Мне повезло: я всю жизнь рисую!

Пение в «Русском Самоваре»: И. Бродский, Людмила Штерн и Виктория Беломлинская

В книге «Роман с Самоваром» автор Толя Найман воспроизвел мой портрет, нарисованный Бродским 1995 года: «…вероятно, в подпитии слишком много «с» в слове «русский самовар». Я тоже много рисовал в этот альбом, в том числе и Иосифа. Много замечательных рисунков сделала моя дочь Юля, а жена Вика написала знаменитый призыв: «Никуда кроме / как в «Самовар, к Роме!»

В юмористической поэме Наума Сагаловского «Борщ сквозь слезы» я нарисовал Бродского в виде грабителя с револьвером в руке и Довлатова в виде писателя Мулатова.

— В конце марта 1989 года к Иосифу приехал его сын Андрей. По слухам, это была неудачная встреча.

— Да, мы были в «Самоваре» и в тот день, когда туда пришел Иосиф и приехавший к нему в первый раз его сын Андрей, очень на него похожий. Они сидели в любимом углу Иосифа, довольно мрачные. Подошел Роман: «Иосиф просит сесть к ним за столик, у них там какая-то напряженка с Андреем». Иосиф не хотел покупать какой-то видеомагнитофон Андрею, не из-за жадности, а из-за педагогических соображений. Вика очень быстро разрядила обстановку, острила, смешила всех.

— Изменился ли Иосиф за время его жизни на Западе?

Виктория Беломлинская: В Америке это был уже Джозеф. И в нашем общении чувствовалось его желание держать некоторую дистанцию. Мы уже, очевидно, не были нужны ему, как раньше. У него уже был другой круг общения. Неприятно, конечно, но неизбежно. Конечно, бывали теплые встречи в «Русском самоваре», и мы обнимались и пили за наших отцов, но прежнего уже, конечно, не могло быть. Наверное, если бы он не изменился, он не сделал бы того, что сделал. Он очень рано начал писать о возрасте, о старости, когда нам, дуракам, это и в голову не приходило. Наверное, у него было предчувствие своей судьбы.

— Я присутствовала на 40-летии Иосифа, а вы на его на его 50-десятилетии, когда он еще жил на Мортон-стрит. Расскажите об этом праздновании, пожалуйста.

— Были мы и на пятидесятилетии Иосифа, на Мортон-стрит. Было огромное количество народа, большинство американцы, нам, естественно, незнакомые. Но было весело. Иосиф сидел в кресле, его короновала какая-то дама. Из «наших» были Ефимовы, Штерны, Довлатовы, Лосевы, Алешковские, Таня Козлова, Наташа Шарымова снимала и т. д.

— Бродский был остроумным рассказчиком. Какие истории и шутки вам запомнились?

— Помню один случай. Я с моим питерским знакомым художником К. стояли у галереи Нахамкина. Была выставка Целкова. «Познакомь меня с Бродским», — попросил К., увидев подходящего к нам Иосифа. «Вот, Иосиф, познакомься. Это мой приятель К., вы ведь не знакомы?» — «Да, но пиджаки наши знакомы!!» — ответил Иосиф и прошел мимо. На обоих были кожаные пиджаки. Бедный К. совершенно обалдел. Мне шутка показалась неудачной.

Помню, как мы переживали за любимого нами Сашу Кушнера, когда появились эти стихи «Письмо в оазис», способные зачеркнуть начисто всю биографию поэта.

— Но ведь Бродский попросил снять инициалы в посвящении и написал Кушнеру из нью-йоркской больнице, что это стихи скорее о нем самом, чем о любом его адресате.

— Когда Саша приехал в Нью-Йорк в 1994 году, он жил у нас, мы повезли его на выступление в журнале «Слово—Word», где его прекрасно представлял Иосиф, желавший смягчить впечатление от того стиха, а я старался побольше фотографировать их вместе, с доброжелательными улыбками.

И. Бродский и А. на выступлении в журнале «Слово—Word»

— Одно из последних выступлений Бродского состоялось 2 апреля 1995 года в зале Нью-Йорского Этнического общества, что рядом с Центральным парком. Вы были на нем?

— Да, после выступления мы пришли в «Самовар». Роман принес свой знаменитый альбом с автографами и попросил меня нарисовать Иосифа, но тот забрал у меня альбом и любимый им цанговый карандаш: «Мишель, ты меня много рисовал. Дай-ка я тебя нарисую». И быстро нарисовал совершенно замечательный рисунок. И подписал: «Мишеньке, с нежностью от Иосифа. И. Б. Бродский. Нью-Йорк 2 апреля 1995». Потом Иосиф сказал: «Викуля, давай выпьем за наших отцов». Они чокнулись, расцеловались, Вика разревелась. Это были последние слова, которые мы от него слышали. В тот вечер мы виделись в последний раз.

