, потому что понял, о каком деле она говорит. Та квартирная кража произошла месяца два назад, и дело было достаточно громким, потому что похитили из квартиры родственницы главы администрации далеко не только сторублевки, но и коллекцию старинных золотых монет, стоящую соответственно. Как они попали к дочке старогорского мэра — тема отдельная. В июле об этих монетах не писали только профнепригодные журналисты, резонанс дошел аж до Питера. К слову сказать, с Санкт-Петербургом эта история оказалась связана напрямую: ходили слухи, хотя и ничем не подтвержденные, что вывозить монеты за границу собирались именно через Финский залив.

Странно, что Катька этого всего не знает и уверена, что дело рядовое.

Или знает? И звонит только для того, чтобы выпытать у меня подробности питерских разработок этих монет? С нее станется…

— Да, вроде бы действительно подведомственность полицейская, — осторожно решил я подыграть и разведать обстановку. — Но ты Ваганова тоже пойми — его сверху попросили себе в отдел забрать дело, а как он откажет, если давно уже сам в областную метит?

— Это точно! А хочешь послушать, на каком основании СК возбудил дело? Мы ведь официально как бы расследуем дело об убийстве — СК же все-таки!

— Каком еще убийстве? — я действительно был удивлен.

— Ты обхохочешься… только это между нами? — Катя понизила голос. — Короче говоря, в твоем Санкт-Петербурге буквально неделю назад грохнули одну тетку. Причем с выдумкой так грохнули, обставили все как самоубийство путем отравления. А эта тетка на беду свою не так давно вернулась из Старогорска. И Ваганов, не долго думая, официальной версией признал, что убитая была наводчицей на ограбленную квартиру. И все это только ради того, чтобы дело попало именно в СК! Ну не дурдом ли?

— Ага… — пробормотал я. — Убийство, обставленное как самоубийство, говоришь?

— Да ничего я не говорю! Надоел он мне — сил нет!

— Нет сил — увольняйся.

— Не дождется!

— Тогда терпи. Ладно, Катюш, не скучай там у себя в ванной. Созвонимся как-нибудь, хорошо?

Катя, должно быть, не рассчитывала, что я так быстро попрощаюсь, потому и молчала, а я нажал отбой. Что-то в последнее время в Питере стало появляться много трупов с признаками отравления и подозрением на убийство. Интересно, муж моей любимой женщины уже уехал в Москву? Я набрал домашний номер Аристовых — трубку неожиданно снял Стас:

— А ты чего дома?

— Вот я вас и застукал, гады… — усмехнулся Стасик. — У меня билет на «Стрелу», раньше двенадцати не уеду.

— Да? Я тут вспомнил, что ты мне клиента хотел навязать, предложение еще в силе?

Стасик сразу оживился:

— А я уж решил, что ты откажешься. Данные парня у Нади… Или, если на Московский вокзал успеешь, я сам тебе все расскажу.

Кому-то наши отношения обязательно покажутся странными. Марина, которая как-то наблюдала, как я в присутствии Стаса называю Наденьку своей любимой женщиной и рассуждаю на тему, что фамилия Никитина ей подошла бы гораздо больше, чем Аристова, презрительно фыркнула — высокие, мол, у вас отношения. Я даже не знаю, что она в тот момент о нас подумала, но бросила меня тогда аж на целую неделю.

Сколько лет я был влюблен в Наденьку, я и не вспомню сейчас, но с первого по десятый классы она была моей соседкой по парте, и я списывал у нее математику и физику. С русским и всеми гуманитарными предметами у меня проблем никогда не было: грамотность я, можно сказать, впитал с молоком матери, а говорить вообще могу о чем угодно и сколько угодно. Так вот… Наденька не то чтобы была первой красавицей, но имела тот самый изюм, благодаря которому давала фору любой красавице. Плюс ко всему была она редкой умницей: рядом с ней любой мальчишка стремился выглядеть умнее, чем есть на самом деле. Училась Наденька всегда на отлично и с начальных классов знала, что станет доктором.

У Нади всегда было полно воздыхателей, но серьезных конкурентов у меня не появлялось вплоть до девятого класса, когда наш староста — активист и лидер Антон Березин твердо решил Наденьку у меня отбить. Да еще перевелся в наш класс пронырливый очкарик Стасик Аристов, который вообще пользовался запрещенными приемами — бренчал ей на гитаре слезливые песенки собственного сочинения.

Весь девятый класс я и мои соперники тихо ненавидели друг друга, время от времени устраивая драки на заднем дворе школы, но однажды в такой же осенний день, как вчера, Надя нас троих пригласила на свой день рождения. Там мы устроили мини-скандал, распугав остальных гостей, и были выдворены на улицу с указанием от Наденьки не возвращаться, пока не помиримся. На улице мы подрались уже более основательно, в результате чего Березин сломал мне нос. А так как милиция в те времена работала куда эффективней, чем сейчас, то нас заметил участковый и вознамерился отправить на ночь в ИВС, то бишь в изолятор временного содержания. В ИВС никому не хотелось, мы удирали от патрульной машины проходными дворами, а потом еще полночи отсиживались на каком-то чердаке. Там и пришли к выводу, что все мы трое вполне неплохие ребята, а Наденька… Хоть она классная девчонка, но ссорится нам из-за нее — себя не уважать.