Одно из последних выступлений Бродского. Нью-Йоркское Этническе общество. 2 апреля 1995 года

— Вы сделали рисунок в блокноте в похоронном доме на Бликер-стрит 29 января 1996 года. Это был рисунок Бродского в гробу или пришедших с ним проститься?

— 29 января 1996 года мы прощались с ним в похоронном доме на Бликер-стрит. Фотографировать не разрешали. Я сделал рисунок в блокнот, потом увеличил его. Там сидит Лариса Каплан, Роман, еще кто-то, Вика. Леша, я. Первый раз я показал его на моей выстаке в Петербурге в 2003 году.

— Наконец, последний вопрос: что и кто для вас Иосиф Бродский?

— Когда я учился в школе, у нас в истории была картинка: на каменных плитах клинописью высечены строки —— законы царя Хамураппи. Любимые мои стихи Иосифа Бродского кажутся мне не написанными на бумаге, высеченные клинописью на каменных плитах.

БАЛЛАДА О МАЛЕНЬКОМ БУКСИРЕ

Сталин всегда не любил Ленинград.

Особенно, ленинградскую интеллигенцию.

В 1947 году был устроен очередной разгром в городе. Были хамски обруганы Анна Ахматова и Михаил Зощенко, их запретили печатать, и разгромлены ленинградские журналы.

Из детских журналов остался один «Костёр». Как написал Сергей Довлатов — пионерский журнал с инквизиторским названием. В нем работал замечательный поэт и замечательный человек Лев Лосев. Он занимал самую маленькую должность — был редактором отдела юмора и спорта, но смог так поставить дело, что все его друзья — поэты, — Уфлянд, Ерёмин, Виноградов и, конечно, Бродский могли там что-то зарабатывать. Это было очень важно, потому что, в отличие от Москвы, в Ленинграде больше мест для публикации не было.

Лосев рассылал своих друзей в разные командировки — на детские спортивные соревнования, или в разные республики СССР, переводить детских поэтов и т. д.

Например, Бродский ездил от «Костра» в Армению, переводил детских армянских поэтов.

Когда мы приехали в США в 1989 году, первую работу мне предложил Лосев — я делал обложку к его книге «Поэтика Бродского» для Лондона.

А в 1962 году Лосев напечатал в «Костре» замечательное стихотворение Бродского «Баллада о маленьком буксире». Это было какое-то чудо. Это единственное стихотворение Бродского, напечатанное в СССР. Поразительно, что свирепая цензура пропустила это совершенно не советское стихотворение, где звучит пронзительная тоска автора, о невозможности выехать за железный занавес, за пределы России.

«…Мне за вами нельзя» — говорит буксир уплывающим иностранным кораблям.

«…Кто-то должен остаться возле этой земли…»

Я думаю, что буксир — настолько естественный компонент Ленинградского пейзажа, такой пролетарский транспорт, что не обратил на себя внимание цензоров.

Бродский писал: «И был город,

самый красивый город на свете.

с огромной серой рекой…»

И всякий раз, увидев реку, Неву, вы видели и буксир, плывущий по ней. На любой фотографии, или картинке, иллюстрации, где есть Нева — есть и буксир, неотделимая ее часть.

И вот в 1962 году эта «Баллада» была напечатана в журнале. Я прекрасно помню этот разворот, я работал тогда главным художников в «Костре». На левой стороне — стихотворение, а на правой — красивая акварельная картинка — буксир, плывущий мимо кранов и кораблей. Нарисовал её художник Василий Михайлович Звонцов, немолодой человек, ушедший на войну из Академии художеств, дослужился до полковника, но после войны вернулся в художники. Эта публикация была с восторгом встречена всеми почитателями гениального поэта.

Первая публикация «Буксира». «Костер» 1962

Мне тоже довелось иллюстрировать это стихотворение.

В 1964-м когда Бродского арестовали и собирались судить и выслать из Ленинграда, как тунеядца, бездельника, нигде не работавшего (просто писать стихи, даже такие замечательные, власти не считали работой, друзья из московского издательства «Малыш» попросили меня сделать и прислать им макет такой книжки, «Баллада о маленьком буксире», чтобы они заключили с автором договор и предъявили в суде, как доказательство, что автор зарабатывает себе на жизнь своим трудом. Стихи Бродского были такие емкие, что каждую строчку можно было иллюстрировать. Я сделал макет и картинки, и отослал в издательство. Дальнейшая судьба этого макета мне неизвестна. Мой друг ещё по Ленинграду — коллекционер Алик Рабинович вспоминал, что она — эта книжка — появлялась на аукционе в Нью-Йорке, потом следы её затерялись. Но «рукописи не горят…», и рисунки тоже. Надеюсь, что она где-то появится. С самим Иосифом Бродским я был хорошо знаком еще в Ленинграде. Мы с женой считали его поэтом гениальным, знали стихи его наизусть, были на суде, где его приговорили к высылке на Север в 1964 году. Провожали его в 1972 году в Америку. В 1987 году он получил Нобелевскую премию. Я сделал плакат. В Нью-Йорке мы часто виделись с ним в ресторане «Русский Самовар», владельцами которого вначале были Бродский, Михаил Барышников и наш ещё Ленинградский друг — Роман Каплан, замечательный человек. Я часто рисовал Иосифа и в Ленинграде, и в Нью-Йорке. Один рисунок 1970 года ему понравился и он надписал его. Сейчас в некоторых изданиях в России он печатается, как автопортрет Бродского. Он сам прекрасно рисовал. У меня хранится много его рисунков.