По ночному Питеру, проспекты которого наконец-то были свободны, я добрался до вокзала за каких-то полчаса. Стас курил на платформе и, видно, давно уже высматривал меня.

— Здесь его полное имя и телефон следователя, — сразу сунул он мне блокнот с записями. — Так ты точно возьмешь дело себе?

— Попробую. В крайнем случае отдам Тохе. Слушай, а ты этого Аленкова, — я прочитал фамилию моего будущего клиента, — хорошо знаешь?

— Не очень. Но он парень неплохой. Вообще-то Аленков с другой кафедры — историк, мы пару лет назад ездили в один из отдаленных филиалов лекции читать: он по истории, я по гражданскому праву. Ехали в поезде в одном купе, на той почве и сдружились. Закадычными друзьями, правда, так и не стали, у него вообще характер сложный — друзей немного, весь в себе. А жена его… Честно говоря, я вообще не знал, что Гриша женат. Ты попробуй что-нибудь сделать, а, Лех?

Я пообещал, что попробую.

Сонная проводница объявила, что посадка окончена, мы распрощались, и Стас шмыгнул в вагон. Я подождал, пока поезд не скрылся из виду, докурил и вернулся на стоянку. Думал я о том, насколько можно верить в совпадения. Женщина, убитая профессором с пустыми глазами, Катина отравленная якобы наводчица, наконец жена историка Аленкова, тоже отравленная… Что если это действительно только совпадения? Но мне очень уж хотелось помочь горе-следовательнице Катерине, потому я надеялся, что во всех трех случаях речь идет об одной женщине. Но гадать я не привык, так что в любом случае нужно встретиться со следователем по делу Аленкова, но это уже завтра. Утро вечера мудренее.

Глава 2

Профессор истории

Субботний день в конторе был выходным, но планы у меня сегодня были наполеоновскими. Доедая яичницу с ветчиной, я продумывал план действий — кому позвонить в первую очередь и что сделать. И вот, допив кофе, тщательно вымыв и протерев посуду, я разобрал электронную почту и сделал первый на сегодня звонок. Звонил я в СК по указанному Стасом телефону. Хоть сегодня и суббота, но вполне могло оказаться, что следователь Зайцев, занимающийся делом Аленкова, на месте. Следователя я в конторе не застал, но добрые люди подсказали, что Зайцев буквально пять минут назад уехал в СИЗО допрашивать Аленкова. В общем, планы пришлось срочно перекраивать и нестись на допрос.

Полноценного свидания с моим новоиспеченным клиентом тоже не вышло — я едва успел к началу допроса и мог только сидеть и указывать на нарушения прав моего подопечного, если таковые, конечно, имелись.

Следователь Зайцев был приблизительно моим ровесником, приземистым, упитанным и радостным настолько, будто работал не следователем, а конферансье. Что касается моего подзащитного, то его я узнал сразу — именно его вчера вел по коридорам Лихачев, да и в образе его мало что изменилось. На меня клиент даже не посмотрел, происходящее, похоже, интересовало его мало. Выглядел он совсем плохо: одежда помята, волосы взъерошены, глаза воспаленные. Руки, закованные в наручники, распухли и покраснели, но он этого даже не замечал.

— Пусть с моего клиента снимут наручники, — попросил я. — Куда он отсюда денется?

— Не положено, — отчеканил следователь. Однако, взглянув еще раз на Аленкова, все же сжалился: не спеша вызвал контролера, и тот слегка ослабил браслеты.

Потом мне позволили полистать уголовное дело.

Здесь были протоколы осмотра места происшествия, обнаружения трупа Аленковой Дарьи Ивановны тысяча девятьсот восемьдесят шестого года рождения, уроженки поселка Южного Московской области. Неработающей. Присутствовали допросы свидетеля, нашедшего ее, — подруги покойной, данные я сразу переписал себе. Имелся протокол вскрытия трупа: по заключению эксперта смерть наступила в результате паралича дыхательного центра… — далее я пролистнул несколько страниц ничего не говорящей мне медицинской тарабарщины. Вот! А паралич дыхательного центра — это следствие принятия внутрь седативного средства — фенобарбитала в количествах, несовместимых с жизнью. Ну и что? Причем здесь муж? Обыкновенный суицид, каких за день в Питере происходит десятки. Препараты группы барбитуратов, к коим относится фенобарбитал, — излюбленное средство самоубийц. Продается, правда, только по рецепту, но достать этот рецепт не так уж сложно, потому как это всего лишь снотворное. Насколько я помню, даже у меня в аптечке валяется пара упаковок.

— Извините, но я лично не вижу здесь состава преступления, — возвращая дело, заметил я. — По-моему, чистый суицид: жена моего подзащитного сама приняла этот препарат. При наружном осмотре тела не зафиксировано никаких повреждений ротовой полости, нет следов борьбы, в комнате идеальный порядок и нет следов посторонних людей.

Следователь, слушая меня, только благодушно улыбался, будто я рассказывал что-то очень приятное, и наконец спросил:

— А вы прочитали протокол осмотра места происшествия?