Рисунок И. Бродского

2 апреля 95 года в «Русском Самоваре он сделал замечательный рисунок — мой портрет. И надписал: «Мишеньке, с нежностью, от Иосифа». А 29 января 1996 года я нарисовал его в последний раз, в похоронном доме на Бликкер стрит, в гробу.

Я счастлив, что был знаком с этим гениальным поэтом.

ОБЛОЖКА К ДОВЛАТОВУ

Московский приятель удивлялся: «Вы в Ленинграде все знакомы друг с другом. Одни учились в одном институте, другие — вместе были в эвакуации, некоторые жили рядом, на одной улице, ходили в одну школу, а кто-то — даже в один детский сад… Да еще почти все родились в одном родильном доме, в знаменитой Снегирёвке…».

Мы с Довлатовым познакомились году в 60-м. Жена дружила с его первой женой — Асей Пекуровской, я одно время почти ежедневно виделся с ним. Он тогда работал в ленинградском пионерском журнале с «инквизиторским» (как он писал в «Невидимой книге») названием «Костер», а я был там художественным редактором.

На унылых редсоветах я все время всех рисовал, и Сережу, конечно. Он был тогда без усов и бороды, носил «хемингуэевский» свитер и выглядел именно так, как на моем шарже.

Потом он уехал, и мы слышали (если удавалось) его замечательный голос по «Свободе», видели (если удавалось) его книги — на русском и английском языках, знали о его газете «Новый американец», о публикациях в «Ньюйоркере».

А увиделись в 88 году, когда приехали с женой в гости в Нью-Йорк.

Серёжа и Лена показывали нам Манхэттен, возили на Брайтон. Сергей с восточной щедростью завалил нас подарками — «ардисовскими» репринтными изданиями Ахматовой, Мандельштама, Кузьмина. Старался передать что-то всем в Питере. Мы были одни из первых гостей из России. Поэтому Сергею Вольфу послал измеритель давления в шинах.

На мой вопрос «Зачем это ему? У него нет машины и на трамвай не всегда есть деньги» отвечал: «Ничего, пригодится!»

Жаловался на обложки к американским изданиям (на обложке к «Зоне» была нарисована лагерная камера, больше похожая на офис преуспевающей компании) и попросил сделать обложку к его книге «Наши» (Ours). Эскиз ему понравился, он повел меня в издательство. Там тоже все понравилось, но не было кого-то, кто должен был окончательно одобрить, а мы через пару дней возвращались в Союз, и работа эта, к сожалению, не состоялась. (Потом я увидел эту обложку у него дома, в рамке на стене).

В 89 году мы эмигрировали и часто виделись в Нью-Йорке на общих тусовках, в «Самоваре» у Романа Каплана, на выступлениях гостей из Питера, которых обычно представлял Довлатов, на вернисажах.

Я делал рисунки к его материалам в газете. (Он повторял там свои выступления на радио). Он всегда звонил и благодарил меня.

Мы думали сделать с ним совместную книжку. У меня накопилось множество шаржей на актеров, писателей, художников — российских, американских, французов, итальянцев. Сергей начал придумывать смешные, остроумные, изящные подписи…

В конце июля 90-го года он позвонил, поздравил меня с днем рождения. Мы с женой долго уговаривали его приехать, было много знакомых — нью-йоркских и из Питера. Но он ехал на дачу к Лене и сыну Коле.

«Я боюсь, что у тебя выпью и начнется запой…»

…Запой начался через месяц.

А после смерти началась всероссийская слава Сергея Довлатова.

Печатались книги огромными для тогдашней России тиражами (общий тираж 4 томника — 250 тысяч), ставились фильмы, спектакли, издательства судились за право издания собрания сочинений.

И сразу же «мутным потоком» хлынули воспоминания его «друзей-приятелей», многих из них он вообще не знал (книга «Ножик Довлатова» начинается фразой: «Я никогда не видел Довлатова…»), а некоторых и знать не хотел, что очевидно из изданной переписки с Игорем Ефимовым.